Текст книги "Любовь инженера Изотова"
Автор книги: Наталья Давыдова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
Алексея удивило, что на таком большом современном заводе рабочие не имеют газированной воды. Что может быть проще газированной воды?
– Теперь относительно дорог, – сказал директор. – К нашим строителям обращаюсь...
Сразу раздались голоса: "Степной тракт надо ремонтировать!", "В первую очередь третью дорогу доделать!", "Дорогу от цеха депарафинизации!", "Небольшой кусок надо холодным бетоном класть!"
Директор поднял руку:
– Коллегиально, но не все вместе.
Опять засмеялись, оценив остроту директора. А он улыбнулся и хитро прикрыл один глаз. Алексей смотрел на него с насмешливым интересом.
Директор поднялся из-за стола, прошел к противоположной стене и эффектным движением раздернул голубые крепдешиновые занавески, скрывавшие большой план завода, нарисованный в пастельных тонах и заключенный в золоченую раму.
Тоненькой указкой директор касался пронумерованных на плане дорог.
– Третий подъезд, товарищи строители, прошу закончить через месяц.
В кабинет вошел невысокий человек с веселым умным обезьяньим лицом.
– Ага, – протянул директор, – вас-то мне и надо. Показываю еще раз дороги, которые следует делать немедленно.
– Это начальник строительного треста, – пояснил Алексею Баженов.
Директор еще раз указкой прошелся по плану.
Баженов громко сказал:
– От миллионки новую дорогу надо. Пешеходную дорожку для людей с маслоблока надо.
– А деньги? – спросил начальник треста.
– А мы что, не платим? Должны вам? – осведомился директор, направляясь к столу.
Опять все засмеялись. Нравился тон превосходства хозяина, владыки, каким разговаривал директор. Алексей вообще не терпел такой манеры, но Терехов был хороший актер. Хороший актер и плохую роль играет хорошо.
Начальник треста молчал. В конце концов его обязанностью было строить заводу дороги.
Директор сказал ему:
– Имей в виду, я тракторы без башмаков не пущу на завод. При всем моем уважении к тебе, не пущу. И прошу убрать грунт вдоль второй дороги.
– Моего грунта здесь нет. Я ничего нигде не оставляю. Кто будет финансировать уборку грунта?
Директор ответил ему опять под общий смех:
– Если это недоделки строителей, то за недоделки строителей мы платить не будем. Есть такая поговорка – договаривайся на этом берегу. Мы договаривались. Грязь за собой вы убираете. И еще раз предупреждаю: я очень рассержусь, если вы мне хоть метр дороги испортите. А теперь мы перейдем к следующему вопросу. О чистоте, о красоте, а также о цветочках.
Пронесся легкий гул.
– Роптать нечего. Почему с холодком относитесь? Товарищ Рыжов, ваши деревья не побелены, не закреплены. Стыдно подойди к вашему цеху. Это же черт знает что! Ведь каждую, понимаешь, соринку надо убрать. Это же завод наш, черт побери! За вас девчонки из дворового цеха работать не будут! Их выделили для посадки цветов. Грязь! Тысячу раз говорил, чтоб урны поставили. Ни одной урны нет! Цветочницы разбиты! Горбыли какие-то пособирали и натыкали на клумбы, когда я приказывал георгины укрепить. В своих садах по-другому цветы сажаете! И если кто хочет мешать, понимаешь, пускай он не думает, что ему это удастся. Перед лабораторией, Лидия Сергеевна, деревянный столб стоит – на кой черт он нужен? Немедленно его срубить! Что, я буду за вами как пастух ходить? Этот хозяйственный вопрос перерастает в политический. Металлолом валяется. Деловой двор у нас или свалка там металлическая, не поймешь. Вдоль паропроводов – груды изоляционного материала. Сколько под паропроводами ненужного хлама, проволока висит, доски валяются! Что вам, машин не хватает?
– Не хватает, – хмуро сказал Рыжов.
– Где работают семьдесят, машин? – закричал Терехов. – Черт возьми, дайте мне разнарядку!
Рыжов встал.
