Текст книги "Некроманты (сборник)"

Автор книги: Наталья Колесова

Соавторы: Ник Перумов,Михаил Кликин,Ирина Черкашина,Юлия Рыженкова,Дарья Зарубина,Эльдар Сафин,Наталья Болдырева,Сергей Игнатьев,Юстина Южная,Александра Давыдова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц)

– Хррр… ой… Прости меня, Тёма…

– Н-ничего. – Я стоял дурак дураком. – Аля, что это было? Я полез за крестом, и…

– И, – призналась она, опуская голову. – Не могу… видеть. Не дано. Сразу… плохо. Очень. Как и возле того ручья…

– Тебе там тоже плохо? – Я сразу забыл обо всём.

– Угу. – Она опустила голову. – И не просто плохо. Исчезаю… таю словно. Не могу на ту сторону. Запрещено. Там… злое. Опасное для нас. Очень.

– Да почему же, почему?! – Я совсем забылся. И схватил её за руку. Девочку, гимназистку – у нас такое возможно было только на Осеннем, Рождественском да ещё Весеннем балах.

Она руки не отняла. Тёплой и живой, настоящей.

Аля беспомощно огляделась, ну точь-в‑точь ожидая строгой классной дамы со стеком.

– Я не знаю, кто ты. И не могу сказать.

– А я не знаю, про что ты спрашиваешь!

Кажется, она заколебалась. И, быть может, даже рассказала бы мне всё, как та загадочная незнакомка оруженосцу Доновану, чей рассказ мог бы спасти его друзей из лап кровавого лорда Думсбери – но, как и ту загадочную незнакомку, Алю спугнул крик.

В книге мы так и не узнали, ни кто кричал, ни кто была та прекрасная дева; здесь же опознать голос было нетрудно.

Кричал Сашка, и кричал дико, словно за ним во весь опор мчалось стадо бешеных бизонов.

Земля дрожала тоже, кстати.

Аля метнулась, словно вспугнутая птица.

– Уходи! Кто бы ты ни был – уходи! За ручей, если не обманываешь! – Она исчезла в зарослях, беззвучно, так, что не хрустнул ни один сучок, не шевельнулась ни одна ветка. Как это у неё так ловко всё получилось?

Стало очень страшно, живот так прямо-таки скрутило. Э, тут и до медвежьей болезни недалеко!

Согнувшись в три погибели, я и впрямь стал пробираться обратно к ручью.

– Эй, мальчик, – негромко сказал кто-то холодным голосом у меня за спиной.

Ноги приросли к земле.

– Обернись, мальчик.

Ой, мама, мама, мамочка!

Голову мою поворачивала словно неведомая сила.

Я зажмурился. Крепко, как только мог.

«Отче наш, иже еси на небеси…» – начал я сам собой.

– Посмотри на меня! – приказал всё тот же голос.

Веки мои словно кто-то потащил вверх, точно попавшихся на крючок рыбок.

На гребне оврага, возле старой железной ограды, застыла фигура в сером плаще до самой земли. Голову и лицо скрывал просторный капюшон – ни дать ни взять Загадочный Монах из «Мага королевских мушкетёров».

– Посмотри… – услыхал я.

Я смотрел.

Солнце скрылось за тучами, всё вокруг враз сделалось серым и холодным, словно мокрой дождливой осенью.

– Так, ты не тот, – ровным голосом сообщила мне фигура в плаще. – Но всё равно. Дай мне руку.

Шага ко мне существо в капюшоне не сделало.

Рука моя сама собой поползла вверх.

«Но превыше всего остерегайся Серого Странника, – вдруг зашепелявил у меня в ушах незнакомый старческий голос. – Ибо послан он охотиться на заплутавших возле границы. Охотиться и навсегда уводить с собой в преддверья адские, где обращает он несчастных в своих рабов, подобно ему самому, рыскающих у самого рубежа, помогающих ему в поисках…»

Губы мои не шевелились, словно скованные льдом. Молитва звучала только в мыслях, да и то с запинкой.

Но каким-то образом я знал, что давать руку этому созданию никак не следует.

«У него нет над тобой власти», – сказал тот же старческий голос, и только тут я понял, что вспоминаю только что прочитанное в «Теории и практике некромантии», глава «О тропах засмертных».

