Текст книги "Кто-то смеется"

Автор книги: Наталья Калинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Это было недели две назад. Они с отцом заехали за хлебом в местный магазин. Отъезжая, отец лихо вывернул на асфальт, не удосужившись посмотреть назад. Большой джип резко затормозил буквально в двух сантиметрах от заднего бампера их «жигуленка».

– Черт бы тебя побрал! – выругался сквозь зубы отец. – Носятся тут словно угорелые. Тоже мне, хозяева земли. Люмпенская буржуазия. – Он едва заметно кивнул головой человеку в джипе, который, обгоняя их машину, приветливо помахал рукой. – Когда-нибудь они купят с потрохами святое святых – русское искусство. Этот еще не из самых худших – есть по крайней мере зачатки вкуса. Ишь ты, какой замок придумал соорудить!

Леля глянула влево. На пустыре, где когда-то гнил полуразвалившийся коровник, вовсю кипела работа. Уже довольно уверенно вырисовывались контуры дома о трех куполах-башнях из розоватого с блестками кирпича.

– Ты знаком с ним, пап?

– Встречались пару раз.

– Это его зовут Константином?

– Константин Достигайлов. Фамилия-то какая затейливая! Такому на роду написано стать рано или поздно преуспевающим буржуа-кровопийцем.

– Почему ты не любишь этих людей? – удивленно спросила Леля, знавшая прекрасно, что отцу в свое время досталось от партократов.

– Им все слишком легко досталось. И в том нет их заслуги. Время сейчас такое.

– Но почему одним досталось, а другим нет?

Отец молча пожал плечами, вынул сигарету и закурил. Леля поняла, что он не намерен продолжать этот разговор.

После этого она еще раз виделась с Достигайловым – возвращаясь домой из сельской библиотеки, где от нечего делать брала старые «Иностранки». Солнце пекло, как в аду, казалось, в сумке лежат не журналы, а чугунные болванки. Вдруг слева остановилась машина и распахнулась дверца. Достигайлов улыбнулся ей так широко, что его грубоватое, дочерна загоревшее лицо показалось ей почти красивым.

– Нам, кажется, по пути.

Она молча забралась в прохладу и полумрак джипа. За всю дорогу, которая заняла минуты две, никто из них не сказал ни слова. Когда она вылезла у своих ворот, бросив короткое «спасибо», Достигайлов лишь кивнул в ответ головой.

Сейчас джип описывал по степи круги, пятился задом, останавливался, снова описывал круги. Леля привстала и, прикрыв ладонью глаза, наблюдала за ним. За рулем сидела небольшая девочка, и она поняла, что это кто-то из родственников Достигайлова, возможно, его дочь, которую он обучает водить машину.

«А я так и не научилась, – с сожалением подумала она. – Отец показывал несколько раз, но у него не хватает терпения объяснить все по-человечески».

Машина развернулась и поехала в сторону озера. Леля теперь могла разглядеть сидевшую за рулем девочку – ей было лет десять-двенадцать. Сам Достигайлов сидел рядом справа.

Джип резко затормозил, поравнявшись со стогом. Девочка распахнула дверцу и крикнула:

– Пожалуйста, иди к нам! Это так интересно!

Достигайлов вышел навстречу Леле.

– Ее тоже зовут Еленой. Она видела, как вы переплывали озеро.

– Плавать так трудно. Ты научишь меня плавать? А папа за это научит тебя водить машину. Договорились?

Леля улыбнулась девочке.

– Пожалуй, да. Выгодный контракт.

– Тогда залазь в джип. У тебя быстро получится. А кто тебя учил плавать? Твой отец?

– Сама научилась. Моя старшая сестра хорошо плавает. Я делала так, как делала она.

– Ну а я буду делать так, как ты. – Девочка весело рассмеялась. – Садись за руль. А ты, папаня, рядом. – Лена в мгновение ока очутилась на заднем сиденье. – Вот так. Я не хочу вам мешать.

Леля вела машину до самого дома. Она лихо затормозила возле веранды, на которой собралось все семейство.

Достигайлов быстро обежал вокруг джипа и распахнул дверцу. Леля только сейчас вспомнила, что она в купальнике – халат остался возле мостков со стороны их сада.

Он подал ей руку и повел к крыльцу. Она видела изумленно вытянутые лица домочадцев. Обстановку разрядила маленькая Лена. Выскочив из машины, она бросилась вверх по лестнице.

