Текст книги "ШтольмАнна. Проказы Купидона (СИ)"
Автор книги: Наталья Мусникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)
Простое и безобидное на первый взгляд поручение таило в себе смертельную опасность. Оказывается, в Летнем саду последние три недели открыл сезон охоты на черноглазых пышнотелых барышень маниак, чьё описание было столь различно, что впору предположить наличие целой банды безумцев.
– Но банду, насколько я понимаю, Вы исключаете? – Аглая строго прищурила бездонные угольно-чёрные глаза.
Штольман досадливо дёрнул уголком рта:
– Почерк один во всех преступлениях. К сожалению, ни один из случайных свидетелей не мог основательно рассмотреть преступника, во всех деталях его видели только жертвы, которые, увы, уже ничего и никому рассказать не могут.
Аглая задумчиво побарабанила пальчиками по столу:
– Как именно маниак убивает? Поймите, я спрашиваю это не пустого любопытства ради, мне нужно продумать способы защиты в случае нападения, ведь Вам потребуется какое-то время для того, чтобы подоспеть мне на помощь.
В светло-серых, стального отлива глазах Якова Платоновича сверкнуло, подобно грани бесценного алмаза, восхищение:
– Браво, сударыня, Вы не устаёте меня радовать.
Аглая вежливо улыбнулась, с трудом удержав на кончике языка колкую фразу о том, что истинный долг любой женщины состоит в том, чтобы приносить мужчинам радость.
После того памятного разговора в ресторане для Аглаи Николаевны началась новая жизнь, полная хлопот, порой бессонный ночей, а порой и смертельной опасности. Маниак был изловлен, причём барышня сумела сбить нападавшего с ног и всем телом навалиться на него, препятствуя побегу. Отвага и благоразумие Аглаи пришлись по вкусу чиновнику по особым поручениям Петербургской сыскной полиции, а именно такой была должность господина Штольмана. Госпожа Терёхина стала агентессой, причём даже ссылка Якова Платоновича в Затонск не повлияла на службу барышни, плавно перешедшей под опеку самого полковника Варфоломеева, который отнюдь не считал, что место женщины лишь в церкви, на кухне, да ещё в спальне.
– Вот и вся моя история, – Аглая очаровательно улыбнулась, кокетливо наклоняясь к Платону Платоновичу. – А вот и нужная нам лавка. Прежде, чем мы войдём, я бы хотела ещё раз просить Вас не жалеть меня. Поверьте, я счастлива гораздо более, чем многие замужние дамы. У меня есть то, о чём они не могут даже мечтать.
– И что же это? – мрачно осведомился Платон, представляющий себе лоскутное одеяло из предателя-гусара, брошенное к стройным ножкам агентессы.
– Свобода. Согласитесь, не каждая дама, да даже и господин, может похвастаться подобным богатством.
– Свобода не отгонит дурной сон и не согреет в пустой холодной постели, – вздохнул Платон Платонович, пристально глядя на даму.
Аглая помрачнела, прикусила губу и порывисто отвернулась:
– В моём положении об этом глупо даже думать. Не всем злат венчальный венец выпадает, кому-то и терновый достаётся.
– Не стоит зарекаться…
– Довольно! – дама резко взмахнула рукой, но тут же обольстительно улыбнулась, хихикнула. – Оставим этот разговор, mon ami, я уже давно не верю сладким обещаниям господ офицеров.
