Текст книги "Путь в Дамаск (СИ)"

Автор книги: Наталья Игнатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

– Микель, – начал он мягко, – ты уже знаешь, что я должен сделать. Ты подготовился?

Майкл подавил естественный порыв закатить глаза и просто кивнул:

– Подготовился. Не беспокойся ты так, всё нормально будет.

– Ты станешь менее вежлив в отношении Райи, – напомнил Ларкин то, о чем Майкл за эти два месяца слышал не меньше дюжины раз, – менее почтителен в отношении меня и полностью утратишь остатки привязанности к Уильяму Сплиттеру. Это необходимо, чтобы ты…

Это необходимо, чтобы он не сомневался, передавая Занозу под контроль Ларкина, подставляя под огонь Райи. Дайн, ослабляющий эмоциональную связь, сложный в использовании, требующий подготовки. Ларкин предупреждал о том, что применит его, еще когда операция была спланирована в самых общих чертах, повторял предупреждения с регулярностью, достойной лучшего применения, и вот опять...

– Я помню, – нетерпеливо произнес Майкл. – Давай.

Он был готов. Он начал готовиться к применению этого дайна еще после первого упоминания о нем.

Ларкин взял его за руку, посмотрел в глаза, заговорил на латыни – красивой, чеканной, звонкой. Мало подходящей для заклинаний, по мнению Райи, но на неискушенный слух как будто именно для них и созданной.

И как только дайн начал действовать, как только Майкл понял, что может это сделать – может поступить так со своим ратуном – он зациклил его, сосредоточенного на чтении заклинания. Тут же переключился на Райю. Помнил, что в экстренной ситуации, а сейчас была именно такая, у него нет и пятнадцати секунд, поэтому очень спешил. Пробил ее сердце тонкой, длинной булавкой для шляп. Вонзил такую же в сердце Ларкина. Оба вампира остались стоять, парализованные, неподвижные, но с виду неотличимые от живых. Майкл был рад отсутствию свидетелей, но, как он и рассчитывал, со стороны они трое не вызывали никаких подозрений.

Он прислонил ратуна и сестру к машине, чтоб, все-таки, не упали. Лейкопластырем как следует закрепил булавочные головки.

Вот теперь свидетели точно были не нужны… Майкл прислушался, очень внимательно, убедился, что к ним не подъезжает ни один автомобиль, открыл багажник и аккуратно, со всем уважением, уложил туда Ларкина и Райю. Постарался устроить обоих поудобнее, хоть им и было без разницы.

– Я всё объясню, – пообещал он. – Я вас люблю, честное слово.

И закрыл багажник.

Объяснять ничего не понадобится, они сами поймут, почему он так поступил. Но сейчас надо было что-то сказать. Они же все слышат.

*  *  *

На языке Хасана «провести разведку и «осмотреться» означало комплекс мероприятий по обеспечению безопасности Занозы, в одиночку отправлявшегося в змеиное гнездо. То, что гнездо было библиотекой – что может быть скучнее и тише библиотеки? – усугубляло ситуацию и требовало еще более серьезного подхода, чем обычно.

Заноза не сказал бы, что после смерти Майкла Турок стал больше внимания уделять сохранению его физической целостности, но что-то… немного изменилось. Вроде бы, осталось как раньше, а, вроде, и не совсем.

В новруз, который Хасан считал праздником языческим и вообще не праздником, а чистой бесовщиной, и который, тем не менее, отмечали все Слуги-мусульмане, Мухтар украл у кого-то большой пакет с чипсами, притащил в Северную гостиную и радостно носился там, мотая башкой, радуясь тому, как хрустит и шуршит упаковка. Когда пакет порвался и чипсы начали разлетаться во все стороны, счастье пса стало полным, и он от восторга разразился лаем таким громким, что Заноза с Хасаном оба примчались посмотреть, что происходит.

Убедились, что ничего сверх обычных разрушений, учиняемых Мухтаром в хорошем настроении и без присмотра и собрались уже возвращаться к празднующим, когда в гостиную въехал робот-пылесос. Его Франсуа отправил. Франсуа давно знал, что, если Мухтар чему-то громко радуется, без пылесоса не обойтись.

