Текст книги "Кто-то смеется"

Автор книги: Наталья Калинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

– До свиданья, миссис Барсов. – Элли встала и сделала шаг к двери. – Было очень приятно познакомиться с вами.

– Постой! – властно окликнула ее Мила. – Вот тебе твоя сенсация. Для первой полосы «Нью-Йорк Таймс» или другой желтой прессы. Художник Барсов пришел домой и обнаружил свою жену со вскрытыми венами в луже собственной крови. Его это страшно возбудило в сексуальном смысле, и он занимался с умирающей женщиной любовью.

– У вас есть доказательства, миссис Барсов? – спросила Элли бесстрастным тоном прокурора.

– Да, черт возьми! Самые веские. Объектив, как известно, не может лгать.

– Существуют умельцы, специализирующиеся на фотомонтаже. – Произнеся эту сложную фразу, Элли вдруг вспомнила, что она американка, и поспешила добавить: – У нас в Америка на этом зарабатывают большие деньги. Это называется шантаж. Но у меня есть знакомый эксперт, который легко определять подделка.

– Ну и катись с ним ко всем чертям!

– Простите, миссис Барсов, но я ничего не поняла. Может, вы повторите еще?

– Я сказала, что это был не фотомонтаж. Тот, кто снимал, сидел вон на той крыше. – Мила указала пальцем в окно за ее спиной. У трехэтажного дома напротив была плоская, как площадка для гольфа, крыша.

– И вы можете показать мне эта фотография, миссис Барсов?

– Это был фильм.

– Был? Вы употребили прошедшее время? Мила крепко сжала губы.

– Я больше ничего не скажу. Убирайся к черту! Не нужны мне твои вонючие доллары.

…Она передала Гарри их разговор в деталях. Он выслушал внимательно, не перебивая. Когда она закончила, сказал:

– Ты здорово блефанула, когда упомянула Шубина, но, кажется, все сошло прекрасно. Либо этот человек на самом деле эмигрировал, либо, как говорится, залег на дно. В противном случае она бы наверняка что-то знала о нем.

– Я звонила по его прежнему телефону. В его квартире живут другие люди.

– Это еще ни о чем не говорит. – Гарри подлил ей в бокал вина, пододвинул закуски. – Ешь, моя девочка. Ты за последние дни еще сильней похудела. Может, у тебя что-то с легкими? Когда мы вернемся в Штаты, я покажу тебя специалистам.

– Я не вернусь в Штаты, Гарри.

– Но ведь ты обещала.

– Но тогда я еще не знала всего.

– Чего ты не знала? – Он с тревогой заглядывал ей в глаза. – Ты можешь сказать мне, девочка, что ты узнала?

– Я поняла, что не смогу туда вернуться.

– Ладно, поговорим об этом позже. Ты веришь в то, что наговорила эта стерва?

Она кивнула.

– И в то, что отец мог заниматься любовью с твоей умирающей матерью?

Она задумчиво повертела в руке бокал с вином и поставила его на место.

– У мамы был туберкулез. Однажды – я была тогда совсем маленькой и спала в одной постели с родителями, – у нее пошла кровь горлом. Я напугалась до смерти, сжалась в комок. Я видела, как отец жадно целовал ее в окровавленные губы.

– Ты не рассказывала мне об этом, Элли.

– Я тебе много чего не рассказывала.

– Например?

Она сделала маленький глоточек вина.

– Но это очень личное, Гарри. Понимаешь, отец любил нас с сестрой очень странной с точки зрения большинства любовью. Наверное, ее даже можно назвать порочной, если посмотреть со стороны. Я сама так считала в юности. Но потом я поняла… – Она протянула руку, взяла изо рта Гарри сигарету и жадно затянулась. – Знаешь, Гарри, он так любил нас с Ксюшей потому, что мы были ее детьми. Он тосковал по ней всю жизнь. Иногда его ласки заходили слишком далеко, и он это сознавал. Потом казнил себя за это. Но это были чистые ласки, Гарри, поверь мне. Просто, как говорится, каждый воспринимает все в меру своей испорченности. Ну а мир, в котором мы живем, очень порочен.

Он протянул руку и потрепал Элли по щеке. Она попыталась улыбнуться.