– Андрей Николаевич, машины нам дают, но как дают?! Если сегодня дали машину в третий цех, то завтра ее пошлют в девятый. Это уже наверняка. Чужой шофер идет, ищет, звонит. То у него пропуска нет, то техталона. Машины надо раскреплять по цехам. Как и ремонтников. А не так, что приедет шофер, ему показывают то склад, то крекинг. Надо товарищу Щепкину это разъяснить.
Раздались голоса:
– Это Щепкин, это все Щепкин виноват.
– Да что вы со Щепкиным? Над Щепкиным тоже есть какой-нибудь Куперник, – сказал директор.
Все засмеялись, кроме Рыжова. Он смотрел в пол, всем своим видом выражая недовольство и сопротивление, и что-то бубнил под нос.
– Вы что, Рыжов? – спросил директор.
– А то, что цветы надо ночью поливать.
– Ну и поливайте ночью. Я вас всех на казарменное положение переведу. Директор умолк, собираясь с дыханием. – Куда ни придешь, только ругаешься, ругаешься. Противно! Чего вы ждете и о чем вы думаете? Что у меня эта блажь пройдет? Не надейтесь. На что похожи наши основные дороги? – Легкой походкой директор опять подошел к карте завода. – Здесь, товарищ Рыжов, показал он, – дорога очень грязная. Только не огрызайся, пожалуйста.
Рыжов проворчал:
– Это не моя дорога, что я, один за нее отвечать должен?
– Ох, товарищи, если вы будете огрызаться и не делать... – сказал директор добродушно. – Если вы-там какую-то халабуду оставляете у себя, то сделайте так, чтобы на нее можно было смотреть. Это я вам опять говорю, товарищ Рыжов. У вас там будка ржавая, грязная имеется.
– Да уж я понимаю, что мне.
– Покрасьте, поштукатурьте. У вас мужиков много, а вчера они так лениво работали, что я не видел таких. Они полдня валялись там под паропроводом, загорали на солнышке.
Лица начальников цехов по-прежнему были скептичны и упрямы. Начальники цехов считали, что это не их дело, их дело – перерабатывать нефть, и за это пусть с них спрашивают. Они ничего не имеют против того, чтобы на заводе было чисто и красиво, но план они должны выполнять? Они прекрасно понимают, что директор ждет гостей из Москвы, принимает иностранцев, вчера – румын, на прошлой неделе – индонезийцев и англичан, и ему нужно показывать товар лицом. А им надо выполнять план.
Алексей разделял отношение начальников цехов к этому вопросу.
– Прошлый раз я просил покрасить бытовки, побелить... – продолжал директор.
Директору закричали: "С известью трудно!", "Известь – "дефицит!", "А где брать известь?"
– Да, известь – сложная проблема, – сказал Рыжов.
Директор поднял брови.
– Разве? Не знал.
Он нажал кнопку, зажглась зеленая лампочка, из микрофона послышался надтреснутый патефонный голос: "Слушаю. Кто?"
– Терехов. Слушай, можешь дать мне известь?
– Сколько?
– Ну десять тонн.
– Это можно. Присылай.
Аппарат выключился с характерным легким треском.
У директора было безразличное лицо фокусника, показавшего виртуозный номер на глазах у многочисленной публики. Публика наградила артиста дружным смехом. Послышались возгласы: "Вот как это делается!", "Хорошо быть большим начальником!"
Совещание закончилось.
Когда все вышли, Алексей пересел к столу Терехова. Оба закурили. Оживленные глаза Терехова, его довольная улыбка говорили; "Я все могу. Я очень могущественный человек".
"Он честолюбив, – подумал Алексей. – Но, пожалуй, для его честолюбия в реконструкции каталитического крекинга маловато простора".
– Да, недооценивают нашего брата директора, – сочувственно вздохнув, весело сказал Терехов и выжидающе посмотрел на Алексея.
"Все еще пытается вызвать меня на откровенность. Любопытно ему узнать, почему меня сняли, как сняли. Его это очень волнует, больше, чем меня. На всякий случай хочет знать, за что теперь снимают".
Алексей молчал.
– Ну-с, а как там настроение на "площади павших министерств"? – спросил Терехов, посмеиваясь.
– Настроение бодрое.
Терехов расхохотался.
Алексей сказал:
– Итак, я приехал на ваш завод...
Терехов перебил его:
– Баженов мне говорил, зачем вы приехали. Это в принципе все правильно и верно.
