Текст книги "Кто-то смеется"

Автор книги: Наталья Калинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– Я приму ванну и вернусь.

– Я с тобой, малышка. Там вполне хватит места для нас обоих.

Он снова овладел ею на резиновом коврике на полу. Ей было хорошо, но это были однообразные ощущения. Захотелось чего-то нового. Она схватила с пола старое лезвие и полоснула им Чарли по заднице.

Он взвыл и схватился за рану. Вид крови привел Элли в настоящий экстаз. Оба были в полном изнеможении, когда наконец разжали объятия.

– А ты еще та штучка. Интересно, где ты изучала эти сексуальные уверточки? Уж не в Париже ли?

– Я училась в Королевском колледже в Лондоне, – сказала Элли. – Там царили очень строгие нравы. Как в настоящем монастыре. Потом отец отдал меня в пансион при католическом монастыре. Мы весело проводили время, и мне не хотелось уходить оттуда. Он забрал меня силой.

– Красиво врешь, малышка. Как в телесериале.

– Постой…

Ее мысль работала лихорадочно. Перед глазами проносились отдельные картины, которые никак не удавалось соединить воедино. Певец пропел арию Фигаро и поклонился публике… Высокий юноша в шортах и тельняшке нарисовал углем обнаженное женское тело в цветах… Над ней склонилась незнакомая женщина с жемчужным ожерельем на шее.

Она зажмурилась и закрыла лицо руками.

– Что-то страшное вспомнилось? Расскажи мне, – перебил ее Чарли.

– Я ничего не помню. Ничего.

– Ты совершила так много преступлений, что твой разум отказывается в это верить?

– Не знаю. Я ничего не знаю.

– Заладила, как в зале суда. А может, ты маньячка?

Чарли прижимал к пораженной ягодице намоченную в спирту ватку и смотрел на Элли с восторженным любопытством.

– Что это такое?

– Брось прикидываться. Я сам презираю полицейских.

– За что?

Чарли расхохотался.

– За то, что эти типы суют нос в чужие дела и тем самым все усложняют. Если один человек проломил череп другому, какое им дело? Значит, тот выпросил. Зря никто не станет марать руки. А эти кретины вопят: закон, закон! Ну а законы писали всякие чистоплюи, которые падают в обморок от одного вида крови. Чарли Бенджамен крови не боится. За это его на целых одиннадцать месяцев засадили за решетку.

– Ты сидел в тюрьме?

– Да. И горжусь этим. Меня там много чему научили.

– Тюрьма – это место, где люди одеты в одинаковые полосатые костюмы и сидят за колючей проволокой?

– Ну ты даешь! Или ты на самом деле с луны свалилась, или строишь из себя Дюймовочку. Элли, признайся: ты играешь в какую-то игру?

– Не знаю.

– Что ж, так оно или эдак, а девчонка ты роскошная. Даже если ты укокошишь самого Президента, я никогда не дам твое тело на растерзание этим полицейским псам. Чарли Бенджамен большой эгоист и любит делать только то, от чего ему есть прямая выгода и удовольствие.

Ближе к вечеру он отлучился, заперев дверь на ключ.

Она лежала в полумраке – кусты росли возле самых окон и обступали дом настоящей стеной, – дремала, пыталась вспомнить, что она делала вчера. Кажется, вчера она была на холме, поросшем пахучими полевыми цветами, и любовалась бирюзовой гладью моря. В руках у стоявшего рядом с ней пожилого мужчины была кинокамера…

– Элли, отойди чуть вправо. Вот так. Ты чудесно смотришься на фоне античных развалин. Юность и тысячелетняя история цивилизации. Рита, обними девочку за плечи и сделай вид, будто что-то шепчешь ей на ухо.

– Нужно снимать снизу, Робби, – сказала женщина в изящной шляпке из рисовой соломки. Она обхватила ее за талию. – Ты похудела за последние дни, Элли…

– Он, как ты знаешь, мухи не обидит. Он себя убивает. День за днем. С методичностью капли, которая долбит камень…

Мужчина с камерой встал на одно колено и, пошатнувшись, едва удержал равновесие. Женщина в шляпке весело рассмеялась.

