Текст книги "Если остаться жить"

Автор книги: Наталья Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

И даже когда строчек было уже много, Ира все равно не в состоянии была воспринять их как целое, потому что и читать она могла тоже только по две-три строчки в день.

Руки и глаза у Иры как электропробки: они не дают перегореть всей цепи. Заболели глаза или рука – значит, надо прекращать писать.

Ира уже умела терпеливо лежать, терпеливо молчать, терпеливо переносить боль и оскорбления окружающих. Теперь надо было научиться терпеливо писать.

Терпение – это великое мужество. Но раньше Ира терпела от силы, теперь она терпит от слабости. Она так долго от всех терпела, что уже привыкла терпеть. И теперь она терпит не для того, чтобы выздороветь и доказать всем, что она не стерва, которая просто не хочет работать. Нет, теперь Ира уже не надеется выздороветь. Так для чего же теперь терпеть? А потому, что привыкла, и потому, что очень Ире страшно бывает, когда она вспоминает шапки и рефлектор и как она лежала без движения, с крутящейся внутри головы мыслью. Нет, нет, только не назад, только не в прошлое.

…В день когда у Сергея должно было быть собеседование, Инна Семеновна с утра начала мыть пол, потом стирать, потом пришивать бретельки к рубашкам и вдевать резинки в трусы. «Физическая работа меня успокаивает, – уверяла всех Инна Семеновна, – писать в таком состоянии я все равно не могу». А так как обычно Инне Семеновне на хозяйство времени никогда не хватало, то рваных рубашек было предостаточно. Все же примерно к пятому часу ожидания Инна Семеновна уже была не в состоянии и шить. Тогда она села на пол.

Сергей по-прежнему жил у товарища. Инне Семеновне он звонил каждый день, а сегодня обещал после собеседования зайти.

– Должен же он прийти хотя бы за письмом Марины, – уговаривала себя Инна Семеновна, раскачиваясь, как от зубной боли, взад и вперед.

От Марины Сергею пришло из Тамбова письмо. До получения этого письма у Иры не было сомнений, что Сергей провалится на собеседовании, но теперь, когда оказалось, что Марины в Москве нет, появилась надежда, что, может быть, он и выдержит его.

«Так неужели же он действительно выехал потому, что я ему надоела?» – думала Ира.

Инна Семеновна вдруг встала и направилась в ванную комнату. Инна Семеновна знала, что если она чего-нибудь долго и мучительно ждет, то стоит ей лечь в ванну, как ее ожиданиям тут же приходит конец. И действительно, как только Инна Семеновна погрузилась в воду, раздался звонок в дверь.

– Ну что? – крикнула Инна Семеновна из ванны.

– Плохо, – ответил Сергей.

Инна Семеновна вытерлась слишком поспешно, поэтому ее халат местами прилип к телу.

– Что же делать? Что же делать? – повторяла она, выйдя из ванны.

– Самое главное, Инна Семеновна, – спокойствие.

В это время Сергей услышал, как в дверях поворачивается ключ, и приложил палец к губам, давая понять, что он просит ничего не рассказывать Илье Львовичу.

– Можно, кажется, поздравить? – сказал Илья Львович, входя в комнату и глядя на веселого Сергея.

Сергей молча улыбался.

– Что с тобой, маленький? – Илья Львович ласково похлопал Инну Семеновну по щеке.

– Я просто задумалась. – Инна Семеновна посмотрела на Иру. И та и другая понимали: Илью Львовича Сергей разыгрывать не станет.

Инна Семеновна встала и принялась разогревать обед.

– Знаете, Сергей, – начал Илья Львович, вымыв руки и усаживаясь за стол. – Я не люблю прогнозов, но я знаю немало случаев, когда люди, удачно сдав первый экзамен, потом выдерживали и все остальные. Не будем скрывать, – Илья Львович заговорщически улыбнулся, – собеседование, конечно, еще не экзамен, но это тоже кое-что. Самое главное теперь не снижать темпов. Но вот вам мой совет: отдохните дня три. Пойдите с девушкой в кино, в общем, забудьтесь.

Когда Ира с Сергеем остались вдвоем, Сергей сказал:

– Ну, ты была на высоте, но твоя мама!.. Ей надо, чтобы у меня обязательно было образование, иначе я буду тебя не достоин.

