Текст книги "ШтольмАнна. Проказы Купидона (СИ)"
Автор книги: Наталья Мусникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
Олег разочарованно махнул рукой:
– Какое там, Илья, мне от дома отказали, даже имя произносить запретили. Одним словом, опала полная.
– Не переживай, Ромео, будешь ты со своей Джульеттой, – белозубо усмехнулся Илья и, выхватив гитару, заиграл бравурный мотив, – проводим джигита песней да пляской, пусть семейная жизнь будет лаской!
– Молодые люди, – выглянул из часовни невзрачный, мелко крестящийся служка, – вы бы в часовню шли, на улице не шумели. Неровен час, увидит кто али услышит, греха будет не обобраться.
– Грех – пока ноги вверх, – опять усмехнулся Илья, но друзья не сговариваясь ткнули его с двух сторон локтями в бока, чтобы он придержал не в меру длинный язык и не гневил батюшку, по крайней мере до тех пор, пока он честь по чести венчание не проведёт.
Илья охнул, но влекомый сильной дланью Платона направился в часовню, а вот Олег замешкался, нетерпеливо глядя по сторонам и прислушиваясь.
– Олег, ты чего? – Платон Платонович тоже оглянулся, услышал стук копыт и невольно напрягся, некстати вспомнив, что за такие вот самовольные браки по голове не гладят… особливо братья-следователи.
На лице жениха расплылась ясная блаженная улыбка:
– Василисушка моя едет.
Илья выразительно вздохнул, покосился на Платона, тот в ответ кивнул. Да, гибнут люди не только за металл, Отечества, а ещё и насмерть путаются в тенётах любовных, словно мало им в жизни горестей с бедствиями!
Тонконогая серая в яблоках кобылица легко влетела на двор, ставший ещё теснее, блаженно улыбающийся Олег спешно помог соскочить с седла закутанной в пушистую беличью шубку барышне и торжественно отвёл её в часовню на венчание. Илья и Платон согласно переглянулись, вздохнули молча: «Эх, пропал человек», кивнули разом и пошли следом.
Ещё довольно молодой, не утративший духа авантюрного, а потому и соглашавшийся на тайные венчания, священник честь по чести провёл все подобающие обряды, показавшиеся изнывавшим от нетерпения друзьям жениха бесконечно длинными, и разрешил молодым поцеловаться, громогласно возвестив их мужем и женой. Дрожащими руками Олег откинул фату с личика невесты, смущённо потупившей взор, неловко коснулся губами её прохладных от волнения губ.
– Получилось, – прошептал Илья и от полноты души хлопнул Платона по спине, – обвенчаны, теперь никакие родичи не помеха! Гей, гуляй, гусары!
– Не кричите, молодые люди, – недовольно проскрипел служка, но его никто и слушать не захотел.
Откуда-то появилось шампанское, зазвенели бокалы, жениху и невесте сунули специально приготовленные, щедро украшенные, доверху наполненные светло-жёлтым шипучим вином.
– За здоровье жениха и невесты трёхкратное ура! – провозгласил Илья, и Платон с готовностью подхватил:
– Ура! Ура! Ур-р-ра!!!
Тонко звякнули бокалы в руках новобрачных, жених и невеста разом, не отводя взгляда друг от друга, пригубили вина и медленно, без единого стона или вздоха осели на грязноватый затоптанный пол.
– Чего это они? – боязливо прошептал батюшка, осеняя себя крёстным знамением. – Сомлели никак?
Платон Платонович быстро склонился к новобрачным, заглянул в их медленно стекленеющие глаза, тщетно попытался нашарить пульс и, подняв взгляд на замершего рядом Илью, отрубил:
– Кончены. Оба.
Священник перекрестился и забормотал молитву, Илья тряхнул чёрной кудлатой башкой и ринулся к двери.
– Стой, ты куда?! – крикнул Платон, бросаясь следом за другом.
– Доктора надо, может, ещё не поздно.
Платон Платонович посмотрел на новобрачных, на лицах коих даже смерть не стёрла ясной улыбки блаженства и сумрачно добавил:
– Полицию тоже стоит вызвать.