– Но если твою мать можно было спасти, а он вместо того, чтобы вызвать «скорую»…

– Не надо, Гарри. Если все было так, как говорит Мила, я могу себе это представить. Поверь мне, я хорошо знала своих родителей. Умирая, мать протянула к отцу руки. Она попросила его не оставлять ее. Он прижал ее к себе. Остальное не имеет значения.

– Но кто-то запечатлел этот момент на пленку. Ощущение такое, что тот человек заранее написал сценарий и распределил роли.

– Милка боится высоты. Я видела, как она бледнеет на эскалаторе метро. Однажды, когда самолет взлетал и она случайно выглянула в окно, с ней случился настоящий припадок. Не думаю, что она притворялась. Нет, снимала не она. Тогда напрашивается вопрос: кто?

– Ты же сказала, это не имеет значения.

– Я хочу наверняка знать, кто довел мать до самоубийства. Я уверена, это сделала Мила. Но как?

– Прошло столько времени, Элли.

– Ну и что?

– Мне жаль. Мне очень жаль, что ты копаешься в прошлом вместо того, чтоб наслаждаться настоящим. Элли, мы богаты.

– Это ты богат. У меня за душой ни гроша. Я собственноручно подожгла студию своего отца. Огонь, как выяснилось впоследствии, перекинулся на дом. Помню, один мой знакомый сказал, что от меня пахнет, как от пепелища.

– У тебя богатая фантазия, Элли. Если бы это сделала ты…

– Я помню, как бежала с факелом по лужайке. Эта картина стоит перед моими глазами.

– Это галлюцинации, Элли. Зачем тебе было поджигать студию своего отца?

– Не знаю. Не помню. В моей памяти какой-то пробел.

Она зябко повела плечами и отвернулась.

– Элли, ты должна найти сестру. Она наверняка помнит.

– Нет, Гарри. Ксюша стала настоящей наркоманкой. Когда я видела ее в последний раз, она меня не узнала. Или не захотела узнать, – добавила она. – Ксюша очень изменилась с тех пор, как связалась с Борисом. Знаешь, у меня такое ощущение, будто она вышла за него замуж против своей воли. Точнее сказать, к тому времени у Ксюши уже не было воли. Это все так странно, Гарри. Ксюша никогда не рассказывала мне о том, как они с Борисом познакомились, а ведь в ту пору мы были с сестрой очень близки.

– Ты хочешь сказать, до ее замужества?

Гарри смотрел на Элли очень внимательно.

– До того, как она познакомилась с Борисом, Гарри. – Элли внезапно вскочила и схватила висевшую на спинке кресла сумочку. – Гарри, мне нужно идти.

– Куда?

– Мила сказала, что Петька сошел с ума. Она соврала, Гарри. Я должна с ним повидаться.

– Но сейчас уже двенадцатый час. Мне кажется, поздновато для визита к друзьям детства.

– Он мне брат, Гарри. В юности у нас с ним было полное взаимопонимание.

– Ты осталась все такой же наивной и доверчивой, моя девочка. – Гарри подозвал официанта и достал кредитную карточку. – Я пойду с тобой. В Москве ночами опасней, чем в Нью-Йорке. Итак, где мы будем искать твоего Дафниса?

Она уловила иронию в его интонации.

– Это совсем не смешно, Гарри. Мне очень жаль, что ты ревнуешь меня к прошлому.

– Моя дорогая, у меня нет на это права. Ведь мы с тобой всего лишь добрые знакомые.

– Мы друзья, Гарри, – поправила она.

– Это слово не дает мне никакой надежды на будущее. Если мужчина и женщина становятся друзьями, значит, у них нет будущего. Я хочу, чтоб у нас с тобой было будущее.

Она посмотрела на него странным прищуренным взглядом. Ему показалось, будто над их головами бесшумно пролетел призрак.

Она без труда нашла дом и подъезд, но этаж вспомнить не смогла. Она поднялась на лифте на самый последний и стала спускаться пешком по лестнице, разглядывая двери квартир. Она помнила, дверь квартиры Суровых была обита ярко-красным дерматином. Разумеется, с тех пор все могло измениться.

Ее ноздри уловили запах табачного дыма, и она, перегнувшись через перила, глянула вниз. Мужчина в тренировочном костюме стоял на лестнице и курил. Он поднял голову, и их взгляды встретились. Она сразу узнала его.