Робот прошмыгнул за спиной у Турка, и Заноза только глаза вытаращил, когда у Хасана в руках оказался пистолет.

Тихое, незлое слово, которое произнес Хасан, убирая оружие обратно в кобуру, и то поразило его меньше. Это при том, что в его присутствии Турок никогда не прибегал к нецензурщине.

– Ты-ы… – протянул Заноза, отказываясь поверить фактам без словесного подтверждения, – носишь дома оружие? Дома?

Он свои «гюрзы» убирал в сейф сразу по приходу. Дом – это дом. Здесь безопасно. Они всё для этого сделали.

Хасан на него посмотрел… он редко так смотрел. Словно бы с сожалением. Не в том смысле, что Заноза безнадежно туп, а Хасан с этим смирился и лишь иногда спрашивает Аллаха, за что наказан напарником-идиотом – так он как раз смотрел довольно часто. Нет, это был такой взгляд, как будто он собирается выбросить в мусор лимитную фигурку Бэтмена или отправить в печь все комиксы за последние полгода.

– Пойдем, – сказал Турок. – Посмотришь.

И Заноза посмотрел. В их доме, большом, удобном, красивом, безопасном доме оружие было повсюду. Хасан распределил тайники с дробовиками, автоматическими винтовками, пистолетами, запасом патронов в полном соответствии со всеми возможными схемами проникновения в дом вооруженных людей или нелюдей. В полном соответствии с тактическими схемами отступления, обороны или контратаки. Оружие – на двоих. Боеприпасы – на двоих. Он не рассчитывал на Слуг, которые дежурили в «Февральской луне» круглосуточно, а в праздники, как сегодня, вообще собирались все, кто был свободен от вахты. Полагался только на себя и Занозу.

Он разве что на случай ядерного удара ничего не подготовил. Но об этом как раз Заноза думал, еще когда планировал строительство «Февральской луны», поэтому дом большей частью был размещен внутри монолитной скалы. Хотя, конечно, с учетом здешней сейсмической обстановки, полагаться на прочность скал можно было не больше, чем на боеспособность Слуг. Ни скалы, ни Слуги никогда не подводили, но это лишь означает, что они никогда не оказывались в ситуациях, превосходящих их возможности.

Заноза понял, что начал рассуждать, как Хасан, и немного по этому поводу загордился, а немного расстроился. Он понял, о чем сожалел его Турок, и почему не показывал ему тайники с оружием раньше. Хасану нравились его иллюзии. Не все, но многие. «Мой дом – моя крепость» была одной из них, и с ней не хотелось расставаться.

Заноза и не стал.

«Февральская луна» оставалась их домом, в ней было безопасно, они всё для этого сделали, и Хасан лишь в очередной раз это подтвердил.

Так что, нет смерть Майкла ничего в их отношениях не изменила.

За исключением того, что Хасан уделил немножко больше внимания тому, чтобы с ними никогда не случилось ничего окончательного.

Вот и в Архиве Квентера результатом разведки стала, помимо прочего, установка скрытых видеокамер там, где они были действительно нужны. Там, где Хасан разместил бы их, если б был владельцем библиотеки и хотел, чтоб она оставалась действительно тихим и скучным местом. Кроме того, Арни подключился к серверу, куда поступали данные с камер, установленных настоящим владельцем. На время аукциона сервер лишь обрабатывал входной видеопоток, не ведя запись, однако на ноутбук Арни ограничение не распространялось. Когда готовишься к встрече со сверхъестественными тварями, просмотр видео в реальном времени бесполезен – ты увидишь только то, что твари готовы тебе показать. Иное дело – запись. Обманывать электронику ни фейри, ни колдуны, ни вампиры еще не научились. Это умели только Эшива и Джейкоб, уверенные, что творят реальность в полностью нереальном мире. Чтобы защититься от всех других иллюзий, достаточно было просматривать видеозапись с задержкой в доли секунды. Почти то же самое, что в реальном времени, а какой эффект!

Хольгера так ловили. И поймали. Несмотря на все попытки спрятаться в «Туман».