– Это была моя идея! – звонко выкрикнула она. – У вашей Лели замечательно все получается. Она очень талантливая девочка. Вы должны купить ей «феррари».

– Извините нас, – сказал Достигайлов, остановившись на последней ступеньке лестницы. – Моя дочь крайне непосредственна. Неудивительно – она выросла без матери…

– Папочка, смотри, как здесь уютно! Я хочу, чтобы и у нас так было. Какие цветочки, какие картинки! А вот сервиз у нас получше. – Лена уже вертела в руках тарелку. – Папа, папа, давай подарим им тот сервиз, что ты привез из Венеции! Пожалуйста, папочка.

Достигайлов кашлянул в кулак.

– Проходите, пожалуйста, к столу, – сказала Леля. – Я только оденусь и вернусь.

Когда она вышла на веранду, Достигайлов уже сидел между Ксюшей и Милой и усердно делал вид, будто пьет чай. У него было серьезное и слегка растерянное выражение лица.

– А ты не говорила, что знакома с такими… замечательными людьми, – сказала Ксюша с плохо скрытым сарказмом.

– Я научу Елену Витальевну водить машину. Вместе с дочкой буду их учить. В наше время каждый должен уметь водить машину.

– Я, например, не умею и не чувствую себя от этого неполноценной, – с вызовом заявила Ксюша. – Боренька, а у тебя есть водительские права?

– Нет. Но я ездил в Испании и в Шотландии на «форде» и «мерседесе». У них там замечательные дороги, да и машины не чета нашим. Верно, Константин… простите, не знаю вашего отчества.

– Зовите меня просто Костей. – Достигайлов попытался улыбнуться Борису, но из этого ничего не вышло. – У нас тоже лет через пять-десять будут хорошие дороги. И автомобили – тоже.

– В таком случае есть повод выпить за нарождающийся класс русской буржуазии. Вера, принесите две, нет, три бутылки шампанского и бокалы. Увы, в этих степях нет ничего получше «Советского игристого», но мне довелось пробовать и «Дом Периньон» и кое-что еще, – сказал Борис.

– Я предпочитаю отечественные вина, хотя и мне приходилось пробовать кое-что заморское. У наших вин по крайней мере натуральный букет. Но это сугубо личное мнение. – Достигайлов ловко откупорил все три бутылки и разлил вино по бокалам. – Пять лет проработал официантом. Теперь у меня свой ресторан. Оборудование закупал в Италии и Швеции. Милости прошу в один из ближайших дней. Когда вам будет удобно.

– Можно завтра, – сказал Борис.

– Завтра ты обещал повезти нас с Лелей в Луна-парк, папочка, – капризно надула губы Лена.

– Да, да, Ленок. Это днем. А вечером…

– Я буду кататься до самого темна. А еще ты обещал нам с Лелей, что позволишь сесть за руль на трассе.

– Да, да.

Достигайлов вспотел от волнения, и большая капля пота скатилась по его носу в бокал с шампанским.

– Я поеду с вами, можно? – обратился к нему Петя. – Я хотел бы сделать несколько этюдов. Если вы, Костя, не возражаете.

– Буду только рад. – На этот раз улыбка получилась настоящей. Достигайлов встал из-за стола. – Мы с Леной заедем завтра в одиннадцать. Условлено? А потом – ресторан. Как раз должны подвезти свежих раков из Азова.

Он поцеловал руку Миле и Ксюше и, приветливо кивнув Леле, легко сбежал по ступенькам, держа за руку дочку. Через минуту джип уже выезжал из ворот усадьбы.

– Ну и дела! – Борис довольно потирал руки. – Могу поспорить на ящик шампанского, что этот мешок с баксами будет моим спонсором. Ксюля, мы захватили с собой кассету с записью из Эдинбурга?

– Кажется, да. И из Питера тоже.

– К черту Питер! В своем отечестве стены только мешают. Да и в том зале никудышная акустика. Виталий, как вы думаете, этот увалень на джипе смыслит хоть что-нибудь в настоящем искусстве?

– Думаю, что да. Но еще больше он смыслит в женщинах. Леля, я не ожидал, что ты поступишь так опрометчиво и…

– Она нормально поступила! – воскликнул Петя. – Благодаря Леле вы все теперь будете пить-гулять на дармовщину и злословить про этого Костю на каждом углу. Потому что вы все ему завидуете. Все, кроме Лели.

