Текст книги "Все оттенки красного"

Автор книги: Наталья Андреева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

ЧЕРНЫЙ

Завтрак был испорчен, и у всех разом пропал аппетит. Некоторое время спустя, дамы разошлись, а на веранде остались только братья и Валя, убирающая посуду со стола. Егорушка, посопев носом, заметил:

– Я всегда знал, что Ольга Сергеевна плохая.

– А ты хороший, – раздраженно заметил старший брат. – Тебе давно лечиться надо. Как ты теперь жить собираешься? И где?

– Как где? Здесь.

– А ты соображаешь, что теперь папина доля перейдет к твоей тетке? А тебе ничего. Ни-че-го, по слогам повторил Эдик.

– Ну и что? Разве Маруся меня выгонит? Она хорошая.

– У нее ведь и другие родственники имеются. Как ты с ними уживешься?

– Какие родственники?

– Иногда мне тебя даже жалко, Егор, – грустно сказал старший брат. – Ладно, живи. Дозволяю. Только перестань подсматривать, иначе вылетишь отсюда с треском.

– А кто меня выгонит? Ты что ли?

– Хотя бы и я, – лениво потянулся Эдик.

– Пойду почитаю, – обиженно сказал Егорушка. – Мне не нравится все, что ты говоришь.

Валя, вновь вернувшаяся на веранду за посудой, проводила его насмешливым взглядом. Ребенок, большой ребенок! И виновато сказала Эдику:

– Сумочку пришлось отдать.

– Ничего, – отмахнулся он. – В конце концов, все тайное становится явным. Странно, что практически все заглядывали в Марусину записную книжку, и никто не обратил внимания на строчку, которая так важна! Не думаю, что домохранительница будет теперь молчать. Хотя… Это мотив, так мотив! Даже к лучшему, что так вышло. И все в маленькой записной книжке, если только милиция сообразит.

– Мотив чего? – не поняла Валя.

– Двух убийств, вот чего. По крайней мере, он объясняет, почему она застрелила отца. Ладно, пойду, позвоню. А ты молодец.

Валя зарумянилась.

– Может, чего еще надо сделать?

– Ходи по дому, слушай, приглядывайся. И за Настей присмотри.

– Она к вам… очень хорошо относится.

– Мы же договорились, что будем на «ты». Относится! – хмыкнул Эдик. – Пойду позвоню.

Валя понесла на кухню грязные чашки, а он спустился в сад, достал мобильный телефон и, набрав номер, услышал длинные гудки.

– Что за черт? – он уже начинал волноваться. – Неужели еще не проснулась?

Набрал номер еще раз, никакого ответа.

– Ту ти, ту, ту, ту, – усмехнулся Эдик. – Надо ехать.

Эраст Валентинович Веригин, уже в своих ботинках, спускался по ступенькам в сад.

– Далеко собрались? – поинтересовался Эдик.

– Домой поеду, – тяжело вздохнул Веригин. – Слава богу, все разрешилось. Какая, однако, отвратительная женщина оказалась!

– Ну да… А папочку верните, Эраст Валентинович.

– Какую папочку?

– Ту самую.

Веригин замялся, начал оглядываться по сторонам, подкашливать по-стариковски, прочищая горло. Потом виновато взглянул на Эдика:

– Ах, это вам девушка рассказала, как я… Честное слово, она совсем не то подумала!

– Она не то, а я подумал, как надо. За нас обоих. Что там, Эраст Валентинович?

– Ничего особенного, Эдик, ничего особенного, – засуетился Веригин.

– То-то вы в нее так вцепились. Где папка?

– В…

– Где?

– В моей машине.

– Ах, уже в машине! Быстро соображаете!

– Там только акварели, ничего не значащие и не стоящие акварели!

– Кисти Эдуарда Листова. Ну да, ничего не стоящие! Охотно верю.

– Там даже подписей нет! Абсолютно никаких подписей! Это этюды, которые он привез около двадцати лет назад из провинции!

– И можно в уголке аккуратненько подрисовать: «Э. Веригин». А?

– Но это же невозможно! Все знают манеру Эдуарда Листова, и я никогда бы не посмел…

– Значит, акварели написаны не в его манере, Я все-таки кое-каких терминов успел нахвататься. А как насчет зависти?

– Какой зависти?

– Живописью в молодости баловались, Эраст Валентинович?

– Побойся бога, Эдуард, побойся бога! Я только хотел открыть миру нового Листова.