– Опять! – простонала Ира. – За что я должна все это выслушивать?

– Ладно, не плачь, я пошутил.

– Шутки у тебя ужасные.

– А я ведь вор. Чего испугалась? Боишься, посадят? А Инна Семеновна на что?

– Если ты действительно украдешь, мама ничего не сможет сделать.

– Даже если я на тебе женюсь?

– Я только удивляюсь, почему, когда меня другие оскорбляют, у меня начинает вот здесь сжиматься.

– Это душа у тебя там сжимается.

– Нервный узел, а не душа. И этот нервный узел почему-то на твои оскорбления не реагирует.

– Сказать почему? Дай на ушко скажу. – Сергей нагнулся к Ириному уху. – Униженный унизить не может, – прошептал он доверительно. – Поняла? А теперь давай письмо Марины.

Сергей взял письмо, повертел его и, не распечатав, разорвал на четыре части.

– Это письмо я сам посылал Томке в Тамбов, – объяснил Сергей оторопевшей Ире, – чтобы она переслала его сюда. Как ты понимаешь, Инна Семеновна не должна была догадаться, что Марина в Москве. Куда это выбросить, только чтобы мать не видела? А, ладно, – Сергей скомкал разорванное письмо и сунул в карман. – А ты, говорят, рассказ пишешь? Чего молчишь? Врут, что ли?

Выйдя на улицу, Сергей столкнулся с Ириным врачом. Петр Дмитриевич шел к Ире.

– Я, наверное, не должен был уезжать от них? – спросил Сергей.

– Ну почему же? – удивился Петр Дмитриевич и остановил на Сергее свой проницательный взгляд.

«А что он еще мог мне ответить? – размышлял Сергей, шагая по улице. – Не может же он признать, что это я, а не он снял с Иры шапки, что это я, а не он поднял ее с кровати, что это я, а не он вывел ее первый раз на улицу…»

…Петр Дмитриевич внимательно слушает Иру.

Ира рассказывает все по порядку: сначала о лекарстве, которое она все-таки решилась принять, потом как она стала писать… Глаза у Петра Дмитриевича серые. Эти глаза умеют все: слушать и говорить, успокаивать, ободрять, а еще… внушать.

Про Сергея Ира не хочет рассказывать, но так уж у нее получается: когда она устает, то не в силах остановиться – тормозов ведь у нее нет.

«Я не могу больше говорить», – через каждые две фразы уверяет Ира, а сама все продолжает и продолжает. Но вот Ира растеряла все слова и не может ни одного вспомнить.

– Что теперь будет с моей головой? – жалобно спрашивает Ира и поднимает глаза на Петра Дмитриевича.

Она расширенными глазами смотрит в расширенные глаза Петра Дмитриевича и старается подчиниться им, старается вобрать в себя все, что они хотят ей передать.

– Вы должны продолжать бороться. У вас спазмы – не обращайте внимания, вам холодно – не обращайте внимания.

«Бороться, бороться» – звучит в Ириной голове голос Петра Дмитриевича.

– Удастся вам завоевать пусть самую малость, держите ее, не выпускайте, чего бы вам это ни стоило.

«Чего бы вам это ни стоило…» – повторяет про себя Ира.

– А насчет Сергея, так я вам просто завидую. Вы с мамой делаете замечательное дело: перевоспитываете человека.

– Это мама перевоспитывает, а я только терплю, вот если бы я была здорова…

– А разве вы больны? – удивляется Петр Дмитриевич. Ира сразу замирает. Она чувствует, сейчас начинается самое главное. Если кто и знает, как она больна, так это Петр Дмитриевич, и если он считает нужным внушить ей, что она здорова, то она поможет ему.

«Вы здоровы, вы здоровы, вы здоровы…» – говорят до предела сосредоточенные и пронизывающие ее глаза Петра Дмитриевича.

«Вы здоровы, вы здоровы, вы здоровы», – повторяет каждая клеточка Ириного тела.

– Вам просто надо было родиться через пятьдесят лет, когда все будут такие, как вы.

– Больные? – Ира легко произносит это слово, потому что понимает: психотерапия психотерапией, а реальность есть реальность.