«Оборониться от Серого мыслимо, но лишь твёрдою волей. Очерти круг, рассечённый на шесть разных частей, как бы звездою Давида, читая отпорный наговор…»

Но вместо этого я просто сделал шаг назад. Сделал, потому что вдруг услыхал голос тётушки:

– Тёма! Тёмочка, где ты? Чай пора пить!

И почему-то от этих простых слов оцепенение с меня как рукой сняло.

Серая фигура так и осталась, замерев, а я уже птицей перелетел через ручей. Привычная уже волна дурноты показалась благословением.

«Громко расхохоталась мёртвая ведьма, и опрометью бросился Квентин прочь, не смея оглянуться, в ледяном поту, и смертельный ужас гнал его пустынной ночною дорогой прочь от проклятого кладбища, не давая ни остановиться, ни даже оглянуться…»

С гордостью – и немалой – скажу, что я таки оглянулся. Оглянулся, уже когда бежал по тропе вверх, к задней ограде тётиного дома.

Солнце щедро заливало светлыми лучами кромку оврага, и никого там, конечно же, не было.

– Т-тётя… – Я со всего разгону чуть не врезался в неё, стоящую у распахнутой калитки.

– Заигрался ты, видать, Тёмочка, – ласково сказала она, глядя на меня с прежней грустью. – Никак докричаться тебя не могла.

Пальцы её слегка подрагивали.

– Идём чай пить, мой дорогой. С булочками.

И вновь я не решился задать тёте ни одного вопроса.

Весь вечер я провёл в библиотеке, неотрывно читая про Серого Странника. И получалась какая-то ерунда. Опасен он лишь для неприкаянных душ, для тех, кто как раз и не смог оторваться от нашего мира, зависнув меж жизнью и смертью. Видеть его я, живой, не мог никак. Ни под каким видом. Видать, привиделось. Вообще со мной тут творятся какие-то странные вещи – ручей, который не обойти, теперь ещё этот… призрак серый. Ох, ох, что ж тут делать-то?

Невольно я пожалел, что не шибко внимательно слушал отца Никодима…

Жуть пробирала, как говорится, до самых печёнок, но, с другой стороны, всё настойчивее и настойчивее становились совсем другие мысли: кто такие Аля и Саша? Мои умершие кузина с кузеном? Задержавшиеся меж небом и землёй? Или мне всё это просто кажется?

– Зачитался ты что-то сегодня, мой дорогой. – Тётя стояла в дверях библиотеки. – Смотри, уже ночь на дворе, а ты всё сидишь.

– Уж больно интересно, тётя, – как можно просительно и жалобно заныл я. – Ну, можно, я ещё чуток почитаю?

Тётя как-то странно улыбнулась, уголки губ дрогнули – и не больше.

– Что ж с тобой делать, дорогой… Сиди, коль интересно. Когда ещё и посидеть-то, как не сейчас. Лампы только не гаси. Я сама потом погашу.

Я торопливо кивнул, не в силах поверить удаче.

…Опомнился я, когда заспанный Иван осторожно заглянул в проём.

– Барчук, да вы, никак, и не ложились вовсе! Смотрите-ка, рассвет уже, а он всё за книгами!

Я только и смог, что кивнуть. Рассвет… Уже рассвет… Надо же, а я ничего так и не почувствовал. Ни усталости, ни привычного уже, когда засиживаешься за полночь, песка в глазах.

Картинка складывалась, только я никак не мог в неё поверить.

Зато я теперь твёрдо знал, что сделал бы на моём месте тот же Квентин, маг королевских мушкетёров.

А теперь на это предстояло решиться мне. Если, конечно, я во всё это верю.

К старому кладбищу за странным ручьём я выходил прежним манером – с разбегу перемахнув через журчащую воду.

Дурнота подкатила и отхлынула. Всё, как и должно быть. Вернее, должно, но не со мной. Мне-то все эти фокусы, что называется, как мёртвому припарки. Гм, хотя, может, и не надо так уж о мёртвых…

Неведомая сила гнала меня и гнала к заброшенному погосту. Я и не представлял, что после привидевшегося мне вчера я вообще рискну туда вернуться – однако ж вот вернулся.

И в руках у меня была нарядная кукла с голубыми глазами.

Гребень оврага был чист, никого не было видно и среди старых могил. Раздвигая репейники, я осторожно взглянул, пытаясь прочесть изрядно стёршиеся надписи.

Титулярный советник Иван Пахомович Гнёздовский.

Супруга его, Таисия Авдеевна.

Полковник Савватий Иванович Гнёздовский.

