Текст книги "ШтольмАнна. Проказы Купидона (СИ)"
Автор книги: Наталья Мусникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
Бравый вояка, очаровательный сердцеед, давно потерявший счёт своим победам, внезапно почувствовал себя одиноким и обделённым. Да, у него была отличная семья, где каждый не задумываясь встанет за него горой, у него замечательные лихие друзья, охотно разделяющие и жар схватки, и хмель пирушки, и нудные часы гауптвахты, он никогда не знал у дам отказа, но при этом рядом с самой блистательной красоткой неизменно посматривал по сторонам в поисках новой, пока ещё недоступной вершины. Ни одна барышня не смогла пленить его полностью, ни одна не могла похвастаться тем, что сумела удержать его больше, чем на месяц.
Платон Платонович гордился своей независимостью пред женскими чарами, но рядом с Яковом и Анной невольно всё чаще задавался вопросом: а может, ни одна красотка просто не любила его по-настоящему? Анну Викторовну не отпугнули ни холодность Якова (всё-таки прозвище Сухарик ему до сих пор очень даже подходит), ни наличие соперницы (а Нина Аркадьевна – дама весьма эффектная была и отступать не привыкла), ни сводящая с ума разлука, во время коей от Штольмана не было никаких известий. Даже его ядовитая насмешливость в самом начале знакомства и скептицизм не отпугнули барышню, даже скрытая, а потому особенно болезненная ревность.
Аннушка принимала Якова любым: усталым и увлечённым расследованием, сердитым и отстранённым, немым от переполнявших чувств и неприлично резким. Ей нужен был не отважный рыцарь в блестящих доспехах, не сказочный принц, не легендарный следователь, а просто Штольман Яков Платонович, со всеми его достоинствами и недостатками.
Платон Платонович грустно улыбнулся, осознав одну простую и печальную истину: у него самого пока такой вот барышни не было. И будет ли когда?
Сие одному Богу известно.
========== Дело № 1.3 ==========
Яков Платонович, пусть и не сразу, но всё же уступил просьбе горячо любимой супруги и взял её с собой в дом купца Белозерова. Правда, строго-настрого наказал никуда одной не ходить, бдительности не терять и в случае опасности сразу же звать на помощь. Анна Викторовна, разумеется, клятвенно обещала все наказы мужа самым добросовестным образом исполнить. Штольман в ответ лишь вздохнул, вспомнив, как Мария Тимофеевна в такие моменты губы поджимала и бросала в сторону: «Свежо предание».
Дом купца Белозерова был точным его отражением: большой, богатый, но без лишней нарочитости, безвкусием отдающей. Слуга, коий дверь отворил, телосложением удивительно напоминал медведя, молча выслушал имена посетителей, поклонился, попросил в гостиную пройти и там Ерофея Петровича обождать. Долго ждать купца не пришлось, пятнадцати минут не прошло, как хозяин вошёл, вежливо поклонился:
– Прошу прощения, коли сразу к делу перейду, чем я могу помочь?
Анна и Яков переглянулись, он чуть заметно кивнул.
– Ерофей Петрович, – Анна Викторовна обворожительно улыбнулась, – я пришла Ваших барышень навестить.
Купец вежливо растянул уголки рта в улыбке:
– Очень любезно с Вашей стороны, Анна Викторовна. Они у себя, Глафира проводит Вас.
Прибежавшая на звон колокольчика пышнотелая русоволосая девка низко поклонилась и почтительно повела гостью к барышням.
Господин Штольман остался с Ерофеем Петровичем, ещё раз уточняя детали произошедшего злоключения, беседуя со слугами и разыскивая способ, коим отрава могла проникнуть в дом.
Аннушка же меж тем завела непринуждённую беседу с Глафирой, которая, польщённая вниманием знатной барыни, была готова выболтать всё, что знала, а также щедро поделиться своими предположениями, строить кои была превеликая искусница. Из разговора со служанкой Анна Викторовна узнала, что барышни о смотринах не знали, батюшке-дядюшке не перечили, несчастной любви также не имели, а потому самолично травиться повода у них не было ни малейшего.
