Текст книги "Все оттенки красного"

Автор книги: Наталья Андреева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– Алевтина, как вас по отчеству?

– Да уж, по отчеству! – махнула рукой та. – Васильевна.

– Алевтина Васильевна теперь сама разберется, что и как. И по хозяйству ей не привыкать хлопотать. Так ведь?

– Я все об дочке. Ну, куда девалась? Телеграмму отбила, все как положено. Мол, все хорошо, мама, доехала нормально, ни о чем не беспокойся. И тут другая телеграмма: срочно приезжай. От сестры.

– От какой сестры? – удивленно подняла брови Олимпиада Серафимовна.

– Как от какой? От Ольги.

– Постойте. Ольга… Ольга Сергеевна? Ох! – Олимпиада Серафимовна снова взялась рукой за грудь. – Вот так драма! А почему мы ничего не знали?

Эдик усмехнулся:

– Дошло, наконец! А в блокноте, что в Марусиной сумочке лежал, ясно написано: «тетя Оля в Москве». И телефон. Наверное, только я один поинтересовался домашним адресом и телефоном домработницы.

– Это потому что ты у нее деньги брал! – зло сказала Наталья Александровна. – И на дом, небось, не постеснялся заявиться!

– Что ж, Ольга Сергеевна сразу поняла, что это не Маруся? – кивнула Настя в сторону затихшей Майи.

– Как не понять-то? – вскинулась Алевтина. – Что ж, она не была у нас, что ли? Была. И не раз была. Все племянницей любовалась: хороша, мол, красотка!

– Вот так история, – покачала головой Олимпиада Серафимовна. – Теперь понятно, зачем Ольга убила Георгия.

– Убила? Как это убила? – громко охнула Алевтина.

– Так, – отрезала Наталья Александровна. – А зачем делиться? Вы теперь всей семейкой обоснуетесь в этом доме. Если только дочку свою найдете. Ей ведь еще надо в права наследства вступать. Интересно, а что будет, если она пропала? Что со всем этим будет?

И Наталья Александровна оглядела просторную светлую веранду.

– Как это не найдем? – засуетилась Алевтина. – У тетки она. Где ж еще? Погуляет и придет. Я свою Марусю знаю. Ей бы только картины писать. Вот нагуляется, и заявится к родне, она, как кошка, наблудит, но дом свой знает.

– А со мной теперь что? – тихо спросила Майя.

– Я предлагаю собрать ее шмотки и выставить вон, – заявила Наталья Александровна.

Олимпиада Серафимовна и Вера Федоровна промолчали, но было видно по выражению лиц, что обе дамы с этим заявлением полностью согласны.

– Да куда ж она пойдет на ночь глядя? – спохватилась Алевтина. – Звери вы, что ли? Да на ней же лица нет!

– Хорошо, пусть переночует, – кивнула Олимпиада Серафимовна. – Только я ее больше не хочу видеть. Никогда. Пусть идет в свою комнату, и…

Дама презрительно поджала губы. Егорушка тут же вскочил, подсел к Майе, зашептал ей на ухо:

– А я думал, что Эдик врет. Что ты мне не тетя. Знаешь, это здорово! Ты не слушай их. Живи, сколько хочешь. Хочешь, в моей комнате?

– Да ничего я не хочу!

Майя поднялась. Очень хотелось плакать, а больше этого хотелось к маме. Бежать до родного дома, не останавливаясь, пока родные руки не обнимут, не прижмут к себе. Пока не почувствует родной запах, и родной голос не скажет с укоризной:

– Что ж ты, Маруся? Дочка ты моя родная.

Дети

Сквозь слезы Майя посмотрела на дорожку, по которой хотела сейчас бежать, бежать, бежать… И все еще не веря своим глазам, прошептала:

– Мама?

И уже громко, радостно:

– Мама!

Вероника Юрьевна шла гораздо быстрее, чем едва поспевающие за ней оперативники. Майю заметила еще издалека и ускорила шаг. Наконец-то!

По ступенькам веранды не взошла, взлетела. Сколько же слез и страданий за эти несколько дней! С той минуты, как получила по почте документы, места себе не находила! Казнила себя: зачем отпустила дочь одну в Москву? Казнила, и давала себя честное слово: в последний раз. И вот позвонили в гостиницу, попросили приехать в отделение милиции, куда отдала заявление о пропаже дочери. И сердце тревожно ухнуло в пустоту:

– Жива?