«Спокойно, – сказала она себе. – Если я его узнала, это еще не значит, что и он узнал меня». Она вспомнила, что у нее в сумке лежит визитка Милы. Это было очень кстати.

– Вы не может подсказать, где квартира миссис Барсов? – Она помахала перед его носом визиткой. – Я по поводу картина ее покойный муж.

Борис смерил ее долгим внимательным взглядом. Она, хоть и не без труда, выдержала его.

– Заходите, – сказал он, распахивая перед ней дверь квартиры. – Вы пришли кстати.

Гарри ждал ее уже минут сорок. Таксист начал ворчать, и он дал ему пятьдесят долларов. Он не сводил глаз с дома, в котором одно за другим гасли окна.

– Я сейчас вернусь, – сказал он и, открыв дверцу, вышел на тротуар.

– Осторожно! – услышал он. Но было поздно. От сильного удара Гарри отлетел в заснеженные кусты. Машина, взвизгнув тормозами, исчезла в переулке.

Таксист дал задний ход и глянул вправо. Увидев кровь на снегу, он тихо присвистнул и нажал на газ.

– Я знал, что ты придешь сюда. – Борис сидел напротив нее в кресле и ехидно улыбался. – Моя Вирджиния превратилась в прекрасную, полную таинственного очарования женщину. И эта великолепная дама вернулась домой. Я подозревал, что рано или поздно моя Вирджиния вернется.

– Я спешу, – сказала она. – Меня ждет в такси муж.

– А где же твой восхитительный аристократический акцент стопроцентной американки? Или он был всего лишь камуфляжем, рассчитанным на старых спившихся курв, вроде Милки? Моя юная красавица, ты ворвалась в мой дом, обдав меня с ног до головы волнующим ароматом воспоминаний и надежд. Вижу по всему, что ты нашла за бугром свое счастье. Мы же здесь по-прежнему живем сиро и убого.

– Я хотела поговорить с Милой по поводу покупки последней работы моего отца, – сказала она, стараясь сохранять присутствие духа.

– Да что ты говоришь? Похоже, у тебя много лишних денег и ты захотела поделиться ими с нами, несчастными забытыми Богом бедняками. Что, моя Вирджиния, тебе удалось выгодно продать свое роскошное непорочное тело?

– Пошел ты… – Она резко встала. – Мне пора.

– Прошу прощения за свой пошлый натурализм. Пожалуйста, присядь. Мы сию минуту позвоним этой старой курице, и, если она еще не успела наклюкаться в стельку, вызовем ее сюда на ночное рандеву. Мне это очень напоминает беззаботную светскую жизнь.

Он снял трубку и набрал номер. Она обратила внимание, что последняя цифра была семерка. Номер телефона ее прежней квартиры заканчивался на тройку.

– Валяй сюда, – сказал Борис в трубку. – Только никаких отговорок. Или ты приедешь, или мы исключаем тебя из игры. Помнишь наш контракт? То-то же.

Он положил трубку и улыбнулся ей с фальшивой вежливостью.

– Совсем как в прежние времена. Тесный кружок избранных людей искусства. Так жаль, что сгорела милая старая усадьба, стены которой хранили столько романтических воспоминаний. Что это тебе взбрело в голову подпалить ее, моя Вирджиния?

– Сама не знаю. Кто-то сунул мне в руки факел. Кто-то сказал, что отец… – Она потерла рукой лоб и закрыла глаза. – Это ты сказал мне, что отец переписал дом и все имущество, включая картины, на Милу. Ты соврал мне?

– Нет, моя Вирджиния, я никогда тебе не лгал. Это они тебе лгали. Все до единого. Я всегда говорил тебе только правду.

– Но откуда ты узнал, что отец сделал это?

– Он мне сам сказал. Более того, показал дарственную. Ксюша тоже ее видела. Эта старая курица обвела вокруг пальца всех нас. Вот уж никогда не думал, что она окажется такой прожженной мерзавкой.

– Я, кажется, все поняла. Мила познакомила с тобой Ксюшу. Моя сестра оказалась жертвой отвратительного заговора.

Борис поправил волосы знакомым ей жестом и деланно рассмеялся.