– Правду молвить, барыня, – Глафира опасливо по сторонам огляделась, предусмотрительно голос до шёпота понизив, – записка Варваре Петровне пришла, – девица округлила глаза, словно у неё внезапно запор случился, и выдохнула, – любовная.
– От кого же? – полюбопытствовала Анна, вспомнив смерть несчастной госпожи Кулешовой и гадая, не ревность ли стала причиной отравлений.
– Дык, знамо дело, от кавалера, – возвестила горничная, – а кто таков, мне не ведомо.
Глафира огорчённо вздохнула, досадуя на собственную недогадливость, и тут же озвучила самое потаённое предположение, о коем в доме только барин да его лакей не ведали:
– Полагаю, что от военного, с коим Варвара Петровна на бале танцевать изволила. Блестящий такой мужчина, по нему много барышень тоскует.
Анна Викторовна вздохнула, безошибочно угадав, о ком речь, и подумав, что, может, не так сильно и ошибалась Лизонька, когда говорила, что из-за холостяка Платона барышни на любое отчаяние пойдут.
– Прошу, – Глафира меж тем привела Аннушку в девичьи покои, в которых на диванах и высоком кресле расположились несчастные Варвара, Капочка и Ксения. – Барышни, к вам гостья.
– Скажи, что мы… – начала было Ксения и сконфуженно замолчала, увидев, что посетительница уже на пороге, а значит, выпроваживать её поздно и неприлично.
– Ой, Анна Викторовна, – всплеснула руками Капитолина и приветливо улыбнулась, – как я рада Вас видеть! Тот сонет, что Вы мне перевести помогли, я на музыку переложила и на вечере у Артемьевых исполнила, мне так рукоплескали, так рукоплескали!
– Да погоди ты, – прицыкнула на кузину Варвара, которую заботило совсем иное. – Анна Викторовна, а правда, что Вы духов видите?
Аннушка кивнула, дружелюбно глядя на девушек, в порыве любопытства даже позабывших о своём недуге.
– Ой, как же это, наверное, жутко, – охнула чувствительная Капочка, но Варвара пресекла её причитания властным взмахом руки:
– Подожди, не до тебя. А Вы можете спросить духов, кто мне послание написал? И мне ли оно вообще предназначалось?
…– Что?! – взвилась тётка Катерина с недавних пор взявшая Якова Платоновича и Анну Викторовну под свою опеку. – Ещё чего удумала, пусть гадает, как все нормальные девицы. Перед зеркалом сидит али башмачок кидает. Последнее, кстати, надёжное средство: кто не увернулся – тот и суженый. Главное, обувку потяжелее взять, чтобы наверняка.
– Катерина, – попыталась урезонить смутьянку бабушка, но та и при жизни не сильно правилами приличия заморачивалась.
– Я не осведомитель и не карты, чтобы по мне о судьбе пытали, – отрезала Катерина. – Тем более, не терплю глупых девиц, у коих разумения меньше, чем у бабочки.
– Катерина, – повысила голос бабуля.
Тётка фыркнула и замолчала, мстительно обдав холодным сквозняком ноги Варвары. Та ойкнула, по мушиному потёрла ступни друг о друга, выжидательно глядя на Анну Викторовну.
– Я… – Аннушка замялась, тщательно подбирая слова.
– Не ерунди, Варька, духи такими глупостями не занимаются, – по-кошачьи сощурила глаза Ксения.
– Прошу прощения, что вмешиваюсь, – в комнату заглянула раскрасневшаяся и запыхавшаяся горничная, – там офицер с визитом пожаловал. Ерофей Петрович приказали спросить, готовы ли вы к визиту?
Барышни дружно ахнули, ручками всплеснули, переглянулись, на миг позабыв не только о духах, но даже и вполне себе материальной Анне Викторовне. Ксения, как самая рассудительная, первая спросила:
– И кто же таков прибыл?
Глафира почесала кончик носа и расплылась в улыбке:
– Господин Шумский пожаловали-с.
…– Сейчас ему Яков Платонович устроит допрос с пристрастием по всей форме, – ехидно засмеялась тётка Катерина. – Опять потрава в доме, в коем он бывает.