– Нет, здоровые, но только тогда у всех будет такая же тонкая нервная организация, как у вас, и люди будут взаимно беречь друг друга.

Ира не знает, верить Петру Дмитриевичу или это тоже психотерапия.

– Так вы считаете, не нужно рассказывать маме про Сергея? – спрашивает Ира.

– А зачем ее волновать? Вы и сами справитесь. Ведь выехал он отсюда не потому, что вы ему надоели.

– А из-за чего же?

– Вот чего не знаю, того не знаю. – Петр Дмитриевич встал: – Значит, мы договорились: бороться!

«Бороться, бороться, бороться…»

…В тот день, когда должны были передавать Ирин рассказ по радио, Илья Львович сказал, что приедет раньше, чтобы слушать рассказ дома, вместе с Ирой.

Ира заволновалась. Она понимала, что при Илье Львовиче включать и выключать радио будет нельзя, а прослушать всю передачу «Мир вокруг нас» у нее не хватит сил. Но наконец сообразив, что она может уйти во время передачи в соседнюю комнату, откуда, когда начнут передавать рассказ, ее позовет Инна Семеновна, Ира успокоилась.

Однако в половине четвертого Инна Семеновна оказалась на противоположном конце города. Передача же начиналась в четыре. Теперь Ира мечтала только о том, чтобы мама ей позвонила, и тогда она уговорит ее не мчаться через весь город, а послушать передачу там, где она будет находиться. Ира всегда нервничала, когда мама уходила из дома, потому что Инна Семеновна имела привычку задумываться на переходах.

Ира хотела взять к себе телефон, но не решилась зайти в соседнюю комнату, там сидел Сергей. Ира не знала, пришел ли он слушать передачу или для того, чтобы демонстративно уйти перед ее началом.

Илья Львович появился в половине четвертого; заглянув к Ире, весело спросил: «Умираешь?»

Илья Львович теперь изредка заглядывал в дверь к Ире. Но и только. Даже когда он вел длинные разговоры, он все равно оставался стоять в дверях.

– Когда начнется, позовешь! – крикнул Илья Львович из кухни, где он разогревал себе обед.

Было уже две минуты пятого, когда вбежала запыхавшись Инна Семеновна.

– Еще не передавали? – испуганно спросила она.

Илья Львович и Сергей уже сидели в Ириной комнате и слушали. Теперь, когда пришла мама, Ира могла уйти, шепнув ей на ушко, чтобы она позвала ее.

Ира вышла в кухню. Она вернулась к себе, когда до конца передачи оставалось семь минут. По радио передали о летнем отдыхе ребят. «Значит, ее оставили на конец», – решила Ира. Ира понимала, что это почетно. По интонации диктора Ира чувствовала, что рассказ об отдыхе ребят сейчас закончится, но диктор все продолжала и продолжала говорить. Не отрываясь Ира смотрела на часы. Оставалось уже меньше трех минут, когда диктор наконец замолчала. Инна Семеновна облегченно вздохнула. Сергей полез за папиросой и стал чиркать спичкой. Илья Львович поморщился, что ему мешают. И вдруг по радио грянула песня, веселая пионерская песня. Оставалось две с половиной минуты. Ира знала, что рассказы в радиожурнале «Мичуринец» разделяются один от другого песнями. В Ирином рассказе было полторы страницы на машинке. Сколько нужно времени, чтобы его прочитать? Минута, две? Песня кончилась, и тут же началась другая. Когда осталось меньше минуты, Ира перестала смотреть на часы.

– Я думаю, отчаиваться не стоит, – сказал Илья Львович, когда передача закончилась. – Надо прежде всего узнать, в чем дело. Вполне возможно, что рассказ передадут в следующей передаче. – Илья Львович в особо трудные минуты любил успокоить.

А через некоторое время позвонила Вера Петровна и сказала, что Ирин рассказ передавали сегодня, только не по первой программе, а на Дальний Восток и что деньги ей вышлют по почте.

Обрадованная Инна Семеновна решила собрать гостей. Вообще Ира не любила гостей, потому что никогда не знала, в силах ли будет сидеть с ними, но сегодня Ира вызвалась сама обзвонить всех родственников и друзей. Ира звонила и звонила, совсем не опасаясь того, что могут начаться спазмы. Наоборот, она желала этих спазм, чтобы пересилить их и снова говорить и говорить. «Бороться, бороться, бороться», – звучал в ушах голос Петра Дмитриевича. И спазмы, действительно появишись, тут же исчезали, а Ира все звонила, звонила и звонила.

