Текст книги "Любовь инженера Изотова"

Автор книги: Наталья Давыдова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

Алексей не входил в проходную и не уходил.

Вахтер давно уже следил за ним, потом выглянул из окошка, крикнул:

– Чего надо, гражданин?

Гражданин покачал головой и пошел прочь. Вахтер посмотрел ему вслед.

Алексей пошел по скользкой дороге на станцию, купил на перроне в киоске газеты, сел в электричку и поехал в Москву.

А через полчаса по этой же дороге, кутаясь в старую меховую шубу и платок, прошла Тася и тоже села в электричку.

Вскоре ему предложили поехать в командировку. Он согласился.

32

Что это было, что же это все было, спрашивала себя Тася с изумлением и отчаянием. Моя любовь, что же это все такое?

В памяти возникли обрывки того вечера. Спорят два старых директора. Русаков, улыбаясь, с раскрытой растрепанной записной книжкой, звонит "девочкам". Наконец, сами "девочки", как они вошли, достойно поздоровались и сели: одна разбитная, бывалая, с быстрым черным глазом, другая... Тася не могла даже сказать, какая другая.

У нее хватило силы уйти первой. Андрей Николаевич не ожидал, был растерян. Понял ли он, что не Зоя причина, не пирушка эта на улице Горького. Понял или нет, теперь все равно. Все кончено.

Андрей Николаевич позвонил ей два раза. Он еще любил ее, так, как умел, так, как мог, любил. Наверно, он еще позвонит, но она никогда, никогда в жизни...

А ведь это была любовь.

Она думала о смерти и одновременно о том, что жить все-равно хочется. Было странно, что она выбирала хлеб, спрашивала свежие булки, допытывалась у продавщицы, какие свежее. Как будто не все равно.

– Вот покупаю булки, покупаю булки, – шептала она, – и с собой я не покончу, а как жить, я не знаю. Не хочу жить.

Тасе разрешили бывать в больнице без ограничений. Она сидела с отцом, держала его руку, задавая вопросы. Иногда внезапно замечала, как чуждо звучит ее голос, и ужасалась этому, боясь, что отец тоже заметит. Было похоже, что она когда-то выучила вопросы, которые задавала отцу, а теперь забыла их смысл, больше не знала их значения. Она силилась улыбаться. Наверно, отцу было бы легче, если бы он не видел этой улыбки, этой гримасы, означавшей улыбку. Он закрывал глаза. Он теперь часто лежал с закрытыми глазами, когда Тася сидела рядом.

Из аспирантуры ее исключили за невыполнение научного и учебного плана. Она почти не обратила на это внимания. Все равно жизнь была поломана безнадежно, еще одна неприятность ничего не прибавляла.

Ей даже стало легче, не надо было ходить в институт. Теперь она ходила только в больницу и на рынок за свежим творогом.

Иногда по утрам, проснувшись после тяжелого сна, она говорила себе: "Ничего не случилось" – и начинала вспоминать, но не то тяжелое, что давило сейчас, а то, что было раньше. Не Терехова, а другое – что начиналось с Алексеем. Как давно это было и как будто не с нею, с другим человеком.

Она перестала получать стипендию, и настал день, когда ей не на что было купить отцу апельсинов и творогу. Она собрала свои кофточки и платья, какие были поновее, и отнесла их в скупку.

Надо было что-то делать, если она хотела бороться за жизнь отца.

Тихий старый человек смотрел на нее глазами, полными сострадания, и она не смела перед ним падать духом. Все-таки был еще кто-то, кому она была нужна. Когда-то он рассказывал ей сказочку: "Пошел Махмутка-перепутка на мостик, и увидел Махмутка-перепутка уток. Красную утку, зеленую утку, желтую. Красной утке крошку, зеленой утке крошку..."

Прежде всего надо было устроиться на работу. Это было трудно, почти невозможно. Раньше Москва располагала могучими штатами министерств, ныне их не было. Некоторые работники старались зацепиться, задержаться в Москве на любом месте, в любой должности. Другие уезжали, повинуясь партийному долгу, но жены не хотели уезжать. Эти женщины только теперь вспомнили, что у них есть специальность, есть дипломы, что они могут работать.

Тася начала поиски. Самые обыкновенные честные поиски, когда человек, тщательно причесавшись и помывшись, надев хороший костюм и сделав незаискивающее и спокойное лицо, приходит по известному ему адресу к неизвестному ему деятелю и спрашивает: "Не нужен ли вам инженер-химик?" Спрашивает, улыбается, молчит и ждет ответа. Не говорит, как остро необходима ему работа, улыбается и ждет ответа.