========== Дело №2.2 ==========
Как мечтает провести вечер мужчина, счастливый в браке? Правильно, в компании своей обожаемой супруги, да чтобы непременно чуть слышно потрескивал огонь в камине, чтобы блестящий, бросающий блики в разные стороны самовар пыхтел на столе, а к нему разноцветной стайкой, словно утята к матери, жались пузатые чашечки. Чтобы на полу весело гонял свёрнутый шариком конфетный фантик котёнок, чтобы все хлопоты суетного дня отошли в сторону, отдав вечеру самые благостные, пропитанные умилением и спокойствием часы.
Только вот не зря мудрые люди говорят, что самый верный способ рассмешить небеса – это рассказать им о своих планах. Яков Платонович с Анной Викторовной только-только после неспешного ужина расположились в гостиной за шахматной доской (в среде заядлых шахматистов Аннушка быстро приохотилась к этой изысканной забаве), как дверь распахнулась на всю ширину, звучно грохнув о стену. На пороге появился бледный и запыхавшийся, словно на нём дюжина ведьм каталась, не меньше, Платон Платонович, который, даже не сбросив верхнюю одежду, плюхнулся в кресло и выпалил:
– Яков, тебе нужно срочно ехать со мной, только, умоляю, не спрашивай ничего, дело не терпит отлагательств!
Бровь Якова Платоновича выразительно приподнялась, в серых глазах сверкнула сталь, в голосе чуть слышно громыхнули раскаты надвигающейся грозы:
– И вот что ты… – Яков покосился на насторожившуюся Анну, готовую в любой момент сорваться с места и броситься на поиски неизведанного, и благоразумно решил все вопросы отложить. Да и головомойку лучше устраивать вдали от сострадательной супруги, вмешательство коей сведёт на нет весь воспитательный эффект планируемой выволочки.
– Хорошо, едем.
– Я с вами! – мячиком подскочила Анна, но мужчины были единодушны:
– Нет!
– Анна Викторовна, поверьте мне, зрелище не для Вашего нежного сердца, – выпалил Платон, и Яков окончательно простился с тихим семейным вечером.
– Анна, это может быть небезопасно, – попытался урезонить супругу господин Штольман, но с тем же успехом можно было заклинать огонь утихнуть и ничего не разрушать.
– В вашей компании я ничего не боюсь, – решительно произнесла Анна Викторовна и тут же умильно заглянула в глаза мужу, прекрасно зная всю безотказность данного способа, – кроме того, я тоже волнуюсь за тебя. И, честное слово, ни во что вмешиваться не стану, просто побуду рядом. Можно? Пожа-а-алуйста.
Яков глубоко вздохнул, собирая в кулак остатки самообладания и решительно произнёс, словно точку поставил:
– Нет.
Анна горестно хлюпнула носиком, но господин следователь остался непреклонен. Каблуками щёлкнул, повернулся крутенько, мало искры из-под каблука не прыснули, и вышел, коротко кивнув Платону Платоновичу, чтобы следовал за ним.
Анна Викторовна с досадой кулачком по столику ударила, губку прикусила. Случись вся катавасия в Затонске, она не задумываясь отправилась бы следом, благо, там городок маленький, серьёзных происшествий наперечёт, да и городовые все знакомые, без разговоров пропустили бы, куда угодно, даже вопреки приказу Якова Платоновича. Петербург же город большой, тут мчаться невесть куда, да ещё и на ночь глядя рискованно, опять же толком неясно, что приключилось, Платон Платонович ничего не рассказал, а Яков, как назло, не спросил. Анна опять кулачком шлёпнула. Экая досада, право слово!
…– Коли муж любимый ничего не говорит, родственников можно спросить, – тётка Катерина эффектно появилась из воздуха прямо напротив Аннушки, упёрла ручки в бока, глянула насмешливо.
– Тётушка, – Анна Викторовна готова была расцеловать свою родственницу, – что случилось?!
Взгляд Катерины омрачился, меж бровей залегла резкая складка, коей при жизни все домочадцы пуще огня страшились:
– Душегубство, милая, безжалостное и циничное.
– Катерина, может, не стоит волновать девочку? – неодобрительно спросила бабушка, укоризненно качая головой.
– Я уже взрослая! – возмутилась Анна.
– Тебе волноваться вредно, – отрезала бабуля.