– Послушай, Петр, за этим столом собрались люди искусства, а они, как ты знаешь, выше такой зависти. Ты еще молод и полон максимализма, который долго будет швырять тебя из стороны в сторону, как резиновый мячик. – Виталий Августович как огня боялся некрасивых семейных сцен. – Ты тоже принадлежишь к этому прекрасному племени людей без царя в голове и с искрой Божьей в сердце. Ты…

– Ты, Виталий, завидуешь ему больше всех. Правда, мама? – Он повернулся к беспокойно ерзавшей на стуле Миле. – Мама, скажи хоть раз правду, как бы тяжела она для тебя ни была.

– Чего-чего, а зависти мой папочка лишен напрочь. – Ксюша подошла к отцу и, обняв его за плечи, уперлась в макушку подбородком. – Папочка, ты ведь поедешь с нами в ресторан, правда? Может, это чучело с чумазой физиономией на самом деле окажется нам когда-нибудь полезным. – Она подмигнула Леле. – Молодец, сеструха. В нонешней жизни самое главное – всегда быть в седле.

– Неужели это ты, Сурок? Вот уж никак не думала встретить тебя здесь! – Леля удивилась, увидев Милу, которая панически боялась темноты, а еще больше дикой природы, на берегу бледно освещенного полумесяцем озера.

– Как хорошо, девочка, что ты вышла погулять. Мне очень нужно поговорить с тобой. У тебя найдется десять минут?

– Думаю, что да. Мы с Петькой хотели покататься на лодке, а у нее кто-то сломал весло. Он побежал к Генке – за другим.

– Я так рада, что мой сын в тебе души не чает, так рада. Давай присядем на лодку. – Мила вынула из кармана пачку «Салема» и закурила. – Если бы не ты, он бы уехал на все лето в этот монастырь, где его используют как водовоза, ассенизатора и так далее. Помнишь, в прошлом году он пробыл там целый месяц? Вернулся, как из ссылки, – страшнее смерти. Ты, девочка, заменила ему и Бога, и все остальное. Ты представить себе не можешь, как я тебе за это благодарна.

Слова сыпались из Милы как горох. Леля улыбнулась, тряхнула волосами.

– Ну да, я и есть святой образ. Ты разве не знала? – Леля встала, одернула на животе майку. – Ладно, я пошла – от всяких «спасибо» у меня болят барабанные перепонки.

– Постой. Я хотела поговорить с тобой об отце.

У Милы было трагическое выражение лица.

– Об отце? Он что, кого-то убил?

– Нет. Он, как ты знаешь, мухи не обидит. Но себя он убивает. День изо дня. С методичностью капли, которая долбит камень.

– Ты имеешь в виду ночную работу? Так ведь он спит потом до двенадцати или дольше. Я сама люблю бодрствовать ночами.

– Он не работает. Представь себе, девочка, он не работает.

– Но он только вчера показывал мне свой «Закат из окна, выходящего в сад». Очень даже неплохо. Я бы сказала, на четыре с плюсом.

– Спасибо, девочка. У тебя всегда был тонкий вкус. Но как бы тебе сказать… Словом, Виталий не имеет никакого отношения к этой картине.

– Что-то не пойму я тебя, Сурок.

– Девочка, последнее время твой отец пьет ночи напролет. Видела бы ты, сколько пустых бутылок я закапываю каждый вечер возле пещеры. По-тихому и по-темному. Вера с Генкой увидят – стыда не оберешься. Знаешь, какие длинные языки у прислуги. Виталий очень дорожит своей репутацией порядочного, трезвого человека. Не приведи Господи, начнут сплетничать в деревне.

– Ладно, но тогда кто написал «Закат из окна»? У Петьки совершенно иная манера, да он никогда и не пойдет на то, чтобы на его картинах ставили чужую фамилию.

– «Закат» написала я, – невозмутимо сказала Мила.

– Ты? Ладно заливать! Сама говорила, что уже пятнадцать лет не брала кисть в руки.

– Да. Говорила. Я вынуждена была солгать.

– Ну а другие картины? Их что, тоже ты написала? – ломким от волнения голосом спросила Леля.

– Какие именно картины ты имеешь в виду?

– Все. С тех пор, как умерла мама. После ее смерти отец целый год не писал. Потом вдруг стали появляться один за другим эти странные пейзажи из окон, с балконов, террас и так далее. Это ты их писала?