– Вот и откройте. Только без самодеятельности. А папку отдайте мне.

– Но… Она теперь принадлежит, как я понимаю, этой девушке, Марусе.

– Вот именно.

– А ты тогда тут причем?

– А вот этого не долго осталось ждать. Во всяком случае, я отстаиваю ее интересы, можете не сомневаться.

– Хорошо, – кивнул Веригин, – я отдам. Но Нелли сама хотела… А, впрочем, какая разница!

Сопровождаемый Эдиком он пошел к своей машине, синему «Ниссану», из салона бережно достал папку, подержал несколько секунд в руках, а потом с явным сожалением протянул Оболенскому:

– Вот. Только вы, Эдуард, имейте в виду, что обращаться с этим надо бережно.

– Да-да, – рассеянно ответил тот, заглянув в папку и присвистнул: – Ничего себе этюды! А неплохо, черт возьми! Неплохо! А? Я пока оставлю это себе.

Веригин что-то еще пытался сказать, но Эдик, не дослушав, быстрым шагом направился к своей машине. Вот старый прохиндей! Все воры, никому нельзя доверять в этом доме, никому!

…Он гнал машину по шоссе в сторону Москвы на высокой скорости, надеясь только на одно: Маруся еще спит. Бессонная ночь, большая доза снотворного. Нет, не могла она так быстро прийти в себя, если только не разбудили. А кто разбудил?

Эдик гнал прочь дурные мысли и убеждал себя, что все идет по плану. Отца больше нет, Настя пока молчит, тетя Нелли тоже умерла. Как там говорится? Мир ее праху. Все хорошо, все замечательно, все идет по плану. Ах, мама, мама, надо же было попасть в дом именно этому пистолету после стольких лет! А старший оперуполномоченный еще удивляется, откуда на нем твои отпечатки пальцев! Но сколько же лет этой истории? Их там просто не может быть, этих отпечатков! Мало ли в чьих руках успел побывать «Деринджер»! Он блефует, просто блефует. Или знает наверняка?

Потом, уже добравшись до дома, он нетерпеливо давил на кнопку, вызывая лифт, и переминался с ноги на ногу. Ну, скорее же, скорее! Как медленно!

Трель звонка зажурчала за дверью квартиры, но не последовало никакого ответа. Он прислушался: шагов нет. Еще раз прослушал простенькую мелодию, все еще не веря в происходящее. Потом вставил ключ в замочную скважину и открыл дверь:

– Маша! Где ты? Маша!

Тишина. Не разуваясь, он прошел через прихожую прямо в спальню. Кровать была не застелена, на столе горы грязной посуды, везде раскиданы испачканные красками тряпки. Самый настоящий бардак. А Маруси нет.

– Маша? Где ты? – прошептал Эдик. – Ты спишь. Я знаю, что ты спишь.

И он начал метаться по квартире, охваченный внезапным приступом ярости: грохнул одной дверью, другой, опрокинул стул, разбил какую-то вазу, на пол упал букет роз. Успевшие увять, цветы были безжалостно раздавлены ногой.

– Я знаю, ты спишь! – кричал он. – Ты спишь!

Маруси в доме не было. В большой комнате на столе он нашел неоконченный пейзаж и на нем записку:

«Мне было с тобой очень весело, корнет. Но сегодня явно не день Бэкхэма».

– Дура! – выругался Эдик. – Девчонка! Дура! Ну, где она теперь? Где?

Арбат

Она шла по улице, самой красивой улице Москвы, и ела мороженое. Телефонный звонок ее разбудил, отрезвил, заставил прийти в себя. В самом деле, не затем приехала в Москву – романов и в родном городке хватало. Замужество? Ха-ха! Но почему они все так суетятся? Подумаешь, деньги, наследство! Будущее? Какое будущее? Будущее вот, оно же и настоящее: брусчатка, по которой весело стучат каблучки, улица, где на каждом шагу встречаются настоящие поэты, те, у кого в душе вечная весна и тяга к полету, к свободе. И хочется быть вечным странником, а не приковывать себя цепями к какому-то богатому дому, к мужу, к детям Не дай Бог, еще и дети пойдут!

Нет, Марусе не хотелось сейчас ни мужа, ни детей. Это не для нее. И ехать по указанному адресу тоже не хотелось. Сначала один заявляет на нее права, потом другой. Да пошли бы они все куда подальше! Надоели! Она свободна. Сво-бод-на. Ото всего и ото всех.

– Девушка, можно с вами познакомиться?