– Николай никого не травил, – возмутилась Аннушка, заступаясь за друга детства, пред коим чувствовала себя немного виноватой.
– Ну да, он предпочитает стрелять своих жертв, что верно, то верно, – поддакнула тётка.
Анна Викторовна стиснула кулачки, досадуя, что призрачные родственники неуязвимы для живых, сердито выдохнула:
– Тётушка!…
Катерина на сей призыв лишь хехекнула, а Капитолина, единственная из барышень не увлечённая сборами для спуска вниз к кавалеру, удивлённо приподняла бровки:
– Простите, Анна Викторовна Вы что-то сказали?
– Я хотела спросить, не получал ли кто-либо из вас в дар какое-нибудь угощение или питьё.
– О! – цветом лица Капочка сравнялась с вышитыми на скатерти алыми маками, пальчики барышни затеребили манжету так, что даже нити затрещали. – Я… Мы…
Аннушка ловко подсела поближе к барышне, глядя на неё с сочувствием и готовностью выслушать и поддержать.
– Понимаете, – Капочка опять дёрнула манжету, – мы, точнее, не мы все, а Варвара получила записку, от поклонника…
Анна Викторовна кивнула и улыбнулась, вспомнив самое первое письмо от Якова, в котором он признался ей в любви. Сие послание согревало сердце госпожи Мироновой все убийственные часы разлуки, не давало сгинуть во мраке отчаяния и дарило надежду, которая порой ранила, словно тысяча отравленных кинжалов…
– Кавалер приглашал нас на прогулку, ну, Вареньку, – Капитолина воодушевлённо взмахнула руками и зачастила, – мы, естественно, с Варей отправились, на неё у пряничных рядов такая робость напала, жуть просто. А тут как раз шла Егоровна, нянька Ульяны Макаровой, мы её сызмальства знаем, она нас малых тетешкала всё. Ну, не Ульяна, конечно, а Егоровна, папенька даже хотел её к нам забрать, да Уляша родилась слабенькая, болезненная, нянюшка её оставить не смогла. А к нам всё одно как к дочерям относится.
– И что же? – Аннушка настороженно прислушалась, но шума не было, значит, или встреча Якова Платоновича с Николаем Шумским проходит вполне мирно, или господин следователь уже пристукнул своего бывшего соперника с полного благословения хозяина дома.
– Так вот, встретили мы, стало быть, Егоровну, и она, – Капочка опять покраснела и отчаянным рывком оторвала-таки манжет, посмотрела на него недоумённо и отбросила в сторону, – она нам зелья дала.
– Какого зелья? – удивилась Анна Викторовна.
Барышня воззрилась на гостью, искренне дивясь её недогадливости (а ещё духовидица!):
– Дак знамо дело, какого. Чародейного, чтобы все кавалеры прямо голову теряли от нашей привлекательности. Правда, много мы не пили, так, по глоточку всего, Егоровна же сие снадобье для Ульяны брала, та в гусара влюбилась, а он на неё даже не смотрит.
– А сразу после этого зелья вам и стало дурно, верно? – Аннушка прикусила губку, чтобы не расхохотаться.
– Ну, не сразу, – протянула Капочка, – мы ещё до книжного ряда дойти успели, а потом живот как скрутило, я аж света белого не взвидела.
…– Аннушка, душа моя, напомни, как там Платон Платонович говорит, когда с сестрицей своей ненаглядной поцапается: «Баба дура не потому, что баба, а потому, что дура»? – ядовито вопросила тётка Катерина, материализуясь прямо напротив Капитолины и сладострастно посматривая на её косу.
– Лиза – не дура, – возмущённо прошипела Анна.
– Лиза – нет, – Катерина щёлкнула ничего не подозревающую Капитолину по носу, – а эти матрёшки – самые настоящие дурынды. Напились невесть какой дряни, а потом удивляются, что у них животы скрутило. Господи, родятся же на свет такие курицы – ни во щи, ни в пироги, ни пера в подушку!
– Тётушка! – тщетно попыталась воззвать Анна Викторовна к совести, коя ещё в младенчестве Катерины благополучно скончалась, если вообще, когда на свете была.