Когда все наконец собрались и сели за стол, Илья Львович попросил слова. Он поздравил Иру и пожелал ей писать как Чехов: в день по рассказу.

Инна Семеновна подняла второй тост.

– Я знаю, Сергей будет сердиться, – начала она, – но мне хочется выпить за его успехи, за то, чтобы все оставшиеся экзамены прошли также благополучно.

Гости сразу зашумели, начали чокаться, и по тому, с каким жаром все поздравляли Сергея, Ира поняла, как мало верят в нее.

Третий тост произнес Сергей.

– Спасибо учителям, – сказал он и чокнулся с Любой. Люба занималась с ним по физике. Затем, обойдя стол, он чокнулся с Ильей Львовичем. Илья Львович преподавал Сергею математику.

С Ирой Сергей не чокнулся. Ира только два дня занималась с ним по химии, после чего у Иры начинала болеть голова от одного воспоминания о ней.

А четвертый тост подняла Люба, она подняла его за Инну Семеновну, без которой вообще ничего бы не было.

И вдруг Ире стало плохо. Пятна поплыли перед глазами. Голову сдавило, зубы сжало. Ира поняла, что придется лечь. Она вышла из-за стола и ушла к себе. Ира легла и закрыла глаза, ее качало, как на волнах. «Пусть вы добились маленькой победы, все равно не отступайте назад, чего бы вам это ни стоило», – вспомнила Ира слова Петра Дмитриевича.

«Все же я сегодня долго сидела, – оправдывала она себя, – дольше, чем всегда». Было уже около одиннадцати, и гости начали расходиться. Прощаться с гостями Ира не вышла.

– Бедненькая девочка убирать не может, у нее головка болит, – начал злобно Илья Львович, спотыкаясь и таская из комнаты в кухню тарелки.

– Перестань, – тихо попросила Инна Семеновна.

– К черту! Надоело! Не хочу больше паразитов на своей шее держать! – Илья Львович с силой ударил в Ирину дверь. – Ты не думай, – заорал Илья Львович бешено, – что если тебя по радио передавали, то я к тебе стану лучше относиться.

Несмотря на свое опьянение, наверное, Илья Львович все-таки увидел, как Ира побледнела. Он закрыл дверь с такой же силой, с какой и открыл, лег на свою кровать и затих.

Инна Семеновна остановилась посреди кухни и растерянно посмотрела на Сергея.

– Я бы увезла ее в деревню, но ведь она не поедет.

Инна Семеновна никогда не жила в деревне, но почему-то, когда Илья Львович начинал кричать на Иру, ей всегда хотелось убежать с ней в деревню.

– Я ее сейчас успокою, – пообещал Инне Семеновне Сергей.

Увидев Сергея, Ира вцепилась в его руку.

– Ты должен сказать мне, кто из нас прав. Потому что если он прав ― сволочь я, если я права – сволочь он.

Сергей попробовал отнять у Иры руку, но понял, что это безнадежно. Он никогда не видел ее в таком состоянии, и ему показалось, что от его ответа действительно зависит что-то очень важное.

– Это жизнь, Ира, – сказал он.

Ира тут же отпустила руку Сергея и легла. Обычно Ира почти никогда не сидела с гостями, она берегла силы для уборки после их ухода. Но Петр Дмитриевич велел бороться – и вот результат.

Из соседней комнаты послышались рыданья Илья Львовича.

– Что я сделал со своей жизнью?.. – стонал он.

– Нет, этого я уже слышать не могу, – сказал Сергей.

А Ира могла, она спокойно слушала всхлипывания отца, она была как мертвая.

– Рассказ твой не передавали сегодня, – Сергей бросил это Ире в лицо.

Ира не поверила: ведь ей сказали, что она получит деньги.

– Деньги! – засмеялся Сергей. – Их может послать любой. Раз я тебе сказал, можешь мне поверить. Я в таких случаях не ошибаюсь.