Младенец Егор Савватеевич Гнёздовский…

Восемь могил. Род Гнёздовских, наш род. Вернее, его кусочек.

Все умерли уже давно, кто пятьдесят, а кто и семьдесят лет назад.

Но… но тётя мне сказала, что дом этот строил её дед, дед по матери. А Гнёздовские – это же по отцу.

Впрочем… Какая разница? Никаких Кораблёвых тут нет и не было. Ни Алевтины, ни Александра. Всё верно.

Обойдя погост и тщательно всё осмотрев, я осторожно присел на почти завалившуюся лавочку. Моих странных знакомых как корова языком слизнула.

– Аля! – рискнул я. И уже громче: – Саша!

Тишина. Не шумит ветер, не жужжат пчёлы, не стрекочут кузнечики. Не перепархивают с цветка на цветок яркие бабочки. И птицы молчат тоже. Только высятся холодные камни, да ждут добычи незанятые места старого погоста.

Я осторожно посадил куклу рядом с собой. Взглянул в ярко-синие нарисованные глаза и снова позвал, только на сей раз полушёпотом:

– Аля!

Ничего.

У меня вырвался вздох. Стало страшно, очень. Но… ничего не поделать. И откуда только у меня смелость взялась?

Я принялся чертить отпорный круг, в точности, как было описано в книге.

Знаки давно забытого языка, обозначающие имена демонов, стражей пути в подземный мир – люди верили в них, когда на грешной нашей Земле и слыхом не слыхали о Сыне Божьем. Потом Он явился, и творил чудеса, и сокрушил врата адские, и вывел ветхозаветных праведников, и был распят, и воскрес, и вознёсся, и пребывает теперь там, светом в любой тьме, надеждой в любой печали, спасением в любой беде.

Главное – не опускать глаза и не отчаиваться, ибо Он справедлив.

Закончив с первой фигурой, я взялся за ограду. Каждый угол, каждый столб, каждую ржавую перекладину или прут следовало укрепить. Разумеется, не обычными подпорками.

Из кармана я достал заготовленную с ночи пачку плотных картонок размером с ладонь и принялся развешивать их на кладбищенской ограде. Закончил, полюбовался – получилось неплохо, почти как у мага Квентина, когда тому пришлось отражать в развалинах башни старого безумного чародея атаку его доморощенной стражи – крыс ростом с человека.

В самый центр круга я осторожно посадил куклу. На широкий лист лопуха, чтобы не запачкать с таким тщанием сшитое платьице.

Я увидел достаточно, чтобы поверить во всё, написанное на старых страницах.

Кукла сидела, спокойно и словно с ожиданием глядя на меня синими глазами.

– Аля, – сказал я, обращаясь к кукле. – Аля, приходи. Приводи Сашу. Приходи скорее.

Касаясь рукой каждого из символов, я громко, нараспев проговаривал жутковатые, хрипяще-шипящие имена-прозвища неведомых существ, что якобы всё ещё дремлют «где-то совсем рядом», охраняя додревние пути, которыми до сих пор бродят несчастные неприкаянные духи.

– Тёма? – донеслось до меня слабое.

– Аля! Я здесь, Аля!

– Тёма…

Откуда-то из глубины зарослей с другой стороны железной изгороди, там, где я никогда не бывал.

– Аля!

Нельзя выходить из круга, нельзя выходить из круга, нельзя выходить…

Качнулись ветви, но ни Али, ни Сашки.

– Тёма… – вновь, глухо и безнадёжно. Голос уплывает, словно проваливаясь в неведомую бездну; хотя почему словно – именно что проваливается.

Взгляд мой упал на куклу – наверное, я её как-то задел… потому что она закрывала лицо обеими руками.

Не растеряться, не растеряться, в книге ж было про это, я читал – только все мысли сейчас перепутались.

Как у меня это получилось – Бог ведает, но я схватил синеглазую куклу и одним прыжком выскочил из отпорного круга, не задев, по счастью, ни одной линии.

Я вломился в заросли, мимоходом подивившись, как это у меня так ловко вышло ничего не задеть, нигде не запутаться и ни за что не зацепиться. Вокруг меня было настоящее «ведьмино поместье», как говаривала нянюшка, то есть старые раскидистые ивы, густо окружённые мелкими кустами, вездесущей крапивой в рост человека и прочими радостями.