Платон Платонович даже крякнул от такой отповеди. Ему, привыкшему купаться в восхищении барышень и даже опытных дам, ему, способному прогнать облако печали с лица любой (ладно, практически любой) красотки одной лишь искренней улыбкой, такое равнодушие было подобно брошенной к ногам перчатке. Конечно, можно хладнокровно пожать плечами и перешагнуть, забыть и Аглаю, и её историю, но… что-то цепляло, царапало, не давало уйти. Словно крошечная заноза поселилась в сердце и с каждым часом, проведённым рядом с этой удивительной дамой, проникала всё глубже. Платон вспомнил, как Яков, во время мальчишеских посиделок накануне венчания, уютно развалившись в глубоком кресле с бокалом, на дне которого плескался коньяк, рассказывал о своей самой первой встрече с Анной, которая чуть не сбила его на своих колёсиках. Мимолётный эпизод отчего-то врезался в память, вызвав, при следующей встрече, неожиданное тепло и какой-то иррациональный мальчишеский восторг. Платон тогда посмеялся, назвав брата романтиком в стальных доспехах следователя, лишь сейчас поняв суть таких вот судьбоносных встреч, способных в считанные даже не минуты, секунды, переменить всю жизнь. Недаром господин Пушкин, коего пафосно величают Солнцем русской поэзии писал: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…» У Платона Платоновича, как и у его братьев, у каждого в свой черёд, тоже наступило такое чудное мгновение, только вот гений чистой красоты добровольно и чистосердечно отрекается от манящего мира любви. Что ж, как говорил отец, умный мужчина не спорит с женщиной, он лишь предугадывает её истинные желания и намерения.
– Вы похожи на полководца, обдумывающего решающее сражение, – с лёгкой иронией заметила Аглая и добавила чуть слышно, – знать бы ещё, с кем именно Вы будете сражаться.
Штольман обиделся:
– К Вашему сведению, сударыня, с дамами я не воюю.
Агентесса пристально посмотрела на своего спутника угольно-чёрными глазами, пытаясь понять, не пытается ли он играть на извечной слабости женской души и кроющемся в глубине сердца стремлении сберечь и защитить, но Платон Платонович был невозмутим, словно мраморная статуя. И так же беспристрастен.
«Дура, не смей его жалеть, – ругала себя Аглая, кусая губы и теребя завязки шляпки так, что они начали опасно трещать, – разве не понятно, что он именно этого и добивается?!»
Увы, сердце было с разумом категорически не согласно, помаявшись ещё немного, агентесса положила дрогнувшую ручку на плечо Платону:
– Прошу прощения, я не хотела Вас обидеть.
Штольман хотел сказать, что цена его прощения – поцелуй, но вспомнил грустную историю Аглаи и широко улыбнулся, уверенно возвращая ладошку дамы на свой локоть:
– Я был бы последним негодяем, если бы посмел обидеться на Вас, мой ангел. Идёмте, нам пора выбирать бокалы.
Мудрец-поэт сказал: «Любовь от тех бежит, кто гонится за нею, а к тем, кто прочь спешит, кидается на шею». Не потребовав ничего в качестве платы за прощение, Платон Платонович получил гораздо больше, чем самый сладостный поцелуй: он заслужил благодарность своей дамы. И восхищение, разумеется. Немного, самую капельку, но ведь даже великий мировой океан начинался с единой капли.
========== Дело № 2.9 ==========
При звоне дверного колокольчика стоящий за прилавком приказчик встрепенулся, словно почуявший добычу сеттер, а при виде привлекательной пары расцвёл лучезарной, с ноткой подобострастности улыбкой и низко поклонился:
– Чем могу служить?
Платон Платонович эффектно обвёл рукой магазин:
– Выбирай, дорогая.
В чёрных глазах барышни сверкнул чуть приметный огонёк насмешки и глубинной тоски по несбыточному, резанувшей сердце Штольмана. Платон, как и его братья, с младых ногтей учился держать под контролем свои мысли и чувства, получалось, конечно, хуже, чем у того же Карла или Якова, которого даже домашние дразнили Сухариком, но не в этом суть, главное, что особой сентиментальностью никто из Штольманов не отличался. А сейчас Платону Платоновичу физически больно было от той тоски, что мелькнула в глазах Аглаи, сразу захотелось подхватить даму на руки, собой заслонить от всех бед и напастей. Штольман представил себе смущение приказчика, ставшего невольным свидетелем опасно балансирующей на грани приличий сцены, гнев, а то и ярость Аглаи и, смущённо хмыкнув, повторил:
– Выбирай, родная.