Но Ира не хотела верить. Ире хотелось писать. У Иры была крохотная надежда хоть чуть-чуть приспособиться к жизни. Сергей разрушал эту надежду. И Ира убедила себя, что это он так. Просто решил отвлечь ее от папиных слов.

Сергей не ушел к товарищу, и ему, как всегда, постелили в кухне. Ира долго думала, может ли она войти к нему, а потом решила, раз он не остался, когда она дала ему слово больше не проверять перед сном газ, то она вправе не сдержать своего обещания. Ира вошла в кухню. Сергей уже успел раздеться и лечь на раскладушку.

– По тебе бы часы проверять, – сказал он.

Уходя, Ира выключила свет. Сергей зажег папироску.

«Ей нужна домработница и отдельная квартира, – думал Сергей, лежа на раскладушке. – Нет, не это… Ей просто надо, чтобы ей верили, что она больна. Черт возьми, кого он лечит, этот Петр Дмитриевич, – дочь или родителей? – негодовал Сергей. – Зачем он им говорит, чтобы они не обращали на Ирину болезнь внимания? Типичный психотерапевт: лечит каждого, с кем разговаривает. Мне он тоже, – вспомнил Сергей, – ответил тогда то, что, по его мнению, должно было меня успокоить. А я вовсе не это хотел услышать от него. Да куда ему понять чужие души!»

Сергей зажег свет. По всему полу валялись его окурки. Сергей толкнул Ирину дверь. Ира не спала.

– Я пришел тебе сказать, что твой врач двуличная скотина…

– Молчи! – взмолилась Ира. – Он меня лечит!

– Он тебя губит!

– Все равно молчи!

– Ладно, только я хочу, чтобы ты знала, никто и никогда не будет к тебе так относиться, как я.

– Надеюсь, будут.

– Я тебе про Марину наврал. Она давно уехала.

– Значит, ты выехал из-за меня?! – с внезапным вызовом спросила Ира.

– Да.

– Чего же ты опять здесь?

– Ты хочешь знать?..

Сергей подошел к Ире. Ира сидела на диване не двигаясь. Сергей нагнулся, обнял и поцеловал ее. Ира вырвалась и, размахнувшись, дала Сергею пощечину.

– Ты что, озверела?!

Ира выбежала на улицу.

Было уже больше двенадцати часов ночи. Ира шла по городу, высоко запрокинув голову.

Глава четвертая. Месть

С того дня, когда Ира, лежа в десяти шапках, с рефлектором и наглухо заклеенными окнами, поклялась всем отомстить, прошло уже много лет. Теперь в шапках Ира выходила только на улицу, рефлектор убрали на антресоль, а окна были заклеены как у всех – бумажными полосками. Но когда Ире говорили что-нибудь обидное, Ира уходила к себе и повторяла всегда одно и то же: «Терпи, терпи, Ира, будь спокойнее и терпи. Теперь уже не так долго терпеть, скоро ты поправишься и всем отомстишь, всем, всем». Это была психотерапия, эта фраза придавала Ире силы, от этой фразы Ира успокаивалась. Ира никогда не думала о том, как она будет мстить. Одно то, что она решилась мстить, звучало для нее так весомо, что она не думала уже ни о чем другом. Людей Ира не любила. Ей не за что было их любить. А если бы и было за что, то любить она бы все равно не могла, потому что ей нечем было любить. Ира уже давно разучилась испытывать нормальные чувства. Когда Иру обижали, у нее начинались спазмы. Но ведь спазмы – не настроение, спазмы – это физическая боль. Иру, вероятно, легко было бы заменить машиной, которая при перенапряжении отдельных ее участков говорила бы: «Больно». Разве можно разжалобить обиженную машину? Конечно, нельзя. Вот так и Иру никогда не удастся разжалобить. Никакие силы не могут задобрить ее сердце. Оно никогда не сможет забыть всех издевательств, которые ему пришлось перетерпеть. В этом Ира уверена. Только в этом. А вот в то, что она выздоровеет и сможет отомстить, Ира мало верит и говорит себе об этом только для того, чтобы успокоиться.

Но никто и не собирается задабривать Иру. Илья Львович поминутно раздражается. Инна Семеновна целыми днями бегает по делам своих подопечных. Вот и сегодня ее нет весь день. Сегодня она занята делами Галины.