Ее успокоили: жива мол, но дел натворила. Но Веронике Юрьевне было все равно. Лишь бы дочь была жива, лишь бы с ней самой все в порядке. А в то, что ее Майя могла совершить что-то плохое, Вероника Юрьевна не верила. Не такая ее девочка. Она чистая, хорошая, добрая. И вот она, перед ней. Живая.

– Майя! Девочка моя родная, что с тобой случилось?

Слезы, поцелуи, объятья. И, наконец, дошло:

– Ты больна?

– Мама, меня сбила машина.

– О, Господи!

Оперативники тоже поднялись, наконец, на веранду. Капитан Платошин смотрел на обеих плачущих от счастья женщин и радовался за них по-настоящему. Майя что-то бессвязно лопотала, и Вероника Юрьевна начинала понимать, что обойдется, серьезного ничего нет, и волнений больше никаких не будет. Главное, что дочь приехала в Москву в последний раз. Все, хватит.

– Ну, вот, – облегченно сказал Платошин. – Одна, значит, нашлась. Осталось только разобраться, зачем она все эти фокусы выделывала.

Тут только до Вероники Юрьевны дошло и другое.

– Этот дом… Дом Эдуарда Листова?

– Он самый, – усмехнулась Наталья Александровна. – А вы, значит, женщина с портрета? В розовых тонах?

– Да, это я.

Олимпиада Серафимовна поджала губы. Вот она, большая любовь Эдуарда Листова! Законную жену так-то не писал, а какую-то учительницу… И пожилая дама не удержалась, подколола:

– Что ж вы так воспитали свою дочь?

– А как я ее воспитала?

Наталья Александровна поспешила поддержать бывшую свекровь:

– Она столько времени выдавала себя за другую! За дочь Эдуарда Листова! Денежки хотела себе прикарманить, так что ли? Уж не вы ли ее научили?

– Я свою дочь ничему плохому не учила, – гордо вскинула голову Вероника Юрьевна. – Если Майя и сделала какую-то ошибку, то это не со зла. А убить она никого не могла. Я знаю свою девочку.

– Плохо вы ее знаете! Приехала в чужой дом, втерлась в доверие. А она вообще не имеет права здесь находиться!

– Вот уж кто имеет право, так это моя девочка! И больше, чем вы все!

У Вероники Юрьевны голос звенел от волнения. Вот она, судьба! Сколько лет оберегала свою девочку, не говорила правды, а судьба все равно привела в этот дом. Ведь никогда ничего не просила, не требовала, даже правды никому не сказала. И что за это? Женщины, которых Эдуард отверг, отодвинул от себя, потому что не любили, не понимали, еще и говорят, что она с дочерью не имеет права находиться в этом доме!

И Вероника Юрьевна не выдержала:

– Моя девочка имеет все права. Потому что она дочь Эдуарда Листова. Да. Дочь. И не надо на меня так смотреть!

И Майя прошептала потерянно:

– Мама. Зачем ты, мама?

– Я хочу, чтобы им было стыдно. Должно быть, я единственная, кто ничего не требовал, никогда не рвался к этим деньгам. Ты родилась немного позже срока, все никак не хотела появляться на свет. Я уж начала волноваться. А потом подумала: пусть. Пусть никто и никогда не узнает. Андрею же сказала, что ты родилась чуть раньше, и он ни разу не усомнился в том, что ты его дочь. Зачем нужно говорить правду? Ничего нам с тобой не надо, Маруся.

– Маруся! – вдруг громко всхлипнула Алевтина. – Маруся-то моя где?

Тут только Вероника Юрьевна сообразила:

– А, в самом деле, ведь Маша Кирсанова тоже поехала в Москву в этом поезде? С ней что-то плохое случилось?

– Все деньги эти проклятые! – взялась за голову Алевтина. – Все жадность Ольгина неимоверная! Как только узнала про художника, так и завелась. Ведь весь городок знал, что у нас с Эдуардом Олеговичем происходит. Не любил он меня, нет, не любил. Ее вот любил, – она кивнула на Веронику Юрьевну. – Да мне что с того? Ничего не просила, не требовала. Если б не Ольга.

Капитан Платошин внимательно посмотрел на Алевтину Кирсанову:

– А что Ольга Сергеевна?