Катерина покачалась с пятки на носок, лоб поморщила, а потом насмешливо на племянницу взглянула и рукой махнула:
– Да ладно, чего уж там… Всё равно узнает, рано или поздно…
Анна Викторовна с готовностью закивала, всем своим видом демонстрируя непреклонную решимость докопаться до самой сути. Матушка в таких случаях страдальчески морщилась и утверждала, что Анна – невозможный ребёнок, отец чуть приметно улыбался, а дядюшка неизменно взгляд отводил, а потом обязательно к племяннице в комнату наведывался, дабы узнать, что она опять затевает.
…Катерина наморщила нос, глядя на племянницу как на ползущего мимо таракана: мол, сразу пришлёпнуть или не трогать, чтобы потом пол не отчищать, головой покачала. Анна молитвенно сложила ручки, умоляюще глядя на призрачных родственников, без помощи которых ей, хоть плачь, было не справиться.
– Только, чур, потом не жаловаться и шибко не скорбеть, а то твой муж нас точно пеплом по ветру развеет, даром, что в духов верит с большо-о-ой натяжкой, – строго потребовала бабушка. – Давай, Катерина, показывай.
– Правильно, как гадости, так сразу Катерина, – проворчала тётка и строго погрозила Анне Викторовне пальцем. – Только уговор: сильно в видения не погружаться, иначе дурно станет
Аннушка с готовностью кивнула. Призрачные родственники сим напускным смирением не впечатлились, однако же вредничать более не стали, вздохнули слаженно, а потом мягко, плавно, дабы, оборони Господь, не навредить, открыли пред Анной Викторовной картины прошлого…
…Анна увидела молодую прелестную девушку, стоящую, словно первая христианка в кругу римских патрициев, пред почтенным обществом. Одна молодая дама смотрела на барышню с состраданием и сожалением, но, увы, кроме неё больше никто не спешил проникаться девичьими желаниями, наоборот, остальные дамы и господа взирали сверху-вниз с нескрываемым осуждением и презрением.
– Олег Петрович вполне достойный, – дрожащим от слёз голосом твердила барышня.
Но тут седой старик, сидящий в глубоком кресле, словно медведь в берлоге, властно взмахнул рукой:
– Довольно! Мы утомились выслушивать твои романтические бредни. Дарья, я не ошибся, когда утверждал, что ты никудышная мать и не сможешь воспитать достойно дочь. Полюбуйся, она смеет перечить старшим! Вот к чему приводит это потакание капризам!
– Василиса молода, – попыталась было вступиться привлекательная дама, но высохшая, точно надломленная ветка барыня с пожелтевшим от постоянных хворостей лицом прервала её надломленным, стонущим, словно ветер в непогоду, голосом:
– Прекрати, Прасковья. Тимофей Макарович прав, я слишком избаловала дочь. Что ж, ещё не поздно всё исправить. Глашка! Отведи барыню в покои да запри хорошенько! Седмицу, пока жених не приедет, она проведёт под замком.
– Маменька! – Василиса бросилась к матери, но та заслонилась от неё рукой, точно от нечистой силы.
– Прочь! Ступай, своевольница неблагодарная, прочь, бесстыдница!…
…Тётка Катерина, наблюдавшая вместе с Анной за происходящим, не вытерпела, приблизила губы к самому уху племянницы и зашептала:
– Ну что, убедилась, что твои родители ещё очень даже по-божески поступали? Тебя-то никто силком за Разумовского не отдавал, даром, что тот князь!
– Ещё бы Маша своевольничать стала, – сердито прогудела бабушка, – уж я бы ей устроила!
– Дамы, я, конечно, страшно извиняюсь, – Иван Афанасьевич изобразил поклон, в котором даже самая восторженная и романтичная барышня без труда бы насмешку определила, – но, может, прекратим пересудами заниматься и перейдём к делам сурьёзным?
– С чегой-то ты это, милый друг, вдруг засерьёзничал? – фыркнула Катерина, меряя родственника пренебрежительным взглядом.