Если б также можно было обходить иллюзии, которые Ларкин наводит в своем убежище, Заноза давно слетал бы в Рим и выбил из ублюдка перстень, а заодно и всё дерьмо. Но нет. Увы. Ты можешь видеть на экране смартфона, что перед тобой лестница или дверь, можешь точно знать, что перед тобой лестница или дверь, но если они спрятаны за иллюзией стены, ты упрешься в эту стену. Мороки Ларкина – колдовские, настоящие. Совсем не те, какими балуются мертвяки, вроде сеньора Виго, неаполитанского коллекционера-любителя, а ведь даже из дома Виго выбраться удалось с трудом. И не через дверь, а сквозь стену. Настоящую стену. Цыганская магия, вот что это такое. Хоть Эшива и говорила, что, во-первых, никакая это не магия, а, во-вторых, дайны Ларкина и других колдунов, владеющих иллюзиями, не имеют ничего общего с ее искусством.

Ну, да, конечно! Как бы она разрушала чужие иллюзии, если б они не были сродни ее собственным?

В планах было выйти через портал к арендованной машине, доехать до Архива Кентера и купить перстень. Вернуться в Вегас, встретиться там с Мартином и до утра ни в чем себе не отказывать, а утром – в Италии как раз наступит вечер – смотаться к Литосу. Порадовать старика. Если в библиотеке случатся сверхъестественные разборки, прикончить всех, кто на это напросится и допросить тех, кто окажется готов к диалогу. Ну… в общих чертах.

Арни следил и за помещениями Архива, и за автостоянкой, поэтому о любых неожиданностях предупредил бы вовремя. А неожиданности, о которых ты предупрежден, становятся ожидаемой частью плана.

Заноза думал об этом, сидя у фонтана во дворе цыганского вагенбурга. Эшива даже не вышла его встретить – выбирала, что надеть. У нее полмесяца было на подготовку, но она так и не определилась с нарядами. На одну-единственную ночь…

Понятно, что нельзя было явиться в одном и том же костюме и на аукцион, и в… хм… куда там Эшива собиралась в Вегасе? Точно не в казино, но как бы она ни планировала продолжить вечер, ей понадобится переодеться. Но, madre, почему нельзя взять любое нарядное платье? Закрыть глаза, войти в гардероб и выбрать то, во что первым упрешься носом. Эшива владеет иллюзиями, разве нет? Хуже того, Эшива владеет иллюзиями, которые считает реальностью. Зачем ей вообще, гардероб?

В этот момент Арни и вышел на связь. По рации, не по телефону. Значит, дело экстренное. Без разборок не обойдется.

– На парковке перед Архивом Кентера парень, точь-в-точь похожий на Майкла Атли, только что отправил двух вампиров в мертвецкий паралич, – сообщил Арни. – Сунул их в багажник. Сейчас он в библиотеке.

Первым делом Арни, естественно, связался с Хасаном, уж правила-то он знал, хоть и пытался быть раздолбаем. Это Турок приказал ему воспользоваться рацией, а значит, сейчас он был на связи.

Заноза нашел в сети первую попавшуюся фотографию Майкла и забарабанил в дверь трейлера-гардероба. Та мгновенно распахнулась. Эшива, храни ее все языческие боги, отлично понимала, когда можно тянуть время, а когда нужно всё бросать и браться за дело.

– Этот парень? – Заноза показал ей смартфон с фотографией.

– Да. Что-то случилось?

– Да.

Ее шелковый шитый золотым по алому халат превратился в шелковый же брючный костюм глубокого синего цвета. Эшива, не выбирая, схватила с заставленных обувью полок черные туфли на низком каблуке. Откуда-то сверху вытащила бронежилет.

– Я без оружия, – предупредила она.

– Да уж переживем как-нибудь.

Арни вклинился с сообщением, что передает данные с видеокамер на кундарб Занозы. Кундарб вместо ноутбука или планшета был для крайних случаев. Когда опасностью спалиться на использовании внеземных технологий стоило пренебречь ради эффективности.