– Вот положение на вашем заводе. Вы берете сейчас легкое сырье, а производительность у вас в пределах проектной и даже ниже.
Терехов насмешливо приподнял одну бровь. "Ах, вот как, вы приехали нас учить, мы очень любим таких учителей".
"Ничего, послушаешь". Алексей продолжал:
– Повышать производительность вы не можете. Вас лимитирует стадия регенерации катализатора.
На лице директора, на смуглом лице восточного бога, блуждала смутная улыбка.
"Надо заманивать. Бить на эффект, – решил Алексей. – Черт его знает, понимает он техническую сторону до конца или ему втолковывать надо?" Непроницаемые лица таких руководителей, как Терехов, никогда не выдадут незнания или непонимания.
На всякий случай Алексей рисовал на блокнотном листе картиночки и показывал, что и как надо будет сделать.
Разумеется, сказать, что он против реконструкции, Терехов не мог. Какой нормальный директор скажет, что он против повышения производительности труда? Весь вопрос в том, заинтересуется он как инженер, как руководитель, или отнесется формально, сочтет очередной попыткой столичного института сунуться в работу завода, благо это модно нынче. Таких бесплодных попыток любой завод знает достаточно.
– Да, – заметил Терехов, – все это серьезно, особенно если учесть вас лично.
Что он хотел сказать этой фразой? Был ли это комплимент Алексею, его имени и знаниям? Или, скорее всего, это был намек на то, что эта работа должна "выручить" Алексея, должна помочь ему вернуть утраченное положение? И он, Терехов, всегда пойдет навстречу _товарищу_, коллеге, который в _беде_...
"Если это так, то это глупо, – подумал Алексей. – А в общем наплевать, какие у него там сложные дипломатические соображения".
Алексей протянул Терехову короткую докладную записку, план и смету. Тот прочитал и опять картинно выгнул бровь.
– Н-да. С запросом.
– Без запроса, – сказал Алексей. – А вы хотите за копейку канарейку, чтобы басом пела.
Терехов поднял глаза на Алексея, усмехнулся.
– С запросом. Но я согласен. Сделаем.
И поставил свою подпись на документе.
Этой быстротой решения он понравился Алексею. "Все-таки молодец, другой бы канителился".
– Но, – сказал Терехов, – реконструкцию проведем, когда установка станет на ремонт. Выделять специальное время мы не можем.
Алексей понимал, что реконструкцию придется проводить в сложных условиях. Сроки определять будет не он, а завод. Об этом и сказал Терехов. Он предложил всем участникам реконструкции собраться, обсудить с главным механиком детали и все окончательно решить. Но все было решено сегодня.
Через пять дней Алексею предстояло выехать в Куйбышев заказывать оборудование.
13
Поздно вечером, придя в гостиницу, Алексей принял душ, взял газеты и лег на диван ждать телефонного звонка. Они с Тасей разговаривали почти каждый вечер. Тася просила ей не звонить, боясь тревожить отца, и старалась звонить сама. Если Алексей знал, что звонка не будет, он все равно ждал.
Плечи, руки, лицо Алексея горели, после того как он весь день лазил по установке. Он кашлял, наглотавшись катализаторной пыли.
И все равно он делал сейчас работу, которую любил, и, если бы Тася была с ним, он чувствовал бы себя самым счастливым человеком. Но Таси не было.
Дежурная, вернее было бы назвать ее хозяйкой гостиницы, принесла Алексею графин домашнего квасу. Поставила-графин на письменный стол и остановилась в дверях – странное, печальное существо с круглыми совиными глазами и прямыми, светлыми, как солома, волосами, висящими по плечам, в синем халате с белым кружевным воротничком.
– Вы никогда не спите. А я так сплю беспощадно, особенно после купания.
– Не надо много спать, Клавдия Ивановна. Жизнь проспать можно.
– Я уже не думаю жить семейно. Некоторые так легко за жизнь берутся. А я нет. Алексей Кондратьевич, какое же это счастье? Как бы его увидеть? Вот над чем я думаю и думаю.
Тусклые, печальные глаза смотрели на Алексея детски вопросительно и серьезно.
– Я понимаю, какой вы человек. Вот у вас возраст еще не уклонный, не после пятидесяти, а вы к людям расположены, хотя бы ко мне. У меня и муж такой человек был. А как умирал уже, говорит: "Ты сядь, Клава, поешь, а то ты истомилась со мной".