– Похоже, ты слегка перебрал, Робби. Последнее время ты стал злоупотреблять шампанским. – Женщина шутливо погрозила ему пальцем. – Смотри, Робби, сопьешься…

– Он начал пить этой зимой… Правда, потом у него был небольшой перерыв. Вот уже пятую ночь он пьет так, словно хочет наверстать упущенное… Он сказал, что подпалит свою Башню вместе с картинами…

– Кто? – громко спросила Элли и села, натянув на грудь одеяло. – Кто скажет мне, что я делала вчера?

Внезапно ее сморил сон. Она не слыхала, как пришел Чарли. Он сильно встряхнул ее за плечи. Элли открыла глаза и с удивлением уставилась на него.

– Не узнала?

– Разве я тебя знаю?

Он рассмеялся от души.

– С тобой час от часу веселей. Сроду не встречал такой заводной девчонки. Или у тебя на самом деле мозги заело?

Она наморщила лоб, пытаясь вспомнить, что произошло несколько часов назад. Чарли резким движением сдернул с нее одеяло и сказал, тыкая пальцем ей в грудь:

– Это я сделал. Не помнишь? Ничего себе, разукрасил, как картинку. А ты чиркнула меня лезвием по заднице. Знаешь, всю дорогу ерзал и думал о тебе. Попробуй забудь, когда болит. Помнишь, я обещал одеть тебя в самое нарядное в мире платье? Ты наверняка любишь красивые тряпки.

Он достал из полиэтиленового пакета что-то легкое, почти невесомое и бросил ей на голову. Она долго барахталась в мягком розовом облаке. Наконец высвободилась и стала разглядывать платье, держа его на вытянутых руках.

– Ну и как? Полтыщи баксов стоит. – Он весело подмигнул Элли. – Мне очень понравился этот цвет. А когда я сказал той девчонке с рыжими кудряшками, что у моей подружки волосы темно-пепельного цвета, она даже в ладоши захлопала. Она говорит, во всех бабских журналах пишут, что блекло-розовый цвет в сочетании с пепельными волосами сейчас самый шик-модерн. И рисунок мне понравился – какой-то индейский бог. У меня был дружок индеец, так он говорил, будто их боги охраняют и берегут… Элли, что с тобой?

Она резко развела руки в стороны, и платье, приглушенно треснув, разделилось на две неровные части. Она прижала их к груди и заплакала.

– Не плачь, дуреха. Эта дрянь не стоила мне ни цента. Я попросил ту рыжую идиотку принести мне голубое, а сам засунул его в пакет – и в седло. В той лавчонке даже сигнализации нет, и вообще они торгуют немаркированным товаром. Жулье несчастное! Элли, успокойся ты ради Бога.

Он собрался было взять ее на руки, но она больно ударила его пяткой в живот и отвернулась к стенке. Он решил дать ей выплакаться.

Когда Чарли вернулся через полчаса в дом, на столе возле камина горели две свечи, стояла бутылка с шампанским, которая была в пакете с платьем, и два длинных бокала – Элли нашла их в буфете среди бумажных тарелок и стаканов. Она надела его выходную рубашку, верхние пуговицы которой забыла застегнуть. Волосы Элли заплела в толстую косу, начинавшуюся от затылка.

Чарли потер руки в предвкушении удовольствий и сбегал в машину за пакетом с закусками.

– Ты настоящая колдунья, – говорил он, наливая шампанское в бокалы. – Играй себе в какую хочешь игру – я тебе больше слова не скажу. Только не убегай от меня. Договорились?

– Не знаю.

Элли сделала глоток из бокала и озорно блеснула глазами.

– Ты это брось. Я бы мог жениться на тебе, если ты, разумеется, захочешь. Но таких девушек, как ты, и этим не удержишь. Я люблю тебя, Элли.

Она выплеснула остатки шампанского ему в лицо и бросилась к двери. Он настиг ее у самого порога.

– Со мной, малышка, эти штучки не пройдут. – Чарли сопел и натужно дышал. – Ты останешься со мной, даже если мне придется приковать тебя цепью к стенке в сарайчике, ясно? – Он уже стащил с нее трусы и теперь расстегивал свою ширинку. – Сейчас ты присмиреешь и начнешь ворковать как лесная голубка. Тебе ведь нравится, что я с тобой делаю?

– Да. – Она закрыла глаза. – Но это происходит как бы помимо моей воли.

– Какая разница? – Он подложил руки ей под ягодицы и резко вошел в нее. – Колдунья, настоящая колдунья, – шептал он, в блаженстве закатывая глаза. – Старина Чарли готов умереть возле такой девушки.