– Ты бы лучше к Якову спускалась да вместе с ним к няньке шла, – невозмутимо заметила призрачная родственница, – а то и сразу к знахарке, которая такие чудные слабительные декокты варит. Кстати, можешь и для себя пару пузырёчков прихватить.
– А мне-то это зачем?
– Ну, – Катерина выразительно закатила глаза, – мало ли. Сопернице какой презентовать, али упрямцу, не желающему в злодеянии каяться…
Анна фыркнула, с трудом сдерживая смех уточнила, знает ли она, где нянька Егоровна брала чудодейное зелье, и поспешно выскочила из комнаты. В коридоре не вытерпела – рассмеялась, вызвав серебристым своим смехом лёгкую гримаску боли на лице Николая Шумского и лучистую улыбку у Якова Платоновича.
========== Дело № 1.4 ==========
Планида никогда не была особо милостива к Николаю Шумскому.
Рано потеряв родителей, юноша в полной мере познал горькую долю сиротства, добро, родственница престарелая пропасть не дала, помогала, чем могла. Только вот нрав у сей особы в силу ли возраста и идущих с ним об руку хворостей, или же издержек воспитания, либо ещё каких причин, господину Шумскому неведомых, был отнюдь не ангельским. С годами почтенная дама стала утверждать, что родственники терпят её исключительно из-за денег, что никому она, старуха, не нужна, и все только и считают дни до того момента, как она умрёт. Стоит ли удивляться тому, что Николай старался лишний раз в Затонск не приезжать, во избежание, так сказать.
Служба армейская давалась господину Шумскому хорошо, он даже дерзнул поверить, что злой рок отвернулся от него, выбрав другую жертву, но тут пришло горестное послание от престарелой родственницы с просьбой приехать в Затонск. Мол, совсем стара стала, скоро помру, не откажи, милый друг Коленька, в последней просьбе умирающей, дай на себя хоть един раз ещё взглянуть. Николай приехал, даже не предполагая, сколь много открытий чудных ждёт его в провинциальном и, как ранее казалось, тихом городке.
Во-первых, помирающая родственница на досуге тешила себя тем, что сталкивала лбами Шумского со своим племянником, неудивительно, что последний в конце концов не выдержал и дошёл до самой что ни на есть крайности. Это же надо было такое удумать: отравителя куафёра нанять! И следователь тоже хорош, пообещал душегуба не трогать в обмен на противоядие для Анны Викторовны. Хотя, об этом чуть позже.
Во-вторых, дочка соседей – Анна Викторовна Миронова – за то время, что Николай её не видел, чудо как похорошела, превратившись из озорной и чудаковатой девчонки в обворожительную барышню, не только пригожую, но ещё и добросердечную. Она прониклась к господину Шумскому состраданием, кое Николенька принял за симпатию, сердечное влечение. Да, право слово, кто бы мог подумать, что солнечной Аннушке сможет понравиться суровый и надменный, прибывший из Петербурга, сосланный, если точнее, следователь!
Выяснились сии тайны любовные после того, как подлый отравитель куафёр, отправивший в мир иной двух почтенных жителей города, дерзнул покуситься на Анну Викторовну, которая безрассудно ринулась в пасть этому коварному змею и едва уцелела. Точнее, это следователь её спас, пообещав отпустить отравителя, если он приготовит противоядие. Вот тогда-то, в тот памятный до последнего вздоха час всё и стало известно.
Конечно, Шумский всё равно просил руки Анны Викторовны, но в глубине души понимал всю провальность своей задумки. Ему, Николаю, дали отставку, даже хуже того, его назвали другом, а это в делах любовных страшнее измены и самой смерти. У друга шансов нет никаких, а потому господину Шумскому осталось лишь пристрелить куафёра и уехать из Затонска, дабы не обременять своим соседством Анну Викторовну.
Николай думал, что свершённое преступление не сойдёт ему с рук и был готов отправиться на каторгу или в штрафные роты на Кавказ, но никаких гонений не последовало. Следователь дело или не начинал вовсе, или быстро сунул под сукно. А ведь казался педантом бесчувственным, даже дело об отравлении родственницы господина Шумского открывать не хотел!