– Охранник его не заметил, – доложил Арни, – уткнулся в планшет со списком гостей, когда Майкл мимо проходил, и минуты две не отрывался. Ничего вокруг не видел. Не знаю, что это за дайны. На «Туман» не похоже – под «Туманом» вас просто не замечают.

– Похоже на «Сосредоточение», – произнес Хасан. – Арни, почему ты думаешь, что это дайны?

– А кем он может быть, кроме вампира? Вы же видели, что от него осталось. С этим не живут… то есть, без этого… – Арни кашлянул. – Простите, босс.

Извиняться было не за что. Хасан наверняка, пришел к тому же выводу сразу после первого рапорта о Майкле. Но Арни наблюдал за происходящим своими глазами и мог увидеть что-то, однозначно подтверждающее – Майкл стал упырем.

Майкл, тем временем, миновал читальный зал и вошел в запасники библиотеки. До предпринятой Турком «разведки» там, среди уходящих под потолок пронумерованных стеллажей с книгами папками и коробками, можно было укрыться от видеокамер – контролировались только двери. Сейчас же парень был как на ладони. Он уселся на стул в проходе между полками, включил планшет. Что на экране Заноза не видел, но мог поклясться – Майкл следит за входом в Архив Кентера и в запасники.

Ждет. Понятно, кого.

Дело из обычного стало… семейным. Во всех, мать его, смыслах. Изменившиеся обстоятельства требовали срочного изменения планов. Эшива не была семьей и ничего не знала о Майкле. Эшиве нельзя было в библиотеку. Мартин о Майкле знал. Мартин был семьей Занозы, но Хасану он был чужим. Ему в библиотеку тоже было не надо. Хорошо, что он и не собирался.

– Выйдешь сюда, – Заноза активировал второй экран, развернул на нем карту и показал Эшиве точку выхода из портала.

Музей в отеле «Эль Рей». Выставка современного витражного искусства. Мартин разрешил использовать в экспозиции витражи, сделанные им для Доуза, и раз уж случилось оказия, заглянул на выставку сам. Заноза бы тоже хотел посмотреть, но ему полагалось ждать, пока витражи будут установлены в замке, поэтому встречу после аукциона пришлось запланировать не на выставке, а в баре «Эль Рей». Сейчас Мартин, скорее всего, давал какое-нибудь культурное интервью какому-нибудь культурному телеканалу, и он обеими руками ухватится за возможность вовлечь в это Эшиву. Мартин ее, во-первых, нежно любил, во-вторых, глубоко уважал, в-третьих, преклонялся перед ее способностью самое формальное мероприятие превратить в шоу с огнями и фанфарами.

– Это не библиотека, – Эшива подняла бровь. – Это чертов музей.

Вместо строгого брючного костюма на ней было струящееся, переливающееся всеми оттенками зеленого, длинное платье, оттенявшее яркую зелень глаз.

– Это ничего, что у Мартина глаза того же цвета? – уточнил Заноза. – А то вдруг окажется, что это смертельное оскорбление и ты его навсегда возненавидишь?

– Когда мне начинает казаться, что ты немножко понимаешь женщин, ты тут же разрушаешь эту иллюзию. Надеюсь, в музее мне бронежилет не понадобится?

На аукционе он был необходим. Но рядом с Мартином Эшиве, пожалуй, и правда нечего было опасаться.

– Уже хорошо, – Эшива уронила бронежилет под ноги. – И когда же ты скажешь мне, кто этот юноша?

– Скорее всего, никогда.

Индианка закатила глаза и в круг портала шагнула с выражением крайнего неудовольствия на лице. Такого же ненастоящего, как ее платье, но такого же убедительного.

*  *  *

Услышав за спиной негромкое:

– Привет! – произнесенное знакомым голосом со знакомым британским акцентом, Майкл подпрыгнул, выронил планшет, подхватил его уже у самого пола, обернулся, лихорадочно соображая, как обеспечить себе свободу маневра, если…

Если что? Это же Заноза. И… мистер Намик-Карасар? А где Эшива? Что происходит? Всё должно было быть не так.