…Она не отрываясь смотрела на воду. Это был небольшой со всех сторон заросший камышом пруд, в котором плавали дикие утки. Чарли бесшумно подошел сзади и бросил ей на колени газету.

– Кажется, ты сказала правду, малышка.

Она нехотя развернула газету и пробежала глазами колонку под фотографией разбитого «роллс-ройса». «Дочь двоюродной сестры зверски убитой два дня назад Риты Маккензи, которая сидела за рулем принадлежавшего ее тете «роллс-ройса», разбилась сегодня ночью на автостраде номер 17 вблизи… – Строчки поплыли перед ее глазами, замелькали, словно набегающие друг на друга картинки в неисправном телевизоре. – Она и ее дружок Артур Уайз, скончавшийся на месте происшествия, подозреваются в убийстве четы Маккензи. Состояние Ким Миллер критическое, однако, если она выживет, ей по всей вероятности, придется предстать перед судом по обвинению в убийстве первой степени тяжести».

– Ты знал этих людей? – спросила Элли, возвращая Чарли газету.

– Это твои друзья, малышка.

– У меня нет никого, кроме тебя, Чарли.

– Я, конечно, рад это слышать. – Он присел рядом, обнял ее за талию, и она положила голову ему на плечо. – Ты сегодня такая ласковая и нежная. – Он поцеловал ее в шею, в полуоткрытую грудь. – Ты каждый день разная, Элли. Словно в тебе много-много маленьких Элли, которые живут всего один день. Тебе не жаль, что каждый день в тебе умирает маленькая Элли?

– Я не могу заставить ее жить.

Он встал и поднял ее с земли, держа за талию.

– Пошли в дом. Иначе мой Чарли выпрыгнет на улицу и его придется ловить сачком.

Она шла, прильнув к нему всем телом. Ее лицо выражало покорное безразличие.

– Тебе нравится заниматься со мной любовью, но ты никогда не зовешь меня в постель первая, – сказал Чарли, сажая Элли к себе на колени и откидывая со лба ее густые шелковистые волосы. – Почему ты такая странная, Элли?

Она уперлась коленками в край тахты и выгнула спину. Она почувствовала, как концы ее волос коснулись пола.

– Как ты хороша, Элли. – Каждое его движение отдавалось разрядом электрического тока во всем ее теле. – Я с ума от тебя сойду.

Она видела себя в зеркале сбоку. Мерно колышется упругая высокая грудь, волосы напоминают опахало…

Она вдруг дико вскрикнула, Чарли стиснул руками ее талию. Его движения становились все глубже, и ей казалось, ее бьет током в затылок. Наконец он крепко прижал ее к себе и закрыл ей рот жадным поцелуем.

– Ты моя, Элли, – шептал он, заваливаясь на спину и увлекая ее за собой. – Я не отпущу тебя ни на шаг. Иначе, чего доброго, ты натворишь бед.

…Он нанялся водителем к фермеру-инвалиду. Он будил по утрам Элли, помогал ей одеться, кормил завтраком и сажал на заднее сиденье пикапа. Фермер был мужчина средних лет с парализованной левой стороной. Его лицо словно состояло из двух разных половинок. Элли боялась на него смотреть. Ей казалось, это зеркало, отражающее то, что у нее внутри.

В обеденное время Чарли вел ее в какую-нибудь придорожную закусочную и поил пивом с гамбургерами. Она видела, что на них обращают внимание все без исключения, начиная от посетителей и кончая мальчишкой-уборщиком, слышала за спиной неодобрительные реплики и смешки, а однажды к их столику подошел здоровяк в ковбойских сапогах и, положив руку на плечо Чарли, сказал:

– Что-то давненько тебя не видно в баре, дружище. Старуха Мицоса спрашивала даже, не свернул ли себе шею Канзас-Уилли, а может, Билл Бородавка насадил твои яйца на раскаленный шомпол.

Чарли вскочил и схватил здоровяка за ворот рубашки. Но в следующую секунду его руки беспомощно повисли.

– Вижу, оправдались мои худшие опасения, дружище, – сказал здоровяк, брезгливо поведя плечами.

– Не суй нос в чужие дела, Джерри.

– Я бы и рад, да он сам в них лезет, дружище Чарли. Сдается мне, из тех трех сотен баксов, которые ты одолжил у меня на неделю и вот уже скоро месяц, как не возвращаешь, все до последнего цента ушло на нижнее белье и прочие сексуальные штучки-дрючки.