Потерпев крах в делах сердечных в Затонске, Николай вернулся в Петербург и с головой погрузился в дела служебные. Время летело незаметно, пока на одном из балов, куда затащили Шумского друзья, он не встретил миловидную барышню и, как писал незабвенный господин Пушкин: «В сердце вспыхнуло былое». Бравый военный танцевал с избранницей вальс, а затем героическим усилием воли целых три дня не только не встречался с ней, но честно старался даже не вспоминать, только вот мысли снова и снова возвращались к прелестной чаровнице.
Решившись, Николай написал барышне послание, но злой рок опять вмешался, всё испортив. Господин Шумский лично видел, как во время прогулки его избранница побледнела и поспешно вернулась домой. Отправленные на разведку друзья донесли о болезни и даже отравлении. Горя желанием облегчить милой сердцу даме страдания, Николай прибыл в дом к её дядюшке, известному в столице купцу Белозерову и… наткнулся там на знакомого по Затонску следователя.
Зорким глазом Николай мигом приметил обручальное кольцо, вызывающе блестевшее на пальце Якова Платоновича, умиротворение в стального цвета глазах и чуть уловимую улыбку в уголках губ. Вывод напрашивался сам собой: господин следователь был женат не очень долго, но, вне всякого сомнения, счастливо.
Имя его избранницы стало известно совсем скоро: вниз, словно сказочная фея, летняя грёза, спорхнула над чем-то негромко смеющаяся Анна Викторовна, при виде коей на лице сдержанного следователя вспыхнула лучистая улыбка.
– Добрый день, господин Шумский, – вежливо приветствовала Николая Анна Викторовна и тут же, захваченная какой-то идеей, повернулась к следователю. – Яков Платонович, мы побеседовали с Капитолиной и… – барышня оглянулась на насторожившегося хозяина дома и размеренно закончила, – я передала ей пожелания скорейшего выздоровления.
– Отлично, в таком случае, полагаю, нам стоит вернуться к делам служебным, – Яков Платонович коротко кивнул хозяину дома и Николаю. – Всего доброго, господа.
– Надеюсь, мне не придётся долго ждать конца следствия, – пропыхтел Белозеров, искоса посматривая на Шумского и определяя, насколько сей господин достоин чести наносить визиты барышням в этом доме.
Анна бестрепетно положила свою ручку на локоть следователя, приветливо улыбнулась на прощание, вежливо кивнув Николаю и тут же словно позабыв о его существовании.
Шумский судорожно выдохнул через плотно стиснутые зубы: мимолётная встреча пронзила его, словно пуля, высыпав пуд соли на растревоженную рану. Упрекать в чём-либо бывшую госпожу Миронову было глупо, в чужом доме, да ещё и в компании супруга, она не могла позволить себе ничего лишнего, иначе её репутация пострадала бы, но как же Николаю хотелось увидеть в ясных голубых глазах хоть что-то помимо лёгкого удивления и сострадания! Она ведь прекрасно помнила о том, что господин Шумский просил её руки, помнила, не могла, не смела забыть, так почему сейчас держится с ним как со знакомым и не более того?!…
– Господин Шумский, – строгий тон Ерофея Петровича заставил Николая вздрогнуть, словно вырываясь из горячечного кошмара, – с какой целью Вы прибыли в мой дом?
Николай посмотрел на закрывшуюся за четой Штольман дверь, вздохнул, прощаясь с мечтами юношества, и вежливо поклонился купцу:
– Если Вы позволите, я хотел бы засвидетельствовать своё почтение Варваре Петровне.
Господин Белозеров губы поджал, помолчал, буравя Шумского взглядом, а после милостиво кивнул:
– Дозволяю.
***
…– Вот ить паразит, а?! – бушевала тётка Катерина, проявляясь сбоку от Анны Викторовны. – Не зря он мне никогда не нравился!
– Что случилось? – заинтересовался Платон Карлович.
– Шумский-то, каков гусь лапчатый, не успел Аннушку взглядом проводить, как уже к другой клинья подбивает! – Катерина презрительно скривилась. – Волокита!