Иван Афанасьевич почесал кончик носа, улыбнулся сконфуженно:
– Смешно сказать, барышню погибшую жалко. И поднялась же рука у супостата в самый что ни на есть венчальный день извести!…
Родственники единодушно покивали и растаяли, оставив Аннушку созерцать рыдания несчастной Василисы…
…Правда, долго предаваться слезам барышня не стала, к столу порхнула, листок чистый из записной книжки выдернула и застрочила так, что даже чернила из-под пера брызнули. Закончив писать, Василиса оглянулась по сторонам, чуть слышно поцокала. Из-под кровати вылез небольшой лохматый пёсик, сладко потянулся, зевнул и сел у ног хозяйки, преданно глядя ей в лицо и умильно повиливая хвостиком.
– Отнеси записку Олегу, – прошептала барышня, почёсывая пёсика за ушком, – только будь осторожен, крадись, чтобы тебя никто не видел.
Пёсик коротко тявкнул и подошёл к двери, нетерпеливо поглядывая на неё и время от времени царапая. Василиса подошла к столу, спешно позвонила в маленький серебряный колокольчик.
Не прошло и пяти минут, как дверь открылась, явив пышнотелую девицу в форме горничной. Девушка почтительно присела, по сторонам огляделась и в комнату шмыгнула, спросила приглушённо:
– Что желаете, барышня?
– Отведи Чапу на прогулку, – приказала Василиса.
Горничная глянула понимающе, опять присела, ответила кратко:
– Будет исполнено, барышня. Сей момент всё сделаю, не извольте беспокоиться. Ужинать будете?
– Потом, – отмахнулась девушка.
Служанка подхватила пёсика на руки и вышла, в замке непреклонно щёлкнул ключ…
Видение не прервалось, оно перетекло в другое так мягко и плавно, что Анна Викторовна сего даже не заметила, лишь удивлённо глаза распахнула, когда вместо девичьей комнаты разглядела полутёмные покои. Царивший в апартаментах беспорядок явно свидетельствовал о том, что живёт здесь холостяк, а гордо возлежащие на столе шпоры, а также небрежно брошенный на спинку стула мундир говорили о том, что комната принадлежит военному.
«Да это же Олег Петрович, друг Платона Платоновича! – ахнула Аннушка, разглядев хозяина покоев, склонившегося над лампой и читающего принесённую псом записку. – Так вот, значит, в кого Василиса влюблена!»…
…Закончив читать послание, Олег пылко прижал его к губам, подошёл к окну, прошёлся по комнате в глубоком волнении, а затем решительно сел за стол и принялся писать ответ. Послание было кратким, Анна Викторовна без труда смогла его прочесть (вот всегда бы так было, а то иной раз от духов и слова не дождёшься!).
«Ангел мой, – гласила записка, – Ваше письмо вернуло меня к жизни. Уже завтра ночью я смогу назвать Вас своей супругой, и никто не сможет вырвать Вас из моих объятий. Вы решились, что может быть прекраснее! Завтра, как меж нами уже было условлено, проситесь с тёткой своей Прасковьей Макаровной на богомолье. Ваши родители хоть и суровы, а препятствовать Вашему общению с Богом не станут. О дальнейшем Вы помните, писать не стану, сие послание и так опасно, коли в чужие руки попадёт. Целую Вас, мой ангел, многократно, вечно Ваш О.»…
И опять видение перетекло в другое, словно кто-то незримый страницы перевернул.
…Василиса вместе со своей тётушкой и горничной, облачённые в скромные одежды, стояли посреди простого дешёвого нумера, постояльцев коих никто и никогда не запоминает, а за дополнительную плату и вовсе забывают начисто, так, что даже полиции не доискаться. Барышня спешно облачалась в подвенечное платье, служанка с тёткой ей по мере сил помогали…
– Да неужто бежать решилась?! – охнула Анна Викторовна.
– А чего такого? – моментально откликнулась тётка Катерина. – Сама-то, небось, за своим Яковом Платоновичем и в Сибирь не задумываясь последовала бы.
Аннушка повернулась к тётке, но вместо неё увидела Олега и Василису, крепко держащихся за руки.
– Как?! – ахнула Аннушка, прижимая ладошки к щекам.
– Отравили нас, – вздохнул Олег Петрович. – Только и успели, что из часовни выйти да шампанского в честь венчания испить.