– Какая напыщенность! Моя Вирджиния, ты словно прибыла не из Америки славного старины Билла Клинтона, а из Франции безжалостных Тюдоров и коварных кардиналов. Как поется в одной арии: «Пожертвовала ты своею честью, чтоб заговор раскрыть и наказать злодеев». А ты смогла бы пожертвовать своей честью ради того, чтоб восторжествовала справедливость? Разумеется, под словом «честь» я подразумеваю ее современный вариант, то есть баксы. Ну, что скажешь своему любопытному не в меру родственнику?

– Что тебе нужно от меня?

– Только денег. Жалких, презренных денег. Если ты помнишь, моя Вирджиния, меня всегда интересовали исключительно деньги и ничего, кроме денег.

– Я не верю тебе. Ты обманул мою сестру. Ты действовал заодно с Милой.

– Было время, когда эта старая курица громко кудахтала и обещала снести мне золотое яичко. Представляешь, я ей поверил. Она оказалась такой же стервозой, как и все бабы, которых интересуют только деньги и постель. Моя Вирджиния, а что интересует тебя?

Он дотронулся до ее руки. Ей показалось, будто на нее плеснули кипятком. Она вскрикнула и вскочила с кресла.

– Ха-ха-ха! А ты осталась все такой же принцессой-недотрогой, если, конечно, не притворяешься. Вот твоя сестра, та была очень даже сексуально отзывчивая девушка. Я бы даже сказал – чересчур отзывчивая. Она напоминала мне арфу Эола, которая издавала звуки от легкого дуновения ветра.

– Оставь в покое мою сестру. Из-за тебя она превратилась в калеку.

– Нет, моя Вирджиния, не из-за меня. Как раз я-то и старался оберегать ее от дурных влияний и вредных привычек. Увы, нашлись люди, которые потворствовали ей.

– Я хочу уйти, – сказала Элли.

– Так скоро? А я думал, ты пришла, чтоб поговорить со мной по душам. Или ты пришла не ко мне?

– Мы встретимся завтра и обо всем поговорим. Я позвоню тебе. – Ее голова раскалывалась от боли, в ушах стоял отвратительный звон. – Пусти.

– А ты уверена, что для нас с тобой наступит завтра? Что касается меня, то я привык жить сегодняшним днем.

Внезапно она услышала шаги в прихожей и быстро обернулась.

На пороге комнаты стоял Шуберт.

– Ты не должна стесняться. Ведь это твоя родная сестра. Обрати внимание, какое у нее прекрасное тело. Неужели тебе не хочется его ласкать, целовать? Смелее же, девочка! Тебе мешают подвязки? Сними их. Только сделай это медленно, как в кино. Мы с тобой посмотрели столько замечательных картин про то, как девушки ласкают друг друга. Неужели тебе не хочется стать кинозвездой и прославиться на весь мир? У тебя для этого все данные.

Свет был нестерпимо ярким, и у нее начали слезиться глаза. Женщина в зеленом халате подошла и промокнула их какой-то мягкой тканью. Человек в массивных очках направил на нее объектив кинокамеры и взмахнул рукой. Это означало, что включили мотор.

Она опустилась на шкуру леопарда, на которой лежала Ксюша, прикрытая до пояса куском прозрачной красной материи. Ксюша открыла глаза и красиво потянулась.

– Целуй ее в грудь! – услыхала Элли. – Скорей! Потом снимай трусы и садись ей на живот.

Она сделала все так, как велели. Она действовала как автомат. Тело было бесчувственным, голова плыла и слегка побаливала. Съемки продолжались часа четыре. За это время женщина несколько раз поправляла им обеим грим – от софитов в комнате было нестерпимо жарко. Наконец свет погас. Элли легла на пол и, вытянув руки и ноги, закрыла глаза.

– Перерыв тридцать минут. Потом снимаем сцену в бассейне. Элли, быстро к парикмахеру. Мадам Дюваль, – обратился мужчина в очках к гримерше, – у Сенни видны синяки на руках. Еще не хватало, чтоб нас обвинили в том, что мы снимаем наркоманок. Попробуйте тон потемней.

Элли дремала, пока парикмахер возился с ее волосами, обрабатывая их специальным водостойким лаком. Сцена в бассейне длилась часа три, и к концу съемок Элли потеряла сознание.

– …Ты моя дочка. И Ксения тоже. Вот, взгляни. – Достигайлов протянул ей через стол какую-то бумагу с гербами и печатями. – Эллен Уингрен. Гражданка Доминиканской республики. Ваши паспорта обошлись мне в копеечку, но я надеюсь, что вы, девочки, сумеете отблагодарить своего доброго папочку.