Вот и этот туда же! Познакомиться!

– Нет.

– А куда вы так спешите?

– Еще не знаю. Но спешу.

Она смотрела на картины, выставленные на продажу, и думала: «Мои лучше». Она была в этом уверена, потому что в душе ее всегда было только одно – я лучше всех. И точка. Только бы не оставляло это желание писать, писать, писать… Только это она не могла отдать никому и ни за что, ни за какие деньги, ни за любовь, ни за спокойное, сытое существование. Без творческих запоев жизнь ее просто не имела смысла.

Не поедет она ни в какую квартиру, делать ей там нечего, только сидеть в четырех стенах, зевать, скучать и ждать неизвестно чего. А куда ехать? Пока не ясно. Сама не знает, чего хочется. Может, в следующую минуту возникнет новое желание и заставит предпринять какие-то действия. А пока… Может быть, мороженого?

Она вздохнула и достала из кармана деньги:

– Мороженое, эскимо в шоколаде.

Опять какой-то парень рядом! Поистине, одинокой симпатичной девушке, праздно шатающейся по Москве, просто проходу не дают!

– Девушка, сколько времени, не подскажете?

– Нет.

– Что, часов нет?

– Есть часы. Времени нет.

–: Ох, какая вы, девушка!

– Какая есть.

– Девушка, девушка, давайте, я напишу ваш портрет!

Уличный художник улыбается. Молодой симпатичный парень. Девушке скучно, девушку надо развлечь. Вот тут она и рассмеялась. Портрет? Ее портрет?

– Давай лучше, я твой напишу. За так.

– Какая вы, девушка!

– Что, жалко? Тогда заплачу за то, чтобы написать портрет. Идет?

– Идет! – весело рассмеялся парень.

Маруся села перед мольбертом, взяла в руки сангину и начала работать. Вот так. Еще штришок, еще. Она, Мария Кирсанова, она сама по себе. И не надо жалеть о нескольких потерянных днях, которые были просто наваждением.

– Девушка, да у вас талант!

– Я знаю, – не отрываясь от работы, отмахнулась от парня Маруся. И повторила: – Не верти головой и помолчи, сделай одолжение. Я все про себя знаю.

УВД одного из районов Москвы

Капитан Платошин устал, очень устал. В деле Листовых хотелось сегодня же поставить точку, ан нет, пока не получалось. Следователь целый час бился с подозреваемой в двух убийствах Ольгой Сергеевной Старицкой, но та категорически отказывалась признаться в совершенных деяниях. А мотив вот он: стоило только открыть записную книжечку, и получается, что Старицкая Ольга Сергеевна задумала совершить преступление давным-давно, поэтому-то, может, и цианистый калий из лаборатории украла. И нужна ей была одна только ампула, которая, когда время настало, пошла в дело. Но почему именно Нелли Робертовна? Неужели из ревности? Да ведь художник Эдуард Листов умер давно! Что-то в этом деле не стыкуется.

– Когда я пришла в комнату, хозяйка была еще жива, – упиралась Старицкая.

– А как же ампула?

– Мне же надо было забрать поднос! Как вы не понимаете?

– Понимаем. Значит, вы вернулись в комнату еще раз.

– Да, вернулась. Я увидела, что Нелли… Что она умерла. А под столом валяется пустая ампула. Я сразу поняла, что это та самая.

– Та самая? Что значит, та самая, Ольга Сергеевна?

– Которую я… взяла, а потом ее у меня украли.

– У вас? Украли?

– Ну да.

– Да кто же знал, что у вас есть яд?

– Я как-то сказала… одной женщине. Сказала, что в ящичке моего стола лежит яд.

– Замечательно! Сказали, что в ящичке вашего стола лежит ампула цианистого калия. Это называется просто – подсказали. Ведь с умыслом это было, признайтесь, Ольга Сергеевна?

– Я… Не было никакого умысла.

– Ну-ну, продолжайте.

– Да что вы на меня так смотрите! Не докажите! – Ольга Сергеевна попыталась успокоиться. – Она знала, да. Точно знала. Знала же!

– А зачем же вы уничтожили улику?

– Потому что вы бы все равно узнали, что ампула моя. Она специально это сделала, чтобы меня стали подозревать. Специально отравила Нелли Робертовну цианистым калием. А я раздавила ампулу ногой. Машинально.

Почему же с собой не взяли?

– Вы уже вошли в сад. Я просто испугалась и растерялась. Если бы подумать, поступила бы по другому. Но времени подумать не было. И я сделала глупость.