– Да. Их написала я.

– Но к чему вся эта ложь?

– Понимаешь, девочка, мое имя не известно никому. Виталик же был когда-то скандально знаменит. Ты помнишь, что говорил «Голос Америки» после того, как на отца появилась эта паскудная рецензия в «Правде»?

– Да. Его сравнивали с Пикассо.

– За его картины, вернее, за холст, на котором стоит его подпись, готовы были выложить сотни долларов. Мне не давали ни копейки. Разумеется, дело еще и в том, что нас, женщин, всерьез не воспринимают. Особенно в живописи. Но только прошу тебя: ему ни слова.

– Но он же сопьется, Сурок. Он не может жить без работы. Ты сама сказала, что последнее время отец зверски пьет. Раньше его сдерживало творчество.

– Творчество здесь ни при чем. – Мила полезла в карман за новой сигаретой. – Твой отец, сколько я его знаю, ненавидит живопись. У меня такое ощущение, что он давно бы покончил с собой, если бы ему пришлось зарабатывать живописью на хлеб насущный.

– И как давно ты знаешь его, Сурок? – с любопытством спросила Леля.

– Мы познакомились на выставке Олега Вуколова. Там были и вы с Ксюшей.

– Будем надеяться, это так и есть на самом деле, хотя после того, что ты мне сказала, я вряд ли смогу вам верить. Сурок, может, ты пошутила?

Мила затрясла головой.

– Если не веришь мне, спроси у отца.

– Постой. Допустим, он уже двенадцать лет не пишет, в таком случае чем он занимается ночами? Прости, но я никогда не поверю в то, что все эти двенадцать лет отец пил не просыхая. Он выглядит очень даже неплохо. У пьяниц одутловатые рожи.

– Он начал пить этой зимой. Правда, потом у него был небольшой перерыв. Вот уже пятую ночь он пьет так, словно хочет наверстать упущенное.

– Хочешь сказать, он пьет с тех пор, как приехали Ксюша с Борисом?

– Сама не знаю, девочка.

– Давай начистоту. Кажется, у тебя было желание излить мне душу. Лить – так до дна, верно?

– Да, девочка. Виталий обожает свой токарный станок. Ты же знаешь, какие великолепные штучки он на нем вытачивает.

– Милые деревяшки. – Леля улыбнулась. – Я всегда удивлялась: мой отец – и эти смешные зверюшки, птички, крокодильчики…

– Он задумал отделать мастерскую под средневековый замок. Все из дерева – и ни одного гвоздя.

– Я знаю.

– Он проводит за этой работой ночи напролет. Вернее, проводил до недавнего времени, вытачивая канделябры, посуду, кубки. Теперь он называет эту затею причудой старого болвана. Вчера и больше того… Вчера он…

Мила всхлипнула и полезла за платком.

– Что он сделал вчера?

– Он сказал, что подожжет свою Башню вместе с картинами, вот что.

– Но при чем тут Ксюша с Борисом? Это совпадение или случайное стечение обстоятельств?

– Не знаю.

Мила загасила окурок о борт лодки и спрятала в пустую коробку из-под «Салема».

– Ты все знаешь, Сурок. Если не хочешь говорить, то спокойной ночи.

– Не уходи. Пожалуйста, не уходи. Вчера отец так поносил Бориса, что мне сделалось страшно.

– Как?

– Обзывал вонючим жеребцом, быком с дохлыми яйцами и так далее. Господи, что я мелю? Ведь ты девушка.

– Ладно, я и похлеще слыхала. Давай ближе к делу.

– Он сказал, что подсмотрел случайно, как этот Карузо с протухшим фаллосом трахает его дочь. Они занимались любовью в беседке на полу. Он сказал, Борис искусал Ксюше грудь до крови. Это правда – она ходит в закрытом платье и не купается в нашем присутствии.

– Зачем же она ему позволила? – брезгливо спросила Леля. – Мне кажется, Ксюша не из тех, кто станет терпеть то, что ей не нравится.

– Ей это очень нравится, девочка.

– Тогда какое вам всем дело? Как говорится: каждый сходит с ума по-своему.

– Она его родная дочка. Отцы обычно очень переживают, когда их дочери выходят замуж. Это своего рода Эдипов комплекс. К тому же Виталий презирает Бориса.