Они обедали втроем в дорогом ресторане. На Ксюше было длинное платье из матово светящейся материи и жемчужное ожерелье на шее. Она все время улыбалась Элли и подмигивала. Элли старалась меньше пить – от спиртного всегда болела голова.

– Пей. – Достигайлов поставил перед ней стакан с мартини. – Жить надо весело и беззаботно. – Твоя сестра прекрасно вписалась в атмосферу праздника, а ты ходишь надутая и чем-то недовольная. В чем дело?

– Я скучаю по дому, – сказала Элли, чувствуя, как глаза ее наполняются слезами.

– Глупости. От твоего дома осталась горстка пепла, а вся Россия превратилась в сплошной бардак. Посмотри: оттуда бегут все, кто может. Лучше ходить на панели в Париже или Милане, чем быть жалким интеллигентишкой в Москве. Да и все русские мужчины хамы и пьяницы.

Ксюша кивала головой, как болванчик. Она была ослепительно красива и приковывала к себе все взгляды.

– Но я не смогу называть тебя отцом, – пробормотала Элли. – У нас с тобой совсем другие отношения. Таких не может быть между отцом и дочерью.

– Разве ты не помнишь, какого рода отношения связывали тебя с твоим отцом?

– Мы любили друг друга. Очень.

– Я бы сказал, вы слишком любили друг друга. Твоя сестра мне все рассказала. Я удивляюсь, как при столь заботливой отеческой любви ты умудрилась остаться девушкой. – Достигайлов гадко ухмыльнулся. – Похоже, Виталий Августович был импотентом, как и все так называемые русские интеллигенты.

Она выплеснула ему в лицо мартини. Он злобно сверкнул глазами и промокнул лицо салфеткой.

В тот вечер он вошел в ванную, где она принимала душ, – ни на одной двери в доме не было запоров, – и велел ей перекрыть воду. Повернув кран, Элли потянулась за полотенцем, как вдруг он ударил ее ребром ладони по сгибу локтя. Боль была нестерпимо сильной, и она на несколько секунд потеряла сознание. Она пришла в себя на коврике на полу. Судя по тому, что, кроме руки, не болело ничего, ее туда положили.

Она подняла глаза. Достигайлов стоял и смотрел на нее. Он был совершенно голый и напоминал пузатый самовар с маленьким краном – его член был не больше стручка обыкновенной фасоли.

Вдруг она почувствовала на своем лице что-то горячее. В следующую секунду она поняла, что Достигайлов на нее мочится. Она сделала попытку закрыть лицо руками, но они оказались связанными за головой. Отвратительные вонючие струйки сбегали по груди и стекали в волосы. Элли стиснула зубы и зажмурила глаза.

– Проси прощения. Ты вела себя, как последняя шлюха. А ведь я твой отец и благодетель.

Она мотала головой.

– С каким удовольствием я бы избил тебя до кровавых синяков. Черт, если бы не эти проклятые съемки! Но ничего, я придумаю кое-что поинтересней.

Он вышел, оставив дверь открытой. Она не сразу встала с пола. Она лежала и думала о том, как ей жить дальше. Жить не хотелось.

На следующий день снимали без Ксюши – ее не смогли привести в надлежащий вид после большой дозы снотворного. У Элли распухла рука, и на нее надели длинные черные перчатки из эластила. По сценарию она должна была войти в спальню, где отдыхал на кровати здоровенный волосатый мужчина, расстегнуть левой рукой – правая ее не слушалась – молнию своего ярко-розового мини-платья, и, переступив через него, лечь лицом на живот мужчине.

– Возьми в рот его член! – орал режиссер. – Ты что, не знаешь, как это делается? Я же тебе сто раз показывал.

Она так и не смогла это сделать. Режиссер, ругаясь на чем свет стоит, на ходу переделал сцену. Теперь на кровати лежала Элли – нагая, в черных перчатках. Мужчина заходил в комнату, завернутый до пояса в махровое полотенце. Видел спящую девушку. Его фаллос вздымался ввысь. Полотенце падало на пол. Мужчина хватал девушку за талию и грубо переворачивал на живот, потом с ожесточением впихивал свой фаллос между ее ягодиц. Боль была невыносимой, но Элли даже звука не проронила. Камера то и дело снимала крупным планом ее бледное, с искусанными до крови губами лицо.