– Mersi, mon amore, – прощебетала Аглая Николаевна и порхнула к прилавку, словно семнадцатилетняя девчонка, не ведающая никаких печалей и уверенная, что солнце восходит лишь по её желанию.
– Любезнейший, нам нужны самые красивые фужеры!
Улыбка приказчика стала столь сладкой, что у Штольмана даже в горле пересохло и запершило.
– Уверяю Вас, сударыня, у нас Вы найдёте всё, что только пожелаете, бокалы и фужеры на любой вкус и по любому поводу! – приказчик только что сиропом не капал и не мироточил от умиления и благости.
– Нам нужны на свадьбу, – голос Платона прозвучал неожиданно строго и резко, приказчик испуганно вздрогнул, а Аглая удивлённо приподняла бровь, безмолвно интересуясь, какой именно слепень и в какое место ужалил её жениха.
Штольман откашлялся, взял невесту за руку с видимым удовольствием целуя нежные пальчики:
– Мы будем венчаться.
Если бы приказчику сказали, что он избран, аки Михаил Феодорович Романов на трон, он, наверное, не смог бы возликовать сильнее. Круглая, физиономия залоснилась от счастия, точно намасленный блин, белые ухоженные ручки, более подходящие престарелой кокетке, чем мужчине, вспорхнули вверх в восторге, коий пристал бы ребёнку, порадованному пряничком. Только узкие, татарского разреза глаза глянули холодно, словно сверкнул вытащенный из ножен кинжал. Платон Платонович встрепенулся, машинально одёргивая мундир, но приказчик уже расплылся в очередной приторной улыбке:
– Позвольте мне от всего сердца поздравить Вас и Вашего жениха со столь выдающимся событием в Вашей жизни.
Платон широко улыбнулся, по-хозяйски привлекая Аглаю к себе. Агентесса сначала внутренне встопорщилась, но потом, мысленно обругав себя за совершенно неуместную в данный момент робость, прильнула к плечу Штольмана. Хотела вообще личико на груди спрятать, да решила не переигрывать. Как батюшка говорил, во всём нужна быть разумная бережливость, в проявлении чувств тоже.
Заказав фужеры, Платон и Агнесса вышли из лавки и неспешным прогулочным шагом направились в сторону набережной. Штольман с огорчением заметил, что агентесса держится отстранённо, сама более ничего о себе не рассказывает, вопросы не задаёт, да ещё и всё время норовит, будто бы случайно, отодвинуться. Терзаться сомнениями Штольман не привык, в его семье было принято факты собирать, а не предположения строить, потому свернув в неприметный тупичок, Платон Платонович прижал охнувшую от неожиданности даму к стенке и спросил мягким тоном, от коего у самых лихих рубак мороз по коже полз:
– Что происходит?
Аглая Николаевна рванулась, ресницами с вызовом затрепетала:
– Не понимаю, о чём Вы.
– Да всё Вы понимаете, – с досадой выпалил Платон Платонович, – после той проклятой лавки Вас словно подменили!
Агентесса плечиком дёрнула:
– Первый этап задания выполнен успешно, не вижу смысла продолжать лицедействовать.
Платону на миг показалось, что ему в лицо кипятка крутого плеснули, запылали щёки и даже уши.
– Лицедействовать?! – прошипел Штольман, стискивая кулаки так, что даже пальцы заныли. – Значит, для Вас это всего лишь представление?!
– Можно подумать для Вас всё очень серьёзно, – фыркнула Агнесса, ничуть не испугавшись и устало вздохнула. – Полно, Платон Платонович, я же уже говорила, что сладким речам не верю.