Тася поехала в Главгаз и уехала оттуда ни с чем. Она решила попытать счастья на подмосковных заводах. Ее нигде даже не обнадежили, мест не было. Если бы не отец, она вообще бы уехала из Москвы.

И все-таки она устроилась на работу. По странному совпадению это был тот самый подмосковный завод где она однажды была с Алексеем. Рядом был лесок, где Алексей сказал ей о своей любви.

Теперь она снова могла покупать отцу апельсины, и лимоны, и все, что ему хотелось, тем более что у него появился аппетит – это был отрадный признак.

Среди незнакомых людей ей было легче. Главное что отец жил. Каждый день, который он жил, казался победой над смертью.

Она старалась поменьше бывать дома, в опустевшей комнате. Приходила только спать.

Она опять на что-то надеялась. И теперь, когда она улыбалась, держа руку отца в своей, он не закрывал глаз, а тоже улыбался ей.

"Белой утке крошку, синей утке крошку..." Никого на свете больше не было у нее, только отец, который столько страдал в последний год... этот последний год...

Однажды она встретила Алексея. Это было в Комитете по химии. Он сидел в приемной в кресле, углубленный в синьки, которые разложил на коленях. Он умел так сидеть в людной и шумной приемной, не замечая ничего вокруг, не отрывая глаз от своих бумаг. Она даже не разглядела его лица, видела только эту позу, эту поглощенность. Наверно, он дожидался, чтобы пройти с докладом к председателю. Она успела еще увидеть, как он провел рукой по волосам, рассеянно поднял глаза и не увидел ничего. Этот жест был знаком Тасе и потряс ее. Она выбежала из приемной.

Он не изменился, он и не мог измениться и не изменится никогда.

Тася все видела, как он проводит рукой по волосам и смотрит мимо нее, занятый своими мыслями.

33

Тася не разрешала себе думать об Алексее. Она не решилась подойти к нему в Комитете по химии. Если бы она встретила его еще раз, она бы подошла. Зачем? Просить "прощения"? Простить можно, нельзя забыть. Ему, наверно, уже давно нет никакого дела до нее. Может быть, другая женщина. Но почему она думала об этом? Она мучилась, осуждала себя. Что же она такое, почему так, чего она ищет, чего хочет? Боится одиночества, ищет возможности пристроиться, приткнуться, не вышло с одним, стала снова мечтать об Алексее? Так или не так, спрашивала она себя с ожесточением. Не так, и все равно она не имела права думать об Алексее.

Она могла говорить себе все, что угодно, но самая последняя, неистребимая надежда оставалась в ее душе.

Как-то она решила поехать к Саше. Ее давно звали, звонили ей – и сам Саша, вернувшийся из-за границы, и его жена.

Ей захотелось провести вечер среди веселых, довольных жизнью людей. В ее пустой комнате было так уныло, и ей не хотелось ничего менять, исправлять, трогать. Она застилала постель, смахивала пыль, подметала пол и уходила.

Она поехала к Саше, стараясь не думать о том, что была там с Алексеем. Позвонила и еще на площадке услышала смех и крики. "Молодцы, – подумала она, – так и надо жить". Она-то не умела. Дверь открыл Саша, похудевший, заметно постаревший, но веселый как всегда.

– Молодец, умница, наконец-то показалась! – шумно приветствовал он ее.

– Тася, будешь чай пить? – спросила Рита. – Налить тебе?

– Чайку горяченького выпью, – ответила Тася оживленно продрогшим голосом, вдруг вспомнив, что на улице ей было холодно.

– Похудела, молодец, – кричал ей Саша с другого конца стола, правильно! Вся Европа худеет, весь мир худеет. А я похудел?

– Похудел, – ответила Тася.

– Ты такая важная стала, честное слово, это мне нравится.

– Саша, перестань, невозможно, – говорила Рита, с восхищением глядя на мужа.

– Лучше расскажи, где был, что, видел, – сказала Тася.

– Что рассказывать? В Америке меня поразили комиксы. Это черт знает что, сплошная порнография. Но какая!

"Очень доволен этой порнографией", – с иронией подумала Тася и больше не стала ни о чем спрашивать.

– Потом, девочки, стриптиз. Восемь герлс за небольшую плату под примитивную музыку раздеваются перед вами. Но не до конца, не до конца. В этом весь эффект. Вот как разлагается капитализм.

– Ну, Саша, – восхитилась жена.

– А что я сказал?