Крупные слезы капнули у нее из глаз. Алексей встал с дивана, подошел к ней.
– Что о старом плакать, Клавдия Ивановна? Помнить надо, а плакать не надо.
– Это была такая боль несосветимая. Я часто вспоминаю свою жизнь.
– Бросьте, Клавдия Ивановна, зря расстроились. Чудачка вы.
– Нет, Алексей Кондратьевич, не зря. Так надо. А чудачка я, это верно.
Вдруг она, видно вспомнив, что находится при исполнении служебных обязанностей, заторопилась.
– Один раз вы отдохнуть захотели, а я вам не даю. Спите спокойненько. А то крекинг вас замучил. Все вы там записываете. Минуты, полминуты. Отдохнуть обязательно необходимо.
Голос Клавдии Ивановны опять дрогнул, и она убежала, размахивая полами синего халата, несчастное, одинокое, маленькое пугало с сердцем, полным добра и надежды.
Алексей заснул, но, казалось, и во сне ждал звонка Таси.
Звонка в этот вечер не было.
Каждый раз по телефону Тася была другой. То спокойная, то деловая, то смущенная и далекая, отвыкшая. Осторожные медленные слова, подумает, вздохнет, что-то спросит, помолчит. Алексей прощался, вешал трубку, через полчаса опять заказывал Москву, чтобы услышать радостный возглас: "Как хорошо, что ты позвонил! А то я расстраивалась, мне казалось, что мы как-то не так поговорили".
Все было так и не так.
Алексей писал: "...Все будет хорошо. Приезжай. Не тревожься ни о чем, не сомневайся, доверься мне. Впрочем, не буду тебя уговаривать, решай сама. Я-то решил. Знаешь, я пришел к грустному выводу, что от тебя нельзя отойти ни на шаг, отойдешь, ты сразу забываешь. Ты такой человек, ненадежный. У тебя отсутствует чувство географии. Ты носишь центр мира за собою. Ты, наверное, не представляешь себе, что есть на свете еще город, кроме того, где ты живешь. Еще улица, кроме той, по которой ты ходишь. И там ходит как сумасшедший человек, который любит тебя. Да, для меня центр мира – всегда ты, где бы ты ни была".
Тася писала: "Сегодня я была на Арбате, пошла переулком, где мы старика со скрипкой встретили. В скверике те же гуляли собаки. Все по-прежнему, только тебя нет. Центр мира потерялся, он там, где повышают производительность установок каталитического крекинга. Если папе будет лучше, я, может быть, приеду. Мне надо проверить одну вещь...
...Вчера приезжала Лена с двумя врачами. Они смотрели папу. Лена обещала достать венгерское лекарство. И папе сразу стало лучше от этих забот. Он говорит, что раз ему не дают умереть, то он не умрет, хотя бы из вежливости. Спасибо Лене. Я бы хотела быть на нее похожей".
Алексей был благодарен сестре. Она умела, когда надо, действовать" без лишних слов. При всей своей любви к лишним словам.
"Скучаю без тебя", "Жду тебя" – телеграфировал Алексей Тасе и представлял себе, как звонит почтальон в дверь дома на Таганке, как она бежит к дверям, принимает телеграмму. Улыбается, знает, что телеграмма от него. И читает, что сегодня, два часа назад, он так же скучал, думал о ней, звал к себе.
Письма, телефонные, разговоры, телеграммы. "Я использую все современные средства связи, – думал Алексей. – Неужели не поможет? А ну-ка пойду еще отобью телеграммку-молнию, последнее, что осталось в моем распоряжении".
Телеграфистка протянула ему бланк и улыбнулась, как знакомому.
"Когда влюблен мальчик восемнадцати лет, это естественно и превосходно, – подумал Алексей, – но в моем возрасте надо остерегаться быть смешным". Ему казалось, что все знакомые, какие только есть, включая работников цеха Рыжова, должны видеть, что он влюблен. Недаром девушка, передавая ему бланки, всякий раз посмеивается. Лидия Сергеевна спросила как-то: "А свадьба когда?"
Люди располагают на редкость малым запасом слов. Вот "свадьба", "невеста"...