Лес, густой лес без конца и без края. Полумёртвый лес, лес без звуков и голосов. Как назло, в голову не лезло никакой подходящей цитаты. Почему-то это казалось очень важным – вспомнить хоть что-то из прочитанного, вспомнить, как ловко и с честью выпутались бы оруженосец Донован или маг королевских мушкетёров Квентин, африканский путешественник Лонгбоу – или хотя бы уж кровавый лорд Думсбери, который, хоть и негодяй, был и смел, и решителен, и даже удачлив.

Нет, не в тех книгах искать ответа…

Я по-прежнему мчался сквозь заросли, и ветки – удивительное дело! – не хлестали по лицу, а послушно расступались. Появилось даже какое-то подобие тропы, ведущей вниз, по склону, в овраг.

В овраг? К ручью? Откуда тут вообще этот лес без конца и без края? На Родительской улице вплотную друг ко другу стояли дома, высокие заборы, не было там и не могло быть такого леса, что бежишь-бежишь, словно через глухую чащобу?

А потом всё стало сереть, терять краски и очертания, словно заволакиваясь туманом. Я будто с разбегу влетел в облако хмари, сырое и холодное; ни Али, ни Сашки не видно, не слыхать и их голосов, но отчего-то я точно знал, куда бежать.

Кукла в моей руке стала тёплой – сама по себе или просто согрелась?

Отпорный круг остался далеко позади, теперь, если что, и не добежать.

Холодно, холодно. Земля всё понижается, я бегу под гору. Дневной свет меркнет, я словно ныряю, погружаясь всё глубже и глубже.

И, подобно ныряльщику, должен чётко соразмерить силы и дыхание – на сколько хватит?

Кукла глядела на меня синими глазами – «глядела с отчаянием и надеждой», как пленная леди Ровена на сближающихся с обнажёнными мечами в руках её защитника Донована и злодейского лорда Думсбери.

– Аля! – снова позвал я, громко. Они должны быть где-то рядом, где-то совсем-совсем близко.

Шипение, словно на горячую плиту брызнули водой. Туман впереди заклубился и заколыхался, там словно раскрывались ворота… или провал… или и то, и другое вместе. И там шевелились какие-то фигуры… тени… очертания… Копошились, словно муравьи подле своей кучи, развороченной медведем.

Здесь ещё был лес – здесь, вокруг меня, а там, впереди, подле ворот, он исчезал совершенно, и земля исчезала, и всё-всё-всё, и серые волны, как я теперь видел, словно вливались в эту жуткую дыру, над которой медленно выпрямлялась, подобно только что вылезшему через узкий люк человеку, уже знакомая мне фигура в сером плаще.

Ни завопить от ужаса, ни броситься наутёк, как в первый раз, у меня не получилось. Я просто знал, что всё это – взаправду, и что Аля с Сашей где-то рядом, совсем рядом…

Я остановился – не потому, что выбился из сил или лишился дыхания. Нет, чувство было такое, что пробежать я могу ещё хоть десять вёрст.

К фигуре, застывшей над провалом, медленно приближались – нет, не Аля с Сашей, а две смутные тени, словно два обрывка облачка. Приближались медленно и неуклонно, их словно гнал не ощутимый мною ветер – облака ведь не могут ему противостоять, даже если б и хотели.

– Аля! – закричал я, высоко поднимая куклу. – Аля‑а‑а!

Облачка замерли, почти слившись воедино. Серая фигура над провалом тоже услыхала меня, дрогнула, поплыла вперёд, не касаясь земли, или что тут было вместо неё.

– Сюда! Ко мне!

– Ты опоздал! – яростно прошипел злобный голос. Нет, это не заговорила серая фигура, слова раздавались словно бы разом и со всех сторон.

Туман заплескался вокруг моих ног, и мне почудилось, будто я проваливаюсь в топкую трясину. Словно… словно… страницы любимых книг исчезали из памяти, улетая подобно вспугнутым птицам. Оставались лишь вычерченные тёмно-синими, багрово-алыми и изумрудно-зелёными чернилами схемы и диаграммы из «Теории и практики некромантии».

Аля, крепко державшая Сашу за руку, появилась из серой мглы. Вид у неё был такой, словно она только что проснулась. Сашка же, по-моему, спал на ходу, у нас так являлся к первому уроку известный второгодник Котовский. Каковой Котовский прославился как раз тем, что и в самом деле умел спать с открытыми глазами и даже переставляя ноги.

– Т-тёма?

– Бежим! – завопил я, высоко поднимая куклу, словно знамя.