"Ничто меня с ними не связывает. Ничто", – думала она, глядя, как Саша похлопывает жену по руке и улыбается ей, Тасе, как бы отдавая дань восхищения ее суровости. Она вспомнила, как в этой комнате сидел Алексей, отгородившись от всех презрительным спокойствием, и хотел только одного поскорее уйти отсюда. И ей тоже захотелось поскорее уйти и больше уже сюда не приходить. Почему она считала Сашу блестящим человеком? Почему ее раньше тянуло сюда? Почему она дружила с. Сашей и всей компанией? И гордилась тем, что это была "наша компания", ездила к ним и никогда не приглашала их к себе, в скромную темноватую комнату в коммунальной квартире на Таганке.

Она знала, что сегодня она здесь последний раз. Рита, которую в компании единодушно считали дурой, поняла ее настроение и сказала:

– Мне кажется, что ты пришла прощаться. Ты куда-нибудь уезжаешь?

– Уезжаю.

– Но я должен знать куда! – закричал Саша. – И с кем!

Тася поднялась.

– Я провожу, – заявил Саша, – мне надо пройтись перед сном. Вся Европа гуляет перед сном.

– Не надо, Саша. Меня ждут, – сказала Тася.

– Не тот ли гражданин, которого ты к нам приводила? Угрюмый тип, между прочим.

"Что мне делать? – подумала Тася с отчаянием. – Как жить?"

Алексей ехал в Москву с Урала. Там, на новом месте, на новом большом заводе в незнакомом городе вдали от Москвы все было легче и проще. Там он решил, что должен пойти к Тасе. Полтора года прошло с того дня, с того письма. Срок порядочный. Теперь уже можно, даже нужно. Убедиться. В чем? Он не знал.

"Сам не знаю, – говорил он себе, – но я должен ее увидеть".

Ему почему-то казалось, что Тася ждет его. Ждет. Любит. Пока жив человек, жива надежда в его душе. Он должен ее увидеть.

Вчера в поезде все было ему ясно и легко. Сейчас было тревожно.

Всех встречали, его никто не встречал. Он прошел по перрону с легким чемоданом. Он шел быстро и не смотрел по сторонам, но видел, как люди обнимают друг друга, видел новые синие тележки носильщиков, поздние осенние цветы в руках у женщин. Он забыл название этих цветов.

Алексей вышел на привокзальную площадь и остановился перед деревянной загородкой.

– Что здесь делают? – спросил он.

– Подземный переход, – ответили ему. Он читал об этом, но почему-то не ожидал увидеть так скоро.

Шофер такси притормозил, увидев мужчину с чемоданом.

"Поеду сейчас. Узнаю свою судьбу".

Кто-то открыл дверь, показал Алексею комнату. Он постучал и вошел.

Таси дома не было. Старик сидел в кресле. Ее отец. Перед ним лежала стопка книг. Старые добрые глаза внимательно посмотрели на Алексея.

– Садитесь. Тася скоро придет.

Алексей сел.

– Вот, – сказал старик, показывая на книги, – читаю. Вот собираю коробочки.

Он показал на груду каких-то блестящих коробочек.

– Не бойтесь, – рассмеялся он, заметив взгляд Алексея. – Я в своем уме, просто собираю коробочки. Потом отдам какому-нибудь мальчику.

У Алексея перехватило горло. Этот старик с ясной улыбкой был ее отец. Он сидел здесь целыми днями в кресле у окна и ожидал ее.

На обеденном столе на блюде лежал разрезанный арбуз. Она его купила и принесла. На диване платье, знакомое Алексею. Глобус на полу. Алексей волновался все сильнее.

Он встал.

Отец сказал:

– Она скоро придет.

Алексей покачал головой, тихо ответил:

– Я приду еще раз.

Старик смотрел ему в глаза своими старыми добрыми, потерявшими цвет глазами. "Я знаю, что ты не придешь", – казалось, хотел он сказать.

Хватит ли в сердце добра, хватит ли в сердце силы, чтобы забыть и не вспомнить никогда.

– Я приду, – сказал Алексей.

В дверях он столкнулся с Тасей. Она сжала руки, отступила назад.

Только она... Он любил ее.

– Здравствуй, Тася.

Почему тогда, когда она его видела, ей показалось, что он не изменился? Он очень изменился за это долгое время. Только чем? Резкие скулы. Лицо темное, опаленное. Глаза, далеко расставленные. Или она забыла?

– Не плачь, – сказал Алексей и ладонью вытер слезы с ее лица.

Москва, 1957-1959