Майкл ничего не знал о дайнах, позволяющих ходить сквозь стены. О проклятии, лишавшем вампиров тени и отражения он, разумеется слышал, но, как любой нормальный человек, поверить в такой бред не мог. Однако эти двое каким-то образом прошли мимо видеокамер незамеченными. В здание библиотеки они, возможно, проникли через какой-то из ходов, не отмеченных на плане, но в запасники вела одна-единственная дверь.

И они в эту дверь не входили.

 – Добрый вечер, Майкл, – сказал мистер Намик-Карасар. – Расскажешь нам, кто дал тебе афат и почему?

– И про перстень Иттени, – добавил Заноза, оглядываясь с обманчиво-рассеянным видом, – Эшива видела во сне, как ты отдаешь мне перстень в помещении, где полно книг. По описанию подходит.

Эшива должна была видеть во сне совсем другое. Майкл чуть не сказал об этом, но вовремя прикусил язык. Если бы не заклинание, наложенное Ларкином, ослабляющее эмоциональную зависимость, обязательно проболтался бы. Даже сквозь заклинание он чувствовал симпатию к Занозе. И то, что тот был младше него, был ровесником тому Майклу Атли, который четыре года назад привез в «Турецкую крепость» два окунту, почему-то усиливал расположение. Хотя должно бы быть наоборот. Надо бы помнить, что внешность старшеклассника принадлежит столетнему кровожадному и жесткому убийце. Надо бы помнить, что Занозу не зря называют Бешеным Псом.

Как об этом помнить, если Майкл никогда в это не верил?

В смысле, в прозвище – да. В убийства – тоже. В кровожадность и жестокость – никак, хоть дерись.

Но Эшива во сне не должна была его видеть. Она вообще никого не должна была видеть, чтобы не могла рассказать, описать внешность, заподозрить неладное. В снах, которые сконструировал Майкл, Эшиве являлся перстень и здание Архива Квентера снаружи и изнутри. Картинка дополнялась аудио-потоком с данными о местонахождении Архива и датой проведения аукциона. Дату Майкл для убедительности привязал к лунному календарю.

Мог бы не заморачиваться. Эшива их с Ларкином сны даже смотреть не стала. Предпочла другой канал.

– Мистер Намик-Карасар, садитесь, пожалуйста, – Майкл отошел от стула, – у меня… я готовился… Я принес перстень, – он взглянул на Занозу. – Но сначала объяснения, да?

– Раз уж ты готовился, – мистер Намик-Карасар даже не улыбнулся. И садиться не стал. Зато Заноза просиял улыбкой, которой хватило бы на троих. Взял стул и уселся верхом.

– Давай, – он кивнул, – рассказывай. По бумажке будешь или так, на память?

Как будто сам не учил, что импровизации тем лучше, чем больше внимания уделяешь их подготовке.

О том, как именно он получил афат, Майкл рассказал быстро и, вроде бы, достаточно ясно. Наверное, слишком ясно и слишком быстро. Эмпатии у него было всего ничего, но холодную жуть, которой повеяло от мистера Намик-Карасара, он почувствовал костями и кожей. И поднял руки с планшетом, пытаясь остановить нечто, чему и определения-то дать не мог, но что, определенно, не собиралось останавливаться. От всплывшего в сознании слова «фатум» лучше не стало. Наоборот. Не бывает ситуаций, которые стали бы лучше от того, что «фатум» для их описания оказался самым подходящим словом.

А дальше… дальше нужно было объяснить, почему Ларкин вовсе не такой плохой, каким мог показаться после рассказа об уничтожении госпиталя и о том, что он счел несколько десятков жизней приемлемой ценой за возможность утаить афат. Нужно было объяснить, что он ошибся, ужасно ошибся, чудовищно, но преследуя при этом благие цели. И объяснить все это нужно было, забыв о своей безусловной и нерассуждающей любви к нему, потому что любовь не была аргументом, хуже того, здесь и сейчас она бы только всё испортила.

Ларкин отчасти облегчил Майклу задачу, применив свой убивающий привязанности дайн, но одновременно и усложнил ее, потому что аргументы-то Майкл продумывал под куда более сильным влиянием связи с ратуном. А сейчас, когда связь ослабла, боялся увидеть их несостоятельность.