– Ты преувеличиваешь, Сурок. Отец всего лишь подтрунивает над ним, да и то по-доброму.

– Нет, я не преувеличиваю. Вчера он схватил со стены саблю, и если бы я не легла на пороге, натворил бы таких бед!..

– Странно. Я видела его сегодня, когда шла на озеро. Он стоял на балконе Башни, и ничего такого я в нем не заметила.

– Виталик и раньше, бывало, не помнил по утрам о том, что делал ночью. Ночью на него другой раз такое накатывает! Помню, он заставлял меня залезать в бочку и мы занимались там любовью.

Леля недоверчиво улыбнулась.

– Когда-то давно он забирался на крышу, чтоб пописать. Однажды он влез на крышу пятиэтажки, в которой жила моя сестра, и стал мочиться на милицейскую машину.

– У тебя есть сестра? – удивилась Леля. – Ты ведь говорила, что, кроме Петьки, у тебя нет никого на всем белом свете.

– Валя умерла.

– Но ты никогда о ней не вспоминала. Ты всю жизнь прикидывалась сироткой.

– Очевидно, ты не так меня поняла, девочка. Валя предоставляла нам с Виталием свою комнату. Я не могла ночевать у вас, пока мы с твоим отцом не расписались. Ну а Петьку я как огня боялась – он с детства ревнует меня к каждому встречному.

– Ты поселилась у нас чуть ли не с первого дня вашей с отцом встречи.

– Ты была тогда совсем крохотной и ничего толком не помнишь.

– Я могу спросить у Ксюши. У нее отличная память на подобные вещи.

– Ксюша все время разъезжала.

– Ладно, я с этим разберусь. Скажи: что ты хочешь от меня?

– Не встречайся с этим миллионером. Отец ужасно переживает. Он боится, ты выскочишь за него замуж.

Леля рассмеялась.

– Боже мой, и как только подобное могло прийти вам в голову? Петька и тот меня не ревнует. Твой Петька просто без ума от Достигайлова.

– Знаю. Он еще такой дурачок. Да и тебе во всем любит подыгрывать. Я тоже не хочу, чтоб ты встречалась с этим выскочкой.

– Какие же вы все… убогие. – Леля рывком перекинула ноги через борт лодки и оказалась по колено в теплой, тихой воде. – А ведь я никогда никому не ставила условий.

– Это не условие, девочка. Это просьба.

– Достигайлов ведет себя лучше любого джентльмена.

– Он очень хитер.

– Допустим. Но что ему за прок якшаться с такими голодранцами, как мы?

– Я видела, какими глазами он смотрел на Ксюшу.

– Какими?

– Похотливыми. Из-под полуприкрытых век. Чтоб никто ни о чем не догадался.

– Но ты-то догадалась.

– Я всегда была очень наблюдательной.

– И снова Ксюша. Тогда при чем здесь я и Достигайлов?

– У Виталия болит душа за тебя тоже. Еще как болит.

– Брось.

– Нет. Я буду бороться за мужа до последнего. Я уже поговорила с Ксюшей.

– Интересно, что ты ей сказала?

– Описала очень деликатно ситуацию и попросила их с Борисом не задерживаться у нас.

– Представляю, каких комплиментов наговорила тебе Ксюша.

Леля подняла юбку и забрела в озеро по пояс. Этот ночной разговор начинал действовать на нервы. Ненавязчивая ласка воды ее умиротворяла.

– Она поняла все как надо. Пообещала, что они с Борисом через неделю уедут.

– Это ее дело. Что касается меня, я не собираюсь что-либо менять в своей жизни.

– Поговори хотя бы с отцом по душам. Прошу тебя.

– Будет только хуже. Ты же знаешь, у меня очень вспыльчивый характер.

– Женщина должна быть терпеливой с мужчиной. Разумеется, если она не хочет потерять его любовь.

– Он не мужчина, а мой отец, – с вызовом сказала Леля. – И вообще меня начинает тошнить от этого бабского разговора по душам. Прости, Сурок, но ты так обабилась в последнее время.

Леля зашагала на берег, решительно и шумно рассекая воду своими сильными ногами.

– Все-таки поговори с ним! – крикнула ей вслед Мила. – Чтоб нам с тобой впоследствии не пришлось ни о чем жалеть.