– Как узнала, что я забеременела, так и примчалась к нам в городок. С мужем у нее тогда уже разладилось. Квартирку-то надеялась себе отсудить, да как прожить одной? Тяжело. И тут узнала, что мы с художником заезжим роман крутили. И пристала ко мне: скажи да скажи, что ребенок от него. Художники, мол, они богатые. А ну, как не станет отрицать?

Тут Олимпиада Серафимовна первой сообразила:

– Погодите-ка. Так что ж, Маруся не дочь Эдуарда Листова?

– Какое там, – махнула рукой Алевтина. – Не его.

Тут и Настя не удержалась:

– Но она же так замечательно картины пишет! Мы же все видели! У нее же самый настоящий талант! Откуда тогда?

– Талант, да, – тяжело вздохнула Алевтина. – Так и у отца ее, должно быть, был талант. Был, да сплыл. Спился он совсем, Василий-то. А тогда я его пожалела. Это Эдуард надоумил его в первый раз: проводи Алевтину до дома, да проводи. Провожал. А как Эдуард Олегович уехал, так дорожку ко мне Василий не забыл. Все ходил, страдал: выглянуло солнышко на минутку, да скрылось. Уехал художник, да и папку с собой забрал. Василий-то все ответа ждал, что в Москву, может, позовут. Не дождался.

– Постойте, – сказал Эдик. – Папку забрал? Сейчас я кое-что принесу.

И, спускаясь по ступенькам веранды, красавец пробормотал себе под нос:

– А это интересно.

Алевтина Кирсанова продолжала всхлипывать:

– Вот так-то ходил Василий, ходил, да и… Забеременела я одним словом. А было это спустя два месяца, как Эдуард Олегович уехал. У Васи-то другие дети есть окромя моей. И жена такая, что не дай бог. К чему нам городок было веселить? А Маруся-то семимесячной родилась. Я и подумала: почему ж нет-то? И Ольга под ухом зудела. Мол, от художника оно и не стыдно, может, и денег каких перепадет. Ольга – она до денег жадная. Ну, я и написала Эдуарду Олеговичу. Мол, родилась дочь, назвали Марусей. Отчество-то я в графе указывать не стала, это ему сообщила, что, мол, записали Эдуардовной. Он и откликнулся, и денег стал слать. А потом уж сами знаете. Вот оно как все вышло.

Капитан Платошин тяжело вздохнул:

– И в это время Ольга Сергеевна придумала план, как завладеть наследством. Все приглядывалась к тому, что происходит с художником Эдуардом Листовым, несколько лет приглядывалась… А потом поняла: пора действовать. Как только Листовы купили этот огромный особняк, им понадобилась прислуга. Ну, Ольга Сергеевна и заявилась, да и сообщила художнику, что она Алевтине сестра. Только до поры до времени никому просила не говорить. Ее взяли в дом, а у Ольги Сергеевны была на всякий случай припасенная ампула цианистого калия. Только не знала она, кого травить. Листова? А что толку? Наследников хватает. События развивались своим чередом, и надо было сделать так, чтобы Марию Кирсанову Эдуард Листов признал законной дочерью. Пришлось долго и тонко намекать ему. А под старость художник и вовсе начал выживать из ума. Вы уж простите.

Старший оперуполномоченный повернулся к родне покойного художника. Олимпиада Серафимовна прижала к глазам платочек:

– Не дочь… Но как же так? Какое же она тогда имеет право?

– А вот насчет прав мы потом поговорим, – продолжил капитан. – Все-таки Ольга Сергеевна своего добилась: Листов признал Марию своей дочерью и отписал ей половину всего, что имел. И вот наследница приехала в Москву. И надо же так случиться, что на вокзале Майю сбила машина, и она была принята за Марусю Кирсанову. Ольга Сергеевна в первую же ночь поехала в больницу, потому что понимала: племянница в опасности. Слишком большие деньги оставил Эдуард Листов.

– Да-да, я помню, – вдруг сказала Майя. – Я проснулась ночью и увидела у своей постели незнакомую женщину. Это была Ольга Сергеевна.

– Но она не стала никому говорить, что ты не Маруся. Зачем? Пусть суетятся, подлаживаются под девушку, которую считают наследницей. Ведь Ольга Сергеевна проболталась одной из женщин про ампулу с ядом. И ампула эта внезапно пропала. Пришлось опасаться за племянницу, а, значит, радоваться, что вместо нее в доме другая девушка. Вот так-то.