Он писал Тасе: "...Ты моя невеста, моя любовь, мое все на этом свете. Завидую сейчас только поэтам, они могут писать стихи. А я не могу найти слов, чтобы выразить тебе..."
Приехать Тася не могла. Он понимал, что торопит Тасю, и не мог иначе. Надо было научиться ждать. Ей надо было "проверить одну вещь". Но у него-то все было проверено. Иногда Алексею казалось, что на улице он видит ее. Сердце начинало колотиться. Потом он называл себя идиотом, ведь она была в Москве, вчера разговаривал с нею по телефону. Сегодня опять будет говорить с нею, услышит, как она дышит у трубки, смеется. Господи, как приятно быть идиотом!
И вот она сказала: "Между прочим, завтра вечером я выезжаю к тебе, вагон номер семь". – "Так не шутят, – сказал Алексей. – Неужели это правда?" – "Правда! – смеялась Тася на другом конце провода. – Я не шучу. Почему ты молчишь?"
Он молчал, замер у трубки. Ведь не мог он сказать ей, что уезжает в Куйбышев вечером того дня, когда она приезжает. Это было невозможно!
– Я рад, счастлив. Благодарен тебе, – глухо сказал Алексей, безгранично благодарен. Не знаю, как дождаться.
Она решилась приехать. Любит. Алексей был потрясен. Он не мог оставаться в гостинице, вышел на улицу.
"Надо прийти в себя, успокоиться". Он шел, пока не обнаружил, что город кончился и начался пустырь.
– Ну и прекрасно, – сказал Алексей и пошел дальше, проверив по карманам, есть ли у него спички и папиросы.
До этого дня он еще сомневался, не был уверен в ее отношении к нему. Даже его отъезд в Куйбышев переставал казаться такой катастрофой. Алексей знал, что сумеет вернуться очень быстро. Тася все-таки решила приехать, значит, она любит его. Остальное неважно.
Он забрел далеко и увидел небольшое озеро.
Он разделся и прыгнул в воду, выплыл на середину и лег на спину. "Просто пруд, – думал Алексей, – озером его не назовешь. Слишком важно для такой лужи". Нарвал лилий и вылез из воды.
Одевался и думал о том, как поставит лилии в воду и послезавтра расскажет Тасе, что нарвал их, обалдев от счастья.
Он пошел назад и потащил охапку мокрых, грязных лилий со стеблями, которые волочились по земле. Через некоторое время он посмотрел на них и изумился: цветы были серые, жалкие, пахли тиной.
"Ну их!" – решил Алексей и отдал лилии босой и совершенно голой маленькой девочке, у которой на шее болтался на веревке ключ. "Чудесная девочка", – подумал Алексей, оглянувшись. Девочка смотрела ему вслед.
"А Тасе я куплю розы".
Тася приезжала в воскресенье.
Казаков достал машину, и они поехали на вокзал.
Машина, мягко пружиня, ехала по главной улице, шелковые голубые занавески давали голубую тень. Машина изнутри была обита голубым шелковистым плюшем. Это был "ЗИЛ" директора завода.
Алексей удивился, когда увидел, что за машину взял Казаков у "одного знакомого".
– Какого черта?.. – начал Алексей, когда Казаков открыл перед ним дверцу серебристо-серого "ЗИЛа".
Казаков дернул Алексея за рукав и глазами показал на шофера. Алексей знал директорского шофера, раза два видел его на черном кожаном диване в приемной. Это был разбитной, красивый, кудрявый парень. На диване, в компании других таких же разбитных шоферов, он громко обсуждал заводские дела, международные проблемы и переругивался с секретаршей. Алексей, пожав плечами, сел на голубое прохладное сиденье. Он мог встретить Тасю на такси.
Пахло цветами – Алексей купил розы, красные и белые, большой букет.
Казаков понюхал розы и задумчиво сказал:
– Цветы. Начинается твоя новая жизнь. Счастливый! Завидую!
– Только слишком голубые сиденья для моего зада, – сказал Алексей.
Казаков расхохотался.
Шофер обернулся и показал:
– Здесь строится наш больничный городок, больница уже готова, видите? Говорят, в Москве еще такой нет, по последнему слову науки и техники.