Аля так и впилась в неё взглядом. Серая фигура меж тем приближалась, неторопливо, но и неумолимо, словно зная – мы в полной её власти и никуда уже не денемся.

– Ты зашёл слишком далеко, – прошипел туман мне прямо в ухо.

– Маша… Моя Маша… Откуда она у тебя? – Аля в упор глядела на синеглазую куклу. – Моя… моя любимая…

– Ты помнишь, кто ты? – выпалил я. Это было важно, очень важно. Как якорь, что удерживает корабли.

– Теперь помню, – медленно сказала она.

– И-и я… – как сомнамбула, проговорил Сашка. – Мы… мы ж померли, да, Аль?

Режущий свист, словно взмах сабли – серая фигура была уже рядом.

Я дёрнул Алю за руку – вновь крепкую и тёплую, – и мы помчались. Последнее, что я успел увидеть – выплескивающуюся из серого провала орду каких-то мохнатых существ, с меня ростом, а за ними из провала, словно из вулканического жерла, ударил столб огня.

Ох, как же мы бежали!..

Мы бежали сквозь призрачный мёртвый лес, вверх по склону оврага, или, наверное, не оврага, а словно бы пологой горы. Бежали вверх, туда, где свет.

За нами по пятам мчалось сонмище, и никто не дерзал даже обернуться.

– Не… не уйти! – крикнула Аля, и я вместо ответа схватил её за руку, сунув куклу Машу ей в другую. Сашка тоже судорожно вцепился в меня. Так, втроём, мы и мчались дальше, прямо до знакомой уже кладбищенской ограды.

Влетели внутрь, я навалился на ржавую калитку, захлопнул. Щеколда послушно заскрипела, втискиваясь во столь же ржавую, как и всё остальное, петлю.

– Что… дальше? – выдохнула Аля, почти валясь наземь.

– Мы их встретим, – сказал я.

– Их?

– Угу. Сашка, не высовывайся! Утащат. Тут сиди! Аля, нам не выбраться, пока они тут. Пока за нами погоня. Уйти можно, только их победив.

– Кто ты? – она уставилась на меня расширившимися глазами.

– А ты сама как думаешь?

– Нашли время! – вдруг окрысился Сашка. – Они уже тут!

Зелёные заросли, малинник и крапива, болиголов и лопухи – всё исчезало. Серая хмарь накатывала волнами, и во главе её надвигалась фигура в плаще, с утонувшим во тьме лицом, если, конечно, там вообще было хоть какое-то лицо.

Мы все попятились, прижимаясь к холодным могильным камням. Конечно, Квентин, маг королевских мушкетёров, уже встретил бы нападающих заговорённой картечью из верного мушкета, приправленного соответствующими заклятиями; но у меня не было ничего, кроме картонных карточек со тщательно перерисованными рунами, иероглифами, письменами и символами.

Мохнатые существа, больше всего напоминавшие поросят с длинными хвостами и мордами крокодильих детёнышей, с размаху бросились на железную ограду, вцепились было когтистыми лапами, попытались просунуться в дыры, где железные прутья разошлись, – но вновь и вновь с визгом отскакивали, катались по земле; шерсть на них дымилась, там, где они дерзнули коснуться ограды, пролегли длинные багровые шрамы ожогов. Запахло горелым мясом и пером, словно на кухне, когда палят курицу.

Мелкие бесы – ибо кем же они ещё могли быть, рассудил я, – накатились и откатились, жалобно завывая и совершенно по-человечески потирая обожжённые места.

Серая фигура подобралась ближе, не касаясь, тем не менее, железной ограды.

– Хитро… – прошипел мне в ухо прежний голос, шедший как бы со всех сторон и ниоткуда в точности. – Гордишься собой, да? Думаешь, что победил? Вот так вот просто, как прилежный ученик, выучил задание, начертил, нарисовал, развесил – и всё?

– Изыди, сатана, – просто сказал я, не глядя на адское создание. – Изыди. У тебя нет над нами власти. И надо мной – в особенности. Я-то – жив!

– Жив? – захохотал призрак. – Эй, вы, ничтожества, слышите – он верит, что жив!

Мохнатые поросюки послушно вскочили на задние лапы и, забыв об ожогах, принялись старательно хрюкать – надо полагать, это был дружный смех.

– Ладно, – отсмеявшись, сказал призрак. Сказал без гнева, почти дружелюбно. – Сидите здесь. Текущую воду вам всё равно не перейти, всем троим. А твоя защита, гордец, не вечна. Мы не торопимся. У нас впереди вечность.