Мистер Намик-Карасар и Заноза выслушали его молча. Внимательно.

И очень скучно.

Заноза говорил, что мистер Намик-Карасар порой бывает скучным. Подразумевал он при этом совсем не то, что обычно вкладывают в понятие «скука», не то, что мистер Намик-Карасар может быть неинтересен – Заноза, как успел понять Майкл, даже вообразить такого не смог бы. Нет, речь шла о том, что мистер Намик-Карасар иногда становится неотвратимо равнодушен к любым аргументам, расходящимся с его представлениями о правильном поступке. Теперь Майкл увидел, как это бывает. Увидел во взгляде черных глаз холодную скуку надгробного камня. К этому он готов не был. И, тем более, не был готов к тому, что точно так же, с тем же отсутствием понимания, с полным нежеланием понимать, на него будет смотреть Заноза.

Однако они ни разу не перебили его. До самого конца. До точки в конце последнего предложения.

– Ты принес перстень и хочешь получить гемокатарсис, – подытожил Заноза.

Из его интонаций как-то само по себе стало ясно, что он понял – Майкл не собирается менять перстень на очищающее кровь зелье. Перстень – просто краденая вещь, которую нужно вернуть владельцу и снять с Ларкина хотя бы один грех. А диазия… гемокатарсис – это то, в чем Майкл нуждается сейчас сильнее всего. Чтобы защитить ратуна, ему нужны ясный разум и чистые чувства.

– Ларкин – твой, – произнес мистер Намик-Карасар. – Ты его обезвредил и захватил, тебе и решать его судьбу.

Майкл, готовый к бою, к схватке за жизнь ратуна, лихорадочно ищущий новые аргументы в его защиту, только моргнул. Что? Вот так просто? Убийца Вампиров, воплощение справедливости, отдал ему Ларкина и… всё?

Заноза снизу-вверх бросил на мистера Намик-Карасара тревожный взгляд.

– Может, тогда, обойдешься без гемокатарсиса? – спросил он у Майкла совсем другим тоном, чем минуту назад.

– Почему? Зачем? В смысле… почему?

Вообще все шло не так, как он ожидал. Он-то думал, что Заноза, анархист, бунтарь, яростный ненавистник всех и всяческих эмоциональных уз, кроме истинной и искренней привязанности, будет только рад, если Майкл очистит кровь от мертвецких чар.

– Когда ты разорвешь связь, ты поймешь, что Ларкина нужно уничтожить, – Заноза поморщился. – Ты это поймешь так же ясно, как понимаем мы, но почувствуешь куда сильнее. Это... неприятно.

Мистер Намик-Карасар коснулся ладонью его белых, чуть вьющихся волос.

– Это очень болезненно, – перевел он с британского английского на понятный Майклу американский. – Кроме того, ты предпринял много усилий, чтобы спасти Ларкина, ты действовал разумно и эффективно…

– И весьма коварно, – хмыкнул Заноза.

Майклу показалось – или нет? – что мистер Намик-Карасар мимолетно улыбнулся.

– Будет жаль, если твои старания пропадут втуне, – подытожил тот.

Майкл не поверил им. Он перестанет любить Ларкина? Захочет убить его? Это невозможно, это… да просто противоестественно. Так же нелепо и дико, как… ну… как если б он стал мучать котят или… намеренно переехал на машине енота. Ну, да, сравнения так себе, но и перспективы тоже… нелепые.

Они не лгали, ясное дело, просто ошибались. Оба так давно остались без ратунов, что уже просто не помнили, как любили сами. Забыли, что кровавая связь – лишь причина зарождения любви, но не сама любовь. А, может быть, они об этом никогда и не знали.

Эпилог

Ненормально холодное лето здесь называли непривычно теплым. Шестьдесят градусов, а иногда даже семьдесят^[13]. Несусветная жара! И дождь всего лишь через день. Практически засуха.

В июле Майкл начал привыкать, в августе смирился, в сентябре поверил, что так оно и есть и стал готовиться к зиме. Она ожидалась примерно такой же. Около шестидесяти градусов и вечный дождь. Если он смог привыкнуть к лету без тепла, привыкнет и к зиме без снега.