– Я верну тебе твои триста баксов. Послезавтра. Я поступил на работу, Джерри.

– Поздравляю, дружище, только так у нас дело не пойдет. Ты задолжал мне триста пятьдесят баксов.

– Я не знал, что ты берешь проценты, Джерри.

– Ради такой штучки не жалко раскошелиться, Чарли. – Джерри нагло разглядывал Элли. – Ты ходишь в бордель, ты и расплачиваешься за удовольствия. Я тут, дружище, ни при чем.

Чарли бросился на него, как разъяренный пес. Вокруг их столика мгновенно столпились люди.

– Поддай ему, Джерри. Пусть не забывает друзей!

– Эй, штучка, ты можешь выручить своего приятеля – мы скинемся по полсотни и встанем в очередь за твоими ласками.

Внезапно Элли щелкнула замком сумочки, и у нее в руках блеснула вороненая сталь револьвера.

– Сматываемся отсюда, Чарли! Поживей!

Одним прыжком он очутился возле нее. Они пятились к двери, сопровождаемые взглядами двух дюжин изумленных и восхищенных глаз. Нижняя челюсть Джерри отвисла до самой груди.

Чарли сказал, когда они отъехали на приличное расстояние от закусочной:

– Теперь нам придется сматываться отсюда.

– Не бойся. Со мной можешь ничего не бояться.

Он посмотрел на нее, сосредоточенно соображая.

– Или ты блефуешь, или на самом деле тебя охраняют какие-то силы. Скажи Элли, ты блефуешь?

– Нет. Я так чувствую.

– Может, все-таки будет лучше пересидеть какое-то время в укрытии?

– Я хочу домой.

Он свернул вправо и поехал полем. Через четверть часа они уже лежали в постели.

Два дня они были неразлучны.

В холодильнике оставались кое-какие продукты и даже вино. Чарли вышел из дома и через пятнадцать минут вернулся с большой охапкой покрытых капельками росы разноцветных роз. Он сунул их в пластмассовые ведра и поставил в изголовье тахты.

– Старина Чарли совсем рехнулся, – сказал он, целуя Элли в пятки. – Пускай они приходят сюда. Мы умрем обнявшись. Я буду целовать тебя и пить с твоих губ свежую кровь.

Вечером, когда они ужинали, сидя рядом на коврике возле камина, Чарли сказал:

– Мы можем продать жемчуга и отдать долг Джерри.

– Нет. Мы не можем это сделать.

– Но ведь ты никогда не носишь эти бусы. Я выиграю в карты и куплю тебе еще побогаче, малышка.

Она швырнула недоеденный сандвич в огонь и встала. Чарли смотрел на нее с раскрытым от восхищения ртом. В нем стремительно нарастало желание.

Внезапно Элли выхватила из сумки револьвер и, направив дуло в лицо Чарли, сказала спокойным, решительным голосом:

– Давай ключи от машины.

– Куда ты поедешь, малышка? На дворе ночь и…

– Давай ключи, Чарли.

Он встал во весь рост и сделал шаг в ее сторону. Он был так бесстрашен потому, что знал: если Элли уйдет от него, он все равно покончит счеты с жизнью.

– Стреляй, – сказал он и протянул к ней руки. – Только смотри, не промахнись.

Она щелкнула курком и рассмеялась. Он подхватил ее на руки, и они завалились на тахту.

– Ты знала, что он не заряжен, малышка.

– Я не знала этого, Чарли.

– Можешь убить меня из охотничьего ружья, – предложил он. – Вон оно, висит на стене.

– Мне расхотелось уезжать, – ответила Элли, отдаваясь ему.

Отныне Чарли жил в постоянном страхе. Просыпаясь по ночам от кошмаров, он щупал рукой рядом и успокаивался лишь тогда, когда убеждался, что Элли никуда не делась. Однажды он сказал:

– Давай умрем вместе. Тогда ты от меня не уйдешь.

– Я не хочу умирать, Чарли. Мне кажется, это очень скучно.

– Нет. Вдвоем это весело. Мы оставим письмо, в котором попросим, чтоб нас похоронили в одной могиле.

– Это больно, – слабо возразила Элли.