Леля стиснула кулаки и бросилась напрямик через заросли жимолости к Башне. Она сейчас все скажет отцу. И спросит, правда ли, что он превратился в ничтожество, которое ставит свою подпись на чужих картинах.

В Башне было освещено единственное окно – в небольшой комнате над студией, куда вела винтовая лестница. В этой комнате с камином и широкой низкой кроватью отец обычно спал. Там было очень уютно. Особенно ночами, когда шумели деревья и ухала сова. Леля невольно вспомнила сказку, которую ей рассказывала мама. Она была о том, как знатная дама тайком пробиралась через темный сад на свидание с возлюбленным, заточенным в башне.

Внезапно Леля услыхала шорох и обернулась. По боковой аллее шла женщина в белом. Ее лицо было спрятано под складками тонкого капюшона. Красиво струящиеся одежды казались невесомо прозрачными. Женщина приближалась к подножию лестницы, которая вела в комнату отца.

Леля почувствовала, как по ее спине пробежал холодок. Чтобы не вскрикнуть, она зажала рот ладонью и присела за кустами.

Женщина взялась за перила и стала подниматься по лестнице. Открылась дверь. В проеме появилась мужская фигура.

Тихо скрипнув, дверь затворилась, поглотив обоих. В мелькании теней в окне Леля различила тонкие руки, изогнутые в плавном, танцевальном движении. Свет погас. В темном оконном стекле отражался наполовину затянутый легким облачком полумесяц.

Леля вскочила и бросилась к дому, чьи освещенные окна казались ей надежным убежищем от призраков. Она поскользнулась на дорожке, и, если бы не Петя, возникший неизвестно откуда, упала бы навзничь на бетон.

Он прижал ее к себе, и она чуть не задохнулась. Ее щеке было покойно и удобно на горячей Петиной груди.

– Я с тобой. Что бы ни случилось. Не бойся.

– Я видела… привидение. Это была мама, – прошептала она и поняла, что ее лицо мокро от слез.

– Она поднялась в Башню?

– Да. Там… там ее ждал отец.

– Он занимается спиритизмом. Я видел в студии много книг по оккультным наукам. Он вызвал ее дух.

– Но я видела руки, – шептала Леля. – Это было так красиво. Похоже на ритуальный танец. Я не знала, что духи умеют танцевать.

– Успокойся. – Петя обнял ее за плечи и повел на веранду. – Они очень любили друг друга. Только не говори о призраке моей маме, она очень их боится.

– Но она не прозрачная. Она шла, закрывая собой кусты. Я даже слышала ее шаги. Босые пятки по бетону. Петька, она была босиком.

– Тебе это показалось. На самом деле ты ничего не слышала. Мне тоже казалось поначалу, будто я слышу шаги.

Они поднялись на веранду. Здесь было темно и душно. Петя усадил Лелю на диван и сел рядом.

– Что они там делают? Если это призрак, у нее не должно быть тела. Я хочу видеть, что они делают в Башне.

– Нельзя. – Петя взял ее за обе руки и заставил снова сесть. – Им никто не должен мешать. Они принадлежат друг другу. Они забыли сейчас про все на свете. Как Ромео и Джульетта.

В темноте раздался тихий смех.

– Какая потрясающая образность! – воскликнул Борис. Судя по голосу, он был здорово навеселе. – Но кто он и кто она? Может, вы поясните мне кое-какие детали? Или лучше не надо. Дело в том, что исчезла моя жена.

Вспыхнул свет. Борис стоял, держась за стену. Он был в дырявой майке и старых джинсах с расстегнутой ширинкой.

– Я видел ее пять минут назад в столовой. Она искала что-то в буфете. Кажется, коробку с конфетами.

– Браво, молодой человек! Вы столь наблюдательны. И что, моя жена нашла эту коробку?

– Кажется, да. Но я точно не помню. Мне пришлось выбежать на улицу, потому что я увидел Лелю.

– Очень жаль, что ты, Тибальд, не помнишь точно, чем завершился этот поиск. Иначе бы я знал сейчас, жива моя жена или умерла. Дело в том, что конфеты были отравлены. Ха-ха-ха!

Борис схватился за живот и опустился по стенке на пол. Он сидел, свесив голову, и напевал «О, Sole mio».

– Прекратите! – сказал Петя. – Вы ужасно фальшиво поете.