В это время Эдик вернулся с папкой, которую держал в машине с того самого времени, как забрал у Веригина. Положил ее на стол, раскрыл. Алевтина, увидев первую же акварель, вытерла влажные от избытка чувств глаза. Кивнула:

– Его работа. Василия.

Олимпиада Серафимовна заволновалась:

– Что ж, это не Эдуард писал? Как же так?

– А вот так, – усмехнулся Эдик. – Ха-ха! С чего мы все взяли, что картины Эдуарда Листова пойдут теперь нарасхват? Ха-ха! А талантливым копиистом был мой покойный дедушка! Копиистом, не более. А то: гений, гений. Единственное, что он сделал сам, это портрет в розовых тонах, и то позаимствовал цветовую гамму у провинциального художника. Про уродство, что висит в кабинете, я не говорю. Жалкая попытка сделать что-то самобытное, принадлежащее только Эдуарду Листову. А получилась «Безлюдная планета», всего-то.

– С-скажите, Алевтина, – взволнованно пролепетала Настя, – а он еще жив?

– Кто? – удивлено спросила та.

– Этот Василий?

– Живет, небо коптит, – вздохнула Алевтина. – Живопись давно забросил. С тех самых пор, как уехал Эдуард Олегович, так и забросил. И запил, и запил…

– А как его фамилия? – поинтересовался Эдик.

– Простая фамилия: Иванов. Василий Иванов.

– Да, сколько по России таких Ивановых! – с чувством сказал капитан Платошин. – Что ж теперь со всем этим будет?

– Надо устроить выставку, – взволнованно заговорила Настя. – Выставку работ неизвестного художника Василия Иванова. В Манеже.

– Не надо ему ничего, – вздохнула Алевтина. – Теперь уж ничего не надо. Пусть уж все остается, как есть. Кто как прожил свою жизнь, так тому и быть. Эдуард Олегович пусть в знаменитых художниках остается, а Васька в кочегарах.

– Но как же так? – пожала плечами Настя. – Ведь это же… несправедливо?

– А жизнь вообще несправедливая штука, -г засмеялся Эдик. – Надо же! А ведь Веригин целился под эти акварели! Сразу, почувствовал старый лис, что деньгами пахнет! Интересно, а что собирался делать с рисунками уважаемый Эраст Валентинович? Ведь никто не знал про папку. Дед ее прятал, стеснялся, должно быть, чужого таланта.

И Эдик снова рассмеялся.

– А с Ольгой-то что? – спохватилась Алевтина. И виновато добавила: – Сестра, ведь. Не брошу же я ее.

– Она двух человек убила, – презрительно сказала Наталья Александровна. – Ей место в тюрьме, а не в этом доме.

– А вот тут вы ошибаетесь, – капитан Платошин отошел от стола к окну, стал так, чтобы солнце светило в спину и сидящие на веранде не видели выражение его лица. – Я сказал только о том, что у Ольги Сергеевны были виды на наследство. И что она собиралась действовать. Но один человек ее опередил. И причиной этому было то, что в доме появился антикварный пистолет «Деринджер».

Развязка

– Леша, ну-ка дай сюда, – кивнул Платошин одному из своих коллег.

Тот достал из сумки аккуратный сверток, бережно развернул. Старший оперуполномоченный осторожно взял «Деринджер», взвесил в руке, словно оценивая, потом покачал головой:

– Первый раз в моей практике, что человека убивают из такого вот антикварного оружия. Сразу понятно, что убийство спонтанное, в состоянии аффекта. Тот, кто планирует преступление заранее и тщательно к нему готовится, ни за что не воспользуется пистолетом, так сказать, с прошлым. Ведь оружие из частной коллекции, редкое. Девятнадцатый век, как сказали эксперты.

Сидящие на веранде завороженно смотрели на пистолет. Эдик взволнованно облизнул губы, посмотрел на мать.

– Ну что? – спросил капитан Платошин. – Кто-нибудь что-нибудь скажет?

– А что, надо сказать? – пожала плечами Наталья Александровна.