Серое существо с достоинством пожало плечами и повернулось, удаляясь. Следом за ним двинулась и большая часть его мохнато-поросячьей рати, правда, не вся – дюжина или около того осталась, наверное, наблюдать. Я, однако, заметил, что задние ряды свинюшек оборачивались и глядели на нас как бы не совсем так, как положено слугам адского пекла – чуть ли не с завистью, а иные так и вовсе с сочувствием.

Мы перевели дух. И поглядели друг на друга. На языке у меня дрожали тысячи тысяч вопросов – как всё это случилось? Как Аля и Саша жили здесь – если, конечно, это можно назвать «жизнью»? Что видели? Что делали? Встречали ли других, подобных себе – не случайно же Сашка при первой встрече назвал меня «новеньким»?

И… я не знал, с чего начать.

– Он… вы его… – наконец выдавил я.

– Угу, – буркнул Сашка. – Не, не видели. Слышали только.

– Слышали? От кого?

– У нас… случались гости, – бледно улыбнулась Аля, садясь рядом. – Но, Тём, что же дальше? Они не утащили нас всех троих прямо сейчас, но потом вернутся. Они всегда возвращаются. И всегда побеждают. Как смерть.

– Ничего подобного! – вскинулся я с горячностью, удивившей меня самого. – «Смерть, где твоё жало?» – забыли?

– Мы-то – нет, – Аля глядела в сторону, прижимая к себе куклу. – А вот про нас – да…

– Мы тоже забыли, – добавил Сашка. Он держался лучше сестры, как ни странно. – Вспомнили, только когда ты Машку Алину показал, – он вдруг шмыгнул носом. – А… а моего…

– Твоего медведя? – догадался я, вспомнив плюшевого мишку в углу сундука с солдатиками. – Ага, нашёл. Цел он, ничего ему не сделалось.

– А… – Аля судорожно потёрла глаза. – А… дом наш? Мама и папа-то, они вместе с нами тогда… умерли…

Я опустил голову.

– Папа ваш, наверное, и впрямь умер. А вот тётя Аглая жива и здорова. И дом стоит.

Сашка аж подскочил.

– Мама! К маме-к маме-к маме-к маме!

– Погоди! – одёрнула его Аля, губы дрожали, руки ходили ходуном. – Нам сперва выбраться отсюда надо! И через ручей перебраться! Всем троим, кстати! Тебя, дорогой кузен, тоже касается!

– Мне-то нетрудно, – пожал я плечами. – Только голова чуть закружится, и всё, но если с разбега, то невелика беда.

– С разбега… – передразнил Сашка. Рот его кривился, голос дрожал, ни дать ни взять – сейчас расплачется. – С какого разбега, братец? Мы же мёртвые, все трое! И ты тоже! Текучая вода – нам не перейти!

У меня засосало под ложечкой. Что за выдумки с «ты мёртв, ты мёртв»? Какой я мёртвый? Когда умирал?

– Вода или не вода, нас она не остановит, – решительно сказал я. – Зря я, что ли, книжки читал? Есть и на неё управа. Но туда мы успеем. Скажите лучше, как вам… Нет, скажите лучше, почему так всё странно у нас было, когда вы меня только увидели?

– Так мы решили – ты из Охотника своры, – хоть и шмыгая носом, тем не менее взялся объяснять Сашка. – Он часто так делает. Просто увести нас всех не может, не дано ему, надо непременно хитростью какой-то взять. Ты на тех поросей не смотри – они все такие ж, как мы, были. Ну, пока их не поймали.

– Ага, некоторых Охотник себе оставлял, – подхватила Аля.

– Наверное, самых плохих, – буркнул Сашка. – Большинство-то, говорят, утаскивает туда, откуда…

– Не надо про это, – оборвала его Аля. – Но, Тёма… ох, ты ж, значит, кузен… Никак не привыкну… Что теперь-то делать? Нет из смерти путей, а мы-то с Сашкой давно уж… того. И ты тоже. На кладбище этом ещё ничего, тут как-то… безопасно. А вот вокруг…

– Ничего я не мёртвый, – оборвал я её. – И вас выведу. Есть на то заклинания. А поскольку ничего в этом мире, кроме как по воле Господней, не творится, или по Его же попущению, значит, и это можно делать. Иначе не допустил бы Он никаких чар. Или сделал бы так, чтобы они не действовали.