Галина появилась у них полгода назад, и, когда она появилась, Ира, увидев ее, почему-то спряталась в свою комнату и не выходила оттуда, пока Галина не ушла. А когда Галина ушла, Ира стала умолять Инну Семеновну не заниматься Галиниными делами. Чтобы успокоить Иру, Инна Семеновна дала Ире слово вообще не пускать Галину в дом. Но каких слов не давала Инна Семеновна Ире, даже и не вникая в суть Ириных просьб, заранее зная, что логики в большинстве из них нет и искать ее там не надо. А надо просто вовремя успокоить Иру, чтобы потом делать все так, как и надо делать.

И конечно же Галина стала приходить, и конечно же Инна Семеновна стала заниматься ее делами.

А Ира не то чтобы забыла свое первое впечатление, какое произвела на нее Галина, и не то чтобы она смирилась с этим впечатлением, а просто оно теперь уже не так сильно ее волновало, как в первый момент. И столько на это впечатление легло новых впечатлений, что то первое стало каким-то далеким и не очень реальным, и уж, во всяком случае, оно не было достойно затраты того количества сил, какое надо было затратить, чтобы претворить в жизнь Ирино нежелание видеть Галину. А вскоре и вовсе Ира привыкла к Галине, и ей уже было странно, как это она могла противиться ее пребыванию в их доме.

Инна Семеновна умела уважать человека, несмотря на массу недостатков в нем, и старалась, зацепившись за любые достоинства, вытянуть его.

И хотя Инна Семеновна как бы и не обратила внимания на первую реакцию своей дочери по отношению к Галине, однако она и сама прекрасно видела недостатки у Галины. Только они ее ничуть не смущали, а, наоборот, заставляли еще больше заботиться о Галине, ибо Инна Семеновна установила, как она считала, точный диагноз: все Галинины недостатки проистекают оттого, что у Галины нет жилья, что она скитается. Будь у Галины свой дом, она бы не была ни такой истеричной, ни такой надменной, ни такой бесцеремонной, ни такой подхалимкой. В общем, Галина была бы вовсе не Галиной, если бы у нее была своя квартира. И Инна Семеновна решила помочь Галине получить квартиру.

Инна Семеновна была человеком до болезненности обязательным, и если уж она говорила, что сделает, то делала. А еще Инна Семеновна обладала удивительным свойством: люди вокруг нее, как ни противились, все равно в конце концов втягивались в орбиту ее переживаний и хлопот. Вот и сегодня Ира волнуется. Сегодня– заседание жилищной комиссии, на котором должен решиться вопрос Галининой квартиры. Но мало того что Ира волнуется. Она еще возмущена Ильей Львовичем, который, как ей кажется, в эту самую минуту предает ее мать. И предает подруге Инны Семеновны – Екатерине Матвеевне. Екатерина Матвеевна приехала сегодня утром из Ленинграда и с криком: «Лёля, где твои усы?» – бросилась на шею к Илье Львовичу. Лелей Илью Львовича называли в детстве, и он страшно сердился, когда кто-нибудь об этом вспоминал. Но на Екатерину Матвеевну он ничуть не рассердился, а, наоборот, расцеловался с ней и подобострастно захихикал. Всех женщин, с которыми Илья Львович соприкасался, Ира делила на три типа. К первому типу относились женщины, которых Илья Львович побаивался. К ним он всегда ходил на дни рождения и на все другие их празднества. Правда, при этом он обязательно чертыхался. Но ругал он их для виду, чтобы Инна Семеновна не ревновала. А Инна Семеновна и не думала его ревновать. Она вообще считала себя абсолютно неревнивой. У Ильи Львовича было свое мнение относительно ревнивых качеств своей жены. Поэтому, когда Инна Семеновна говорила, что она не ревнива, он лукаво улыбался. Ко второму типу женщин Ира относила тех, которых он не только не боялся, но мнением которых он нарочито пренебрегал. С этими он разговаривал как хотел. Мог даже обругать и выгнать. Тут все зависело от настроения. Если настроение было, он с удовольствием мог провести в их присутствии вечерок. И дальше тоже все зависело от настроения. Если оно было, он говорил Инне Семеновне: «А она была сегодня мила». Если же настроения не было, то он сердился, что попусту убил вечер.