– Вера Федоровна, вы так и не объяснили, откуда на этом пистолете отпечатки ваших пальцев, – внимательно посмотрел на Оболенскую Платошин. – Настя сказала, что заходила в кабинет, рассматривала «Деринджер», Наталья Александровна призналась, что брала его в руки, с Олимпиадой Серафимовной тоже все понятно. А вы когда заходили в кабинет?

– Я… Не заходила, – заволновалась Вера Федоровна. – И потом, какие отпечатки? Не надо меня ловить! Я же была в перчатках! Я дама, я даже летом ношу перчатки!

– А когда я вас допрашивал по прибытии на место происшествия, на вас их не было. Почему? Куда вы их дели?

– Никаких отпечатков на пистолете остаться не могло! Столько лет прошло! Столько лет!

– Сколько? Вера Федоровна? Сколько лет прошло с той поры, как вы на пару с будущим рецидивистом Кувалдиным ограбили квартиру наследников известной княжеской фамилии?

Вера Федоровна побледнела.

– Как ограбили? – взвилась Олимпиада Серафимовна. – С каким еще Кувалдиным?

– Есть такой, – вздохнул Платошин. – Дело в том, что Вера Федоровна Оболенская, действительно, круглая сирота, воспитывалась в детдоме. Только насчет того, что родители, потомки аристократов, погибли в сталинских лагерях, это вы, Вера Федоровна погорячились. Вы в каком году родились, простите?

– Это не имеет никакого значения.

– В пятьдесят втором. И не в сталинских лагерях, а в городе Москве, потому что оставили вас в столичном роддоме. А фамилию Оболенская дала девочке в детдоме старая воспитательница, которая, действительно, была из семьи аристократов и имела склонность давать подкидышам фамилии древних княжеских и графских родов. Кувалдин, тот и родился Кувалдиным, его мать бросила уже в возрасте семи лет, не в младенчестве, как вас.

– Это не правда! – надменно вскинула голову Вера Федоровна.

– Неужели вы думаете, что нельзя раскопать подробности вашей биографии? – усмехнулся Платошин. – А государство о вас, меж тем, неплохо позаботилось. Вы закончили швейное ПТУ, получили однокомнатную квартиру в Москве, вас на работу устроили. А Кувалдин к вам захаживал. Он еще в детдоме взялся за воровство, таскал потихоньку все, что плохо лежало. А как вышел из детдома и был направлен на учебу в ПТУ, так честно трудиться не захотел. Попал в дурную компанию, стал квартиры грабить, да и вас потихоньку втянул. На квартиру одной из приятельниц старой учительницы вы его навели?

– Ничего не докажете, – надменно сказала Вера Федоровна. – В моей биографии ничего нет об уголовном прошлом.

– Конечно, нет, – легко согласился Платошин. – Ни слова о судимости. Потому что Кувалдин все взял на себя. У вас ведь была любовь. Еще до замужества с Листовым-младшим, так ведь? В той квартире вы и взяли так называемые «фамильные» драгоценности и антикварный пистолет «Деринджер» девятнадцатого века. Конечно, нет сейчас на нем ваших отпечатков, но вы же первый раз не стали отрицать, что они там есть? Растерялись, Вера Федоровна?

– Когда это в первый раз?

– Когда я всех расспрашивал после результатов дактилоскопии. Вы сказали, что могли бы объяснить. Ну, так объясните!

– А вы меня не запугивайте! И я не уголовница, в тюрьме не сидела.

– Не сидели. О вас в показаниях Кувалдина не было ни слова, потому что вы хранили украденное. Долгие годы хранили, понимая, что если ценности всплывут, вы тут же подпадаете под подозрение. Следствие так и не докопалось до истины, и ценности не нашли. Вы же к тому времени, как Кувалдину сесть, познакомились с Георгием Эдуардовичем Листовым, сыном тогда еще никому не известного художника. И сочинили красивую сказку о родителях, потомках древнего рода князей Оболенских, погибших в сталинских лагерях, о тяжелом детстве и доставшемся в наследство антиквариате.

– Ничего я не сочиняла! – взвизгнула Вера Федоровна. – Это правда!

– Правда то, что вы из страха много лет не трогали ничего из ворованного, терпели. Выдержки и терпению вам, Вера Федоровна, не занимать. Да и Листов вас обеспечивал, а после развода алименты платил аккуратно. Сорвались вы только тогда, когда сын стал делать карточные долги. Вот тогда он и стал показывать для оценки Нелли Робертовне так называемые «фамильные» драгоценности. А однажды показал и «Деринджер». Так, господин Оболенский?