– Ни капельки. Я сейчас покажу тебе. – Он прошлепал в ванную и вернулся через минуту, неся в руке лезвие. – Смотри, как это делается. – Он полоснул по своему левому запястью. Кровь часто закапала на голову Элли.

Она смотрела словно завороженная, как он вскрывал себе вторую вену. Наконец он протянул бритву ей.

– Мама вскрыла себе вены, – сказала Элли. – Я похожа на маму. От моей кожи пахнет так же, как пахло от ее.

– Иди ко мне, малышка. – Чарли опустился на колени и уткнулся головой ей в грудь. – Я вижу нас вместе в райском саду, Элли… Поют птицы… На кустах растут кружевные трусики и гамбургеры… Элли, здесь так хорошо…

Она внимательно разглядывала блестящий металл лезвия. Потом, вскрикнув, резко взмахнула им, и у нее в руке осталась густая длинная прядка темно-соломенных волос Чарли…

Элли приняла ванну и не спеша оделась. Она избегала смотреть в ту сторону, где лежал, зарывшись лицом в подушку, Чарли. Она завернула его волосы в клочок газеты со своей фотографией и подписью под ней: «Элли Уингрен еще не найдена. С нее сняты все подозрения, но шериф Хэмильтон все равно жаждет поговорить с ней по душам». Вздохнув, засунула пакетик в кармашек сумки.

Уходя, она положила в камин несколько поленьев и погасила в комнате свет.

Она сидела, скорчившись, на скамейке, с трудом сдерживая подступавшие к горлу волны тошноты. Голову разламывало от боли. Спину свело судорогой озноба.

Она не ела уже два дня. Не хотелось показываться на глаза людям, и она старалась держаться уединенных мест.

– Мисс, это частное владение, – услыхала она сзади голос и повернула голову.

Мужчина средних лет смотрел на нее колючими, недобрыми глазами. Из-за его плеча торчал ствол охотничьего ружья.

– Здесь нельзя находиться посторонним.

– Я только отдохну немного и уйду.

– Это ранчо миссис Редфорд, моей хозяйки, – сказал мужчина, присаживаясь рядом с ней на скамейку. – Его охраняют злые собаки.

– Я видела их, – сказала она и поморщилась от резкой боли в затылке. – Они уже были здесь.

– Мисс, я говорю вам абсолютно серьезно. В прошлом году они задрали теленка мистера О’Хара, который случайно забрел сюда. Вам не поздоровится, мисс.

Два сытых добермана выскочили из-за кустов и бросились к мужчине. Он велел им сидеть, и они послушно устроились рядом с ним на траве, то и дело поглядывая в сторону Элли.

– Уходите, мисс. При мне они вас не тронут. Ворота направо.

Она встала, держась за спинку скамейки. Казалось, над головой занесли какой-то тяжелый предмет и он вот-вот опустится на нее.

– Я сейчас.

Она набрала в легкие воздуха и сделала шаг вперед. Под ногами разверзлась земля и все вокруг потемнело.

…Она подняла веки и огляделась. Комната была небольшой. Перед раскрытым окном цвели магнолии. В их ветках щебетали птицы. Где-то далеко куковала кукушка.

Она попыталась встать, но тело было негнущимся. Все-таки ей удалось спустить ноги с кровати. От усилий спина покрылась липким потом.

– Привет, – сказал чей-то хриплый голос. – Доброе утро!

Она вздрогнула и зажмурила глаза. Кровь с шумом ударялась в виски. Противно ныл затылок.

– Доброе утр-ро! – повторил тот же голос. – Пор-pa вставать. Кофе готов.

По комнате на самом деле был разлит аромат кофе. Послышались шаги. Элли медленно открыла глаза и увидела мужчину в джинсах и клетчатой рубашке.

– Папа, – сказала она. – Как я соскучилась по тебе, папа!

– Ну и дела. – Мужчина растерялся. – Если ты и впрямь моя дочка, то скажи хотя бы, как тебя зовут.

– Элли… Элен… Элина… Леля. Одно из этих имен должно принадлежать мне. Только я забыла – какое.

– Хорошо хоть что-то вспомнила. Я уж думал, тебе совсем мозги отшибло. Доктор Буш сказал, тебя нужно определить в психиатрическую лечебницу. Ты тут такое молола, когда в бреду лежала. Принести кофе?

– Да. И что-нибудь поесть. Я ужасно проголодалась.