– Потрясающе! – вопил режиссер. – Какая исступленная страсть! Наконец-то я растормошил тебя, девочка! Мы с тобой сделаем колоссальные деньги!

Элли не испытывала ничего, кроме омерзения и боли.

– Вы всегда кичились своим богемным происхождением. И ты, и твоя сестра, но в особенности твой папаша. – Они снова обедали в ресторане, но на этот раз без Ксюши. Достигайлов был в смокинге и напоминал ей конферансье на летней эстраде в парке. Элли выпила много вина и была на грани истерики. Она с трудом сдерживала смех. – Этот сноб здоровался со мной так, словно делал мне одолжение. Ну да, он был уверен в том, что за его спиной все русское искусство и литература в придачу. Ну а я вылез из навозной кучи и осмелился обзавестись капиталом, то есть, по мнению твоего отца, деньгами, заработанными грязным путем. Думаешь, я не помню, как он посмотрел на меня, когда я чуть не протаранил его на своем джипе возле магазина в Алексеевке? А ведь виноват был он, а не я. Элли, почему ты смеешься?

– У тебя кожа на лице, как у слона на заднице. Папочка, ты у нас такой богатый – почему ты не сделаешь себе пластику?

Он нахмурился и заказал чистого джина. Он молчал, исподлобья поглядывая на Элли, пока официант не принес ему заказ.

– Когда я пригласил ваше семейство в ресторан – я сделал это бескорыстно, только ради того, чтобы узнать вас поближе, завести с вами дружбу. Вы же вели себя, как знатные вельможи на свадьбе у батрака. Дескать, смотри: мы оказали тебе большую честь. Какие мы хорошие и демократичные. Борис то и дело вставлял мне шпильки и торжествовал, если удавалось задеть за больное место.

– Папочка, а разве у тебя есть больные места? Где? Покажи, а? Одно я, кажется, видела – это под животом, верно? У тебя там такой очаровательный маленький краник с двумя круглыми финтифлюшками.

Он стиснул рукой ее шею и ткнул носом в вазу с салатом. В ноздри набились пряности и майонез. Она оглушительно чихнула, обрызгав его.

– Официант! Отведите девушку в туалетную комнату, – сказал Достигайлов на едва понятном английском.

– Я не хочу в туалетную комнату, – капризно заявила Элли. Она быстро присела и стащила трусики. – Я пописаю здесь.

…Он два с лишним часа продержал ее в холодной ванне. Она так и не попросила у него прощения. Потом – она помнила это совсем смутно – он долил туда горячей воды и влез, плеская пеной на мраморный пол. Он совал ей во влагалище и в задний проход свои жирные пальцы и говорил всякие гадости про отца и Ксюшу. К счастью, она к тому времени почти ничего не соображала.

Ксюша скользнула под одеяло и прижалась к ней всем телом. Элли невольно отстранилась.

– Ты чего?

– Так, – пробормотала Элли. – Мне противно, когда ко мне кто-то прикасается.

– Мне надо поговорить с тобой. – Ксюша протянула руку и положила ее на голый живот Элли. – Какая ты теплая и мягкая.

Элли сбросила руку сестры и села в кровати. Казалось, ее вот-вот стошнит.

– Послушай, ты совсем одичала, Елочка. Мы, как-никак, сестры.

Элли отодвинулась к самому краю кровати и обхватила руками колени.

– Уходи. Мне противно, – сказала она.

– Дурочка. Разве ласка может быть противной? Мне так холодно и неуютно в этом мире. От красивого тела исходят тепло и покой. У тебя очень красивое тело, Елочка. Пожалуйста, согрей меня.

Ксюша обхватила сестру руками и заплакала. У нее были обжигающе горячие слезы.

– Я хочу домой, – сказала Элли, с трудом сдерживаясь, чтобы тоже не заплакать.

– Это невозможно, – сказала Ксюша.

– Отец не знает, где мы и что с нами. Думаю, он сходит с ума.

Ксюша громко всхлипнула.

– Я убью этого борова, и мы уедем домой.

– Не надо, Елка, прошу тебя. У нас больше нет дома.

– Но отец… Он так нас любит.