"Она стоит в вагоне у окна, смотрит, – думал Алексей, и сердце его колотилось и замирало. – Неужели она сейчас будет здесь?"
– Там умирать не будут, – сказал Казаков, нюхая розы.
– Вы не смейтесь, Петр Петрович, говорят, очень хорошие аппараты там есть. Надо будет полечиться.
– Чего ты лечить собираешься, больной? – грубовато-покровительственным тоном, каким разговаривают подчиненные с шоферами и детьми своих начальников, спросил Казаков.
Мелькают краны, фундаменты и стены с квадратиками окон.
– Вот вы смеетесь, Петр Петрович, а у меня печень больная, продолжался разговор.
– Много водки пьешь, – отвечал Казаков, посмеиваясь.
– Интересно, когда я пью? Я с утра до ночи за баранкой, теперь еще рыбалка у нас, так что и ночью работаешь. Когда пить?..
– Бедняга!
Мимо пронеслись две легковые машины с надписью крупными белыми буквами: "Консультанты".
– Что они консультируют? – спросил Алексей. – Что за консультанты такие?
Казаков и шофер не знали.
Сейчас он увидит Тасю, услышит ее голос.
– А что? – сказал Казаков. – Разве плохо было бы, если бы по городу разъезжали консультанты и давали бы консультации по всем вопросам жизни? Спокойные седые люди, которые бы все знали, мгновенно бы соображали...
– Неплохо, – громко засмеялся шофер, – очень даже неплохо.
– Чтобы мы уж совершенно прекратили сами думать, – сказал Алексей, – и стали бы полными идиотами.
Сказал и удивился: "О чем это я? А не все ли равно, о чем! Еще сорок минут осталось. Еще тридцать девять".
Машина ехала теперь по узким, кривым, мощенным булыжником улицам, мимо деревянных одноэтажных домиков с окнами, сплошь заставленными розовыми и алыми цветами с густой темно-зеленой листвой, мимо скамеек, заборов и старых, косо растущих деревьев. Это был маленький старинный деревянный городок, который срастался с тем, новым, каменным. Но пока еще он был сам по себе и носил свое собственное название.
Мелькали голубые ларьки с пивом, вывески на домах: "Парикмахерская", "Фотография", "Починка часов", "Окраска обуви" и, наконец, коротко "Мастир".
– Сердце пишется через "д", – сказал Казаков.
– Что это значит? – осведомился Алексей.
– Когда я учился в девятом классе, я написал учительнице дарвинизма записку с объяснением в любви. Писал долго и вложил в записку все свое сердце, не вдаваясь в подробности, как оно пишется. Написал "сертце", очень волновался. А она громко прочитала фразу и сказала: "Сердце пишется через "д". Мне казалось, что все поняли, кто писал и вообще все. Это была, конечно, страшная подлость с ее стороны.
Шофер засмеялся.
– Не гони, не гони, – сказал Казаков.
– Дело под горку, катится само.
– Гони, – попросил Алексей.
Тася вышла из вагона и остановилась. В светлом плащике, в розовой косынке, она стояла у вагона и улыбалась. Увидев Алексея, она бросила чемодан и сумку и, раскинув руки, подбежала к нему.
– Я не верила, что еду. Ехала и все время не верила, – смеясь, говорила она, поднимая к Алексею свое изменившееся, очень яркое лицо.
Он крепко обнял ее, прижал к себе.
– Что в тебе изменилось? – спросил Алексей. – Девочка моя ненаглядная. Ты еще красивее стала.
– Да, правильно, – засмеялась Тася. Она загорела, и ее продолговатые зеленые глаза особенно выделялись на потемневшем румяном лице, а волосы были почти белыми.
– Петя! – окликнул Алексей приятеля и познакомил его с Тасей.
– Это замечательно, что вы приехали. Посмотрите наш завод, вам будет интересно. Будем ездить на рыбалку, варить уху. Любите? – Улыбаясь всем широким лицом с угольными бровями, Казаков крепко пожимал руку Таси.
– Очень, – отвечала Тася, – очень люблю. Рыбу удить, плавать, на лодке кататься и грести люблю.
"Все врет, – радовался Алексей, – сама говорила, что грести не умеет".
У витрины привокзальной парикмахерской Тася задержалась. Там были выставлены модели причесок. Она прочитала вслух: "Любительская. Фантазия. Демократическая. Юность мира".