Если он смог привыкнуть…

В этом он не был уверен.

Диазия в полной мере показала, насколько он не человек. Насколько они все – не люди. Жизнь в убежище Ларкина не давала в этом убедиться, ведь из-за кровавой связи, из-за колдовской любви к ратуну, Майкл все происходящее с ним и вокруг него воспринимал, как благую данность. Радовался каждой новой ночи, даже каждому новому дню, хоть и проводил дни во сне, похожем на смерть.

Диазия изменила всё. И это действительно оказалось очень больно. А еще страшно.

Князь Иттени ввел зелье в кровь девушки из своего Стада, Виктории Кере, студентки-химика… Не надо было Майклу знать ее имя, не надо было знать, кто она, но он зачем-то спросил. Она тряслась от страха – любая ошибка в рецепте убила бы ее на месте – но была преисполнена энтузиазма. Ей самой очень хотелось увидеть, как работает настоящая магия – та, которую можно объяснить и понять.

Любая ошибка была смертельна. Хуже того, привязанность Майкла к Ларкину могла оказаться слишком сильной, и тогда Виктория умерла бы, даже если само зелье было приготовлено безупречно. Что ж, князь Иттени свое дело знал в совершенстве, а любовь най к ратуну оказалась от совершенства далека.

Ларкин сгорел в мусорной печи еще в начале мая, а Майкл до сих пор помнил ужас Виктории. Чувство вины перед ней, несмотря на то, что все прошло благополучно, затмевало ненависть к ратуну. В равной степени он винил себя и за то, что она боялась, и за то, как она хотела помочь. Для этой девчонки – его ровесницы – человека, не вампира, не ведьмы, не фейри, было очевидно то, чего сам он не мог понять, пока не выпил зелье из ее вен: насильственную связь ратуна и най нужно рвать любой ценой.

Настоящий афат – всегда добровольный. И настоящие чувства между най и ратуном… они настоящие, что тут еще сказать.

Райя простила его за мертвый паралич. Сказала, что пара суток в багажнике – невысокая цена за освобождение от кровавых уз. Тем более, что Майкл положил ее поверх Ларкина, все-таки, дама. Кое-каких понятий об обхождении с женщинами он в Европе, действительно, набрался. Остальным и прощать было нечего. В один прекрасный миг они осознали себя свободными от противоестественной связи, и никто ни на секунду не захотел вернуть прежние времена.

Если б Ларкин хоть кому-то дал афат, как нормальный вампир – по договоренности, с объяснением всех плюсов и минусов, с правом выбора, это кто-то, может, и скучал бы по нему. Но Ларкин умел договариваться лишь с равными. Живых же за ровню не считал, даже когда сам был человеком.

К най он относился совсем иначе, чем к людям. Искренне ценил их таланты, с удовольствием учил всему, что знал сам, и как настоящий отец гордился их успехами. Это его и подвело. Если бы он не держался с ними, как с ровней, как с собственными взрослыми детьми, если бы не пытался объяснять, вместо того, чтобы приказывать, Майклу в голову не пришло бы, что ратун может ошибаться, он и не подумал бы, что ратуна нужно спасать, и никогда бы не вообразил, что любит Ларкина по-настоящему.

Майкл поддерживал связь с Мауро, тот, в свою очередь, все больше сближался с Арни и Занозой. Остальные члены семьи время от времени давали о себе знать, но не чаще, чем это делали бы родственники-люди. Пару раз в неделю выйти в скайп, рассказать новости, поинтересоваться, как дела. И людям, и вампирам этого вполне достаточно.

Хорошо, что они были. Без них тоска по настоящей семье, по родителям, по дому стала бы мучительной.

Мистер Намик-Карасар объяснил, что любой вампир в первую очередь стремится вернуться к оставшимся в живых близким. Эта тяга пробуждается даже у тех, кто задолго до смерти покинул семью и разорвал все связи. Присутствие ратуна смягчает зов живой крови, но не заглушает совсем. Однако время лечит. Да и живые в конце концов умирают.