– Хорошо. Кто же из проживающих в доме женщин знал, что у вас есть яд?

И она назвала имя. Вот теперь и думай: случайное совпадение или не случайное? Сколько же в каждой семье тайн! А может, Старицкая и врет. Один раз зашла, чтобы поставить поднос на стол и цианистый калий в чашку всыпать, второй раз убедиться, что хозяйка выпила кофе и теперь мертва.

Капитан Платошин был расстроен. В этом запутанном деле можно рассчитывать только на признание убийцы, свидетелей-то нет. Следователь тоже это прекрасно понимает: эмоции к делу не пришьешь. Оно рассыплется в суде, словно карточный домик, особенно если адвоката хорошего нанять. А у Старицкой Ольги Сергеевны теперь будут деньги, большие деньги. Немного осталось ждать.

Платошин задержался у стола своего коллеги, потянул за уголок лежащую под листом исписанной бумаги фотографию:

– Это что?

– Дамочка одна заявление написала. Мол, дочь у нее пропала. Уехала в Москву, экзамены сдавать в театральное училище, а через некоторое время ее документы по почте пришли. Вот дамочка и заволновалась. А девица-то, небось, с кавалером на юг укатила. А документики просто потеряла, добрый человек нашел, по почте прислал. А дамочка истерику устроила: ах, моя Майя не такая, ищите! Знаем мы, какие они нынче, молодые девушки! Кто позовет, с тем и улетят на курорт. Какие уж тут экзамены! Девица-то симпатичная, вот и приглянулась какому-нибудь богатенькому Буратино.

– Да, симпатичная, – кивнул Платошин. – Майя говоришь?

– Майя, – коллега пододвинул к себе исписанный лист бумаги. – Майя Николаева, девятнадцати лет. Я так думаю, что протянем недельку-другую, она и объявится. В крайнем случае, через месяц.

– Интересно, очень интересно. А где остановилась ее мать?

– В гостинице. А что?

– Адрес, телефон?

– Да зачем тебе?

– Затем. Я знаю, где сейчас находится эта девятнадцатилетняя особа. Та еще оказалась штучка! На курорт, говоришь? Нет, они сейчас в другие игры играют. Молодые, да ранние.

– Да ну! Адрес? Пожалуйста! Слушай, я рад. Эта мамаша упрямая женщина. Сказала, что будет ночевать на лавочке перед управлением, а? Подайте ей Майю, и все тут!

– Но сначала я следователю Байкину позвоню, обрадую. Надо бы еще раз Старицкую допросить. Странная получается история. Странная и запутанная.

И тут телефон зазвонил сам. Дежурный сообщил:

– Андрей Николаевич? К вам тут гражданин просится.

– Какой гражданин?

– Кувалдин. Сергей Петрович Кувалдин. Говорит, с чистосердечным признанием. Пустить?

– Давай.

Платошин положил трубку, удивленно посмотрел на коллегу:

– Этому-то что надо?

– Кому?

– Кувалде. Как вышел последний раз из тюрьмы, так и затих. Вроде как в отставку вышел. А теперь с чистосердечным признанием. У нас там никого недавно не грабанули?

– Спрашиваешь! Две квартиры вчера обчистили. Да на Кувалду не похоже. Почерк не тот.

– Чего ж он так переполошился?

В дверь поскреблись:

– Разрешите?

– Заходи, Кувалда. То есть, Кувалдин Сергей Петрович. Чего тебе?

Протиснулся бочком, присел на краешек стула. Платошин поморщился, посмотрев на испитое лицо бывшего рецидивиста: сдал, опустился вконец. Сидит, трясется, как заяц.

– Дак. Не искали разве?

– Мы? Тебя? Искали, конечно.

– Дак и я подумал. Раз сынка-то убили, вы теперь ко мне. Только я не виновный. Не было меня там.

– Какого еще сынка? У тебя разве дети есть?

– Выходит, есть. Дак я не про своего. Мой-то, выходит, жив. Художника сынок. Листов по фамилии. Только я в жизни никого не мочил, граждане начальники. Нету на мне крови. Да и зачем мне было его убивать, сами посудите? Он же мне денег давал.

– Каких еще денег? То есть, давай все по порядку, Кувалдин Сергей Петрович. Правила ты знаешь. Ты говори, а мы все, что положено, оформим. Только сначала начинай.

– С самого начала?

– С него.