– Отца тоже больше нет! Понимаешь? Его больше нет!

– Что ты несешь? Ты опять сидела на игле?

– Меня уже ничего не берет. Я ни на секунду не могу забыться. Елка, Елка, ты бы видела его…

Ксюша судорожно вздохнула и затихла на груди у сестры.

– Кого? – не поняла Элли.

– Он был похож на обуглившийся окорок. А эта вонь… Ты представить себе не можешь, как от него мерзостно воняло.

Элли грубо отпихнула сестру и встала.

– Расскажи мне все, как было, – потребовала она.

– Не стоит. Тебе еще жить и жить. Это мои деньки сочтены. Но я сама во всем виновата и ни о чем не жалею. Елочка, дорогая, в этом мерзопакостном мире самое ценное – сиюминутные удовольствия. Иди сюда.

Она протянула руку и ущипнула сестру за ягодицу. Элли наотмашь ударила ее по лицу.

– Прости, Елочка. Я такая испорченная. Все только и делали, что портили меня. С самого рождения.

– Ты говоришь, от отца… отец сгорел в том пожаре?

– Да. Я стояла рядом с ним, когда вспыхнула Башня. Как цистерна с бензином. Отец кинулся в огонь с криком: «Мой «Закат»!» Елочка, милая, я не хочу больше жить!..

Прошло несколько минут, прежде чем она смогла заговорить снова.

– С тобой творилось что-то странное. Ты много выпила в тот вечер. У тебя был вид неистовой валькирии.

– Я себя плохо чувствовала. Кажется, у меня была температура. Хотя какая теперь разница? Отца все равно больше нет. Но почему загорелась Башня?

– Не надо, Елочка, прошу тебя. Уже ничего не вернешь. Дай лучше я поцелую тебя.

Элли не успела отвернуться. Ксюша впилась в ее губы, как вампир. Ей казалось, она высасывает из нее жизнь.

– Я должна знать, отчего сгорела Башня, – сказала она, когда Ксюша наконец ее отпустила. – Ее кто-то поджег?

Ксюша кивнула.

– Кто?

– Не надо, Елка.

Она отвернулась и закрыла глаза.

– Кто это сделал? Отвечай!

– Елочка, милая, ты была такая пьяная!

– Ты хочешь сказать, что я подожгла Башню?!

– Да, – едва слышно сказала Ксюша.

Элли показалось, будто у нее в голове взорвалась граната. Она застонала и медленно опустилась на пол.

– Успокойся, Елочка, милая. Все равно это случилось бы рано или поздно. Так больше не могло продолжаться. Мы жили как на вулкане.

Перед глазами Элли вспыхивали обрывочные картины. Она видела себя, бегущую по лужайке с факелом над головой. Вот она споткнулась и выронила факел… Он упал и скатился в озеро.

Огонь зашипел, соприкоснувшись с водой. Стало темно.

– Я уронила его в озеро, – прошептала она. – Я хорошо помню это.

– Да, ты сделала это после того как поднесла его к перилам крыльца.

– Ты видела?

– Ты неслась как ракета. И все перед тобой расступались.

– Но почему я это сделала?

– Не знаю. Ты о чем-то говорила с Милой, потом подошел Борис. Мы с папой стояли возле беседки.

Ксюша вдруг широко раскрыла рот и захрипела. Потом упала на пол и стала громко визжать. Прибежал Мэтт, слуга-мулат, потом появился Достигайлов. Ксюшу куда-то унесли.

– Ей нужно лечиться. Придется тебе потрудиться за сестричку. Завтра съемки начнутся в шесть утра. И чтобы никаких глупостей!

Самовар сипел, распространяя аромат еловых шишек и леса. В небольшой комнатке с низким потолком было жарко, хотя за окном выл февральский ветер. Лицо молодого человека, сидевшего напротив Элли, принимало выражения от скорби до восторженной радости. Он слушал девушку так, словно от того, что она скажет, зависела его жизнь.

– Меня отпустили из монастыря. Священник понял, что рано или поздно я сбегу сама, – рассказывала она, глядя в заснеженное окно. – Он сказал на прощание: «Дочь моя, возможно, сам Господь Бог надоумил тебя совершить это. Твое стремление неодолимо, и никакие запоры и решетки тебя не удержат. Помни одно: предназначение человека в том, чтоб отстаивать в этом мире добро и справедливость и искоренять зло. Однако, борясь с ним, не позволяй себе упиваться чувством ненависти. Ненависть разрушает и губит душу. Ненависть породила войны и уничтожила целые народы. Сохрани в своем сердце любовь. Таков мой совет, дочь моя».