– Это криминал? – усмехнулся Эдик. – По-моему, я ничего не воровал. И ничего не знал о прошлом моей матери.

– Да бросьте! Кстати, Георгий Эдуардович Листов довольно быстро узнал, на ком женился. Кувалдин бежал из колонии и заявился к вам в дом. Это известно из его показаний. Вас, Вера Федоровна, в тот день по счастью дома не было. А между Кувалдиным и Листовым-младшим произошел серьезный разговор. И несколько дней Листов-младший прятал сбежавшего из колонии рецидивиста у папы на даче. Эдуард Олегович был в отъезде, зимой дом, тогда еще плохонький, деревянный, как правило, пустовал. Вот Кувалдин там и отсиживался. Правда, вскоре после этого Кувалду поймали, и он снова сел, но гарантией на будущее себя обеспечил надежной. Желаете ознакомиться с показаниями? Леша, папку с протоколом.

– С какими еще показаниями? – вздрогнула Вера Федоровна.

– Сегодняшними. Перепугался наш Сергей Петрович и сам явился к следователю. А что ему теперь скрывать? Зачем вас выгораживать? Любовь-то, как я понимаю, давно прошла. Так, Вера Федоровна? А вы знаете, что Листов платил Кувалдину за молчание? Это ж какой позор! Девушка, на которой он женился, квартиры грабила! Не в тюрьму ж ее? А сын как же? Ведь тогда еще непонятно было, кем вырастет Эдуард Оболенский.

– Как это платил? – заволновалась Вера Федоровна. – Какие деньги?

– А вы думаете, он из благородства вас столько лет не трогал, рецидивист Кувалдин? Не трогал, потому что денежки регулярно получал. До последнего времени. Георгий Эдуардович был человек наивный, беспомощный, давить на него было легко. А теперь Кувалдин понял, что ничего этого больше не будет. И что мы докопаемся насчет того, что у него был мотив убить Листова, и дело на него повесим. Были они знакомы? Были. Листов мог отказаться платить шантажисту, тот его и убил в запальчивости. Вот Кувалдин и поспешил алиби свое сообщить. Мол, есть свидетели, что был в тот день дома, спал, напившись, на пару с приятелем.

– Георгий Эдуардович платил… – Вера Федоровна словно зациклилась на этой мысли.

– Да бросьте! После того, как Нелли Робертовна поссорилась с Георгием Листовым, она поднялась наверх, в свою комнату. А вы спустились по лестнице, потому что хотели с ним отношения выяснить. Насчет наследства, которого он собирался лишить вашего сына, Эдуарда Оболенского. Слово за слово, и Листов, видимо, сказал, что знает правду, и скрывать ее больше не намерен. Вы испугались, схватили пистолет и выстрелили в него. Ольга Сергеевна Старицкая, кстати, рассказала о своих подозрениях насчет Эдика. О том, что Маруся Кирсанова может быть у него, и эти двое собираются пожениться. Ведь так, Оболенский? Собирались?

– В нашей стране что, запрещены законные браки между влюбленными?

– Не запрещены. Но о любви тут и речи нет. Конечно, мать знала о ваших планах. Зачем делить наследство на двоих, тем более что Георгий Эдуардович Листов все уже решил насчет старшего сына? Вы, Оболенский, сами хотели убить его, потому и послали Настю в кабинет за пистолетом. Хотели на нее свалить, да? Но Настю спугнули, она спряталась в студии, подслушала разговор, а потом побежала в гараж, реветь. Передумала красть для вас пистолет, поскольку узнала, что он и так ворованный. А тут Вера Федоровна появилась в кабинете. После того, как вы выстрелили в бывшего мужа, Вера Федоровна, вы через студию вышли в сад, потому и появились в кабинете последней. Пытались успокоиться, прийти в себя. Да и шаль, которую забыли на лавочке, пригодилась. Кровь-то, поди, брызнула на блузку?

– Ложь!

– Кстати, куда вы ее дели? Пока все суетились, да по дому бегали, вы успели быстренько переодеться. А под шалью никто этого и не разглядел. Я уверен, что блузку уничтожить вы не решились, пятна замыли холодной водой, и все. А где перчатки? На них должны были остаться следы пороха, потому вы их сразу сняли. В саду бросили?