– Вы не печальтесь, – Василиса коснулась Анны Викторовны призрачными пальчиками, – теперь нас с Олегом точно никто не разлучит, мы на убийцу зла не держим…
Влюблённые растаяли в порыве прохладного ветерка, оставив после себя чуть приметный аромат нарциссов, Анна Викторовна зябко обхватила себя за плечи.
– Ну что, теперь твоя душенька довольна? – сварливо поинтересовалась тётка Катерина. – Ты знаешь, что стряслось.
– Шампанское, – Анна задумчиво затеребила локон, – кто-то отравил его.
– Не соглашусь с Вами, Анна Викторовна, – мягко вмешался Платон Карлович, – если бы отравили вино, тогда погибших было бы больше.
Анна так резко повернулась к своему свёкру, что даже юбка вокруг ног закрутилась:
– Тогда что?
Призрак виновато развёл руками:
– Сие только надлежит следствию установить…
========== Дело №2.3 ==========
Следствие же в лице Якова Платоновича Штольмана глядя на мёртвые тела пребывало в том состоянии тихой ярости, коего даже призраки опасались, потому как в такие минуты веяло от всегда сдержанного на чувства следователя силой невероятной и всесокрушительной.
– Ваше Выс-родие, – верный помощник Прокофьев растерянно смотрел на Штольмана, не зная от волнения куда деть руки, ставшие вдруг просто огромными, – это чего же деется-то, а? У кого же рука-то поднялась?
– Это нам и предстоит выяснить.
Прокофьев кивнул и замер, стараясь даже не дышать без острой необходимости, дабы не отвлечь господина Штольмана от тщательного изучения места преступления. Яков Платонович меж тем внимательно осмотрел всё вокруг, коротко поздоровался с только что приехавшим доктором, весьма недовольным тем, что после трёх тяжелейших часов у постели роженицы ему пришлось ехать не домой, а непонятно куда, да ещё и мальчишка-гусар, притащивший его в этот богом забытый угол, ничего толком сообщить не смог. Беда с этими вояками, коли доведётся толковать о делах, со службой напрямую не связанных, так и двух слов связать не могут! И всё-то у них спешно, срочно, безотлагательно, всё приказным тоном, словно не с почтенным человеком, а с самым распоследним солдатом общаются! Впрочем, недовольство почтенного доктора исчезло, едва лишь блестящие синие, точно весеннее небо, глаза остановились на двух телах.
– Господи, – прошептал врачеватель и осенил себя крёстным знамением.
– Что скажете, Юрий Германович?
Доктор помолчал, обуздывая вышедшие из-под контроля чувства, ответил негромко и размеренно:
– Внешних повреждений нет…
– Может, хворые были? – пробасил Прокофьев.
– Это с каких, позвольте узнать, пор в гусары стали немощных брать?! – фыркнул Юрий Германович, насмешливо глянув на городового.
– Игорь Петрович, отправьте людей осмотреть всё вокруг, – приказал Штольман, спасая проштрафившегося Прокофьева от докторского гнева.
Городовой моментально вытянулся, махнул рукой стоящим поодаль служивым и исчез быстро и бесшумно, словно тень в ночном мраке. Яков Платонович присел на корточки рядом с Юрием Германовичем, спросил негромким доверительным тоном:
– Кто из них Вам знаком?
По горлу доктора скользнула короткая судорога, глаза повлажнели:
– Василиса Тимофеевна. Осьмнадцать лет назад я помогал ей на свет появиться, да и потом заботами не оставлял. Она слабенькая была, хворала часто, я родителям говорил, что климат Петербурга ей не полезен, да они и слышать не хотели о том, чтобы столицу бросить. Очень сильно переживали, что дочка родилась, Тимофей Макарович, батюшка её, сына ждал, наследника, дабы передать ему со временем всё, чем сам владеет.
– Иные дочери ничуть не хуже сыновей, – задумчиво заметил Яков, вспомнив о своей неугомонной, ни в чём удержу не знающей и братьям не уступающей сестрице, а также Анне Викторовне.
Юрий Германович в сердцах рукой махнул:
– Это мы с Вами, Яков Платонович, понимаем, потому как имеем достойные примеры пред глазами, а иные, – доктор опять махнул рукой и замолчал, кусая губы и борясь с раздражением. – Пусть тела доставят в покойницкую для дальнейшего обследования.
