Текст книги "Отступник"

Автор книги: Наталья Шитова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Лида расслышала в голосе Шепа обиду и отчаянно запротестовала:

– Ну что вы?! Я совсем не это имела в виду!.. Просто далеко не каждый человек так изъясняется. Многие люди даже не слышали о тех понятиях, о которых вы мне толкуете! Так где же вы набрались такой современной терминологии?!

– Где набрался? – снисходительно улыбнулся Шеп. – В Тверском университете.

Лида только рот раскрыла, и Шеп, предваряя очередной вопрос, пояснил:

– Я шесть лет там учился.

– И на чье же имя выписан диплом? – поразилась Лида.

– Диплом? При чем здесь диплом? Я там учился, а не диплом получал… – заявил Шеп. – Вообще-то это все идеи Валентина. Когда мы познакомились, я умел только читать и считать, а мне было уже шестнадцать… Конечно, в глазах уважаемых старейшин племени я был всесторонне образованным и способным молодым лешаком, которому прочили непростое будущее. Но я сразу же понял, что с точки зрения Вали я был дремучим невеждой. Правда, Валентин первый принял меры к тому, чтобы поправить положение, и в первую очередь он подарил мне портативный телевизор… Потом он начал со мной заниматься, и от него я научился не только самым азам знаний, но и многим особенностям человеческого поведения. За два года Валя натаскал меня так, что я смог уехать в Тверь и не пропасть там среди людей. Скажу вам, Лида, это было не так-то просто и стоило мне много нервов… На деньги Валентина я снял комнату в частном домике у полуслепой бабули и каждый день ходил в университет, проводил там иногда по десять часов. Я стянул у какого-то блондина-раззявы студенческий билет и смог пользоваться библиотекой. Я выбирал в расписании самые многолюдные потоки и ходил на лекции по философии, психологии, истории, социологии, экологии, праву… На студентов и их усмешечки я не обращал внимания… А сколько перчаток я испортил, пока научился в ответ на обиду и оскорбления держать себя в руках и заставлять свои ногти не реагировать на мои эмоции… А на вопросы преподавателей я прикидывался дурачком и заявлял, что я безработный студент-вечерник, такой любознательный, что мне интересно слушать лекции с чужими потоками… Так и проводил в Твери целые месяцы, с весны до осени, несколько лет подряд. Летом не было занятий, но все равно работала библиотека… Зимой у меня было нечто вроде каникул: я возвращался в Логово и растил Мрона.

– Зачем же было тратить столько времени и сил, если в результате диплома все равно нет?

Шеп снова взглянул на Лиду в упор и покачал головой:

– Да что вы, Лида? У вас чисто человеческий подход. Я же шел не за дипломом. Я не собирался работать ни юристом, ни социологом. Столько времени я потратил всего лишь ради того, чтобы узнать побольше о своих врагах. Я хотел знать все о проблемах и слабых местах человека. Потому что я хотел получить для племени шанс на выживание.

– И что?

– Да видите ли, Лида, узнал я, конечно, не все, но очень многое из того, что хотел узнать. А понял я самое главное – шансов у леших нет. Вся история человечества говорит о врожденной, генетически обусловленной нетерпимости людей ко всему ИНОМУ, – голос Шепа становился все более гневным и возбужденным. – И если человек видит рядом с собой ИНОЕ в любых проявлениях, он не может успокоиться до тех пор, пока собственным каблуком не раздавит это ИНОЕ, не размажет его и не убедится в его гибели!..

– Но ведь так поступают не все люди! – пролепетала Лида, несколько напуганная горячностью лешака.

– А я и не говорю, что все, – Шеп немного снизил тон. – Вот Валентин, например, так никогда не поступит, потому что сердце есть не только у его тела, но и у его души. Но таких, как Валя, единицы. То, что я повидал, прочитал, услышал за годы учебы позволили мне сделать некоторые обобщения. К обобщениям я отношусь осторожно, но здесь выводы напрашиваются… Я не имею в виду, что девяносто девять процентов человечества с готовностью возьмутся за оружие и бросятся уничтожать леших. Но подавляющее большинство людей в той или другой форме стремится уничтожить ИНОЕ… Есть еще немногие, кто предпочитает просто избегать ИНОГО…

Шеп замолчал, задумавшись о своем.