И наконец к третьему типу относились женщины, которых Илья Львович просто уважал. С ними он разговаривал нормально, никогда им не подхихикивал и никогда их не ругал. Но таких было мало.

Когда сегодня утром Екатерина Матвеевна с криком «Лёля, где твои усы?» бросилась к Илье Львовичу и когда Илья Львович в ответ захихикал, Ира сразу поняла, что Екатерина Матвеевна относится к первому типу. И вот сейчас Ира еще и еще раз убеждалась в этом.

Засор ванны – это, конечно, дело необычное. Это тебе не засор раковины в кухне и даже не засор унитаза, куда можно сбросить и спустить что угодно. Ванны обычно не засоряются. И не только у тех хозяек, которые знают, в каких водах что стирать и куда эти воды сливать, но и у таких, которые ничего этого не знают. Засорить ванну – это надо умудриться.

Однако, когда Илья Львович зашел в кухню и сказал, что вымыться, к сожалению, не сможет, так как ванна засорилась, он и не думал обвинять в этом свою жену. Вот если бы засорилась раковина в кухне, вот тогда бы он действительно рассердился, потому что он неоднократно говорил Инне Семеновне, что надо в хозяйственном магазине купить ситечко для раковины.

Но Екатерина Матвеевна посмотрела на случившееся совсем по-другому. Ее удивлению не было границ.

Осмотрев ванную комнату, она обнаружила, что засорена не только ванна, но и раковина в ванной.

– Тут общий засор, – ужаснулась она и потребовала вантуз.

– Как?! У вас нет вантуза?

Но в доме не оказалось не только вантуза, но даже простой проволоки.

– Узнаю твою жену, – сказала Екатерина Матвеевна, – она всегда была бесхозяйственной. А помнишь, – тут голос Екатерины Матвеевны стал сладким, – помнишь, как ты мне делал предложение? Помнишь?

Екатерина Матвеевна когда-то была очень красивой. Она и сейчас была ничего.

Илья Львович только было начал хихикать, но Екатерина Матвеевна закричала: «Лёля! Таз!»

Теперь, когда таз был полон черной грязи, а в руках Екатерина Матвеевна держала белый эмалированный стаканчик, только что вывернутый из-под раковины, Инне Семеновне не было оправданий. Этот стаканчик, заменявший колено, надо было отвинчивать и мыть хотя бы раз в месяц.

– Я не знал о его существовании, – робко оправдывался Илья Львович, – а Инна вчера здесь в раковине мыла посуду.

– В ванной?

– В кухне ведь у нас спит Галина! – уже с откровенным раздражением пожаловался Илья Львович.

– Инна хоть за это много получает? – поинтересовалась Екатерина Матвеевна.

– Ничего.

– Как ничего? Зачем же она все это делает?!

Илья Львович вздохнул. Этот тяжелый вздох более всего поразил Иру. Ей вдруг пришло в голову, что все благородство, вся высота, все бескорыстие, которым славится Илья Львович, – все это не его, а ее мамы. Женись он на какой-нибудь женщине вроде Екатерины Матвеевны, и он бы спокойно защитил диссертацию и сделал нормальную карьеру, и не было бы тогда Ильи Львовича, одержимого всеобъемлющими идеями, ради которых он убивал и свою жизнь, и жизнь своих близких.

– Я все-таки не понимаю, – продолжала удивляться Екатерина Матвеевна, – ведь Галиниными делами, как Инна мне рассказывала, она занимается по поручению редакции?

– Совершенно верно, – подтвердил Илья Львович, – но Инна ведь внештатный корреспондент, и платят ей лишь за написанный материал. А писать некогда, или каждый раз находятся причины: то тема не та, то людей она боится травмировать…

– Ладно, марш мыться, – уже властно приказала Екатерина Матвеевна. – Где тут у вас простыни? Я пока перестелю тебе постель.

Илья Львович бросился к шкафу и начал рыться на полках.

– У нас, как всегда, ничего невозможно найти, посмотри, что тут делается, – позвал он угодливо Екатерину Матвеевну. Теперь Илья Львович уже откровенно предавал Ирину мать.

Когда Илья Львович вышел из ванной, неся в одной руке томик Толстого, а в другой пепельницу, полную окурков, ему была приготовлена белоснежная постель.