– Мне надоело петь правильно, Тибальд. Ты когда-нибудь задумывался над тем, что всегда петь правильно и по нотам, которые ставят тебе под нос, прерогатива убогих людей, лишенных фантазии и ощущения свободы. Я знал, что моя жена мне будет изменять, но я не думал, что это случится так скоро.

– Чушь! Сейчас же извинитесь за то, что вы сказали!

– Иди ты в жопу, гимназистик. Что ты понимаешь в этой жизни? Даже я, старый невротик и импотент, запутался в ней, как в неводе.

– Возьми свои слова назад! Я требую! – настаивал Петя.

Он встал и, выгнув колесом грудь, сделал шаг в сторону Бориса.

– Будешь бить? – Борис смотрел на него снизу вверх и жалко улыбался. – Только не бей по носу – он у меня оперированный. Это обошлось в кругленькую сумму «зеленых».

– Извинись!

– Ну, ладно, ладно. Извиняюсь. Все слыхали? На самом деле моя жена не изменяет мне, а остается верной себе. Что может быть трогательней верности идеалам юности и…

Петя неловко взмахнул рукой, и голова Бориса, качнувшись, повисла еще ниже. На пол закапала кровь.

– Перестаньте! Это глупо! – закричала Леля.

– Ты права, моя Вирджиния. Глупо переживать по поводу того, что женщина, которая спит с тобой, испытывает оргазм, скрипит от наслаждения зубами и даже рвет простыни, вдруг признается в том, что у нее есть любовник. Так сказать, друг пионерской юности. Но она отдалась ему еще до того, как познакомилась со мной. Выходит, она изменила не мне, а ему, верно? Моя Вирджиния, а у тебя есть любовник? Если нет, всегда к вашим услугам. Посчитаю за честь…

– Молчи. Или я утоплю тебя в озере. Сию минуту.

Петя был похож на овчарку, увидевшую волка.

– Замечательный получится некролог. Блистательный Стекольников погиб от руки человека, пожелавшего войти в историю как убийца одного из одареннейших людей двадцатого столетия. Мои диски будут расходиться миллионными тиражами. Позволь мне только написать завещание.

– Паяц. Виталий прав – ты настоящий паяц. Я не стану марать о тебя руки. Пошли отсюда, Леля.

– Нет, постой, Вирджиния. Сперва послушай мой совет. Или, если хочешь, пожелание старшего друга и родственника. Никогда не позволяй плоти восторжествовать над разумом. Иначе очутишься в смертельной ловушке, из которой нет выхода. А твоей судьбой будут распоряжаться все, кто угодно, кроме тебя самой. Поняла, маленькая Вирджиния?

– Если ты думаешь, будто Ксюша продолжает любить Шубина, ты ошибаешься, – сказала Леля.

– Кто произнес слово любовь, Вирджиния? Покажите мне этого человека, и я рассмеюсь в его наивные глаза. А между тем твоя сестра ест эти конфеты, не подозревая о том, что они отравлены. Но я не раскаиваюсь в содеянном и не рву на себе волосы, как нынче модно в среде русских интеллигентов. Я сделаю это тогда, когда будет поздно что-либо изменить. Аддио, мои дорогие.

Пошатываясь, он спустился по лестнице и растворился во мраке.

– Когда он успел набраться? Всего полчаса назад он сидел в качалке и листал журнал. Помнишь, он помахал нам рукой, когда мы шли на озеро? Я не видела никакой бутылки. Может, он нюхнул травку?

– От него воняет коньяком, – сказал Петя. – Пижоны вроде этого баритона не станут употреблять наркотики. Этим людям не дано понять, что такое истинное отчаяние.

– А тебе дано?

Петя взял из букета на столе розу и протянул ее Леле.

– Я знаю, ты никогда не полюбишь меня. Я знаю, мы очень скоро расстанемся надолго или даже навсегда. Я испытываю отчаяние, когда думаю об этом. Наступит момент, и это отчаяние начнет душить меня, и тогда я попробую то, что дает силы продлить агонию, оставляя ясным разум. Не алкоголь, нет – он притупляет мысли и чувства.

– Иногда мне кажется, Ромка и тот умней тебя. В тех фразах, которые он заучил, по крайней мере есть какой-то смысл.

– Я знал, что ты так скажешь. Спасибо.

– Ты во мне разочаровался?

– Нет. Ты всегда такая, какая есть на самом деле. Ты не стремишься казаться умней, вообще не стремишься казаться. Я балдею от подобной искренности.