– Почему мы так долго не можем найти мальчика? – тревожно спросила Лида, чувствуя, что в лесу уже начинает темнеть.

Шеп встряхнулся и ответил с беспокойством:

– Его не было у тех убежищ, где мы побывали, но я надеюсь, что мы найдем его хотя бы у оставшегося оставшегося… Валя не знает об этих моих летних норах. А Мрон бывал здесь, – Шеп бесшумно прыгал через кустики черники. – Я считал, что люди не смогут сразу понять, что я свил гнезда у них под носом, в относительной близости от дома самого Пряжкина.

– Но вы говорили о каких-то ямах…

– Волчьи ямы-ловушки, – пояснил Шеп. – Лешие чувствуют их и редко попадаются. У Мрона это чутье слабовато… Правда, я научил его правильно проваливаться в ловушку, так, чтобы не напороться на заостренные колья…

– Господи, какой ужас! – вырвалось у Лиды.

– Это еще далеко не самый крутой ужас из арсенала ужасов банды Григория Пряжкина… – пробормотал Шеп и вдруг замер.

Лида почти налетела на него, но Шеп обернулся, схватил ее за руки и, прыгнув в канаву, стащил Лиду следом.

Она упала, больно ударившись подбородком о склон сырой канавы. Руки Шепа прижали ее к земле.

– Тихо! Молчите, пожалуйста! – прошептал он ей в ухо. – Великий Нерш! Неужели мы опоздали?!

Они лежали в канаве на краю небольшой полянки. Вокруг рос то ли ивняк, то ли молодой орешник, и в целом полянка была совершенно безобидная. Тропинок вокруг не было, с тропинки Шеп свернул минуты две назад и уверенно прошел сюда. Что-то его остановило, и Лида, целиком положившись на очевидный опыт светловолосого лешака, не стала сейчас требовать объяснений.

Она молчала, и в наступившей тишине совсем рядом различила приближающиеся мужские голоса.

– Не рано ли мы? – спросил высокий, худощавый мужчина, вышедший из-за кустов совсем неподалеку. – Неужели ты думаешь, что кто-нибудь сюда попадется? Мне кажется, эти поганцы не сунутся так близко к усадьбе…

– Они, конечно, осторожны, но и нахальны, – уверенно ответил полный парень в защитных штанах и кожаной безрукавке, показавшийся следом. Он был пониже и помоложе своего приятеля. – Я давно жду улова… О, смотри-ка, никак яма открыта?!

– Неужели есть улов? – недоверчиво буркнул первый.

– Если кто-то и попался, то до сих пор его никто не спас, потому что днем поганцы сюда не сунутся! А вот уже через пару часов у них самые хождения начинаются, и ночью-то кто-нибудь мог его вытащить…

Двое мужчин подошли совсем близко, и встали метрах в десяти от притаившихся в канаве спутников. Тот, что был помоложе, наклонился, заглядывая куда-то вниз и издал ликующий вопль:

– Гляди-ка! Щенок чертов! Попался-таки!.. – и грязно выругался.

– Да живой ли он? – мрачно перебил его старший, всматриваясь в яму.

– Думаю, живой. Колья-то не окровавлены… – отозвался молодой и, тяжело крякнув, спрыгнул вниз. – Держи, Василий, бросаю!

Из ямы показалось обмякшее тело мальчика… Шеп вздрогнул, и Лида почувствовала, как что-то твердое и узкое с болью утыкается в ее плечо.

– Нет… О, великий Нерш… – еле слышно простонал Шеп, не замечая даже, что только несколько слоев ткани на плече Лиды мешают его ногтям вонзиться в кожу женщины. В отчаянии лешак уткнулся лицом в ворох спекшейся листвы. – Что же теперь будет?…

Мальчик лежал почти неподвижно на краю ямы, только заметно было, что он дышит. Молодой толстяк, отдуваясь, вскарабкался на обрыв, и второй словно бы нехотя протянул руку, помогая ему вылезти.

– Вот улов так улов! – смеясь, повторил толстяк и пнул мальчика ногой.

– Да на кой он нам, этот щенок?.. – задумчиво перебил его второй.

– Свернуть ему шею прямо здесь, спихнуть в эту яму, да и забросать землей… А то таскай его туда-сюда… Больше недели он у тебя все равно не выдержит. Вон какой хлипкий…

– Э, нет, Василий! Я никому так просто шею не сворачиваю… – зловеще проговорил толстяк, наклоняясь к ребенку. – Мне его шея еще послужить может, да и не только шея…

– Потом только думай, куда его труп девать… – неодобрительно отозвался Василий.

– А денем мы его потом туда же, куда и всех деваем – в печку… Ну-ка, стервец этакий, вставай! – толстяк протянул руку, схватил мальчика за воротник куртки и дернул вверх.

Даже в сгущающихся сумерках было заметно, как Мироша был бледен и перепуган до полусмерти. Немигающими глазами он смотрел на толстяка и, казалось, был готов ко всему. Видимо, он не сомневался, что его убьют.

– Мой тебе совет, Гришаня, избавься ты от него… – лениво проговорил Василий, не спеша закуривая.

– Погоди, придет его время – избавлюсь, – засмеялся толстяк и встряхнул ребенка: – Ну что, поганец? Боишься? Бойся, бойся, ты нечисть маленькая… И что тебе в твоем аду не сиделось? Ну, ничего, я тебя туда верну. А пока напомню, как оно там… – парень говорил мягко и тягуче, но вдруг схватил Мирошу за волосы и рванул с силой.

Мироша закричал, но человек раскрытой ладонью резко ударил ребенка по лицу, и колени Мироши подогнулись. Он осел на землю, и толстяк выпустил из пальцев воротник его куртки.

– Ты убъешь его, Григорий, – заметил Василий.

– Ну тебя, Васька, я же вполсилы… и не кулаком, – отмахнулся толстяк.

– Вполсилы? Для такого червяка и четверть твоей силы будет вполне достаточно… По-моему, ты уже дух из него вышиб, – Василий присел на корточки и потрогал Мирошу. – Удивительно… Он так свалился, что я думал: помер разом. Но нет, он еще жив… Слушай, Гришаня, у него нет амулета!.. Разве такое бывает?

Толстяк наклонился, вгляделся в неподвижное тело и удивленно отозвался:

– Действительно, нет амулета. До сих пор такого не бывало. Я за одиннадцать лет прикончил восемьдесят четыре поганца. Да еще те, кто пока жив. Девять десятков амулетов у меня лежат в коллекции…

– У этого ничего нет, – повторил Василий. – Послушай, да леший ли он?.. А то как бы не вляпаться, шуму-то будет…

Григорий тоже присел над Мирошей и стал его ощупывать.

– Ну ясное дело, леший… Во, голову пощупай, чувствуешь, рожки намечены…

– А уши-то? – возразил Василий. – Уши: видишь, хоть и крупные, а форма у них довольно обычная…

– Уши? – переспросил Григорий. Он был занят тем, что разжимал крепко стиснутый кулачок Мироши. – Не знаю, как уши, но самое главное – это ногти. Смотри, Васька, какие ногтищи! Ты еще в чем-то сомневаешься?… Ах ты, да чтоб тебя!!!.. – вдруг взвыл толстяк, вскакивая. – Еще царапается, собака!!

Размахнувшись ногой, он ударил мальчика в живот. Мироша дернулся и скорчился, не издав ни звука. Василий поднялся на ноги и проговорил:

– Да не бей ты его так, ведь раньше времени подохнет…

– Я не понимаю, Василий, что ты так о нем печешься? – злобно прошипел толстяк. – Я ему устрою жизнь… Запоет соловьем… Ладно, если ничего лучшего пока нет, будем довольствоваться этим, – он обернулся куда-то назад и прокричал:

– Вы где там тащитесь? Я долго вас ждать-то буду?!

На поляну один за другим вышли еще четверо, все молодые, почти подростки, в спортивных костюмах со стриженными под машинку затылками.

– Я для кого, собственно, стараюсь? – заворчал Григорий, потирая исцарапанную руку. – Тащите его в лешачник.

– Да что толку от него? – бросил один из стриженных мальчиков. – Его соплей перешибешь.

– Да вы что, сговорились сегодня? Такие все стали скорые на язык! – разъярился толстяк. – Вам ни к чему, так мне нужен! Мне лично! Вам этого мало? Да за то, что он меня поранил, я его просто так не убью. Он у меня сто раз и папу, и маму вспомянет… Берите и тащите поганца, кому сказал, а не то ни одну собаку к себе на порог больше не пущу!

– Будет орать-то, Пряжкин! – буркнул один из подростков.

Двое парней подобрали с земли Мирошу и потащили его под руки. Ноги мальчика волочились по земле, зацепляясь за кусты. Григорий Пряжкин выругался и махнул рукой:

– Пошли, Василий, постреляем немного…

– А у тебя есть, в кого? – осведомился Василий.

– Для тебя специально припас четыре отменных экземпляра…

– Меня не устраивает лешак, привязанный к столбу… – засмеялся Василий.

– Для тебя у меня есть особый загон, так что мечущиеся мишени тебе обеспечены, – заверил Пряжкин, и оба они медленно побрели следом за парнями, утащившими Мирошу.

Шеп отпустил плечи Лиды, и она встала на колени. Ее одежда была вся вымазана в грязи, иголки и обрывки сухих листьев прилипли к джинсам и куртке. Отряхиваться было совершенно бесполезно, да и не это сейчас занимало Лиду.

– Что же теперь делать, Шеп?

– Вам, Лида, надо вернуться в дом Вали. Скажете ему о том, что видели. А я должен пробраться в Лешачье Логово и кое-что взять… – угрюмо сказал Шеп. – Постараюсь вернуться побыстрее…

– А если Мирошу убьют прямо сейчас? – испугалась Лида.

– Все может быть. Но голыми руками этих мерзавцев не остановить. Я сейчас выведу вас на тропинку, пойдете по ней мимо усадьбы Пряжкина, что на самом краю деревни, а оттуда до дома Валентина метров триста… – Шеп говорил бесстрастно, как автомат, но его зеленые глаза сочились тоской и страхом.

Он вышел на тропинку и просто махнул рукой:

– Вам туда, Лида. Будьте осторожны…

Его голос осекся, он коснулся рукой своего странного плетеного амулета и что-то беззвучно прошептал, словно молился. Потом он махнул рукой и быстро побежал в самую чащу.

У Лиды заныло сердце, и, не пытаясь больше остановить Шепа, она поспешила по тропинке в ту сторону, куда указал ей леший.

Когда лес впереди стал редеть, она почти сразу увидела большущий дом за двухметровым бетонным забором. Забор окружал довольно обширную территорию, не меньше пятидесяти соток… Оттуда слышался хриплый собачий лай. У ворот стоял и курил тот самый Василий. Это был мужчина лет сорока, худощавый, с правильным, гладким и очень серьезным лицом. Он немного устало посмотрел на Лиду, но, видимо, женщина не вызвала у него ни подозрений, ни интереса, и он равнодушно отвернулся.

Почти бегом Лида бросилась к дому Валяя. Она взбежала на крыльцо и ворвалась в освещенную кухню.

Валяй сидел около стола, опираясь локтями о столешницу и понуро свесив голову. Его одежда была такой же грязной и мокрой, как и у Лиды.

Видимо, услышав скрип входной двери, из комнаты вышел Сережа. Он взглянул на Валяя, на Лиду… И бросился к ней.

– Ты в порядке?! Боже, где ты была, посмотри на себя! – ужаснулся он.

– Лида, где Шеп? – глухо спросил Валяй. – Он нашел Мирошу?

– Шеп убежал в Лешачье Логово… – отозвалась Лида.

– Он нашел Мирошу?! – повысил голос Валяй и поднялся на ноги.

Сережа вгляделся в лицо Лиды и побледнел. Оглянувшись на брата, он поднял руку:

– Тише, Валяй, не кричи! Спокойно…

– Какого дьявола „спокойно“?!! Лида, я прошу вас!!!.. – Валяй выскочил из-за стола и через секунду уже был рядом. – Да говорите же!! Где мой сын? Он жив?

– Он попал в яму-ловушку. Мы с Шепом опоздали. Пряжкин со своей бандой забрали его… – произнесла Лида и невольно зажмурилась, ожидая, что Валяй в гневе вот-вот набросится на нее.

Но Валяй судорожно сглотнул слюну и, отвернувшись, медленно побрел к лестнице в мансарду.

– Валяй! – осторожно окликнул его Сергей. – Валька, подожди!

– Ждать мне, Сережа, больше нечего… – отозвался Валяй.

Он взялся за перила, шагнул, но тут же, неловко повернувшись, опустился на ступеньку и замер, не снимая с перил побелевшей ладони.

Когда Лида и Сергей подбежали и присели перед ним, Валяй покачал головой:

– Ну что вы примчались? Не суетитесь, ребята. К сожалению или к счастью, не знаю, но здоровье у меня хорошее, и инфаркта у меня не будет… Чем могли вы мне помогли, а больше уже ничем вы мне не поможете… Поэтому лучше не попадайтесь мне на глаза. Я сейчас буду очень нелюбезным и негостеприимным хозяином. Просто оставьте меня в покое…

Он устало прикрыл глаза и, опершись локтем о колено, закрыл лицо ладонью.

Глава 11. Пятнадцатое июня. Полночь. Василий

Хотя время было уже позднее, в огромном доме еще никто не собирался ложиться. С первого этажа из биллиардной доносились характерные звуки ударов и дружные азартные вскрики. В столовой еще брякал посудой дежурный, а в угловой комнате, что была в самом конце коридора, работал телевизор.

Василий поднялся по лестнице, ведущей из подвала. Запах пороха и свежей крови, который, казалось, навечно засел в ноздрях, сменился сильным ароматом тушеной с мясом картошки. В другое время Василий непременно свернул бы в столовую, несмотря на позднее уже время, и крепко поужинал бы. Но после того, что он только что видел в подвале, кусок бы в горло не полез, это точно. Поэтому, задержав дыхание, Василий пружинисто взбежал по лестнице на третий этаж и прошел в небольшой затемненный холл с камином.

Сюда, наверх, в это крыло дома никто из обслуги не заходил без особого приглашения или неотложной надобности. Там, внизу, они могли вдоволь колобродить. Пространство и оснащение миниатюрной военизированной учебной базы позволяло парням, работавшим у Пряжкина, весело и с пользой убивать время.

Но здесь, наверху, был спокойный, тихий уголок. Здесь жили те, кто командовал, обучал, наставлял местную или приезжую молодежь, желающую в короткий срок натянуть на себя шкуры крутых парней.

В холле было темно. Силуэты предметов скорее угадывались, чем были видны, только слабые отсветы, проникающие в комнату изнутри, падали на тонкую и витиеватую каминную решетку, и она блестела в полумраке.

Сейчас огонь в камине не разводили, но богато, с неожиданным для всего заведения вкусом обставленный холл все равно был уютным местечком.

С некоторым трепетом Василий опустился на низкий мягкий диванчик, опасаясь ненароком запачкать обивку своим комбинезоном. Он взглянул на левый рукав, но в полумраке холла свежие пятна крови на рукаве были не видны. А ведь они еще вряд ли просохли.

Вытянув ноги и откинув голову, Василий замер, наслаждаясь тишиной и такими редкими минутами уединения. Сейчас притащится Григорий, и вместо того, чтобы немного прийти в себя, придется снова напряженно работать, пуская в ход все резервы своей уже совершенно измотанной нервной системы.

Этим летом Василий жил здесь всего вторую неделю, но уже смертельно устал. Жесткий режим, установленный на базе во время курсовой учебы, был еще не в силе, пока очередные курсанты не прибыли. И та вальяжная жизнь, которую вели обитатели усадьбы в ожидании приезжих, тяготила Василия куда больше, чем суровое расписание ранних подъемов и отбоев, стрельб и тренировок.

Еще труднее было мириться с теми событиями, которые были тщательно укрыты от всех высоченным забором и строгими запретами на пустую болтовню…

Вместо четверых Пряжкин выпустил в загон только двоих, видимо, в целях экономии расходного материала. Это были еще молодые и сильные лешаки, хотя несколько месяцев, проведенных в застенке, уже превратили их в истощенных и сломленных страхом.

Они хотели жить, и поэтому действительно резво метались по загону, пытаясь увернуться от пуль.

Выстрелы следовали один за другим, одиночные, редкие. Пряжкин сначала специально норовил попасть в стену поближе к головам перепуганных леших. Ему было очень забавно смотреть на то, как два несчастных кидались от одной стены к другой. Потом, постепенно войдя в азарт, Пряжкин стал стрелять прицельно. И дела лешаков пошли совсем плохо. Они были уже покрыты кровью от многочисленных царапин и легких ранений, когда Пряжкин, прицелившись по-точнее, попал одному из леших прямо в коленную чашечку.

У Василия едва уши не заложило от пронзительного крика. Вопили оба лешака, один от нестерпимой боли, второй, сразу же бросившийся к другу, от ужаса и беспомощности.

Но Пряжкина крики только раззадорили. Не обращая особого внимания на то, что Василий упорно стреляет мимо, Пряжкин с сочным ругательством отправил пулю в спину лешему, обнимающему раненого товарища. Выстрел был метким и убил беднягу на месте. Мертвый лешак упал, накрыв своим телом несчастного, который был все еще жив. Сделав несколько выстрелов, угодивших по ногам раненого или попавших в мертвое тело, Пряжкин выскочил в загон.

Василий заставил себя последовать за ним. Спихнув ногой труп, Пряжкин направил пистолет в лоб раненого и с минуту любовался теми гримасами, которые пробегали по лицу лешака, измученному болью, страхом и ненавистью. Видел ли Пряжкин все это, или его только забавляла подвижность мускулов на этом чуть живом лице?

Последним выстрелом прямо в переносицу Пряжкин добил лешего и ушел звать кого-нибудь из пацанов заняться уборкой загона. Трупы отволокут прочь, потом один из парней явится со шлангом, и сильная струя смоет кровь и бетонную крошку в водосток. К следующему упражнению загон будет сиять чистотой, за которой Пряжкин следит строго…

Поежившись, Василий подобрался и сел попрямее, настороженно прислушиваясь к звукам, идущим снизу. Шаги Пряжкина, тяжелые, торопливые, он угадал еще задолго до того, как толстяк вошел в холл.

– Чего в темноте сидишь? – удивился Пряжкин и щелкнул выключателем низкого торшера. Один угол холла осветился неярким желтоватым светом.

– Глаза что-то устали, – пояснил Василий, снова откидываясь на диване и изображая расслабленную безмятежность.

– Глаза устали? Странно. С чего бы это? Ты даже не целился… насмешливо отозвался Пряжкин, отходя к стенным шкафам. – Поэтому и не попал. Причем ни разу.

– Велика беда… Напрягаться не хотелось. Я что-то неважно себя чувствую уже второй день. Ты вот у нас, Гришаня, в отличной форме. Лихо ты их обоих уделал… – процедил Василий.

– Лихо-то оно лихо, да жаль, что так все быстро кончается… вздохнул Пряжкин и зазвенел бокалами в баре. – Так быстро, что даже обидно становится. Ищешь этих поганцев, ямы роешь, потом ходишь неделями проверяешь… Кормишь их, дерьмо за ними убираешь, а потом пиф-паф – и в котельную…

– Отволокли? – хмуро перебил его Василий.

– Кого, этих-то двоих? Отволокли, а то как же… Горят, поганцы, как свечки. Через неделю котельную чистить надо будет, а то уже отходы несгоревшие появляются. Местные-то ребята к этому делу привычные, а вот новички из особо нежных, бывает, и в обморок падают, когда в пепле черепушку находят… – презрительно процедил Пряжкин. – А что с тобой, старик? Приболел?

– Я ж и вправду старик, Гришаня, – спокойно сказал Василий. – Не иначе, через пару дней погода переменится. Вот старые раны и ноют.

– Да какие у тебя раны, приятель? – фыркнул Григорий.

– Ран нет, но травм больше, чем достаточно. А серьезная травма, Гришаня, пострашнее иной раны может быть. Двадцать лет в профессиональном спорте – это похуже некоторых вредных производств, уж я-то знаю. Таким, как я, год за три считать должны…

Пряжкин подошел к низкому столику рядом с диваном и поставил на него два бокала на высоких ножках и бутылку коньяка.

– Не ворчи, Васька. Если уж кому и жаловаться на судьбу, то не тебе.

Такого классного инструктора, как ты, я в этих стенах не видел с основания заведения, а первидал я их, как грязи, – Григорий плеснул в бокалы темной жидкости. Культурно так плеснул, по чуть-чуть. А потом подвинул один бокал к Василию и произнес. – Ну давай, приобщимся…

– Ты же знаешь, я не любитель, – поморщился Василий.

Спиртного Василий терпеть не мог. Удовольствия в процессе поглощения горьких, крепких, щиплющих горло напитков он никогда не испытывал. А то, что обычно наступало после, пугало его. Да, становилось хорошо, легко и приятно, мысли скакали вразброд и даже мерзавцы, вроде Пряжкина, становились на час-полтора лучшими друзьями. Но после Василий всегда долго и безуспешно пытался понять, не совершил ли он за то время, когда хмель овладевал его сознанием, какой-то непоправимой ошибки, способной перечеркнуть всю его жизнь и, что страшнее всего, еще немало жизней.

Однако совсем не брать в рот спиртного он не мог, это было бы подозрительно и оттолкнуло бы от него тех, кто был необходим Василию в его поисках.

Пряжкин был ему действительно необходим, но он, к счастью, не был беспробудным выпивохой. Толстяк Гришаня был почти по-детски наивен во всем, что касалось внешнего антуража. Он страстно любил все красивое: дома-коттеджи и антикварное холодное оружие, импортную сантехнику и длинноногих блондинок, яркие спортивные костюмы и очень дорогих собак, причудливые зубные щетки и звонко верещащие пейджеры… Словом, это был идеальный потребитель, серьезно относящийся к рекламе и искренне страдающий, если какого-то земного блага у него до сих пор в закромах не было.

И не так уж любил Пряжкин выпить, сколько обожал посидеть в дорогом кресле с бокалом французского коньяка, того самого, что не дешевле, чем полсотни долларов за бутылку. Сам процесс такого „приобщения“, вероятно, поднимал его в его же собственных глазах.

На недовольство Василия он покачал головой:

– Считай, Васек, что это лекарство. Расслабишься, как следует.

Взяв бокал, Василий глотнул немного коньяка и снова отставил его на столик.

– Да, неплохо, – произнес он, чтобы Пряжкин отстал с выпивкой.

Снизу донесся необыкновенно громкий грохот. Григорий тихо выругался, встал и вышел из холла. Было слышно, как он, спустившись по лестнице, отчитывает кого-то из обслуги. Когда он вернулся назад, он был зол и угрюм.

– Олухи!.. Всех разгоню к чертям собачьим! Разыграются, добры молодцы, чтоб их разорвало… А потом только глаз да глаз за ними… повалившись в кресло, Пряжкин взял свой бокал и хватанул почти все содержимое сразу.

– Что стряслось, Гришаня? – лениво поинтересовался Василий, исподлобья наблюдая за приятелем.

– Да ну их!.. – Пряжкин даже крякнул в сердцах. – У билльярдного стола ножку обломили, прикинь! Жеребцы… Из жалованья вычту, тогда узнают, дармоеды…

Да, Григорий любил порядок, дисциплину и послушание, и имущество свое берег. Строгость и послушание во всем, а главное, чистота. Даже в загонах для упражнений в стрельбе по живым мишеням.

– Не пыхти, Гришаня, хлопцы у тебя управные, живо все починят, Василий отмахнулся и обвел глазами холл. – Как все-таки у тебя тут здорово… Эта комната – просто райский уголок. Красота… Ты обставлял?

– Да где мне, с моей неразборчивостью?! Сам я, конечно, накупил бы сюда всякой антикварной дряни, – самокритично вздохнул Пряжкин. – Но Иринка моя тогда взяла все в свои руки и сама по салонам моталась, выбирала мебель. И каминную решетку она сама рисовала…

Сказано это было с искренней гордостью.

– Я ведь жить в этой комнате собирался… – Григорий отхлебнул из бокала и повел рукой. – Это должна была быть наша с Иринкой комната. Но все так скверно повернулось, что и вспоминать тошно. Теперь это просто гостиная для отдыха наставников…

– А Ирина?

– Уехала она отсюда сразу, как дочка родилась.

– Отчего же?

Пряжкин еще пригубил коньяка и промычал что-то, но потом, видимо, его все же потянуло на откровенность:

– Глупость какая-то, нелепость… Как в сказке про Синюю Бороду…

– Ты читаешь сказки? – усмехнулся Василий.

– Делать мне больше нечего… Но я как-то раз Настюше такую книжку купил, привез, а она читать заставила. Так там точно про меня написано. Я так же, как тот синебородый, привез жену, жили душа в душу, пока она один раз не забрела туда, куда я ей категорически запретил заходить…

– Это в подвал? – догадался Василий.

– Именно. В тот самый загон, где мы с тобой сегодня упражнялись… А я там как раз поганца одного сделал, – Пряжкин немного поколебался, но потом решительно долил себе в бокал новую порцию, отпил немного и продолжил. – Иринка в таком ужасе была, истерика началась… Еле успокоил я ее. Не хотел я ей ничего про леших рассказывать, да что тут еще можно было поделать? Я решил, пусть лучше узнает о них, чем будет меня считать убийцей и садистом… То ли она мне не поверила, то ли еще что, но с тех пор все как-то развалилось само собой… – с неожиданной обидой закончил Пряжкин.

Василий довольно легко представил себя самого на месте этой незнакомой ему женщины, вспомнив, как сам впервые присутствовал на охоте в овраге, когда Григорий своими руками задушил пожилого лешака, срезал с его шеи амулет и приказал своим парням отсечь ладони, ногти на которых так и остались выдвинутыми. Каким-то чудом Василий тогда сдержал себя. Может быть, это удалось ему потому, что он прекрасно знал уже, хотя и понаслышке, с чем ему придется столкнуться в конце его трудных многолетних поисков, которым он посвятил свою жизнь.

– А ты не жалеешь, что из-за всей этой затеи у тебя семья рассыпалась? – напрямую спросил Василий. – И ссориться не ссорились, а ни жены, ни дочки рядом. Только эта крепость и орава неумелых мальцов, желающих стать Шварценеггерами. Не хочется разогнать всех взашей?

– Да кто же мне даст их разогнать? – усмехнулся Васлилий. – В этой базе моих денег только часть, остальное вложения фирмы, ты же знаешь. Я тут нечто вроде постоянно проживающего коменданта. И совладелец, и наемник. Если я всех разгоню, мне из дела не выйти, пороху не хватит выкупить все это. Да, если честно, и не дадут мне это сделать, даже если бы у меня и деньги были. Кто захочет терять такой источник дохода, да еще когда все откатано с таким размахом?… Чем строить что-либо подобное на новом месте и заново прикармливать местную власть, дешевле будет меня прирезать да зарыть в лесу, а тебя, Васек, на мое место посадить. И будешь ты каждый вечер полеживать здесь у камина и глядеть на эту красоту…

– Успокойся, приятель, я своим положением вполне доволен, и на твое место не рвусь, – заметил Василий.

– Верю. Завидую я тебе, Васек… Мужик ты одинокий, бываешь здесь наездами, тебе, конечно же, и на своем месте хорошо. Да и кому будет плохо получать по тысячи баксов за месяц и иметь немного свободы? – неожиданно мечтательно произнес Пряжкин.

– Ну да, – проронил Василий, – Это ты прав, конечно. Но согласись, что мы свое жалование окупаем с лихвой. Фирма имеет на этом очень хорошо. А уж если пойти дальше, то мы из семнадцатилетних волчат за четыре месяца делаем настоящих бойцов. Киногероев-то десятки помощников и дублеров обслуживают, а наши курсанты потом кого хочешь зубами загрызут без всякого дублера… Говорят, наши питомцы огромным спросом пользуются в определенных кругах.

– Конечно… – со странной тоской в голосе согласился Пряжкин. Результат налицо. Только иногда мне все это до тошноты надоедает. Все осточертело… Одна забава – поганцам рога обламывать.

Василий промолчал. Пока Григорий делился своим личным, его еще можно было терпеть. Но как только речь заходила о леших, Василий чувствовал, как сердце начинает разгоняться. И в руках держать себя становилось нестерпимо трудно.

– Не знаю, Гриша, меня это все как-то не трогает. Не привык я к крови, уж извини… – сдержанно отозвался Василий. – Она ведь у них все-таки красная…

– И клюква красная, – злобно буркнул Пряжкин. – Так что, ее теперь не есть что ли?