«Верно, правнучек», – сказал скрипучий старческий голос мне в ухо. Я аж подскочил.

«Чего распрыгался? Думаешь, зря такую библиотеку я собирал? Я это, я, твой прадед. Молодец ты у меня, порадовал старика. Теперь выводи кузена с кузиной».

«А… а…» – я, наверное, выглядел сейчас словно второгодник Котовский у доски на математике. Пустой взгляд в пространство, рот открыт…

«Не акай мне тут, – строго сказал бестелесный голос. – Я это, твой прадед. Гнёздовский Иван Пахомович, титулярный советник. Между прочим, с немалыми орденами и от двух государей пожалованиями. Мной, грешным, книги собранные ты сейчас читаешь».

– Тёма? – забеспокоилась Аля.

«Они меня не слышат, не волнуйся. Они себя защитить не могут, я их прикрывал. А ты можешь. Мы с тобой, некроманты, такие – умереть спокойно и не мечтай и не надейся. Другим в ад или там в рай идти, а нам – трудиться на тропах посмертных вплоть до Страшного суда, заблудших выводить. Тем, кому не суждено было, кто до срока сорвался, о ком сам Господь скорбит. Ну, иди, Тёма, правнучек. Тебе дело трудное предстоит. Обо мне не печалься, день придёт – свидимся, поговорим. Тут, на сём погосте, крепость моя и твердыня. Меня-то тут никаким Охотникам не взять – ну, только если Сам не явится из бездны – а вот с вами другое дело. Иди же, не мешкай! Слуга адов за подмогой пошёл, не думай. Давай, не стой столбом! Эх, так бы дал подзатыльника!» – сварливо закончил голос.

Я помотал головой. Сегодня такой день, что удивляться нечему.

– Аля! Саша! Уходим, всё. Нельзя ждать больше. Что за водой забудется, то так тому и быть. – Не знаю, откуда ко мне это пришло. Может, тоже от прадеда?

– Уходим? – Аля испуганно заморгала, прижимая к себе куклу. – Тёма… ты не понимаешь. Ты по-настоящему мёртвый, такой же, как мы! Нет нам дороги назад!

– Это мы ещё посмотрим, – процедил я сквозь зубы. И решительно отодвинул щеколду.

Мохнатые поросёнки, похоже, обалдели от нашего нахальства.

Сперва обалдели, а потом дружно кинулись на нас, толпясь, пихаясь и мешая друг другу.

Здесь отец Никодим, конечно, сказал бы – молиться надо было. Ну, а я знал, что заклинания, коль они есть – та же молитва, только от знания, попущенного Господом.

Первому, самому шустрому бесёнку, я с размаху налепил на лоб карточку с глифом Награйи, додревней демоницы, чья воля правит легионами духов.

– Прочь! – Порось взвизгнул, метнулся в сторону, словно ошпаренный. Мохнатая шкура слезала с него целыми лоскутами, он катался по земле и выл – причём голос его становился всё более и более похож на человеческий.

Второй бес вцепился зубами в Алин подол, тоже получил глифом по сопатке и мигом ретировался.

Дорога перед нами открылась, и мы ринулись вниз по склону, туда, к ручью, что разделял, как нетрудно было догадаться, два мира.

Ага, нетрудно – я додумался далеко не сразу.

Здесь была моя дорожка. Нам достаточно перемахнуть через воду, чтобы уже никакие «охотники» и прочая нечисть никогда бы уже не смогли до нас дотянуться.

Три последних знака, три последних глифа. Символ перехода, символ возвращения. Я срисовывал их особенно тщательно.

…Ноги подкосились у меня первого. Потом – у Сашки. Аля закричала, у неё брызнули слёзы – однако ещё попыталась волочь и меня, и братца.

Меня словно продрало ледяным гребнем. Как, почему, отчего?

Аля застонала и повалилась сама.

Мёртвым не перейти границы. Провести их через неё может лишь настоящий некромант, как утверждалось в книге. Но для этого некромант сам не мог быть мёртвым, ведь верно?

Но… если я не могу перейти границу… значит, Аля права, и я на самом деле… мёртв?!

Да нет, глупости, не может быть, конечно же, не может!

Бесы визжали и верещали, они уже выскочили на гребень оврага. Сейчас покатятся вниз – вставай, Артемий!