– С бабы, значит. Только не верю я, что это мой сынок. Хоть и бумагу подписал, ан не верю.

И Кувалдин начал монотонно излагать свою историю. Слушая его, Платошин понял только одно: дело сегодня же будет раскрыто.

Загородный особняк Листовых

Эдик был зол, очень зол. Искать ее? Где? Москва большая. Характер у девицы взбалмошный, могла податься куда угодно, хоть на юг, хоть на север. Дьявол ее забери! Кто-то о Марусе позаботился, он даже догадывается кто. Эдик несколько раз уже набирал номер телефона в той квартире, где могла находиться Маруся, но там никто не брал трубку. Прячется она что ли?

Ну, кто мог знать, что не один он рассчитывает через девушку получить богатое наследство? И тот, другой, готовится к этому давно, очень давно и тщательно. Да, Фортуна, ревнивая ты все-таки баба. Неужели же Маруся не будет милосердной, бросит на произвол судьбы после всего того, что между ними было?

Теперь рассчитывать можно только на ее любовь и милосердие. Эдик усмехнулся: слова не из репертуара Маруси Кирсановой. Все-таки, есть в ней чтото. Даже, несмотря на обилие рекламных пауз в Марусе чувствуется порода. Майя – та девушка хорошая, но какая-то пресная. Даже врать, как следует, не умеет, рисковать не умеет, а на крупный обман тем более не пойдет. На Майю рассчитывать не стоит. А жаль.

Ах, Маруся, Маруся! Эдик тяжело вздохнул. Объединившись, они могли бы такие дела творить! Но попробуй, договорись с такой взбалмошной особой, если она в своих чувствах непостоянна, как погода в марте месяце. То солнышко весеннее светит, то грянет лютый мороз. Надо бы ехать в фамильный особняк Листовых, может, что и удастся выяснить. А куда еще? Сидеть в московской квартире и ждать – это самое худшее, что можно предпринять в подобной ситуации. События, вне всякого сомнения, будут развиваться там, в особняке…

…Валя мурлыкала под нос модную песенку, наводя порядок в гостиной. Скоро на стол пора подавать, и так сегодня задержалась с обедом. Ничего, подождут. Не умрут с голоду, вон на кухне сколько всего! Можно и бутербродами обойтись. Как все замечательно обернулось! Ольгу Сергеевну не надо теперь терпеть, она сядет в тюрьму, и дело с концом. А нечего воровать портреты и убивать людей! Убивать! Фу ты, гадость, какая! Зачем убивать, если можно и так получить свои денежки?

– А, вот ты где!

Денежки, они сами в руки идут.

– Принесли, Наталья Александровна?

– Что принесла?

– Тысячу.

– Обойдешься.

– Тогда я звоню в милицию!

– Да звони. Убийцу арестовали, мне-то теперь что?

– А то. Вдруг, да не она убила?

– Она, милочка, она. Даже если наша Оленька ляпнет, что я знала про ампулу с ядом, что ж того? Я и про пистолет не отрицала. Да, брала его в руки, и что с того? Нечего было Ольге трепать языком направо-налево.

– Так вы знали! Вы цианистым калием Марусю хотели отравить!

– Я просто имела ампулу в виду. Мне про нее сказали, и я приняла к сведению… Впрочем, это теперь значения не имеет. Не удалось, и хорошо, что не удалось. Тогда, в больнице, я еще не знала, что Георгий собирается жениться, что у него есть еще ребенок. Внебрачный. Рассчитывала дура на что-то, помочь ему хотела!

– В чем?

– Наследство получить, ни с кем не делясь, вот в чем! Да все прахом пошло. Зато чистенькая теперь. В тюрьму не сяду, и то хорошо. Кому-то сейчас гораздо хуже, – рассмеялась Наталья Александровна.

– Дайте денег, а то все равно расскажу, – упорствовала Валя. Тысяча долларов уже была почти в кармане, и вот на тебе!

– Да кто тебе поверит? Ты по чужим чемоданам шаришь, шпионишь за всеми. Да тебе и человека оговорить ничего не стоит! Беги, доноси! Свидетелей нет.

– Как же это? – растерялась Валя. – А деньги?

– Обойдешься. Чтобы быть шантажистом, милочка, надо иметь что-нибудь посущественнее. Или записывать приятные беседы на диктофон. Ну, я пошла. Я, собственно, именно это хотела тебе сказать. Денег не жди, а скоро и из дома этого вылетишь со свистом.