– Так это и к лучшему, – улыбнулась Марта Васильевна, – Аннушка угрызениями совести терзаться не будет.
– Что-то мне подсказывает, милейшая, что наша Анхен и так не сильно печалится, – Иван Афанасьевич кивком головы указал на Анну, что-то оживлённо рассказывающую супругу. – В компании Вашего сына она забывает обо всём.
– Ну-ка, ну-ка, – бабушка наклонилась пониже, оттопыривая ухо, – о чём это они толковать изволят?
Призрачные родственники почтительно притихли, давая возможность пожилой даме услышать эмоциональный рассказ внучке о чудодейном зелье, добросердечной няньке, давшей его попробовать, и ведьме Василисе, сей напиток изготовившей.
– Вот дурёхи, – сплюнула презрительно Катерина, – напились непонятно чего, а потом удивляются: чего это у них живот прихватило?! Они бы ещё тины болотной наелись да водицей из лужи запили!
– На что только не пойдут девицы ради собственной привлекательности, – Иван Афанасьевич вздохнул мечтательно, – вот, помню, в пору моей молодости барышни целую лотерейку по искушениям на себя разыграли, дабы поклонников тайных обнаружить.
– А тебя, друг милый, чуть на каторгу как душегуба не отправили, – строго осадила бабушка, но Ивану Афанасьевичу и при жизни укоры вреда да беспокойства мало приносили.
– Так ить не отправили же.
– Надо было, – проворчала бабушка, но далее спор продолжать не стала, потому как Анна Викторовна убедила-таки своего супруга, что отправится к Василисе вместе с ним…
Яков Платонович, уступив жене, лишь вздохнул, понимая, что или он возьмёт непоседу Аннушку с собой, или она пойдёт одна. Вариант “послушается мужа и вернётся в управление (в идеале, домой)” даже не рассматривался как несущественный. И ведь даже запирать её, егозу, бесполезно, с Анны Викторовны станется и окном выскочить, в Затонском полицейском управлении она однажды так и сделала…
– Анна, – Яков строго и требовательно посмотрел жене в глаза, – пообещай, что будешь очень осторожна.
– Обещаю, – с готовностью отозвалась Аннушка, и господин Штольман опять вспомнил страдальческую гримаску Марии Тимофеевны и полное сдержанного недовольства: «свежо предание».
***
Василиса, вопреки страшным сказкам про ведьм и мрачной знахарки из Затонска, оказалась женщиной статной и не лишённой привлекательности. Толстая русая коса короной лежала на голове, глаза зеленью могли поспорить с весенней листвой. Посетителям она не удивилась, поздоровалась приветливо, в дом пригласила, за стол усадила и лишь после этого грудным голосом произнесла:
– Зачем пришли не спрашиваю, и так знаю.
– Готовы признаться в отравлениях? – резко спросил Штольман.
– Господь с Вами, Яков Платонович, – укоризненно покачала головой Василиса, – никаких отравлений и в помине не было. Я, к Вашему сведению, предотвратила преступление.
Яков выразительно приподнял бровь, усмехнулся:
– Вот как?
– Истинно так. Пришла ко мне дама одна, просила два снадобья: одно, чтобы молодца приворожить, а другое – чтобы девицу-соперницу изуродовать.
– И что же за дама такая к Вам приходила?
Василиса белозубо улыбнулась, пальцем погрозила:
– Не пытайте, господин следователь, я при всём к Вам уважении всё равно не скажу, потому как, во-первых, сие не моя тайна, а во-вторых, она всё одно по заслугам уже получила.
Штольман опять усмехнулся:
– И что же с ней произошло?
– Губить невинных людей я, ясное дело, не стала, для соперницы вручила отвар успокоительный, а для доброго молодца сварила декокт, силы придающий, военному он как раз будет. Для самой же барышни, лихо задумавшей, слабительного приготовила под видом настоя, прелесть в глазах мужчин увеличивающего. Кто же знал, что старая нянька своим прежним воспитанницам сие зелье предложит, да ещё две девицины подруженьки украдкой к пузырёчку приложатся!