Он вернулся через несколько минут с подносом, на котором дымилась чашка с кофе и аппетитно желтели тосты и мед. Он поставил поднос на столик возле кровати и сел в кресло напротив.

Пальцы не слушались ее – они были словно деревянные, а в подушечках покалывало. Она поперхнулась горячим кофе и закашлялась. Кашлять было больно, словно внутри кровоточило и саднило. И тем не менее она с аппетитом позавтракала и в изнеможении откинулась на подушку.

– Так ты говоришь, я твой отец. Занятно. – Мужчина усмехнулся. – Все может быть. Я никогда не считал, сколько сделал за свою жизнь детей. Делать-то их приятно, а вот растить хлопотно. Одному оно куда вольготней живется.

– Дай мне зеркало, пап.

– Ишь ты, а оно, оказывается, приятно, когда тебя так называют. – Он встал, снял со стены небольшое зеркало в деревянной раме и протянул Элли. – Лола… Красивое имя. Может, ты мексиканка? Была у меня одна девушка… Она работала в цирке – висела на трапеции вниз головой. Помню, мы славно с ней времечко провели. Потом она укатила к себе домой и вышла замуж за какого-то богача. Если мне не изменяет память, он торговал недвижимостью и рогатым скотом. Может, ты дочка той циркачки?

– Не знаю. – Она разглядывала себя в зеркало. Большие темно-зеленые глаза лихорадочно блестят, скулы заострились, и кожа на них так бледна, что, кажется, сквозь нее просвечивают кости. На носу появились мелкие серые точки угрей. Она брезгливо поморщилась и вернула зеркало.

– Хороша ты, Лола, ничего не скажешь. Эй, а сколько тебе лет? – осторожно спросил он.

– Я родилась в семьдесят шестом году, десятого июля, – сказала она словно с чьей-то подсказки.

– Что ж, сходится. Помню, мы с этой Роситой всю осень любовь крутили. Правда, она не говорила мне, что беременна. Ну да, наверное, у нее уже был на примете тот богач. Она еще трепалась про какого-то кузена, который вроде бы рисовал картины и продавал их за большие деньги. Я тогда не верил ей – все женщины любят прихвастнуть своими родственниками и знакомыми. Славная была девочка эта Росита.

– Пап, я долго болела? – Она плохо слушала его.

– Два месяца без малого, вот как долго.

– И ты все это время за мной ухаживал?

– А что оставалось делать? Класть тебя в больницу обошлось бы ой как дорого. Доктор Буш так и сказал: как распорядится Бог. Вижу, Бог, если он есть на самом деле, свойский парень.

– Спасибо тебе, пап.

Она почувствовала, как на глаза навернулись горячие слезы.

– Не стоит, Лола. Я одинокий человек. Если ты вправду моя дочка, это замечательно, ну а если нет, то все равно хорошо. Как-никак, живая душа.

– Пап, а ты не будешь заставлять меня лежать с тобой в одной кровати? – вдруг спросила она и почувствовала, как вспыхнули от возбуждения щеки.

– Да что ты такое мелешь? – Он вскочил с кресла и стиснул кулаки. – Мне скоро пятьдесят стукнет, а тебе еще и двадцати одного года нету. Что, я не найду себе подружку по возрасту или, на худой конец, проститутку? Вдруг ты на самом деле моя дочь? Уж тогда Господь точно меня покарает.

– Я твоя дочь. Я соскучилась по тебе.

Он встал на колени перед кроватью и неуклюже обнял ее за шею. У него были сильные руки человека, выполнявшего нелегкую физическую работу. От него пахло лошадью и еще чем-то очень знакомым. Она не помнила, что это за запах.

– А что с мамой, Лола? – спросил он, медленно вставая с колен. – Она в порядке?

– Мама умерла, когда мне было одиннадцать лет.

– Дела… – Он отошел к окну, чтоб она не видела внезапно набежавших слез. – Небось, упала-таки со своей трапеции…

– Мама вскрыла себе вены. Отец гулял, она не вынесла этого.

– Вот мерзавец. Я бы с удовольствием скрутил ему шею.

Ей вдруг показалось, что голова ее состоит из двух половинок, каждая из которых хранит воспоминания о прожитом. Но они были отрывочные и противоречивые, и ей никак не удавалось связать их между собой. Для этого нужно было, чтоб зажила эта болезненная трещина в затылке.