– Ну, это мы еще посмотрим! – на глазах у Вали выступили злые слезы. Тысяча долларов! Целая тысяча!

Наталья Александровна, смеясь, удалялась из гостиной. Платить шантажисту? Еще чего! Стоит один раз это сделать, потом только открывай карман шире! В дверях она столкнулась с Эдиком:

– Куда это ты уезжал, дорогой?

– Погулять.

– Ах, погулять! Знаем мы вас, молодых и красивых! – и Наталья Александровна шутливо погрозила Эдику пальцем. Настроение у нее было прекрасное.

Ушла, громко хлопнув дверью: нате вам, получите!

– Что, дама не хочет платить? – красавец посмотрел внимательно на заплаканное Валино лицо. Та молча кивнула.

– Ну, ничего. Одни планы проваливаются, но тут же возникают другие. Могу тебя огорчить: у меня тоже ничего не получилось. Невеста сбежала из-под венца.

– От вас? Сбежала? -ахнула Валя.

– Я же тебе сказал: одни планы проваливаются, возникают другие. Ты мне все равно нужна, не реви. В конце концов, племянник – тоже родственник. Не пора ли все переиграть обратно? Хочу быть сыном Георгия Эдуардовича Листова. Возвращаюсь в родные пенаты. Хоть крыша над головой будет.

– А я? Что теперь со мной?

– Олимпиада Серафимовна тебе платит?

Валя молча кивнула.

– Чего ж тебе еще? – усмехнулся Эдик. – Живи.

– Сто долларов, – упавшим голосом сказала Валя. – Мало.

– Еще вчера было много. Что ж, аппетит приходит во время еды. Не переживай: хорошую прислугу найти не так то просто. Правда, с Ольгой Сергеевной у тебя не сложилось. Жаль. Она теперь персона.

– Так и вы… Так и у вас…

– Ну, мне простят. Я похож на покойного деда, а домохранительница к нему неровно дышала. Женщины – существа сентиментальные. Пойду, пожалуй, покаюсь. Надо с маман поговорить, Что, ужинать будем сегодня?

– Да-да, я сейчас иду.

Валя вытерла слезы, взяла тряпку. Не получилось, так что ж. Есть еще и Маруся с ее наследством.

…Вера Федоровна выслушала сына молча. Потом пожаловалась:

– Эдик, как же? Я так старалась!

– Видел я, как ты старалась. Ну, что теперь делать? Девчонка сбежала. Я подозреваю, что это не единственный сюрприз, который нам приготовила известная особа.

– Но что ж еще может случиться?

– Может. Ты подумай мама, что еще можно предпринять, очень хорошо подумай, а я навещу юную родственницу, – Эдик усмехнулся.

«В воздухе пахнет грозой», – мурлыкал он, оставляя мать в неприятных размышлениях.

…Майя чувствовала себя сегодня гораздо лучше. Похоже, что обошлось, падение было не таким серьезным, никакого внутреннего кровотечения нет. И голова уже меньше болит. Днем она поспала, а когда проснулась, лежать больше не захотелось. Попробовала встать, поняла, что сможет это сделать. Хватит лежать, надо уходить отсюда как можно скорее. В дверь постучали.

– Да! – крикнула Майя. Потом ойкнула, схватила одеяло, попыталась в него закутаться. – Эдик?

– Как себя чувствуешь? – внимательно посмотрел он на девушку.

– Нормально. Сейчас встану.

– И что дальше?

– Я хочу отсюда уйти.

– Это твое дело. Послушай, где Маруся?

– Маруся?

– Она ушла от меня. То есть, в московской квартире ее нет.

– Я… Я не знаю. Не знаю, где она.

– Ты ей не звонила?

– Звонила? А откуда же я знаю телефон?

– В самом деле: откуда? А про поезд кому рассказывала? Про то, что мы сошли вместе, сдернув стоп-кран?

– Не помню. Георгию Эдуардовичу рассказывала.

– Еще?

– Ольге Сергеевне.

– Так я и знал! Значит, ее проделки. «Пойду позвоню соседке». Ах, молодец!

– А что тут такого?

– Ничего. Ладно, пойдем ужинать. Или обедать, как здесь принято говорить. И приятного нам всем аппетита.

Вечер

Мясо у Вали слегка подгорело, картошка пересохла в духовке, салат был пересолен, но никто из сидящих за столом свое недовольство не высказывал. Только Наталья Александровна, ковырнув ложкой в тарелке, выразительно посмотрела на Олимпиаду Серафимовну:

– И долго вы собираетесь этим питаться? По-моему, надо дать объявление в газету или обратиться в агентство по трудоустройству.