Вера Федоровна побледнела.

– Вот вам и улика,– торжествующе сказал капитан Платошин. – Теперь прочешем все, не переживайте. Да, Вера Федоровна. Столько лет разыгрывать из себя светскую даму, это знаете ли… А меж тем вы на дому платья и костюмчики дамочкам перешивали из старья, чтобы концы с концами свести, возились с линялым барахлом своими собственными аристократическими ручками. Пригодилось швейное ПТУ, Вера Федоровна? А?

– Вера, ты занималась перелицовкой? – взялась за сердце Олимпиада Серафимовна. – Ох!

– Клевета!

– Вас что, с клиентками свести? Им-то вы уж точно ничего не говорили о своих аристократических предках.

– Вера, ведь это ты сказала мне про ампулу, – спохватилась вдруг Наталья Александровна. – Ты знала про нее. Значит, это ты, Вера, отравила… Ах, вот оно что!

– Нелли Робертовна узнала пистолет. Ведь именно от него и потянулся след. Такое оружие, с огромным прошлым! Нам и справочку подготовили. Вот.

Платошин достал из кармана бумагу, развернул:

– Ага. В конце девятнадцатого века юный наследник огромного состояния решил совершить романтический вояж на Дикий Запад. В Марселе сел на пароход и отбыл любоваться тамошними пейзажами. Через полгодика он вернулся с массой впечатлений и пистолетом «Деринджер», прихваченным так сказать на память о волнующих приключениях. Спустя долгие годы он унаследовал-таки свое состояние, но грянула революция. Граф уехал в Париж, а куда ж еще? А вот кое-что из его состояния осталось в России. И до шестьдесят четвертого года хранилось у его внучки, которую вы, Вера Федоровна, с Кувалдиным и грабанули. А заодно присвоили себе и ее аристократических предков и все эти милые словечки. Ма шер, кес ке се. Вы хотя бы знаете, что все эти слова означают?

– Да-да, я теперь вспоминаю, – наморщила лоб Олимпиада Серафимовна. – Недавно, за столом, Жора сказал точно такую же фразу, обращаясь, к Вере: «Ты хотя бы понимаешь значение всех этих слов?» О, Господи! Я все еще не могу поверить! Столько лет! Но почему мне ничего не сказал? Почему?

– Лучше бы сказал, – буркнул Платошин. – Короче, Эдуард Оболенский продал пистолет своему приятелю в частную коллекцию, а тому вдруг срочно понадобились деньги. Он перепродал «Деринджер» одному известному… Не будем говорить кому. А тот в свою очередь решил сделать презент к свадьбе сыну одного влиятельного чиновника. И вот этот-то молодой человек и есть родственник особы, на которой Георгий Эдуардович Листов собирался жениться. В той семье все уже рассчитали: и наследство Листовых, и громкое имя, которое будет весьма кстати, и связи. Георгия Эдуардовича взяли в оборот. А пистолет будущий родственник собирался продать, потому как вообще не коллекционирует оружие. Он бабочек коллекционирует, зачем ему какой-то «Деринджер»? Таким образом, описав круг, антикварное оружие вернулось в дом. И все это очень невесело. Вы, Вера Федоровна очень испугались, что будут раскручивать эту историю. Хотя до истины мы бы все равно докопались, с помощью Нелли Робертовны или без нее… Что, Ольгу Сергеевну очень хотелось с дороги убрать? Вы же понимаете, что, стань она хозяйкой, вы бы в этом доме вместе не ужились. Алевтина Васильевна старшую сестру очень уважает, она бы не стала менять установленные той порядки. Как, Вера Федоровна? Ну, воровать вам не привыкать. Ампулу-то стянули, признайтесь?

– Докажите.

– Я видел, как она заходила в комнату тети Нелли, – сопя, признался Егорушка.

– Ах, мы опять подглядывали! – презрительно сказал Эдик. – Я же тебя предупреждал.

– А у тебя мать воровка, – торжествующе сказал Егорушка. – И это она отравила тетю Нелли. Вот.

– Да чтоб вы все сдохли, – прошипела Вера Федоровна. – Все.

– Ну, зачем же так-то, – вздохнул капитан Платошин. – Значит, будем считать, что финита ля комедия. Кес ке се, Вера Федоровна?

– Шут. Комедиант.