– Моя сестра… Я не знаю, что с ней случилось. Это было где-то не здесь. Я не помню, как называлось то место.

– Верно. У Роситы была пятилетняя девочка от первого брака. Она отдала ее на воспитание монашкам. В Колумбии или в Пуэрто-Рико, я точно не помню.

– Пап, помоги мне все вспомнить. Я… мне кажется, я живу не своей жизнью.

Он обернулся от окна и сказал хриплым от слез голосом:

– Ларри Иванс клянется тебе, дочка, что сделает это. Ты должна верить слову Ларри Иванса, потому как он всегда его держит. Моя бабушка была из племени чероки. Она говорила мне: держи язык за зубами, а уж если высунул его, то держи слово, иначе в следующем воплощении будешь безголосой тварью вроде червя или гусеницы. Лола, клянусь тебе, ты вспомнишь все, начиная с пеленок. И расскажешь мне. Уж я доберусь до твоего мерзавца отчима, пусть даже он живет в Антарктиде.

Через несколько дней она уже выходила в сад. В отсутствие Ларри она разговаривала с большим белым попугаем, который жил в вольере под ее окном.

– Доброе утро, Ромка, – говорила она ему, открывая поутру окно. – Что ты видел во сне?

– Жрать! Хочу жрать! – кричал попугай и стучал по жердочке кривым клювом. – Пор-ра кормить Тома. Пор-pa жрать!

Она поджаривала тосты, заваривала кофе и садилась завтракать за маленьким столиком в саду. Попугай робко вылезал из вольера и, шумно хлопая крыльями, перелетал на стол. Он смотрел на нее круглыми удивленными глазами и отчаянно вертел головой. Как-то она спросила у него:

– А ты не знаешь, где Петька? И Мила? Куда они подевались? Или все это было в моем предыдущем воплощении? А ты снова со мной, да, Ромка?

Она задумчиво жевала тосты с медом, пила кофе и строила ему рожи. Попугай кричал:

– Ронни убил Тома. Ларри убьет Ронни. Смерть Ронни! Смерть!

Однажды, когда она уже твердо стояла на ногах, Ларри посадил ее в машину и куда-то повез. За окнами мелькали однотипные щитовые домики среди невозделанной темно-красной земли. Машина остановилась возле одного из них.

– Это моя дочка Лола, – сказал Ларри женщине с черными прямыми волосами, которая неподвижно сидела на лавке возле дома. – Она тяжело болела и потеряла память. Она очень долго болела. Посмотри ее, Нерис. У меня нет никого на всем белом свете, кроме Лолы.

Женщина похлопала рукой рядом с собой, приглашая девушку сесть.

– Зачем тебе нужно знать прошлое? – спросила женщина.

– Мне страшно ночами, если я сплю одна. Я вижу какие-то лица, слышу голоса, но я не знаю, кто это.

– Ты молодая. Ты должна спать с мужчиной, – перебила ее женщина. – Почему ты не спишь с мужчиной?

– Мне это надоедает. Это скучно. Мое тело хочет этого. Моя душа этого не хочет.

Женщина усмехнулась.

– Это не должно надоедать. Слушай, что велит тебе тело. Душа непостоянна, как ветер. Без любви к мужчине прожить нельзя.

– Я никого не хочу любить! – страстно возразила она.

Женщина взяла ее руки в свои и крепко их сжала.

– У тебя есть враги, Лола? – спросила она, глядя ей в глаза.

– Что это такое?

– Люди, которые сделали плохо тебе или твоим родным. У каждого человека должны быть враги.

– Я не знаю, где мои родные. Не помню, что с ними случилось.

– У тебя есть отец, Лола. Я знаю человека, который сделал зло твоему отцу.

– Его зовут Ронни? – спросила она.

Женщина словно не слышала ее вопроса.

– Ты должна ненавидеть этого человека, Лола. Так устроена наша жизнь. Два полюса – любовь и ненависть, а между ними натянута тугая струна. Мы идем, держась за нее. Мы получаем от нее жизненную силу. Тот человек, который не может любить и ненавидеть, не должен жить среди людей. Пускай он уходит в лес.

Женщина встала и зашла в дом.

– Нерис приходится мне троюродной сестрой, – сказал Ларри. – Она очень умная. Она поможет тебе, Лола.

Нерис вышла минут через пять и протянула Ларри кривой желтый корень.