Василиса сердито фыркнула, головой качнула досадливо.
Штольман голову опустил, улыбку скрывая, Анна Викторовна тихонечко хихикнула, не сдержавшись.
– И как долго Ваш отвар будет действовать?
Василиса подумала, перебрала пальцы, ответила медленно, ещё раз всё просчитывая:
– Да к вечеру уже лучше станет, не беспокойтесь. Так мне что, под арест собираться али как?
Яков Платонович посмотрел в умоляющие глаза жены, вспомнил, как сам чуть не погиб от приворота, вспомнил утопившуюся от несчастной любви, изуродованную соперницей девушку и коротко бросил:
– Больше подобных прецедентов чтобы не было. Честь имею.
– Благодарствую, Яков Платонович, – в пояс поклонилась следователю ведьма и окликнула выходящую Анну. – Барыня, постойте.
– Что? – обернулась Аннушка.
Василиса вытащила из кармана серого холщового передника остро блеснувшую на свету серебряную снежинку на простом кожаном шнурке:
– Вот, передайте Платону Платоновичу, лихо над ним кружит, сей амулет беду отведёт. И не спрашивайте ни о чём, – поспешно добавила ведьма, заметив, что Анна Викторовна готова разразиться многими вопросами, – всё, что знала, сказала. Пусть родственники призрачные станут Вам с мужей заступой и обороной. Прощайте.
Тем же вечером Аннушка смогла-таки вручить куда-то спешащему Платону Платоновичу подарок от Василисы. Лихой военный коротко кивнул, приложился к ручке родственницы и из дома выскочил поспешно. Платон Платонович торопился на тайное венчание своего сослуживца, ещё не подозревая, какие испытания ждут впереди и его самого, и его товарищей, и самого господина следователя с супругой.
========== Дело №2.1 О благих намеренияхъ, в ад ведущихъ, о клятвахъ верности и любви до савана гробового ==========
Платон Платонович, хоть сам и не спешил сковать себя узами брака, гостем на венчальных обрядах бывать любил. Что и говорить, зрелище весьма эффектное: красавица невеста в белоснежном наряде с непременным цветочным венком на голове. Чудно, право слово, какой бы дурнушкой девица в обычной своей жизни не была, стоя рядом с женихом пред алтарём, непременно красавицей окажется, да ещё какой, глаз не отвести, сущая царевна-лебедь! Жених всегда такой бравый и при этом самую капельку неловкий, словно он, добрый молодец, ещё не опомнился толком, не свыкся с новым образом и новейшим, специально для свадьбы пошитым костюмом. И так робко он невесту за ручку во время венчания берёт, так трепетно с лица её вуаль поднимает, так целует застенчиво, непременно мимо губ промахиваясь и касаясь щеки, точно не с живой девицей венчается, а духом бестелесным, снегуркой, способной от слишком жаркого объятия растаять. А как дивно поют во время венчания, точно сами ангелы с небес спускаются, дабы благословить чету молодую! А священник в непременно дорогом, золотом расшитом одеянии, солидно выпячивающий вперёд живот и оправляющий широкую, с лопату бороду. А его бас, пробирающий до самых косточек в тот миг, когда он, строго и в то же время удивительно ласково глядя на рдеющую от смущения молодую вопрошает: «Согласна ли ты, раба божия…» И сердце в этот миг сладко замирает, а ладони влажнеют, и будь ты хоть три тысячи раз уверен, что ответ будет положительным, всё одно червяк сомнения сердце гложет. И какое ликование охватывает, когда раздаётся чуть слышный вздох согласия, каким огнём торжества вспыхивают очи даже самого сдержанного жениха, как звонко и чётко даёт он свой ответ, окончательно и бестрепетно прощаясь с лихой холостяцкой жизнью!
В тайных венчаниях, конечно, такой пробирающей торжественности нет, там и церквушку выбирают попроще, дабы родители суровые не прознали раньше времени да не воспрепятствовали, и гостей нет, только один либо два свидетеля, готовые подтвердить, коли нужда такая возникнет, что венчание прошло по всей форме. В ходе венчания никто не поёт, потому как сам обряд, как правило, проводится в пору позднюю, в тайности великой, так как иначе, честным образом, ни за что не сочетаться молодым законным браком, родители либо же иные родственники непременно воспрепятствуют.