От того, что всем другим было когда-то так же плохо и больно, как ему, легче не стало, но понимание, что непреходящее, почти невыносимое желание увидеть родителей и братьев – часть естественного процесса, период болезни, который нужно просто переждать, немного помогло. Майкл ждал. Ожидание могло затянуться на десятки лет, однако это ведь означало, что его любимые люди все эти десятки лет будут живы и, хотелось верить, что счастливы. Перестанут печалиться о нем. Будут ухаживать за пустой могилой в парке без особой грусти. Кто-нибудь из братьев назовет в честь него своего сына. Так обычно и бывает, когда умираешь по-настоящему. А он умер по-настоящему.

В конце мая Заноза позвал его в Англию. В свое поместье Доуз. «Погостить на пару лет». И вот оно – ненормально холодное (непривычно теплое) лето. Вечные дожди. Ожидание такой же зимы. С вечера до утра работа – оказалось, что Майкл действительно нужен был в «Турецкой крепости», пусть пока и не в качестве оперативника с медицинским образованием, а как подающий надежды профайлер. Еще в замке был лев Лео, который не боялся вампиров, были лошади. Одну из них, гнедую чистокровную Харику, Заноза объездил для мистера Намик-Карасара, приучил к другим вампирам – его-то самое разное зверье любило до потери инстинкта самосохранения – и отдал Майклу в безраздельное пользование. На псарне жили собаки, которые обожали Занозу и Мартина, а Майкла обходили десятой дорогой. Но и пес у него был свой – Эмин, сын Мухтара и Ириски, ирландского волкодава, любимицы всего замка и лучше подруги Лео. Трехмесячный Эмин пока больше походил на мохнатый шарик, чем на собаку, бегал, потешно переваливаясь с боку на бок и хотя он еще не освоил искусство делать умильные и жалобные глаза, Майкл не мог собраться с духом и отучить щенка спать с ним в одной постели.

– Он вырастет больше тебя, – предупреждал Заноза. – Рано или поздно вам придется выяснить, кто должен спать на полу.

Когда-нибудь, обязательно.

А подлинные хозяева замка – мистер и миссис Томпсоны, дворецкий и экономка в каком-то несчитанном поколении – они… Как-то так получилось… Нет, Майкл даже не пытался понять, не надо было понимать, это он понимал, потому и не пытался. Они совсем не походили на его родителей. Они настолько не походили на его родителей, насколько люди, вообще, могут не походить друг на друга. Но он приехал в Доуз, пожил там пару недель, и… тоска по семье стала проходить. Если б Майкл был сиротой, в смысле, с самого детства, а Томпсоны, усыновили и вырастили его, он бы, наверное, относился к ним так, как сейчас. А они – к нему.

За полгода жизни в замке Майкл понял, что эти двое пожилых людей с одинаковой любовью относятся и к своему родному сыну Джеймсу, и к своей невестке Полли, и к нему самому, и к даже Занозе с Мартином, хотя последние были детишками до того беспокойными, что Майкл бы на месте Томпсонов предпочел сунуть их ногами в таз с цементом и сбросить с обрыва Дугварта. Прямиком в грот Спэйта, откуда род Занозы, вроде бы, вел свое происхождение.

Что море дало, то море взяло, и весь разговор.

 «Путь в Дамаск», неизбежный с того момента, как Майкл твердо решил стать частью «Турецкой крепости», должен был сложиться иначе. Без смертей. Без его собственной гибели. Без потери дорогих ему людей, друзей, всей человеческой жизни.

Понимал ли он это? Еще бы!

Жалел о потерях? Да. Всем сердцем.

Хотел бы прийти к нынешней жизни другим путем, тем, которым пришел бы к ней без вмешательства Ларкина?

Заноза однажды спросил об этом. И Майкл даже не задумался над ответом. Нет, не хотел бы. Всё случилось не так, как должно было, но раз случилось именно так, значит, так и должно было.

– Блин, – Заноза яростно сверкнул глазами. – Это что, иншалла в прошедшем времени?!^[14]

– Видимо, да. – Майкл не понял столь бурной реакции.

Заноза выругался на нескольких языках, используя, надо отдать ему должное, разные выражения, несущие разную смысловую нагрузку.