Та ничего не ответила, серьги жалобно звякнули и затихли. Олимпиада Серафимовна была печальна. После паузы она обратилась к Майе, которая тоже вновь сидела сегодня за общим столом:

– Я рада, детка, что все обошлось. Ты бледна немного, но в целом выглядишь неплохо.

– Жаль, что ты сегодня утром не видела, как Ольгу Сергеевну арестовали, – возбужденно сказал Егорушка.

– Арестовали? – напряглась Майя.

– Она убийца, – таинственным голосом сообщил Егорушка. – А тебе теперь никто не будет надоедать. Ты случайно взяла пистолет, ведь правда?

– Да, – упавшим голосом сказала Майя.

– И мы рады детка, что все обошлось, – поддержала внука Олимпиада Серафимовна. – По-моему, мы прекрасно с тобой поладили, и, несмотря на все эти ужасные события, – она приложила к глазам платочек, – несмотря на события, все будет хорошо. Жизнь постепенно наладится, все войдет в прежнюю колею. Ты будешь учиться, писать картины. Мы все будем тебе помогать. Кто-то должен заниматься хозяйством, следить за этим домом.

– Вы, конечно, – съязвила Наталья Александровна.

– Ну, уж не вы, Наташа. У вас магазин. Вы всегда говорили, что работа важнее всего и требует постоянного на ней присутствия.

– Вы так же говорили про театр, Олимпиада Серафимовна. Что без вас там никак.

– Ах, я уже стара, Наташа! Так стара. И потом: я слегка преувеличивала. Насчет своей занятости. Мне давно пора и на покой. Но заниматься домом силы еще есть, – поспешила добавить Олимпиада Серафимовна.

– А я еще молода. У меня силы тем более есть.

– Да перестаньте вы! – не выдержал Эдик. – Делите шкуру неубитого медведя и даже не представляете себе, на ком она надета!

– Что это ты говоришь, внук?– сердито посмотрела на Эдика Олимпиада Серафимовна. Потом дальнозоркими глазами прицелилась к дорожке, идущей от калитки к дому. – А это еще кто? Что за особа?

Эдик тоже посмотрел в сад. Потом рассмеялся:

– А вот и развязка! Так я и знал!

Она шла к дому, неуверенно оглядываясь по сторонам, и комкала в руке какую-то бумажку, должно быть, с адресом. Сидящие на веранде удивленно переглянулись: в доме не ждали гостей. А меж тем она была уже возле веранды, женщина лет сорока с небольшим, когда-то яркая, волнующая брюнетка, а теперь слегка поблекшая, но все еще красивая, уверенная в своей женской привлекательности и силе. В руках у женщины был небольшой, сильно потертый чемоданчик и хозяйственная сумка.

Задержалась возле крыльца, оценивающе оглядела кирпичный особняк, опоясанный кольцевой верандой, пристройки, разбитый под стенами цветник, вьющиеся по столбикам растения, покачала головой. Мол, хорошо живете, богата Потом поднялась по ступенькам, вошла на веранду, достала платочек из хозяйственной сумки, вытерла мокрый лоб:

– Уф. Жарковато. Пока доберешься, и дух вон. Доброго здоровьица вам всем.

– Вы кто? – чуть приподнялась из плетеного кресла Олимпиада Серафимовна.

– Алевтина я. Кирсанова Алевтина, – приехавшая слегка поклонилась. – А вот вас не знаю, уж извините.

– А… – Олимпиада Серафимовна обессилено опустилась обратно в кресло.

– Ах, Алевтина! – Вера Федоровна недобро прищурилась.

– Как Алевтина? – И Наталья Александровна посмотрела на Майю. – Мать, что ли?

– А где ж моя девочка? – женщина обвела глазами сидящих на веранде. – Где ж Маруся моя? Соскучилась я.

– Как где? – не поняла Олимпиада Серафимовна. Потом кивнула на Майю. – Вот сидит ваша дочь. Что это с вами?

– Какая ж это дочь? – Алевтина, прищурившись, посмотрела на девушку. – Это нашего завуча дочка, Вероники Юрьевны. Это Майечка Николаева. Здравствуй, дочка. А где ж моя Маруся? Вы с ней вместе, что ли сюда приехали? Это хорошо, это правильно. Чем тебе по гостиницам, лучше здесь, места много. Хороший дом, богатый.