Я не мёртвый. Не мёртвый. Не мёртвый. Я не умирал, со мной ничего не случилось. Это просто дурнота и слабость, ничего больше, я встану и пойду, встану и пойду…

«Встанешь и пойдёшь, лежебока! – прадедушка Иван Пахомович гаркнул мне прямо в ухо. – Тоже мне, ты к нашей кумпании не присуседивайся! Встань и иди, слышишь?!»

Я слышал. И притом очень даже хорошо.

У меня ещё оставались глифы, их я вчера нарисовал с избытком. Надо только встать, только перетащить Алю и Сашку через ручей, и всё.

«И всё!» – подтвердил прадед.

Самый шустрый из бесенят оказался совсем-совсем рядом. Руки меня не слушались, глиф вывалился из пальцев – но вдруг, точно под ветром, листок с алой руной мотнулся туда-сюда, угодив мохнатому поросю прямо на пятак.

Бесёнок взвыл дурным голосом, метнулся туда-сюда; а мне каким-то чудом удалось подняться.

На гребне уже во весь рост выпрямился серый Охотник.

– Вам не уйти.

Он не грозил, не торжествовал, просто говорил.

– Фиг… тебе! – заорал я в ответ наше школьное.

Сашку удалось поднять на ноги, Аля повисла у меня на шее, обвив её руками, – я даже не успел смутиться, потому что надо было прыгать через ручей. И я прыгнул.

За спиной раздался жуткий вой, словно тысяча тысяч глоток разорвало одномоментно. Разложенные мною листки с письменами вспыхнули, языки огня пробили зелень, разгоняя, пожирая натёкший, насочившийся серый сумрак. Огонь словно подхватил нас, на внезапно развернувшихся крыльях перенося через роковой поток.

В лицо ударил ветер, в ноздри – запах воды, леса, травы. Защебетали птицы, прогудели стрекозиные крылья, мелькнули пёстрые бабочки.

Мы втроём лежали на влажной земле, подле ручейка в овраге. Сквозь кроны пробивалось солнце, и никаких «охотников» не было и в помине.

Аля приподнялась, ощупывая себя. На лице у неё… Нет, я не смогу описать. Сашка просто разревелся.

– Тёма… мы… живы? – Моя кузина судорожно прижала к себе куклу Машу.

– Ж-живы… – просипел я. Наверное, даже Эркюль Пуаро не нашёл бы сейчас иных слов.

– М-мы… увидим… маму? – запинаясь, проговорил Сашка.

– Конечно, – я встал, подал Але руку.

– Спасибо, милый кузен, – чопорно ответила она, но тотчас расхохоталась. А потом снова бросилась мне на шею. И даже Сашка заухмылялся сквозь слёзы, наверное, припоминая какую-нибудь подходящую дразнилку.

– Так бежим же, бежим скорее! – Аля отпустила меня, тотчас схватила вновь, потянула по тропе вверх.

Мы побежали. Я, наверное, не бежал так, даже спасаясь от Охотника.

– Мама! Мамочка! – завопил Сашка, не утерпев.

Мы с разгону вылетели на край оврага, на чистое место – и замерли, как вкопанные.

Дома не было. Ни дома, ни забора, ни сараев, ни даже калитки. Вернее, только она-то и оставалась. Заросшая малинником и крапивой, утонувшая в зелени; а вокруг неё – повалившийся и давным-давно сгнивший забор.

Там же, где стоял дом – почти скрытые поднявшимися молодыми деревцами и кустарником, виднелись изглоданные давним пожаром, обугленные венцы, которые никто не взялся ни перестраивать, ни хотя бы разобрать.

Дома не было. Всё, что я видел, было ненастоящим. Отчего-то я сейчас понимал это совершенно чётко.

– М-мама? – беспомощно прошептал Сашка.

Аля просто села на землю, уткнувшись в колени.

– Это был пожар, – глухо сказала она, едва сдерживая слёзы. – Теперь я помню… Очень хорошо помню…

«Нет, не может того быть. Не может!» – хотелось мне закричать.

Я сделал шаг к развалинам – из-за них вдруг показался человек в строгом тёмном костюме и при галстуке. У меня глаза полезли на лоб.

– П-папа?

Саша разинул рот. Аля подняла голову, да так и замерла.

Папа шёл к нам очень-очень медленно, осторожно, словно путешественник Лонгбоу, пробирающийся полным ядовитых змей болотом Луандор. Высокая трава цеплялась ему за ноги, он же смотрел прямо на нас.

Ноги мои, как сказал бы схваченный Эркюлем Пуаро преступник, «вросли в землю».