– Вот такую я себе сделаю, – показала она. – Юность мира.
Потом она увидела уличные весы, и все трое взвесились.
Алексей взял Тасю под руку.
– Еще весы, – сказала она весело. – Тщательный контроль над весом приезжающих граждан.
– Прошу вас! – Казаков открыл дверцу машины.
Тася села, поздоровалась с водителем, улыбнулась. Она сидела очень прямо и свободно. Так же села бы она в телегу, в кузов грузовика, так же бы улыбнулась и поехала.
На сиденье лежал букет роз. Тася прижала цветы к лицу.
– Розы, – сказала она. – Какие хорошие.
Шофер несколько раз с любопытством оглянулся на нее.
– Это баня, а не машина, – как бы извиняясь, сказал шофер, обращаясь к Тасе и показывая на дизельный грузовик, который в клубах черного вонючего дыма поднимался в гору и не давал себя обогнать.
– То, что вы видите, еще не город, эти домики к нам отношения не имеют. Наш город новый, красивый, – объяснял Казаков. – Вам понравится.
– Я иногда думаю, – сказала Тася, – а что, если бы я родилась не в Москве, а в таком вон домике, за вон той геранью...
– Может быть, там родился маршал авиации, – сказал Алексей.
– Возможно. А если не маршал, а если жить так всю жизнь, за этими окнами, жить и жить? И ничего больше не знать? И здесь состариться и уже быть старушкой? В железных очках.
Шофер обернулся.
– Там городской парк, на обрыве. Хотите посмотреть?
Для шофера Тася была женщиной из Москвы, которую директор приказал встретить на своей машине. Он не знал, что Казаков попросил эту машину для Алексея и Терехов дал как любезный хозяин уважаемому гостю.
– Если вы не устали, – добавил шофер.
– Пожалуй, сейчас не стоит, – небрежно ответила Тася, и шофер решил, что она, наверное, жена или дочь какого-нибудь московского начальства.
– Тогда прямо в гостиницу? – вопросительно сказал Казаков.
– Везите куда хотите! – засмеялась Тася. – Я привыкла слушаться. Здесь очень хорошо. Мне даже кажется, что я приехала в рай.
Алексей улыбнулся. Его неправильное лицо с большим, отчетливо шишковатым лбом и далеко расставленными карими глазами делалось очень привлекательным, когда он улыбался.
И Тася тихо сказала ему:
– Улыбайся почаще.
– Теперь я буду улыбаться всегда, – ответил он.
– Справа аэродром, – доложил шофер, – а слева строится телевизионный центр.
На шоссе было много велосипедистов, тарахтели мотоциклы, с бешеной скоростью и гудением проносились такси.
– У-у, бандиты таксомоторщики, – сказал шофер, – гоняют как шальные. Хулиганье. А звуковые сигналы у нас не запрещены, не то что в Москве.
– Не думайте, что я приехала как турист: у меня командировка на завод, – сказала Тася. – Прошу уважать мои научные интересы. Довольно трудно было убедить мое руководство, что мне требуется именно этот завод, а не какой-нибудь другой, поближе от Москвы. Но аспирантура это такое благородное, такое гуманное заведение, там так идут навстречу интересам людей. Меня шеф спросил, нет ли здесь личных мотивов. Я не стала отрицать, но заметила, что это только поможет делу, в принципе. Мой шеф всегда говорит или "Не смею сомневаться" или "Позволю себе усомниться", я уже не помню, что он мне сказал, кажется, "позволил усомниться", это значения не имеет.
Каждое ее веселое слово добивало Алексея. Он еще надеялся, что уговорит ее поехать вместе с ним в Куйбышев, а теперь и это оказалось невозможным.
– Шеф меня спрашивает, а что диссертация? Будет в срок или с опозданием? Я говорю, с опозданием. Неприятно, но по крайней мере честно, – смеялась Тася. – Что ты помрачнел? Тебе не нравится, что я болтаю? Может быть, ты не любишь, когда болтают, тогда имей в виду, что я очень много болтаю.
Она волновалась, была возбуждена, щеки у нее горели. Казаков двигал мохнатыми смоляными бровями, смеялся и исподтишка разглядывал Тасю.