Штольман насупился и замолчал, едва ли не до крови прикусив губу, дабы не наговорить ехидной и колючей, точно заросли крапивы, даме всё, что он думает по поводу её недоверчивости. Агнесса же Николаевна всем своим видом демонстрировала полнейшую невозмутимость и довольство жизнью, она давно уже научилась прятать свои мысли и чувства, и чем сильнее были переживания, тем беззаботнее выглядела дама. А на сердце Агнессы Николаевны было, ох, как неспокойно, Платон Платонович задел такие струны, коим полагалось бы уже давно умолкнуть и рассыпаться трухой. Нет, всё-таки до чего же непрочен материал, из коего сделано женское сердце, чуть повеешь на него тёплым ветерком и готово дело, растаяло! А потом собирай осколки несбывшихся надежд, вздыхай о растаявшем воздушном замке и тяни руки к радужной мечте, показавшейся лишь затем, чтобы исчезнуть безвозвратно!
Яков Платонович по насупленному виду брата и нарочито-безмятежному облику агентессы решил было сначала, что задание провалилось. Не поверили в лавке Евграфия Капитоновича молодой паре, а то и вовсе, по какой-то причине на порог не пустили. Конечно, Платон не из тех, кому можно из-за двери кукиш показать, да и Аглая не овечка безответная, а, тем не менее, от ворот крутой поворот могли и им сделать. Мол, хозяин болен и никого не принимает, заказов много, ещё что-нибудь придумать. Первая же фраза короткого скупого отчёта развеяла подозрения в провале задания, но ничуть не объяснила общую сумрачность агентов. Если всё хорошо и замечательно, то почему у обоих вид погорельцев на пепелище?
– Какая муха их укусила? – вопрос относился к разряду риторических, ответа на него Яков Платонович не ждал, но для Аннушки, привыкшей больше доверять сердцу, чем холодным доводам разума, всё было вполне понятно и объяснимо:
– Аглая и Платон понравились друг другу.
Штольман сначала недоверчиво хмыкнул, а потом вспомнил, как его самого в Затонске при встрече с Анной кидало от обескураживающего волнения и восторга к испепеляющей ревности и убийственному отчаянию, как после ссоры хотелось в прямом смысле слова на стену ползти, как сильные чувства запечатывали уста, и только строгие официальные фразы могли прорваться, не принося облегчения и только растравляя душу.
– Я люблю тебя, Аня, – выдохнул Яков Платонович, притягивая жену к себе и целуя в непослушный завиток на виске. – Ты моё счастье.
Анна Викторовна прижалась к мужу, наслаждаясь переполняющей душу нежностью и покоем. Отодвинулись хлопоты служебные, ушло в тень пренеприятное известие о гибели блаженного, предвещавшего смерть молодожёнам. Даже опасение за жизнь Платона и Агнессы стихло, сменившись незыблемой уверенностью: всё будет хорошо. Да разве может быть иначе, ведь они с Яковом вместе, а значит, смогут преодолеть любую беду. И отравитель, каким бы он ни был коварным, непременно потерпит поражение и будет изобличён. Потому что миром правит справедливость и любовь. Так было, есть и будет с момента сотворения мира и во веки веков.