Двое дюжих городовых проворно взялись за носилки и повлекли горестный груз прочь. Платон Платонович посторонился, давая им дорогу, перекрестился и шагнул к брату, протягивая ему откупоренную бутылку шампанского и два изукрашенных бокала.
– Предлагаешь за упокой невинных душ выпить? – мрачно осведомился Яков Платонович, глядя на брата снизу-вверх, потому как отвлекли его от дела важного и для следствия полезного: изучения следов.
– Балда, – оскорбился Платон, но тут же поправился, потому как последнее дело костерить следователя на глазах вверенных ему людей. – Это шампанское мы после венчания пили, все пили, понимаешь? А умерли только Олег с Василисой.
– А пили они из этих бокалов? – взгляд Якова сделался острым, словно бритва, так и кажется, что ещё немного – и след оставит.
– Ну, – Платон Платонович передёрнул плечами, искренне посочувствовав тем бедолагам, коим приходится ответ перед следователем держать, – я их тебе потому и принёс. Только у Олега бокальчик треснул, когда на землю упал. Василисин-то прямо в сугроб свалился, а Олега на ледок угодил, вот и треснул.
Яков Платонович чуть заметно усмехнулся, безошибочно угадав волнение брата, строгость поумерил:
– Показывай, где ты их нашёл.
– А чего искать-то? – удивился Платон и опять плечами повёл, уж больно неприятно к взмокшей спине рубашка липла. – Где новобрачные упали, там неподалёку и бокалы лежали, я их только убрал, чтобы городовые не растоптали, а то они же чисто кони дикие…
Серые глаза брата сверкнули беспощадным клинком, младший Штольман прикусил язык, осознав, что ступил на тонкий ледок, за коим может разверзнуться самая настоящая пропасть. И как это Анна Викторовна ухитряется с Яковом обо всём на свете говорить, а подчас даже и спорить?! Он же был, есть, да, пожалуй, и будет Сухариком, чуть слово не то молвишь и всё, готово, сомкнулись ворота каменные, высунулись в бойницы узкие ружья, крепость приготовилась к глухой обороне.
– Короче, вот тебе шампанское и бокалы, изучай, – Платон Платонович аккуратно поставил принесённые вещи на снег, помня о каких-то там отпечатках, что могут на гладкой поверхности остаться. – А я пошёл.
– Не спеши, – остановил его Яков Платонович и коротко приказал городовому, – бокалы и вино заберите и Юрию Германовичу доставьте, пусть как следует изучит на предмет яда.
Платон невольно сглотнул. Как и все из славного рода Штольман, смерти он не страшился, но мысль о том, что по крови уже начала гулять отрава, обрывая нити жизни, неприятных холодком прошлась по спине и заледенили кончики пальцев. Или это ветерок, так некстати поднявшийся сотворил? Платон Платонович покрепче натянул перчатки, потопал ногами, разгоняя кровь.
– Замёрз? – усмехнулся Яков, от которого не ускользнули манёвры брата. – Сейчас поедем, больше тут делать нечего. Игорь Петрович, завтра утром жду от Вас рапорт о результатах осмотра.
– Будет сделано, Ваше Выс-родие, – с готовностью отозвался Прокофьев. – Священника с гусаром в камеру отправить?
– Вы что, с ума сошли?! Никого не трогать, завтра утром жду их в управлении.
– Слава тебе, Господи, – выдохнул священник, успевший в мыслях своих проститься не только с этой уютной часовенкой и рясой, но даже жизнью. – Слава тебе, отныне и навеки.
Илья молиться и креститься не стал, сверкнул чёрными, воистину бесовскими, очами, мотнул кудлатой башкой, вскочил на коня, да и помчал прочь от часовенки таким галопом, что только снег из-под копыт полетел.
– Вот ведь бесово отродье, прости Господи, – сплюнул Прокофьев, – несётся, чисто кто за ним гонится, как бы шею не свернул в горячке-то.
– Можа, проследить за ним? – откликнулся городовой Аникеев, парень исполнительный, но не сильно догадливый. – А то как бы не сбёг.