– Потолки его в фарфоровой ступке и давай Лоле каждый четверг в тот момент, когда солнце касается земли напротив твоего дома. Одну щепотку. – Она положила руку девушке на голову и сдавила ее пальцами. – Запомни, Лола: это очень тугая струна. На одном конце – любовь, на другом – ненависть. Ненавидь врагов, люби друзей. Не на словах, Лола. Жизнь человека состоит из поступков, как бусы из отдельных бусинок. Нанизывай их на эту струну. Любовь и ненависть. Ненависть и любовь…

Ларри спросил уже в машине:

– А ты не боишься вспомнить то, что забыла?

Она пожала плечами и чему-то улыбнулась.

– Смотри, дочка. А то ведь существуют такие вещи, о которых лучше навсегда забыть. Да и ни к чему сильно любить в этом паскудном мире. – Он тяжело вздохнул и стукнул по рулю кулаком. – Без любви оно свободней как-то живется. А вот ненависть я никак в себе не могу преодолеть. Она бурлит во мне, как кипящее масло. – Он повернулся к девушке и пристально посмотрел на нее. – А что если, Лола, ты поможешь своему отцу? Как-никак я тебе родственником прихожусь. – Он подмигнул ей. – Сможешь, а?

Миссис Редфорд подкатила к террасе на розовом «ягуаре», и Билл, швейцар, бросился со всех ног открывать дверцу. Она вышла из машины, опираясь на его руку и озабоченно огляделась по сторонам.

– Мистер Кенвуд дома? – спросила она, не глядя на Билла.

– Нет, мэм. Он еще не появлялся.

Она хотела спросить что-то еще, но передумала и стала подниматься по пологой лестнице на террасу.

Это была худосочная молодящаяся особа далеко за средние года. Над ее стройной фигурой, затянутой сейчас в тончайший лиловый креп, судя по всему, тщательно поработали массажисты, диетологи и модельеры.

– Юджин! – позвала она, едва переступив порог террасы. – Мама привезла тебе коричный ликер и яблочный пирог. Ау, Джинни, спускайся из своей башни.

Миссис Редфорд сняла перчатки и со злостью швырнула их на белый кожаный диван. Потом сорвала с головы шляпу и бросила ее на стол.

Откуда-то из глубины дома появился хмурый заспанный молодой человек в шортах и полосатой майке. Он был высок и угловат, как подросток, хотя на вид ему можно было дать лет двадцать пять, если не больше.

– Ты где-то была, мама?

– Боже мой, Джинни, мы должны были вместе поехать к профессору Шлобски, но ты, как всегда, проспал. Пришлось мне отправиться туда одной и выслушивать дурацкие рассуждения этого вертлявого гомика.

– Мама! – укоризненно воскликнул Юджин.

– Ах, прости, Джинни, я совсем забыла. – Она изобразила на своем лице невинную улыбку. – Скажем так: этого старого импотента.

– Он был замечательным портретистом, мама, – сказал Юджин.

– Ох уж это мне прошедшее время! Я привыкла ценить человека за те достоинства, которыми он обладает в данный момент. – Миссис Редфорд с тщательно вымуштрованной грацией опустилась в шезлонг и достала сигарету. Юджин нагнулся и щелкнул зажигалкой.

– Мой отец тоже был хорошим портретистом. Время так беспощадно к людям, мама.

– Что ты хочешь этим сказать? Я тоже живу в том же времени, но, как мне кажется, сохранила и красоту, и ясность ума.

– Но тебе уже не двадцать лет, мама, – тихо сказал Юджин и повернулся, чтоб идти.

– Не уходи! – Окрик миссис Редфорд прозвучал властно, и Юджин замер на месте. Она бросила недокуренную сигарету на пол и вскочила с шезлонга. – Отвечай: ты снова болтался в этом вонючем притоне гомиков и трансвеститов?

– Я много раз говорил тебе, мама: тебя это не касается. Я никогда не вмешивался в твои отношения с любовниками.

– Я живу здоровой, полнокровной жизнью, Джинни. Меня любили и продолжают любить настоящие мужчины. Ты же липнешь ко всяким извращенцам и прочим уродцам. Я была бы очень рада, заведи ты интрижку с какой-нибудь здоровой девчонкой из приличной семьи, и никогда бы не стала вмешиваться в ваши отношения.

– Оставим этот разговор, мама, – примирительным тоном сказал Юджин.