Говорил Алексей почти с трудом.
– Я как раз очень люблю, когда болтают.
Скорее бы ушел Казаков, скорее сказать ей, что он должен сегодня уехать, не таить в себе эту подлость.
В гостинице Клавдия Ивановна приветливо встретила Тасю.
– С приездом. Вот ваша комната. Садитесь кушать. Я окрошечку приготовила. Луку много-много накрошила. Хотя, знаете, сейчас уже лук в дудку пошел, желтизна появилась и грубый он стал. Но зато огурчики парниковые я достала. Покушайте, садитесь.
Клавдия Ивановна хлопотала, у нее вздрагивало лицо от желания угостить вкусной окрошкой, удивить своей стряпней.
Тася подходила к окнам, выходила на балкон, смотрела на улицу и восхищалась – необыкновенной гостиницей, тополями под окнами, даже химическим запахом, вдруг нахлынувшим с заводов из-за сильного ветра.
– Улица новая, – говорила она, – и Хома, и деревья, все здесь абсолютно новое.
Казаков поел окрошки и ушел.
– Ты не ждал, что я приеду? – спросила Тася. – До последней минуты сомневалась, правильно я поступаю или нет. Потом в поезде я рассудила так: ты работаешь и я буду работать. Мешать не буду. Я не из тех, кто мешает. Я из тех... – она засмеялась, – ну ты сам увидишь, зачем я буду хвалить себя.
Поймет ли она? Должна понять. Отложить отъезд он не мог, уже действовали железные сроки. Впереди у них жизнь, и это пустяки. Потом ему будет стыдно перед Тасей за свое недоверие к ней.
– Сегодня вечером я уезжаю в Куйбышев, – выговорил Алексей.
– Как в Куйбышев? – спросила Тася с недоверчивой улыбкой. – Что это значит? А как же я?
– Не добивай меня такими словами, умоляю тебя. Срочная командировка. Я очень быстро вернусь. Я и так проклинаю все на свете.
– Почему же ты раньше не сказал? – голос Таси оставался растерянным.
– Я боялся. Тогда бы ты не приехала.
– Нет, почему же.
– Прости меня. Я очень быстро вернусь. Можешь мне поверить.
Она молчала.
– Казаков – мой старый друг, он тебя развлечет, все тебе покажет. Я буду звонить каждый день.
Он попытался шутить:
– Ты уже знаешь, как я хорошо умею пользоваться междугородным телефоном. У нас век телефона.
Тася молчала.
Бросить все, не поехать, остаться с нею? Что делать?
– Скоро ты будешь меня встречать, – сказал Алексей. – Улыбнись.
14
Тася осталась одна. Она решила много работать, это было верное и единственное средство от грусти, от плохого настроения и той обиды, которую вызвал у нее отъезд Алексея.
Она была особенно подтянута в эти дни, трудолюбива и вела тщательные записи в лаборатории.
Она была в цехе каталитического крекинга, в операторной, и смотрела вахтенный журнал, когда распахнулась дверь и вошла группа людей.
Дежурный вскочил и выпрямился по стойке "смирно".
"Я генерал", – говорило лицо и фигура того, кто вошел первым.
– Ну, как дела, все в порядке? – Голос был доброжелательный, красиво рокочущий...
Тася поняла, что это обход директора. Директора сопровождала свита.
Веселые изломанные брови на смуглом лице директора дрогнули, когда он увидел Тасю.
– Терехов, – представился он и пожал Тасе руку. – Приятно, что у нас гости.
Все засмеялись, как будто сказано было что-то очень остроумное.
Директор наклонился к Казакову, который вышел с ним, и о чем-то негромко его спросил. Тася почувствовала, что спросил о ней, и нахмурилась. Казаков произнес имя Алексея.
Терехов посмотрел в окно.
– Солнышко сегодня. Погода шепчет: бери расчет. Так, кажется, говорится.
Восточный бог шутил.
Собственно, директору в цехе больше делать было нечего. Спросив, как дела и все ли в порядке, он сделал все, что от него требовалось, он _появился_. Услышав, что все в порядке, установка на режиме, он мог повернуться и шествовать дальше. Но он не уходил. Постоял перед аппаратами, полистал вахтенный журнал. Задал еще несколько пустых вопросов.