– Куда он денется от Якова Платоновича, – с нескрываемой гордостью возразил Игорь Петрович. – От нашего господина следователя даже дух не ускользнёт.
– Это верно, – с готовностью подхватил Аникеев и закраснелся как мальчишка, вспомнив о супруге господина Штольмана. По сердцу пришлись городовому глаза её васильковые, голосок её звонкий, улыбка её ласковая, да уважение к Якову Платоновичу было столь сильно, что даже себе не смел Аникеев в сих нежных чувствах признаться. Лишь украдкой, в самых потаённых мечтах представлял, как его жена будет на Анну Викторовну, пусть хоть капелюшечку махонькую, схожа.
То ли права народная примета, что у людей, служащих в одном месте, ход раздумий совпадает, то ли ночь была такая звёздная, на мечтания настраивающая, но сам Яков Платонович тоже думал об Анне Викторовне. Честно пытался произошедшее анализировать, примерный план действий набросать, а мысли, словно лесной ручеёк, нет-нет, да и сворачивали к Аннушке. Как-то она там? Сильно ли разобиделась, что с собой не взяли? А вдруг, оборони Господь, сама навострилась к этой часовне, с неё станется!
Штольман насторожился, но ничего, кроме хруста снега под полозьями саней, топота копыт по редкому ледку да редких усталых вздохов возницы слышно не было. У часовни господин следователь тоже никого не приметил, но к добру это или худу сказать было сложно. С Аннушки станется и в ночь за любимым мужем на место преступления отправиться, в Затонске сколько раз так делала! Яков Платонович усмехнулся, головой покачал. Украдкой наблюдавший за ним Платон ободрился, плечи расправил, надеясь, что удастся избежать братской выволочки, а то и так на душе паршиво, друг дорогой в один час сгинул вместе со своей молодой супругой. Право слово, вот ещё один довод за то, чтобы никогда не жениться!
– Только ты, Платон, ухитряешься пойти за шерстью, а вернуться стриженым, – негромко по-немецки заметил Яков, не глядя на брата и рассеянно созерцая темноту вокруг, чуть разбавляемую редкими уличными фонарями.
«Ну вот, началось, – приуныл Платон Платонович, – сейчас всю дорогу меня трепать будут, словно дворняга куклу».
Так повелось ещё с прадеда: немецкий язык в семействе Штольман использовали исключительно в воспитательных целях – выволочку проштрафившемуся родственнику устроить, начальство, кое тоже не без греха, побранить, пройтись гневным словом по нерадивым коллегам либо же глупцам свидетелям, утаивающим важные сведения. Вот и теперь, перейдя на язык великого Шиллера и Гёте, Яков Платонович тем самым демонстрировал брату свою досаду и раздражение.
Платон насупился, готовясь к обороне, ведь, право слово, он же уже давно взрослый мужчина, а не ребёнок, во время игры разбивший вазочку или подпаливший ковёр в библиотеке.
Яков тоже молчал, привычно сдерживая мысли и чувства, прячась за маской невозмутимости, которая после встречи с озорной барышней на колёсиках всё чаще стала слетать, открывая живую, любознательную и, что самое досадное, ранимую натуру в каменных латах следователя.
Как всегда при воспоминании об Анне Викторовне, все мысли и чувства полноводной рекой хлынули к ней. Вспомнились встречи, взгляды красноречивые, словно серенады трубадура, досадные размолвки и крупные ссоры, точно зимние вьюги убивающие всё живое на несколько вёрст окрест. Яков Платонович вспомнил о бешеной, до красных кругов перед глазами, вспышке ревности, обуявшей его, когда Аннушка, ЕГО АННА, ходила ночью в номер к инженеру Буссе (нет, не зря всё-таки мерзавца пристукнули, сам бы голыми руками его придушил за то, что посмел к Анне приставать!). Вообще, мерзкое вышло дело с этим инженером: бумаги украли, Буссе убили (не велика и печаль, а всё ж досадно, что не сберегли), ещё и с Анной Викторовной поссорились так, что она из города сбежать вознамерилась. А всё потому, что не поняла, как дорога стала ему, Якову, как он ревновал её к инженеру. Ему-то самому казалось, что все мысли и чувства едва ли не на лбу прописаны, но Аннушка, душа доверчивая, видела лишь внешнюю холодность и смертельный яд слов. Нет, права Лизхен, не стоит надеяться, что окружающие мысли читать умеют, нужно называть вещи своими именами и не таиться, хотя бы от родных.