И почему-то, Платон так и не смог понять, отчего чаще всего тайным браком венчалась именно военная братия. Лихие гусары, красавцы-усачи, от одних имён которых трепетали полчища врагов, будь то шведы, французы, турки или прочие иноземцы, дерзнувшие посягнуть на спокойствие великой Российской империи, у строгих маменек и прижимистых батюшек популярностью не пользовались. Может, оттого, что дочки их таяли от одного огненного взгляда или небрежно спетого сонета и готовы были пасть в объятия, позабыв о чести девичьей? Вполне возможно, тем более, что, насладившись запретным плодом, роковой усач терял к красотке интерес и оставлял её так же легко и без сожаления, как бросал в походе изорвавшиеся сапоги. Редкая милашка могла похвастаться тем, что сумела накинуть узду на горячего гусара и довести его до алтаря, ещё меньше находилось тех, кто оказывался счастлив после такого вот тайного венчания.
Платон крякнул и головой покрутил, норовистого скакуна подгоняя. Конечно, вольного сокола в клетке не удержишь, ему простор нужен. Если барышня умная, она сие понимает и мужа своего на цепи, словно ярмарочного медведя, не водит. Вон, та же Анна Викторовна, например. Да и Лизхен, уж на что своенравна, а супротив мнения супруга в отрытую атаку не бросается, всё обходные манёвры использует. Конечно, сии дамы тайно и не венчались, у них всё честь по чести, как полагается и сотнями поколений предков завещано. Из тех же, кто готов венчаться тайно, редкая барышня сможет своего мужа так-то вот приручить, чтобы он, даже имея полную свободу, никуда не упорхнул. Уж больно шибко они за статус супружеский цепляются, словно стыдятся в глубине души, что всё вот так вот воровски, словно бы и не по-настоящему, случилось.
Платон Платонович опять крякнул, в стременах приподнялся, оглядывая окрестности орлиным взором. Поскольку сам он ехал как раз на такое вот тайное венчание, где ему предстояла почётная роль друга жениха и свидетеля, размышления его отнюдь праздными не были, впрочем, будучи представителем славного семейства Штольман, Платон Платонович вообще не склонен был к пустому и бессодержательному мыслеблудию.
– Где эта часовенка? – прошипел Платон, удерживаясь от резкости в отношении пропитанного благодатью небесной местечка.
Конь всхрапнул, дёрнул ушами, он тоже не понимал, чего ради любимый хозяин вывел его под ночь из уютной и тёплой конюшни. Чего ему, спрашивается, дома-то не сиделось? Там тепло и сытно, а тут темно, сыро, ещё и вьюга вот-вот начнётся. Конь опять всхрапнул, недовольно хлестнул хвостом по бокам.
– Терпи, – строго приказал Платон Платонович и потрепал коня между ушей, – о, вот и часовенка, нам туда!
Конь фыркнул, всем своим видом демонстрируя недовольство хозяйской жаждой приключений под ночь, да ещё и в непогоду, но, тем не менее, покорно направился в сторону приземистой часовенки, которую слабо освещал висящий перед воротами фонарь. Платон пощекотал коня шпорами, тот пошёл лёгким аллюром, и не минуло и пяти минут, как всадник въехал в небольшой дворик, казавшийся особенно крошечным из-за толпящихся на нём всадников.
– Платошка, друг! – радостно воскликнул молодец, которого так и подмывало назвать богатырём за васильковую синеву глаз, пшеничного цвета кудри и воистину сказочный размах плеч. – А я уж думал, ты не приедешь!
– Когда это я, Олежка, друзей бросал? – шутливо приобиделся Платон Платонович. – Это ты нашу лихую холостяцкую братию покидаешь.
Олег мечтательно улыбнулся:
– Любовь… Она, брат, озорства не терпит, тут всё по-серьёзному.
– Родичи-то её не передумали? – встрял в разговор смуглолицый брюнет с жгучими цыганскими очами, шутя пленявшими девичьи сердца.