– Он прав! – воскликнул молодой человек. – Как часто мы, ослепленные ненавистью, рубим направо и налево, не обращая внимания на то, как под нашим топором летят безвинные головы. Как часто мы испытываем ложную уверенность в том, что обладаем правом вершить правосудие. Но ты продолжай, Леля, продолжай.

– Я уже почти все тебе рассказала. Священник дал мне денег и благословил на дорогу. Я купила себе одежду и билет на автобус в Лас-Вегас. Сама не знаю, почему именно туда. Наверное, потому, что в этом городе родился Джинни.

– Ты любила его…

Лицо молодого человека погрустнело.

– Не знаю. К тому времени мое тело уже стало бесчувственным. Я нуждалась в друге, в душевном тепле, но мужчины не понимали этого и тащили меня в постель. Я не осуждала их – они привыкли получать от женщин только плотские удовольствия. Ведь большинство из нас живет только сегодняшним днем, пытаясь урвать от жизни побольше, и не думает, что будет потом. Джинни был другим. Он не мог любить меня своим телом, но он распахнул мне душу. Я не забуду его.

Она замолчала и отвернулась.

– А Гарри? Какие отношения связывали вас с Гарри? – допытывался молодой человек.

– Мы познакомились в баре. Это был мой первый вечер в Вегасе. Я выиграла в рулетку две тысячи долларов и решила перевести дух за бокалом шампанского. Я поверила, что Господь поможет мне и я непременно сделаю то, что задумала. Поняв это, я улыбнулась сидевшему рядом со мной за стойкой мужчине. Это был Гарри.

– Он оказался русским эмигрантом. Его родители уехали в Штаты в начале восьмидесятых, – продолжала она. – Им крупно повезло: и отец, и мать были опытными хирургами-офтальмологами и сумели заработать много денег. Гарри потерпел крах в первом браке, разочаровался в любви. Мы подружились. Возможно, я бы вышла за Гарри замуж и осталась в Штатах, но…

– Но что?

– Он хотел, чтобы у нас были дети, много детей. Я тоже хочу иметь детей. Но у меня нет права быть матерью. Петуня, ты слышал когда-нибудь о проклятых в нескольких поколениях?

– Ты несправедлива к Господу, Леля. Бог милосерден. Он способен все понять.

– Понять – еще не значит простить. Когда я увидела Милу, я поняла, что начинаю упиваться ненавистью к ней. Это чувство так же сильно, как и упоение любовью.

– Она засадила меня в дурдом. Она давала врачам деньги, чтоб они держали меня за решеткой. Я сидел среди людей, потерявших не только разум, но и ощущение бытия. Иногда мне казалось, что я нахожусь в Аду.

– Но ты не возненавидел ее, верно?

Она внимательно смотрела на него.

– Я переборол в себе это чувство. Оно мешало мне жить.

– Одна индианка сказала, что любовь и ненависть два полюса, между которыми натянута струна жизни, – задумчиво сказала Элли.

– Об этом же говорил поэт. Помнишь? «То сердце не научится любить, которое устало ненавидеть». Но мне кажется, я умею любить.

– Неизбежность. – Она грустно улыбнулась. – Вот слово, которое помогло мне. Я твердила его как молитву. Иной раз я задавала себе вопрос: за что мне выпали такие страдания? И сама же отвечала – это неизбежность.

– Искупление тоже неизбежно. Я верю в искупление.

– Только не для меня. Я стала причиной несчастья и смерти многих людей.

Она поднялась и подошла к окну. За ним было заснеженное поле. Оно искрилось и сияло на солнце. Ей стало нестерпимо больно от этой непорочной белизны, из глаз потекли слезы.

– Из-за меня убили Гарри, – прошептала она. – Если бы я послушалась его и отложила свои поиски до утра, я уверена, Гарри был бы жив.

– Ты считаешь его смерть случайностью?

Она ответила не сразу.

– Теперь это не имеет значения. На моей совести столько страшных грехов. Прежде всего гибель отца.