Яков досадливо качнул головой (вечно сестрица права, а самое неприятное, что и сама знает об этом!) и негромко, на брата не глядя, уронил:
– Я беспокоюсь о тебе, ты тоже мог пострадать.
Если бы земля разверзлась под копытами коней, если бы из чахлых придорожных кустов выскочил отряд черкесов, если бы по Петербургу разнеслась весть о том, что Британия готова стать частью Российской империи на веки вечные, Платон Платонович и то меньше бы удивился. В политике, как и в любви, невозможного не бывает, черкесами бравого боевого офицера не испугать, землетрясения, пусть и редко, но тоже случаются, а вот то, что Яков, с детских лет за свою сдержанность и скрытность прозванный Сухариком, об этих самых чувствах – более того, страхах – заговорил, было невероятно.
– Яков, ты чего, заболел? – Платон машинально, как маменька всегда делала, протянул ладонь, лоб брату пощупать.
Звучный шлепок по руке и колючий взгляд ставших похожими на осколки льда глаз показал, что со здоровьем, по крайней мере, физическим, у Якова Платоновича всё благополучно.
– Дурак ты, Платон, – фыркнул следователь, отворачиваясь и замолкая.
Платон Платонович задумчиво почесал нос, но толковых размышлений там не обнаружил, не нашлось их и в темечке, и в морщинке меж бровями, видимо, они перебазировались куда-то ещё. Штольман-младший нетерпеливо поёрзал, искоса поглядывая на брата, но тот не поворачивался и беседы не начинал.
«Обиделся, – решил Платон, опять посматривая на брата, – вот же ёлки колючие, сосенки пахучие, Сухарик-то наш, похоже, оживает! Ай да Анна Викторовна, ай да умница! Только мне-то теперь что делать? Я-то тоже хорош, гусь лапчатый, ко мне по-человечески, а я как болван последний!»
– Яш, – Платон Платонович положил брату руку на плечо, – прости. Я дурак, я знаю. Признаю свою вину, меру, степень, глубину.
– Ты ещё лбом об пол побейся, – иронично посоветовал Яков, чуть улыбнувшись самыми уголками губ. – А как легче станет, скажи: это ведь не первое венчание тайное, верно?
Штольман-младший принахмурился, помолчал, что-то прикидывая, и коротко кивнул. Что верно, то верно, тайных венчаний в столице хватало, некоторые совершались по зову сердца, иные корысти ради, а какие-то и во имя мести, дабы опорочить жениха или невесту, а вместе с ними и их почтенные семейства, как правило, хорошо известные в городе.
– Тайное венчание не первое, – повторил Яков, – а смерть новобрачных сразу после венчания произошла впервые.
Платон насторожился, словно почуявшая след гончая:
– Хочешь сказать, что кому-то не угодил Олег?
Следователь бровью повёл:
– Что предположения строить, фактов нужно побольше собрать.
– Я помогу, – Платон Платонович глазами сверкнул, – всех на уши подниму, а найду отравителя!
– Всех не надо, просто узнай как можно больше об Олеге, – Яков Платонович помолчал. – Священника я беру на себя, а Василису и её семейство поручим Анне Викторовне.
– Да стоит ли… – засомневался Платон, – дело-то нешуточное.
Яков тепло улыбнулся, в серых глазах, обычно холодных, словно весенний лёд, точно солнце воссияло:
– Анна Викторовна не простит, если мы её от дела сего отстраним. Она уж, наверное, своё частное расследование затеяла.
И опять мелькнуло в голове Платона Платоновича, что не так и плоха женитьба, может она и радость подарить, и льды душевные растопить. Главное – избранницу достойную встретить, чтобы стала она не просто женой, а второй половиной, частью тебя самого, бесценным даром небес, ангелом, посланным во спасение души. И очень важно сего ангела не оттолкнуть, когда встретится он на твоём пути, не променять его на всяческие диавольские искусы, не загубить ревностью или холодом.