– Как это Майя? Как это дочка завуча? – взвизгнула Наталья Александровна. – Что вы такое говорите?

– Что слышала, – зло сказала вдруг Вера Федоровна. – А вы, дуры, имущество делите. Дуры.

Егорушка испуганно заморгал, а Эдик вдруг рассмеялся:

– Объясняю ситуацию: эта девушка не Маруся Кирсанова. Она случайно нашла ее сумочку и была ошибочно принята за другую.

– Как это? – Олимпиада Серафимовна взялась рукой за грудь. – Как это была принята? А что ж она? Почему ничего не сказала?

Майя, наконец, обрела голос:

– Я говорила. Георгию Эдуардовичу говорила. Он обещал. Он хотел, чтобы Нелли Робертовна сама все уладила…

– Самозванка! – прерывая ее, визгливо закричала Наталья Александровна. – Ты наглая самозванка!

Тут и Настя пришла в себя:

– Я ничего не понимаю. Какая еще Майя?

Но хуже всех пришлось медсестре Валентине. Она бухнула на стол поднос с чашками, зло посмотрела на Эдика:

– И вы молчали!

– Да, в самом деле, Эдик, почему ты молчал? – обратилась к тому и Олимпиада Серафимовна. – То есть, как молчал? Откуда же ты все это знал? Знал и молчал?!

– Из чувства сострадания, – тут же нашелся красавец. – Сбили девушку машиной, так на ноги сначала поставьте.

– Ты врешь! Ты все врешь! – закричала Настя. – Ты… Ты… Ты…

– Так, где ж Маруся-то? – Алевтина не понимала всего это шума. Ну и что, что Майя, дочка завуча здесь? Она, Алевтина, хочет в первую очередь видеть свою дочь, за тем и приехала, вызванная срочной телеграммой. И Алевтина Кирсанова повторила: – Где ж Маруся-то? В доме, что ль?

– Видите ли… – Наталья Александровна зло прищурилась. Потом торжествующе завершила фразу: – А вашей дочери, судя по всему, здесь нет!

– Как это нет? Как это нет? Ох! – Алевтина присела на плетеный стул. – А где ж она? Где?

– Надо, по всей видимости, у Эдика спросить, – усмехнулась Наталья Александровна.

– А я знаю? Да, мы вместе сошли с поезда, поехали ко мне, несколько дней провели вместе, а потом она ушла.

– Ушла? Куда ушла? – взволнованно спросила Марусина мать.

– Вам виднее, – сказал Эдик. – К родственникам, должно быть. Раз здесь ее нет…

– К тетке, что ль, ушла? – Алевтина снова обвела взглядом присутствующих. – А Оля где? Ольга Сергеевна?

– А Ольга Сергеевна в тюрьме, – словно забивая гвозди, отчеканила Наталья Александровна.

– В тюрьме? Как это? Да что ж у вас тут происходит!?

Олимпиада Серафимовна немного пришла в себя, перестала держаться рукой за сердце, поскольку Валюша не спешила за капельками. И пожилая дама попыталась как-то уладить конфликт:

– Вы успокойтесь, уважаемая. Успокойтесь. Поскольку вы теперь член нашей семьи… Поскольку…

– Нет, вы мне Марусю сыщите! – прервала ее Алевтина. – Тетке надо срочно звонить. Вот.

– Телефон не отвечает, – невозмутимо сказал Эдик. – Я звонил. Маруся, должно быть, еще в пути.

– Ох.

Алевтина покачала головой: что ж делать? Дочери нет, Ольгу в тюрьму забрали. Никого больше не знает в этой Москве. Что делать?

– Вы не волнуйтесь, – заговорила Настя. – Давайте чаю?

Алевтина молча кивнула. Медсестра Валя зло швырнула тряпку на пол:

– Ну, уж, вы теперь сами! Ну и дом! Та не та, эта не эта! Изоврались все!

– Кто бы говорил! – съязвила Наталья Александровна. – Да тебе здесь и в самом деле теперь не место.

– Ну и пожалуйста! Сегодня же уеду домой!

Валя от обиды закусила губу. Вот тебе и дом, вот тебе и золотая жила! Надо идти вещи собирать. А какие вещи? С чем приехала, с тем и уйдет. С пустыми руками. Ну, ничего, она им всем еще покажет! Только до следователя добраться!

Проводив медсестру торжествующим взглядом, Наталья Александровна обратилась к расстроенной матери: