Текст книги "Если остаться жить"

Автор книги: Наталья Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

– Нарочно, – признался Валя. – Скажите ваш телефон.

– Не скажу, – отрезала Ира. – Позовите Зину из кухни, и я пойду.

Ира спешила домой. Должен был прийти Боря, принести ей работу друга о двух путях окисления.

Непрерывность действия: кто-то читает гранки, кто-то заказывает ей материал, кого-то она устраивает на работу, кому-то редактирует рассказ. Звонки, события… все это нужно Ире, как недавно еще ей был нужен ворох бумаг на столе. Написано тогда было пять строчек, а бумаг – словно роман уже целый написан: но Ире слишком надоел пустой стол – свидетель ее бездеятельности.

Теперь другое: люди, люди, побольше людей. Кто-то делает ей, кому-то делает она что-то совсем незначительное. И Ире кажется, жизнь ее бурлит. Жизнь действительно бурлит, только не ее, а чужая. А ее? Ее жизнь все та же – жизнь, взвешивающая на весах каждый шаг, каждое ее действие. Не слишком ли? Стоп! Спазмы. Значит, слишком. И опять перерасчет сил, бездействие, тоска. И вдруг звонок, потом еще один, еще… Ира понимает, что все это бутафория, бутафория, созданная ею же. Понимает… понимает… и вдруг где-то перестает понимать, забывает об этом. Забывает на минуту, на две. Эти минуты – это минуты искусственно созданной жизни. Они помогают прожить Ире дни, недели, месяцы.

Так было при маме, но сейчас рядом нет мамы. Ира хочет приостановить поток событий. Но у нее даже и на это нет сил.

Как только Ира вошла в квартиру, раздался телефонный звонок. Звонил Илья Львович предупредить Иру, что задержится. Сначала на совещании, а потом, возможно, зайдет поужинать куда-нибудь. В больницу к Пусику Илья Львович поедет завтра, поэтому пусть Ира оставит записку для Пусика на столе. И пусть не волнуется, что не едет к маме, обидчивого Пусика он берет на себя.

Ира положила трубку в смущении. Что-то давно забытое вспомнилось ей. Ведь раньше папа всегда разговаривал с ней так. Но сейчас? Почему вдруг?.. «Это мама, наверное, попросила: быть с Ирой без нее поосторожнее», – подумала Ира.

Диссертация о двух путях окисления, которую принес Боря, была толстой.

Ира взяла ее в руки и вдруг прочитала: «Петроченко». Да ведь это тот самый ученый, у которого Иван Петрович просил взять интервью!

– Конечно, тот самый, – подтверждает Боря, ведь его друг работает в университете.

– Только вы ничего не рассказывайте Петроченко обо мне, – просит Ира. Ира не хотела, чтобы в журнале каким-нибудь образом стало известно, что она больна.

Ира отдает диссертацию Боре. Боря начинает читать.

История вопроса, методика исследования, опыты… Ира слушает и ничего не понимает. АТФ, митохондрии, ингибиторы… Когда-то Ира все это знала, все учила, все сдавала на «отлично», но теперь…

Боря терпеливо объясняет. Объясняет, словно она никогда и не училась на биофаке.

Для того чтобы лампочка загорелась, ее достаточно включить в электросеть. Человека нельзя включить в электросеть, но человеку тоже нужна энергия. Она нужна его мышцам, чтобы те могли сокращаться, его головному мозгу, чтобы он мог думать, его сердцу, чтобы оно могло биться. В организме человека миллиарды станций, вырабатывающих энергию. Эти станции работают на кислороде, который переходит от цитохрома к цитохрому. При этом выделяется энергия. Энергия скапливается в АТФ (аденозинтрифосфорной кислоте) и потребляется организмом по мере надобности. Но оказывается, станции, вырабатывающие энергию, могут вырабатывать ее в двух видах: в виде химической энергии, накапливаемой в АТФ, и тепловой, которая рассеивается по организму, поддерживая его температуру. Какую энергию в какой момент вырабатывать – диктует состояние организма. Охлажденный организм требует тепловой энергии. Требует! Ну, а если механизм переключения на окисление с выделением теплоты не работает? Вот тогда-то организм и начнет охлаждаться и его придется согревать шапками, платками, рефлектором…

Нет, механизм переключения еще до конца не изучен, не изучена еще и болезнь, связанная с нарушением такого переключения, но ведь это все можно изучить… Теперь Ира жалеет, что так получилось с интервью.

А Боре вдруг приходит в голову совершенно новое решение его рассказа, и, хотя оно начисто перечеркивает все то, что придумала в прошлый раз Ира, она не огорчается. Ведь это означает, что Боря не ученик, который слепо подчиняется указаниям учителя, а человек творческий, ищущий, одаренный.

– Очень хорошо, что я снова это перечитал. Очень хорошо, – твердит Боря.

Ильи Львовича все не было. Боря ушел. Ира уже начала засыпать, когда ее разбудил поворот ключа в дверях и шепот Ильи Львовича.

«С кем это он?» – удивилась Ира.

Илья Львович все шептал и шептал, то погромче, то потише. «Это он сам с собой», – вдруг поняла Ира. Илья Львович часто говорил сам с собой. Правда не так интенсивно. «Наверное решил задачу», – подумала Ира и спокойно заснула.

Киоски преследовали Иру. Ее тянуло к ним. У мороженщицы Ира спросила:

– Вам нравится ваша работа?

– Работа как работа, – ответила та.

И Ира поняла, что Зина для нее клад. Ну конечно же клад. Когда наблюдаешь, как Зина продает, понимаешь: продавать – ее призвание. Но что еще знает Ира про Зину? Ничего, разве только что у нее брат немножко того. Ира решает пойти завтра снова к Зине и расспросить ее потолковее.

Дома Галина готовила обед. Ира поздоровалась с ней и пошла к себе. Ира хотела чаю, но зайти на кухню не могла, так как там было жарко, а жары Ира боялась точно так же, как и холода. Ира сидела и думала, удобно ли пойти попросить у Галины чаю. Но Галина вдруг пришла сама. Лицо у нее было красное, узкие глаза превратились в две щели, из которых стрелял гнев.

– Если ты будешь ревновать Илью Львовича ко мне, – совсем не Галининым голосом завизжала Галина, – то я больше никогда сюда не приду!

Ира не ожидала крика. Когда папа дома, Ира всегда в напряжении, как тугой резиновый мячик. Поэтому папин крик чаще всего отскакивает от нее. Но тут папы не было, и Ира сидела бездумная и спокойная, желая лишь чаю. Галинин крик не отскочил от нее, он вошел внутрь. Вошел и начал пульсировать всюду, где у Иры был пульс. «Вот оно, началось без мамы», – подумала Ира.

Ире захотелось пойти и сказать Галине, чтобы она действительно никогда больше не приходила. В это время зазвонил телефон.

– Здравствуйте, – услышала Ира, – вы меня узнаете?

Нет, Ира не узнавала.

Пауза.

– Мне дали ваш телефон в журнале.

Пауза.

– Я им сказал, что я продавец и вы обо мне пишете.

Пауза.

– Ой! Это брат киоскерши Зины?! Здравствуйте, Валя.

Пауза.

– Сегодня я вышел в передовики, и мне на витрину поставили красный флажок.

По телефону Валя кроме пауз между словами делает еще паузы между фразами. Да такие большие, что кажется, будто он больше никогда не заговорит. Но проходит секунда, вторая, и Валя снова начинает бросать слова, как камешки в пропасть. Бросать с одинаковой силой и одинаковыми промежутками.

– Вы недовольны?

– Чем?

– Тем, что я так им сказал.

– Что ж с вами делать?

Молчание.

– Я звоню вам по делу.

Пауза.

– У моей сестры нашлись пропавшие тридцать рублей.

– Правда?! – обрадовалась Ира.

Валя молчал.

– Алло! Алло! – кричала Ира в трубку, но Валя» молчал. Наконец он ответил:

– Если хотите узнать, как они воскресли, приходите сейчас к нам.

– Хорошо, – ответила Ира.

От радости Ира сразу же все простила Галине, и ссора с ней показалась чепухой, простым, легко исправимым недоразумением, не стоящим никаких переживаний.

Ира заглянула в кухню и позвала Галину. Галина пришла не сразу.

– Галиночка, дорогая, – заговорила Ира ласково, – существует столько вещей, нам с тобой не подвластных, от которых мы вынуждены страдать, так неужели же наши с тобой отношения, зависящие только от нас двоих, тоже должны превратиться в травму для нас? Какая ревность, как могу я ревновать Илью Львовича к тебе? Я даже не понимаю, как тебе такое могло прийти в голову.

Галина заплакала:

– Ты извини, у меня с нервишками просто что-то делается.

Ира подошла и поцеловала Галину.

– Сейчас звонил брат Зины. Ну, продавщицы, о которой я собираюсь писать. Деньги нашлись.

– Видишь, как хорошо, – сказала Галина, вытирая слезы и быстро-быстро поглаживая Иру по руке.

Собирая шапки и наколенники, чтобы выйти на улицу, Ира радовалась тому, что может говорить. Ибо пока ты можешь говорить, все в твоих руках. Ты со всеми можешь договориться. Вот так, как сейчас с Галиной.

Когда Валя ввел Иру в комнату, и она увидела погашенный свет и зажженную свечу, она поняла, что никаких денег никто не нашел, и Валя ее просто надул.

Но вместо того чтобы сразу уйти, Ире пришлось снять пальто, так как, когда Ира с улицы входила в помещение, ее от перемены температуры бросало в жар и она должна была остыть.

– А где же Зина? – сыграла удивление Ира.

– Она ушла, я сказал ей, что у меня сегодня любовное свидание.

– Понятно, – Ира села на стул. – Расскажите, как вы переехали в Москву? – попросила Ира.

– На поезде.

– Я серьезно.

– Мне было тогда пять лет. В Москве у нас жила тетя, которая решила нас взять к себе, так как наша мама умерла. Нас с Зиной посадили в поезд, но по дороге почему-то высадили и повели к начальнику станции. Зине было девять лет. Я плакал, а Зина меня успокаивала и объясняла начальнику, кто мы, откуда и куда едем. Начальник нас посадил на следующий поезд и дал распоряжение опекать до самой Москвы. Дело в том, что Зина в отличие от меня – толковая. Вы пишете о любви?

– Да.

Ира встала, она уже остыла и могла уйти.

– Когда вы дадите мне почитать ваши произведения?

– Когда-нибудь, – уклончиво ответила Ира.

– Вы были замужем?

– Была.

– Долго?

– Одну минуту, – уже подражая Валиной манере шутить, ответила Ира.

Валя рассмеялся.

Папа спал. Ира хотела позвонить по телефону, но обнаружила, что папа забыл его вынести. Обычно он не забывал этого делать. Когда папа ложился после работы отдыхать, он переводил телефон на тихий звон и удалял его от своей комнаты на столько, на сколько позволял это сделать десятиметровый шнур.

На столе лежала записка от мамы, она писала, чтобы доченька ее – Ирочка – не волновалась за нее и не ездила к ней, а собирала материал, что она понимает ее, так как сама человек очень обязательный и не в силах никого подвести.

Илья Львович вышел, зевая и потягиваясь.

– Ты видела записку? Я был у мамы, ей лучше, но она ведь ужасно нетерпеливая. Ей поставили пиявки. Она их боится. Медсестра куда-то ушла. Пиявка уползла. Мама стала кричать. Ее соседка, очень милая женщина, нашла эту пиявку у мамы в кровати. И так глупо вышло, мама мне все это рассказывает, а я ведь вчера выпил, так, может быть, поэтому у меня были какие-то не такие глаза, а мама обвинила меня в безразличии к ее состоянию… в общем, очень глупо получилось и я ничего ей не смог объяснить… На тебя она не обижена, очень обрадовалась твоим успехам, сказала, чтобы ты не приезжала.

Ира ушла к себе. Значит, мама не обижена. Ире стало спокойнее. Мама-то понимает, что такое – Иру включили в план, когда очерк не написан даже вчерне.

Для того чтобы написать очерк вчерне, не обязательно собрать весь материал, достаточно, чтобы что-то сверкнуло, нужное, интересное, и очерк тогда выстроится сам по себе. И уж потом обрастет подробностями, «мясом», как любит говорить Инна Семеновна. Но вот этого «что-то» пока и нет. Ничего не блеснуло, ничего не зажгло, нет того, вокруг чего могло бы все обрасти. Если бы Ира писала рассказ, она бы описала Валю. С нарочито глупым лицом, с рыжей бородой. «А ведь он умный, – подумала Ира. – Умный и тонкий и только придуривается дурачком». «У тебя все «тонкие», – вспомнила, как передразнивала ее Таня. «Да, от этих «тонких» подальше…»

И вдруг Ире захотелось писать совсем другое. Не рассказ про Валю и не очерк про Зину, а совсем-совсем другое. Пока это было еще нечто неопределенное. Но Ира знала, эта неопределенность – кажущаяся. Стоит ей только взять ручку и бумагу – и рассказ выльется мгновенно, сам.

Ира хорошо знала это состояние. Впервые оно напало на нее, когда она писала курсовую работу, тогда Ира еще не понимала, что это такое, во что это может вылиться, а только чувствовала, что что-то надвигается, и охватывает ее, и не дает сдвинуться с места, повернуть в другую сторону, а ведет неумолимо к одному, заставляя подчиниться. И хотя оставалось мало времени, а то новое, нахлынувшее на нее желание было совсем неизвестно ей и казалось ни к чему, но она не смогла ему противиться, она отставила курсовую и стала писать. Вот тогда-то она и написала свой первый рассказ про туфельки.

Это состояние потом долго не приходило. Ира закончила университет, уже писала и печаталась, но оно все не приходило. А потом вдруг пришло: Ира села и написала рассказ – за десять минут.

Таких коротких рассказов теперь у Иры было много: о любви, о людях, на биологические темы. Ира ждала и боялась этих «состояний», боялась потому, что хотя короткие рассказы Ира писала быстро, но так выдыхалась, что потом долго вообще не могла писать.

Тем более она испугалась этого «состояния» теперь. «Нужно писать очерк, – уговаривала себя Ира. – Когда-то я имела право прерываться, «ловить вдохновение». Теперь все это слишком большая роскошь для меня. Надо писать очерк».

Неожиданно раздался звонок в дверь. «Вот оно, спасение», – обрадовалась Ира, слабо надеявшаяся на свою волю.

На пороге стоял пьяный Сергей.

– К тебе можно? – спросил Сергей. – Только я не один.

Ира и так видела, что он не один. Рядом с Сергеем стояла девушка. Девушка была удивительно маленькой.

– Заходите, – сказала Ира и повела их прямо в свою комнату.

Ира боялась, что папа, увидев нетрезвого Сергея, сделает ему замечание. Если бы Сергей был один, Ире было бы все равно, но при девушке Ире не хотелось конфликта.

– Знакомьтесь. Это моя жена, а это сестра, – говорит Сергей,

Ира протягивает руку девушке, так и не поняв, кто из них сестра, а кто жена. Ведь и то, и другое к ней не подходит в одинаковой степени.

– Кто твоя сестра? – спрашивает Ира.

– Сестра ты, а это жена. Неужели не видишь? – Сергей рывком задирает кверху кофту девушки. – Видишь, какая грудь? Она беременна!

– Что ты! – испуганно пищит девушка, поправляя кофту.

– Ничего, ничего, – успокаивает ее Сергей. – Здесь все свои.

Затем он одной рукой обнимает Иру за шею и больно прижимает к себе.

– Пусти! – кричит Ира.

– Ладно! – Сергей отпускает Иру. – Договаривайтесь без меня. Где мать? В больнице? Давно?

– Пять дней.

– А Илья Львович на кухне?

– Не надо, не ходи туда, – просит Ира.

Сергей отталкивает Иру и выходит из комнаты. Ира трогает шею, вертит головой.

– Больно? – участливо спрашивает девушка.

– Как вас зовут?

– Сима. Сережа мне все-все про вас рассказывал. Вас профессора лечат?

Уж очень трогательно она это говорит. Симе лет восемнадцать. Она маленькая, пухленькая, с голубыми глазами и крашеными белыми волосами. На голове шерстяной платок.

– Снимите платок, здесь жарко.

Но Сима не снимает платка.

– Сережка меня растрепал, – объясняет Сима. – Сначала сказал: «Одевайся, в гости пойдем», – а когда я оделась, все с меня стянул и велел надеть это тряпье. Он вообще не дает мне ничего никуда надеть. Так и хожу оборванная, даже стыдно. А ведь у меня целый гардероб разных платьев.

– Вы работаете?

– Я учусь на медсестру.

– Тоже на медсестру?! – удивляется Ира.

– А кто еще?

Ира ничего не отвечает. Она понимает, что Сергей Симе про Марину ничего не рассказывал.

– А мать у меня учительница, – продолжает Сима. – Она мне с каждой получки по платью покупает.

Сима говорит это кротко и заискивающе глядит прямо в глаза. Ире она напоминает юродивую.

– Вы уже зарегистрировались? – спрашивает Ира.

– Мы только подали.

– А давно познакомились?

– Месяца два. Сначала я думала – это просто так. А потом смотрю, он каждый день меня из медучилища стал встречать. Комнатка у него маленькая. Вы были у него? Каждый день из медучилища мы к нему шли, и у него всегда обед был для меня готов. Ну тогда я и поняла, что он меня любит. Только вот… Сима замолчала.

– Я хочу с вами посоветоваться. Мне не с кем больше, – продолжала Сима. – Вы ведь ему сестра?

– Вроде.

– Я вот сколько его знаю, первый раз вижу, чтобы он с кем-нибудь так разговаривал, как с вами.

– Да, он привык ко мне.

– Он хитрый, – доверительно тихо прошептала Сима. – У моей матери он никогда не ругается, а меня, когда пьяный, как угодно обзывает. Вот я и не знаю, выходить мне за него?

– А вы его любите?

– …Когда он трезвый, он очень хороший.

Ира взяла дрожащую маленькую Симину руку в свою:

– Вы пришли именно туда, куда надо было прийти. И я отвечу вам: Сергея нужно очень-очень сильно любить, чтобы его выдержать. Я, например, его выдержать не в состоянии, а если вы выдержите…

– Тебя Боря к телефону! – крикнул Илья Львович Ире из кухни. – Когда кончишь разговаривать, принеси телефон обратно, я должен позвонить.

– Хорошо. – Ира взяла телефон и унесла к себе.

Голос у Бори взволнованный.

– Я нахожусь в клубе имени Горького. Меня не пускают на сцену.

– А зачем вам на сцену?

– Прочитать свои стихи. Но конферансье оказался моим соучеником по школе, он вычеркнул мою фамилию.

Ира несколько удивлена: в такой момент Боря звонит ей.

– Успокойтесь, – говорит Ира, – выступите в другой раз.

– Нет. Я сейчас выйду на сцену и скажу, что меня не выпускают.

Ира не верит. Боря такой тихий, такой интеллигентный, вежливый, предупредительный, не может он этого сделать.

– Будет же скандал, – объясняет Ира.

И вдруг Ире приходит в голову, что Борины стихи могут быть такими же беспомощными, как его пение.

– Боря, – кричит она в телефонную трубку, – не смейте этого делать! Я вас очень прошу! Слышите?

Вошедший Сергей нажимает на рычаг.

– Наговорились, – объясняет он свое действие онемевшей от негодования Ире и обнимает ее за шею.

– Не трогай Иру, – кричит Сима, – ей больно!

– Я ее люблю! – говорит Сергей.

Сима замолкает. Сергей тут же отпускает Иру, берет Симин ботинок и начинает натягивать ей на ногу.

– Тебя, тебя люблю, – повторяет он, глядя на растерянную Симу.

На пороге, обернувшись к Ире, Сергей говорит наконец то, за чем пришел:

– Не упади в обморок, когда мы уйдем.

Не успела захлопнуться за Сергеем дверь, Илья Львович зашел к Ире в комнату.

– Ой, – испугалась Ира. – Я совсем забыла отнести тебе телефон.

Ира взяла с дивана телефон, чтобы передать его Илье Львовичу, но в это время телефон зазвонил. Свободной рукой Ира взялась за трубку, но Илья Львович так нервно и властно протянул свою руку к трубке, что Ира не осмелилась ее снять.

– Аллеу!

Это «аллеу» несколько озадачило Иру, такое оно было бодрое, зазывное и совсем не похожее на обычное, нормальное «алло» Ильи Львовича.

– Тебя. Боря. – Отдавая Ире трубку, Илья Львович придержал ее: – Надеюсь, ты не будешь долго разговаривать, я должен позвонить.

Разговор был короткий.

– Все, – сказал Боря.

– Что все? – переспросила Ира.

– Я сделал то, что хотел.

– Вы вышли на сцену?!

– Да.

– Ну и что?

– Ничего особенного. Прочитал стихи, мне аплодировали… Вы сейчас заняты? Я бы мог приехать.

– Приезжайте. – Ира повесила трубку и отнесла телефон Илье Львовичу.

Когда Боря вошел, Ира не узнала его. На нем была новая шапка. Новая в том смысле, что раньше он приходил к Ире в другой шапке. На вид же эта шапка была как раз очень старая, облезлая и, вероятно, детская, потому что ниже макушки не спускалась. Борины глаза потрясенно смотрели на Иру, и весь он был какой-то растерянный.

– Сейчас есть будем, – сказала Ира, в надежде, что Боря, услышав про еду, оживится.

Но Боря не оживился, он продолжал смотреть на Иру все так же трагически.

Глаза у Бори были не как у всех. Они очень редко меняли свое выражение, в то время как выражение его лица менялось беспрерывно. Продолговатые Борины глаза были как две застывшие прекрасные картины. Сейчас эти картины были трагическими, на них была нарисована непоправимая беда.

– Я не хочу есть. – Боря сказал это не задумываясь, выражая просто свое состояние. Но, сказав, вдруг сам понял, каково же оно – это его состояние. – Мне бы только посидеть у вас немножко, – попросил Боря, как мог бы попросить путник, замерзший и заблудившийся, погреться у костра.

Ире казалось, что кресло, в котором Боря обычно сидел, было уже только Борино кресло и что, когда Боря приходил к ней, он не просто садился в кресло, а, перед тем как сесть, чуть задерживал свое внимание на нем и будто говорил: «Вот мы и опять весь вечер проведем с тобой».

Ире было страшно услышать Борины стихи. Она боялась до конца понять степень Бориного позора.

– Почему вы мне не сказали, что пишете стихи? – с укором спросила Ира.

– А я теперь не пишу. Это я в школе писал.

Значит, Боря читал свое детское стихотворение. Ире стало совсем жутко.

– Прочитайте его, – наконец решилась попросить Ира.

Боря начал читать охотно, без всяких предисловий, к которым уже приучил Иру.

Стихи оказались сложными.

– Прочитайте еще раз.

Боря прочитал.

– Превосходно! – сказала Ира. – Надо бы их куда-нибудь отдать…

– Они напечатаны.

И Боря рассказал, что, когда он учился в школе, его стихи часто печатались в «Московском комсомольце», что он собирался идти в Литературный институт, но в десятом классе вдруг с ним что-то случилось и он перестал писать стихи.

– У певцов иногда так голос пропадает, – закончил он.

– Почитайте еще что-нибудь, – попросила Ира.

Боря читал грустно и тоскливо. Ире казалось, что Боря читает совсем не свои стихи, а стихи близкого друга, который умер.

Вдруг Боря вскочил.

– Этот дурак не выпускал меня на сцену, потому что это, видите ли, мои детские стихи. А я, может быть, никогда в жизни ничего лучшего не напишу, я, может быть, в детстве уже был взрослым, а вот вырос – и стал ребенком: голодным, оборванным, не способным даже решить своей собственной судьбы, потому что у меня есть мама, которая меня кормит и поэтому за меня все решает!

Иру тоже кормили, и Ира тоже была зависима. Но Ира была зависима безнадежно, а Боря… Боря это совсем другое дело, он здоровый, умный, талантливый. У него все будет прекрасно.

– Ваш фантастический рассказ ничуть не хуже ваших стихов. Вы должны писать. Писать, несмотря ни на что.

Некоординированные, неуклюжие Борины движения вдруг стали координированными, а лицо красивым.

«Похвала – вот Борино лекарство», – поняла Ира.

Боря сел.

– Скорее бы прошли три дня, – сказал он.

– Вот это да!

– Что такое? – удивился Боря.

– Когда со мной что-нибудь случается позорное, я тоже мечтаю, чтобы скорее прошли три дня. Именно три.

– Самое глупое, что я должен был быть сегодня совсем в другом месте, но мне из клуба трезвонили целый день, пока я наконец не согласился выступить.

Ира смотрела на Борю и не могла понять, как это у нее вдруг появился такой Боря. Казалось, что сама судьба послала его теперь, чтобы ей было не так страшно без мамы.

За время своей болезни Ира никогда ни с кем так много не говорила. Ни у кого не хватало терпения ждать, пока она отдохнет. Боря же, когда она отдыхала, не обращал на это никакого внимания, словно всем людям, для того чтобы произнести несколько фраз, требуются часы, а не секунды.

И Ира отдыхала и снова рассказывала. Рассказывала о повести, которую она давно задумала написать. Повесть о ней. О том, как в девятом классе в Ире проснулась жажда открытия и как эта жажда заставила ее поступить в университет. Повесть, которая заставит вспомнить всех, какая была Ира, и никому больше не даст, не позволит это забыть!

Стоя в коридоре и надевая пальто, Боря сказал:

– Вчера с меня шапку сняли.

– Как же это? – ужаснулась Ира.

– У самого дома. Я знаю этих ребят.

– Знаете?!

– С ними надо курить, гулять, тогда они не тронут.

Боря вытащил из кармана ручку от дверей.

– Что это? – не поняла Ира.

– Мое оружие.

Ира посмотрела на дверную ручку, и Боря ей показался жалким. Впервые Ира столкнулась с мужчиной, который в кармане в качестве оружия носил ручку от дверей.

«Интеллигентный, хилый мальчик», – уговаривала себя Ира.

Она пошла в комнату и, достав рубль из денег, которые у нее были скоплены на такси, отдала его Боре.

– Я вас очень прошу, поезжайте сегодня на такси. А то я буду волноваться.

Боря взял деньги, не сказав при этом ни слова. Только выражение лица у него было благодарным. «Совсем как я когда-то», – опять подумала Ира. Говорить «спасибо» Ира научилась только во время болезни. Раньше, когда она была очень благодарна, она всегда молчала, потому что ей казалось «спасибо» слишком маленьким словом в сравнении с ее благодарностью. Иру часто поэтому обвиняли в невоспитанности, но она была верна себе. И вот теперь Ира так хорошо понимала Борю.

Илья Львович вышел из своей комнаты с телефоном в руках. Он шел на кухню пить чай. Проводив Борю, Ира тоже зашла на кухню и тоже села пить чай. Зазвонил телефон. Ира подняла руку, но Илья Львович опередил ее. И тут Ире пришло в голову, что, вероятно, папа неспроста весь вечер держит возле себя телефон и хватает трубки: может быть, маме так плохо, что папа ждет звонка из больницы? Наверное, у мамы кто-нибудь дежурит? Но ведь у папы такое хорошее настроение… Неужели он так притворяется, чтобы Ира ни о чем не догадалась?

– Аллеу!

А это раскатистое, зазывное «аллеу» и сухое – «тебя»?

Звонила Ирина школьная подруга Таня.

– Таня! Ты уже приехала? Что? Из Воронежа? По автомату?.. Что? Не слышу…

Гудки «занято».

Ира вешает трубку:

– Прервали.

Ира и Илья Львович молча пьют чай. Опять зазвонил телефон.

– Аллеу!

Илья Львович снова передает Ире трубку. Но Таня и на этот раз не успевает досказать Ире свою просьбу, ее опять прерывают.

Если бы Таня догадалась бросать пятнадцатикопеечные в автомат в то время, когда она еще говорит, ее бы не прерывали. Но Таня не догадывается, и ее каждый раз прерывают, и она снова звонит. И снова Илья Львович снимает трубку, а Таня опять не успевает сказать телефона какой-то Лидии Михайловны, по которому завтра должна позвонить Ира.

На пятый раз Илья Львович отодвинул от себя телефон.

Трубку сняла Ира и вместо голоса Тани услышала голос Галины.

Илья Львович выхватил у Иры трубку, и Ира поняла, что Галина дежурит у мамы.

– Я прервал ваш разговор, потому что, если инфанта начнет говорить, она может болтать до бесконечности. – Илья Львович не мог скрыть дрожи в голосе даже за шуткой. – Мне же нужно сообщить вам действительно серьезные вещи. Во-первых, я договорился с мастером, он придет к вам завтра вечером.

Илья Львович прикрывает рукой трубку и тихо говорит Ире:

– Принеси мне папиросы из комнаты.

Ира так и знала, что папа под любым предлогом вышлет ее сейчас из кухни.

– Вы не были сегодня у Инны? – услышала Ира шепот Ильи Львовича. – Слава богу, а то я боялся, что не успею вас предупредить. Я не скрыл от Инны что вчера был у вас, потому что меня видел Боря. Мы с вами совсем забыли о нем!

Ира стоит на пороге комнаты Ильи Львовича и обводит ее бессмысленным взглядом. Она забыла, зачем пришла. Потом вспомнила и стала искать папиросы. Папирос нигде не было.

Ира вернулась в кухню. Илья Львович опять разговаривал о мастере. Увидев, что Ира не принесла папирос, он взял телефон и ушел к себе.

– Надо прямо сказать: то, что вы привели в наш дом Борю, не самый ваш умный поступок, – снова услышала Ира шепот Ильи Львовича.

Было уже поздно. Ира сидела на диване. Надо было, конечно, встать, раздеться и лечь. Но Ира не шевелилась. Она не знала, что ей делать с тем, что она услышала…

Если бы она не пошла пить чай, она бы ничего не услышала. И если бы Илья Львович не таскал весь вечер с собой телефон, она бы тоже ничего не услышала. Или если бы у них были толстые-претолстые стены, или у нее бы не было такого тонкого слуха, или если бы ей не надоело затыкать уши, когда она не хотела чего-нибудь услышать. Но в том-то и дело, что она не только не заткнула уши, а слушала очень внимательно, чтобы услышать, что же будет говорить Илья Львович, когда она выйдет из кухни, потому что она была уверена, что маме плохо. А выяснилось, что они вовсе и не думают о том, плохо ее маме или не плохо. А думают только о том, как скрыть от нее свои какие-то отношения. И теперь обо всем этом знает Ира, а ее мама не знает. Инна Семеновна очень умная, и, если бы она знала про Галину то, что знает сейчас Ира, она бы наверняка что-нибудь придумала, но Инна Семеновна ничего не будет знать и будет продолжать относиться к Галине так, как относилась, и из этого может получиться, может быть, что-нибудь непоправимое. Имеет ли право скрыть Ира от Инны Семеновны, что такое Галина? Имеет ли право на это глупая Ира, которая своих-то маленьких проблем никак не может решить без помощи своей мамы. Но ведь могла же Ира ничего не услышать? Могла. Но теперь, когда Ира уже услышала, теперь – захочет она или нет ― она все время будет что-нибудь слышать, и замечать, и анализировать, и приплюсовывать. Что же делать?.. С кем посоветоваться?.. Ира привыкла советоваться только со своей мамой, но в данном случае… И тут Ира вспомнила о своей мечте. Дело в том, что у Иры была тайная мечта пойти в Первый медицинский институт на лекцию Петра Дмитриевича. Ей хотелось, чтобы Петр Дмитриевич увидел ее, сидящую среди студентов, совсем такую же, как все остальные: без шапки, с накрашенными глазами, в новом клетчатом костюме. Петра Дмитриевича Ира не видела вечность. В последний раз, когда Петр Дмитриевич был у них, он сказал Инне Семеновне, что в его частых посещениях Ира уже не нуждается. Месяца два тому назад Инна Семеновна все же позвонила ему в больницу, но ей ответили, что он там больше не работает. И тогда Ира уже точно для себя решила побывать в медицинском институте.

Кроме отсутствия шапки на голове, накрашенных глаз и нового костюма у Иры была еще бумажка из журнала, поручающая ей написать очерк о студентах медицинского института.

Когда Ира месяц тому назад предложила своему редактору Ивану Петровичу кроме очерка о продавце написать еще и очерк о студентах мединститута, она думала только об одном: как она поразит поручением от редакции Петра Дмитриевича и как заставит его давать ей интервью.

Но поездку в медицинский институт Ира все откладывала и откладывала.

И вот сейчас, сидя на диване и размышляя, что ей делать с услышанным, Ира вдруг решила поехать к Петру Дмитриевичу. Ему единственному она могла все рассказать, и он был единственный, кто мог ей посоветовать, что делать.

Была и еще одна проблема, которую Ира хотела обсудить с Петром Дмитриевичем. Это была проблема двух путей окисления. Ира надеялась, что коль скоро Петр Дмитриевич вник бы в проблему двух путей окисления, он, возможно, понял бы, что природа Ириного заболевания далека от психической и лечить ее надо совсем по-другому.