– Нет, нет, – слабо запротестовал Илья Львович, – я хочу чаю.

– Чай я тебе дам в постель, – твердо сказала Екатерина Матвеевна.

Илья Львович попытался робко возразить, что он собирается еще работать, но Екатерина Матвеевна, ничего не слушая, подтолкнула его к постели. Единственное, что отстоял Илья Львович, это пижаму.

– Хорошо, хорошо, ложись в пижаме. – Екатерина Матвеевна была в восторге от своей победы.

В это время открылась дверь и вошла Инна Семеновна. Сумка с продуктами, которую она несла, была слишком тяжелой для нее и врезалась в ее пухлые, маленькие пальчики. Инна Семеновна сгибалась под тяжестью этой сумки.

Увидев Илью Львовича в постели, она застыла на пороге.

– Что случилось?! – с ужасом спросила она.

– Ради бога! – Илья Львович резко отодвинул от себя Екатерину Матвеевну, которая попробовала помешать ему встать, откинул одеяло, вскочил с кровати и бросился к Инне Семеновне.

Он взял из ее рук сумку и, бормоча: «Все в порядке, не волнуйся, маленький, зачем ты носишь такие сумки?»– чмокнул Инну Семенову в щеку.

– Я знала, что вы голодные, – Инна Семеновна тяжело опустилась на стул, – но я ничего не могла сделать. Рассказать мой сегодняшний день невозможно.

– Я сделала Лёле бутерброд с сыром, другого я ничего не нашла, – сказала Екатерина Матвеевна с упреком.

Когда же минут через пятнадцать Инна Семеновна перед каждым поставила по чашке куриного бульона с поджаренными сухариками, Екатерина Матвеевна чрезвычайно удивилась:

– Такой вкусный бульон из вареной уже курицы? Ты ее купила в кулинарии?

Инна Семеновна не успела доесть бульон, раздался звонок.

– Вечная история, – недовольно пробурчал Илья Львович. – Никогда нельзя спокойно поесть. – Больше Илья Львович ничего не решился сказать: звонили из другого города.

– Да, я заказывала Владивосток. Нет, село Свечино. – Не отрываясь от трубки и повторяя «алло», Инна Семеновна принялась искать сумку.

– Вот она, – сказала Екатерина Матвеевна и сняла сумку со спинки своего стула.

– Кто это у тебя уже во Владивостоке? – поинтересовался Илья Львович.

– Сейчас услышишь. – Инна Семеновна открыла сумку и начала вынимать оттуда бумаги. Что-то упало на пол, что-то покатилось под стол. Илья Львович хотел было поднять, но не поднял.

– Я потом подниму, – сказал он Екатерине Матвеевне.

Инна Семеновна ничего не слышала и не видела, она рылась в сумке и взволнованно повторяла: «Алло!.. Алло!»

– Да, да. Почта? С кем я разговариваю? А больше никого нет?.. Хорошо. Как тебя зовут? Вот что, Сонечка, выслушай меня внимательно.

В это время Инна Семеновна наконец нашла ту бумажку, которую искала, и, положив ее перед собой, заговорила уже сосредоточившись только на Соне и на том, видно, очень важном деле, которое Инна Семеновна должна была ей поручить.

– В селе Свечине живет… – Инна Семеновна сняла очки и поднесла бумажку, которую только что нашла, к глазам,—….Федосеева Анфиса Николаевна. Знаешь? Да, да, учительница. Надо ей сказать, чтобы она сегодня поехала в город и отправила «молнию» на имя своей сестры в Москву, заверенную нотариусом, о том, что она разрешает удочерить свою дочь Тамару. Это надо сделать обязательно сегодня, потому что завтра Тамаре исполняется восемнадцать лет и это последний день, когда еще можно ее удочерить. Ты все поняла? Сама пойдешь? Это близко? Восемь километров?! Спасибо тебе, Сонечка! Ты очень хорошая девочка. Спасибо!

Инна Семеновна повесила трубку.

– Может быть, ты уже поешь наконец, – сказал Илья Львович.

– Сейчас поем, но сначала я должна сложить все бумаги, иначе я их потеряю. И поднять деньги, которые упали под стол, но никто их не поднял, а мне завтра нечего будет дать тебе на дорогу.