Пока Штольман старший предавался тихому семейному счастию в объятиях супруги, Платон Платонович проверял на практике старинное латинское изречение «in vino veritas», гласящее, что истина кроется в вине. То ли древние латиняне употребляли что-то иное под видом вина, то ли во время пития ни о чём серьёзном не задумывались, философствуя о вещах маловажных и значимых, только проклятая истина никак являться не желала. Ряд фактов, таких, как несомненный интерес его, Платона, к Аглае, его влечение к ней, равно как и её симпатия к нему, указывали на возможность продолжения служебной линии в романтическую. Так какого, спрашивается, рожна, агентесса всё время осаживала его, словно заигравшуюся собачонку?! В конце концов, они уже давно не дети, и оба знают, как можно весело провести время в компании друг друга! Платон осушил бокал, даже толком не прочувствовав вкус, и тут же наполнил его снова. Ну хорошо, не готова Аглая Николаевна к короткой интрижке, не хочет скороспелого флирта, так он ведь человек холостой, может и по серьёзному присвататься. Платон покрутил в руке бокал, прикидывая, насколько готов к браку. В принципе, дело это весьма приятственное и заманчивое, не прыгать кузнечиком с одного ложа на другое, а остепениться, засыпать и просыпаться рядом с той, кого пред богом и людьми назвал женой. Штольман сделал глоток, смакуя не столько вино, сколько саму перспективу семейной жизни. Что и говорить, заманчиво, чёрт побери. Вон, братья женатые цветут и пахнут, аки майские розы, даже Сухарик Яков стал на человека похож, Аннушке своей под ноги весь мир постелет, от любой напасти собой заслонит. А она смотрит на него так, словно он единственный мужчина на свете, истина в последней инстанции, идеал, не знающий себе равных. Платон сердито поставил бокал на стол, едва не расплескав вино. Вот почему всегда так, а? Почему барышни восхищаются военными, охотно распахивают им свои объятия, но выходить замуж упрямо предпочитают за людей солидных и степенных! Штольман вспомнил Вильгельма, в своей дипломатической службе порой пускающегося в такие авантюры, какие не придумать и самым популярным авторам приключенческих романов, вспомнил Якова, под ледяной оболочкой коего прятался самый настоящий вулкан чувств. Ладно, по поводу степенности он погорячился, правильнее сказать благоразумных, но во всём остальном-то всё правильно! И Аглая такая же, как узнала, что он военный, сразу же носик воротить начала, а уж ей-то должно быть хорошо известно, какие они, военные. Платон Платонович усмехнулся. Да, госпожа агентесса на собственном горьком опыте убедилась в твёрдости гусарского слова, потому теперь и сторонится мужчин. Штольман круто повернулся на каблуках, одёрнул мундир и вышел из комнаты, звучно чеканя шаг, словно собирался на поле боя.
Дверь в кабинет Якова Платоновича была категорически против того, чтобы её распахивали едва ли не с ноги, а потому протестующе взвизгнула и заскрипела. Удобно расположившийся за столом с бумагами следователь изогнул бровь, укоризненно глядя на брата, но Платону Платоновичу было не до реверансов. И вообще, с родственниками, как известно, можно и не церемониться, не чужие же люди.
– Мне нужен адрес Аглаи, – выпалил Платон, нависая над столом брата, словно грифон над добычей.
– И тебе долго здравствовать, Платон, – сухо поздоровался Яков, осторожно вынимая из-под руки брата заключение доктора о яде, нанесённом на фужеры.
– К чёрту реверансы, Яков! – Штольман-младший взмахнул руками, смахнув пару бумажек на пол и даже не заметив этого. – Мне нужен адрес Аглаи, срочно!
Яков Платонович побуравил брата строгим тяжёлым взором. На Антона Андреевича Коробейникова, помощника из Затонска, сей взгляд действовал молниеносно, но у родственника, очевидно, наблюдалась врождённая устойчивость к оку осуждающему. Или совесть окончательно и бесповоротно скончалась, если вообще когда была.
– И с чего бы вдруг тебе понадобился адрес Аглаи Николаевны? – насмешливо спросил Яков, выразительно приподнимая бровь и глядя на брата со смесью понимания и насмешки.
Платон хватанул ртом воздух, словно его ледяной водой окатили, но быстро взял себя в руки, насупился и пробурчал:
– Нам, между прочим, любящую пару изображать надо, чтобы отравитель искусился.
Яков Платонович вздохнул, присел на краешек стола, глубоко засунув руки в карманы брюк:
– Вот то-то и оно, что ты изображаешь влюблённого, да ещё и по служебной необходимости. А об Аглае ты подумал?
Платон вспыхнул, точно поднесённый к огню просмолённый факел:
– Хватит мне нотации читать, я уже давно взрослый и сам решаю, что мне делать, когда и с кем! И если ты не дашь мне адрес Аглаи, я её сам найду, без твоей помощи!
Штольман-младший вылетел из кабинета, звучно бухнув дверью, в коридоре натолкнувшись на Анну Викторовну, едва не сбив её с ног, но даже не извинившись.