– Да уж куда мне до вас! Однако, сумерки уже. День какой длинный, а? Давайте двигать до места. Леша, проводи даму в кабриолет.

– А сестра? – спохватилась Алевтина. – Ольга как же?

– Ольга Сергеевна завтра будет дома. Мы уж ее задержали для очной ставки. Про ампулу надо выяснить все до конца.

– Ох! Завтра? – напряглась Олимпиада Серафимовна. – И что ж будет?

– А это уж вам виднее, – пожал плечами капитан Платошин. – Разберетесь как-нибудь… Постойте? Это кто идет? Девушка какая-то.

– Господи, да это же… Маруся! – ахнула Алевтина Кирсанова. – Ну, я ей сейчас задам!

Увлеченные разговором, они и не заметили, как девушка подошла к дому. А Маруся Кирсанова легко взлетела на веранду и обиженно протянула:

– Никто не встречает… Ну, привет всем!

– Где ты была?! – грозно воскликнула мать.

– Гуляла. Ту ти, ту, ту, ту. Корнет, приветик! Может мне передумать и все-таки выйти за тебя замуж? Ты красавчик, честное слово!

– Постойте-ка, – спохватилась вдруг Наталья Александровна. – Если Маруся не дочь Эдуарда Листова, как же тогда быть с завещанием?

– Что-что? – фыркнула Маруся. – Не дочь? Ха-ха!

– Ну, насколько я в курсе, это теперь не имеет никакого значения, дочь или не дочь, – сказал капитан Платошин.

– Как это? Как это не имеет? – заволновалась Олимпиада Серафимовна, затрясла серьгами.

– Он признал ее таковой. И точка. Поскольку в семье нет инвалидов и малолетних детей, то даже на часть наследства никто претендовать не может. И, согласно завещанию, теперь все, что заработал Эдуард Листов, принадлежит Марии Эдуардовне Кирсановой, как единственной наследнице.

– А вообще, это справедливо, – заметила Вероника Юрьевна. – Правда, Майя?

Та ничего не сказала, виновато отвернулась к окну.

– О, и эти здесь! – прищурилась Маруся. – Какими судьбами?

– Отношения выясняем, – усмехнулся Эдик.

– А у вас здесь весело! Значит, я не дочь художника? А чья? Мать?

– Марусенька, я тебе все объясню…

– Уж постарайся. А вообще, это не имеет никакого значения. Я есть хочу. Нагулялась, проголодалась. Кто вообще в этом доме готовит еду?

И тут Настя первой поднялась из-за стола:

– Я пойду, поставлю самовар. Кто-нибудь еще хочет чаю?

Отъезд

Через неделю к дому подъехало такси, и Маруся Кирсанова пальцем поманила к себе топтавшегося на крыльце Егорушку:

– Парень, отнеси-ка в машину чемоданы. Быстро.

Тот метнулся в дом, а Маруся повернулась к Веронике Юрьевне:

– Зря такси вызвали. Мишка бы вас подвез.

– Нам ничего не надо, – устало сказала та. – Сами как-нибудь. Спасибо за гостеприимство, за неделю Майечка немного окрепла, поправилась.

– Да не за что! – махнула рукой Маруся. – Подумаешь, недельку в папашином доме погостила! А Эдуард Олегович Листов был не промах, честное слово! Зато я теперь не знаю, что со всем этим делать.

Она кивнула на огромный дом, где в окно второго этажа испуганно выглядывала Олимпиада Серафимовна.

– Что с ними теперь? – заметила ее и Майя.

– А, ничего, – зевнула Маруся Кирсанова. – Весело с ними. А хотите – оставайтесь и вы. Навсегда. Места всем хватит.

Она выразительно посмотрела на Майю. Та покраснела, покосилась на мать.

– Ну, уж нет, – отрезала Вероника Юрьевна. – У меня работа, а Майя будет жить со мной. Я никуда ее больше от себя не отпущу.

– А как же театральное училище? – хитро спросила Маруся.

– Мама, – просительно протянула Майя.

– Нет.

Егорушка вышел на крыльцо, нагруженный вещами, торжествующе посмотрел на Марусю: мол, и я на что-то гожусь.

– Что стоим? – спросила та. – Мужчина несет чемоданы в машину, дамы прощаются. Финальная сцена.

Осчастливленный обращением «мужчина», Егорушка потащил вещи в такси.