Леля прижалась всем телом к брату, и он обнял ее за талию. Они вышли на крыльцо. Справа темнела всеми своими окнами похожая на севший на мель пароход Башня.

Леля встала довольно рано – еще и девяти не было – и решила искупаться.

Поверхность озера, подернутая легкой серебряной рябью, блестела в лучах утреннего солнца, и она пожалела, что не взяла темные очки. Швырнув на траву юбку, нырнула с мостков и поплыла под водой, взяв влево – там была низина, где росли высокие сиреневые цветы, которые здесь называли омелой. Они пахли горькой карамелью.

Едва Леля вылезла из воды, как ее кто-то окликнул. Из-за тополя вышел Сева Шубин, он же Шуберт, друг и частый гость их дома.

– Как дела, княжна? – Он улыбался и протягивал ей обе руки. – Ослепнуть можно от такой красы. Увы, не для нас цветут эти пышные цветы. Дай я хотя бы понюхаю их.

Он сгреб Лелю в охапку и поцеловал в обе щеки.

– И когда ты пожаловал? – спросила она, отжимая волосы.

– Два часа назад. У вас тихо, как в раю. Генка сказал, все баре изволят почивать. Кто все, хотел бы я знать?

– Как всегда, плюс Стекольников.

– Что он здесь делает? – Шуберт нахмурился.

– Думаю, ты не обрадуешься, узнав, что Борис стал мне родственником.

– Выходит, она сделала это. – Шуберт похлопал по карманам в поисках сигарет и нервно закурил. – Я думал, это была всего лишь угроза молодой капризницы.

Они зашли в низину. Их окутал грустный аромат уходящего лета.

– Ты надолго? – прервала Леля гнетущее молчание.

– Сам не знаю. Сперва я должен посмотреть ей в глаза.

– Ксюша не производит впечатления страстно влюбленной женщины. Правда, несчастной и разочарованной я тоже не могу ее назвать. Впрочем, мы не виделись со вчерашнего вечера.

Леля вдруг вспомнила, какую ахинею нес накануне Борис, и смолкла. Только что сказанные слова, казалось, несли в себе двоякий смысл.

– В чем дело?

– Чепуха. – Леля затрясла головой. – Знаешь, мы с недавних пор живем, как на оперной сцене. Я хочу сказать, страсти кипят и бушуют. Иной раз статистам начинает казаться, будто их партия главная.

– Вижу, княжна, ты хорошо поработала не только над своим телом, но и над интеллектом. Что, этот баритон уже дал петуха?

Она улыбнулась.

– Кажется. Но партер вряд ли это заметил.

– Я наконец продал «Ослепительное танго». Я хотел пригласить твою сестру на Канары либо в Италию. Спрашивается, зачем она так поспешила с замужеством?

– Понятия не имею.

– А Барсик? Что думает по этому поводу он?

От этого прозвища, который Шуберт давным-давно дал отцу, на Лелю потянуло беззаботным детством.

– Отец увлекся спиритизмом. Сурок сказала, он выпивает.

– Спиритизмом? С чего бы это вдруг? Никогда не замечал в нем интереса к потустороннему миру. И что, духи осчастливливают его своим присутствием?

– Я… не знаю.

В самый последний момент Леля решила не говорить о том, что видела вчера вечером.

– А я-то думал, Барсик свихнется, когда старшая из его княжон выйдет замуж. Как-то по пьянке он сказал мне, что заставит ее будущего мужа мочиться в собственный рот.

– Может, еще и заставит. Кто знает? Скажи, Шуберт, а это правда, что отец давно ничего не пишет? – внезапно спросила Леля и посмотрела Шуберту в глаза.

– Кто тебе это сказал?

– Сурок. По большому секрету.

– Эта мокрая курица еще и хорохорится. Наверное, забыла, что Барсик спас ее от дурдома.

Шуберт недолюбливал Милу, и про это знали все. А потому Леля не придала его словам никакого значения.

– Он удивительного таланта художник, – продолжал Шуберт. – Его «Сирень с балкона Златокудрой Изольды» омыла меня мощной волной весны и светлых надежд. Он писал эту картину зимой, в крещенские морозы. Помню, мы пили в его мастерской на Трубной, за окном падал снег, а мне казалось, я сижу у речного обрыва в кущах распускающейся сирени. А что еще каркает эта ворона?