– О, как, удила-то закусил молодой рысак, – Иван Афанасьевич поцокал языком, глядя вслед Платону Платоновичу со смесью сочувствия и осуждения. – Кровь горячая так и кипит.
– Как бы глупостей не наделал, – вздохнула Марта Васильевна, качая головой и прижимаясь к мужу точь-в-точь как это делала сама Анна.
– Кхе! – одним коротким возгласом тётка Катерина выразила всё, что думала по поводу мужского благоразумия вообще и Платона Платоновича в частности.
– Катерина, – прицыкнула бабушка, но на тётку подобные воззвания и при жизни-то не сильно действовали.
– Что, Катерина? Можно подумать, это я обо всём на свете позабыла и готова небо и землю во имя обнаружения своей ненаглядной перевернуть. Ох, уж эти Штольманы каждый раз одна и та же история, сначала держатся буками, а потом жизнью ради своей ненаглядной рискуют!
Анна Викторовна вспомнила, как часто её царапали холодные формальные фразы Якова Платоновича, как непросто им далось признание и при каких обстоятельствах оно произошло. Неужели Платону Платоновичу и Аглае тоже придётся рисковать жизнью, дабы обрести счастье друг с другом?
– Иначе никак, девочка, – бабуля ласково погладила Аннушку по щеке. – Счастье – оно дорогое, плата за него высока.
– Да ты не переживай, мы нашего Ромео не оставим, присмотрим за ним, – Иван Афанасьевич задорно подмигнул.
Катерина громко фыркнула и закатила глаза, всем своим видом демонстрируя, что она не ангел господень, чтобы всех заплутавших от бед оберегать и на путь истинный наставлять, но Анна Викторовна была уверена: тётушка новую пару без своей помощи не оставит. Сердце-то у неё доброе, а то что нрав шалый, так это не беда, у розы-то тоже шипы имеются, дабы цветок нежный защитить.
***
Однажды приняв решение, Платон Платонович ни на шаг не отступал от своей цели, решительно двигаясь вперёд и сметая со своего пути всё, что не удаётся обойти. За обликом обворожительного ловеласа, сибарита, скрывалась стальная воля славного представителя рода Штольман, в словаре коего слово «невозможно» практически не использовалось.
Взятие крепости по имени Аглая было спланировано так же тщательно, как планировал генералиссимус Суворов штурм Измаила. Всё: неизвестный душегуб, отравленные фужеры, даже риск, коему подвергалась жизнь, отошло на второй план, стало неважным. В конце концов, искать преступников – обязанность Якова, вот пусть он и проводит допросы, устраивает негласные наблюдения и даже с помощью своей нежной супруги общается с духами, в существование коих до сих пор до конца не верит. Ему же, Платону, нужно найти Аглаю и расположить её к себе. Зачем? А потому, что зацепила сердце бравого военного черноглазая дама, вынужденная стать сильной, но при этом сохранившая в глубине души пленяющую мужское сердце девичью слабость.
Аглаю Николаевну намерения Платона Платоновича отнюдь не прельщали, она ценила то, что у неё имелось и не стремилась потерять всё, в очередной раз доверившись сердцу. Только вот внешние обстоятельства не способствовали благоразумному намерению агентессы, поскольку согласно легенде, она была невестой Штольмана и ей необходимо было хотя бы раз в день появляться с ним на публике, да ещё и не просто так, а старательно изображая влюблённую. А как известно, мир лицедейства очень зыбкий и быстро уничтожает грань между реальностью и вымыслом.
– Платон Платонович, Вы меня прижимаете к себе слишком сильно, – шипела агентесса, делая неубедительные попытки освободиться.
– Сударыня, учитывая, что мы обсуждаем дела служебные, нам надлежит быть как можно ближе друг к другу, иначе нас могут подслушать, – парировал Штольман и жестом фокусника протягивал даме пряник в форме сердечка.
В другой раз Платон Платонович увлекал свою даму в парк, где недавно обосновался фотограф, делающий снимки гуляющих даже, о чудо чудное, в цвете. Аглая Николаевна твердила себе, что все эти ухаживания не более, чем декорации, но сердце не желало замолкать. И щёки помимо воли розовели, когда агентесса читала в устремлённых на неё серо-голубых глазах восхищение и нежность, на губах вспыхивала улыбка, при каждой новой встрече становящаяся всё шире и ярче. Единственное, в чём Аглая Николаевна оставалась непреклонной – она не позволяла жениху провожать её до дома. Жилище агентессы было её убежищем от суеты мира, защитным коконом, куда она пряталась и восстанавливалась, только полковник Варфоломеев и Яков Платонович знали, где живёт Аглая и хранили бережно хранили эту тайну. Каждый день Яков выдерживал атаки своего брата, продолжая хранить упорное молчание, благо упрямства господину следователю было не занимать. Господину военному, впрочем, тоже.
Как-то вернувшись домой с очередного свидания Аглая с изумлением обнаружила терпеливо дожидающийся её у двери букет цветов. В нежных лепестках скрывалась короткая записка, начертанная решительным летящим почерком: «Я нашёл Вас, моя звезда. И более терять не намерен». Короткий росчерк подписи не оставлял сомнений в имени отправителя. Агентесса заколебалась, ей хотелось завизжать от счастия и захлопать в ладоши как маленькой девочке, и одновременно убежать и забиться в тёмный уголок от страха. Изгнанная довольно давно любовь возвращалась, но к добру или худу подобное возвращение? Не придётся ли в очередной раз зализывать раны, обливаясь слезами и пытаясь понять, как дальше жить. Страшно, очень страшно поверить, но ещё жутче упустить шанс, оттолкнуть того единственного, кто сделал мир вокруг ярче, наполнив его звуками и запахами райского сада.
– Матерь божья, помоги мне, – стоном вырвалось из груди Аглаи, и одинокая слезинка упала на нежные лепестки.
Пока госпожа агентесса пыталась примирить ум с сердцем, Платон Платонович всей душой понял муки древнегреческого царя Сизифа, отчаянно толкавшего огромный валун на вершину горы. Убедить Якова Платоновича в чём-либо задача вообще не из лёгких, господин следователь упрям невероятно (впрочем, сия черта присуща всем представителям рода Штольман), а уж принудить его рискнуть жизнью родственников практически невозможно. Впрочем, как уже писалось выше, ничего невозможного для Платона не было, а потому охрипнув и удержавшись-таки от соблазна придушить старшего брата (остановили не только родственные чувства, сколько нежелание огорчать Анну Викторовну), Штольман-младший добился-таки согласия на проведение тайного венчания. О том, что венчаться они с Аглаей будут на самом деле, Платон Платонович сообщать не стал, резонно решив, что тогда его просто развеют пеплом, а остатки сметут в угол, чтобы не расстраивать Аннушку.
– Будь по-твоему, – Яков присел на край стола, строго глядя на брата, – приказчик хитёр, поймать его никак не получается, придётся рискнуть.
– А я о чём, – просиял Платон, – ты сам говорил, что он непременно проверял, как яд действует, приходил посмотреть на дело рук своих, значит, и к нам заявится. И в этот раз отвертеться не получится, пригляд в лавке строгий, муха не пролетит.
– Главное, чтобы на мух отвлекаясь, ничего серьёзного не просмотрели, – буркнул Штольман.
Платон Платонович плечами пожал, мол, сие уже не моя печаль, и бодро заявил, не тая широкой улыбки:
– Пойду к свадьбе готовиться.
– Обидишь Аглаю, придушу, – ровным будничным тоном предупредил Яков Платонович.
Платон круто повернулся на каблуках, отчеканил звонко, словно присягу давал:
– Даже не надейся, не обижу.
***
Если бы кто-то сказал Аглае, что она будет невестой, дама расхохоталась бы провидцу в лицо, назвав его безумцем. Не для неё наряд подвенечный, не для неё слова венчальные, скреплённые веками повторений и освящённые строгими ликами икон. А меж тем вот, пожалуйте, стоит в подвенечном уборе в церкви, слушает чистый голос священника, и в руке у неё трепещет то ли от сквозняка, то ли от душевного смятения, свеча венчальная. Рядом стоит Платон Платонович и глядя на его одухотворённое лицо никому и в голову не придёт, что вся церемония не более, чем обман, лицедейство, ловушка для отравителя, не более. Аглая прикусила губу, хрипло выдохнула: «Да» на вопрос священника и протянула ледяную от волнения руку Платону. Блеснуло в неровном свете свечей обручальное кольцо, водружаемое на тонкий девичий пальчик.
«Зачем всё это?! – хотелось крикнуть агентессе в голос. – Нельзя же так, это кощунство!»
Аглая Николаевна скользнула взглядом в сторону, встретила сияющую незамутнённым счастием улыбку Анны Викторовны и немного приободрилась. Самое главное – отравитель приказчик, изводящий новобрачных, будет пойман, а всё остальное неважно. Она сильная, справится со всем, ведь она даже ни капельки не верит происходящему.
– Можете поцеловаться, – провозгласил священник, и губ Аглаи коснулись горячие губы Платона. Мир подёрнулся туманом, пропало всё, остались лишь мерцающие загадочным светом серо-голубые глаза и полный скрытого торжества шёпот:
– Моя.
Всё дальнейшее смешалось, закрутилось, понеслось галопом, оставив в памяти лишь отдельные самые яркие эпизоды. Вот Прокофьев легко и словно бы даже без малейших усилий скрутил приказчика, который визжит, брызгая слюной, что единственный способ сохранить верность венчальным клятвам – это умереть сразу после венца. Иначе, мол, девки маяться начнут и всенепременно мужьям рога наставят, али мужья жёнок постылых колотить начнут, а их детишки несчастные свихнуться, на скандалы родительские глядючи. Вот блестит тускло фужер с игристым вином, приказчике отказался пить из него, тем самым признав, что знал о яде, более того, сам же его и наносил.
Аглая передёрнула плечами, дрожащей рукой потёрла лоб.
– Устала? – Платон Платонович приобнял агентессу, с тревогой заглядывая ей в лицо.
Дама растянула губы в улыбке, чуть встрепенулась, пытаясь высвободиться:
– Я домой поеду. Моя помощь больше не требуется.
– Я отвезу.
Аглая Николаевна посмотрела строго и печально:
– Пора заканчивать игру, Платон Платонович. Спектакль закончен, преступник пойман. Боже мой, подумать только, он убивал, чтобы спасти новобрачных от разочарования семейной жизни!
– Лучше бы он спасал от собственной дурости, – фыркнул Штольман. – И кстати, венчание не было спектаклем. Вы моя жена перед богом и людьми.
Чёрные глаза Аглаи заволокло слезами, горло стиснул спазм рыдания, даже дышать тяжко стало.
– Зачем Вам это? – хрипло выдохнула агентесса.
Платон Платонович нежно стёр со щеки жены одинокую слезинку и ответил тихо и просто, от всего сердца:
– Разве Вы ещё не поняли, сударыня? Я люблю Вас. И готов потратить всю жизнь, чтобы услышать ответное признание.
На губах Аглаи Николаевны появилась робкая несмелая улыбка:
– Возможно, для этого потребуется не столь много времени.
Время подобно птице, оно летит, не зная преград, засыпая пеплом забвения руины когда-то великих творений, создавая из небытия целые империи и так же легко, шутя, не поморщившись и не всплакнув, обрушивая их в небытие. Но всегда и во все времена будет кружить над людьми маленький упитанный мальчуган, перекинув через плечо колчан со стрелами и зажав в пухлом кулачке лук. И будут звучать вечно короткие, словно выстрел, таящие в себе всю мудрость жизни слова: «Ты мой. Ты моя. Я люблю тебя». И от этих слов упитанный мальчуган будет звонко смеяться, трепеща короткими блестящими крыльями.
КОНЕЦ
