Текст книги "ШтольмАнна. Проказы Купидона (СИ)"
Автор книги: Наталья Мусникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
Пока брат витал в облаках, Яков Платонович заприметил тощенькую девчушку, торгующую цветами. Видимо, не шли у торговки дела в этот день, она зябко ёжилась под порывами усилившегося к ночи ветра, переступала с ноги на ногу, посиневшими руками протягивая редким прохожим скромные букетики цветов, любовно взращенных на окошке.
– Стой, – приказал Яков и не дожидаясь полной остановки саней, спрыгнул и поспешил к девчушке.
– Благодарствую, барин, дай Вам Бог здоровья, – раздался в тишине вечерней улицы дрожащий девичий голосок, а потом стук башмачков по покрытой ледком мостовой.
Платон Платонович с нескрываемым изумлением воззрился на брата, неловко сжимающего в руках букет. Цветы и Яков были, с точки зрения его родственников, понятиями взаимоисключающими друг друга, господин следователь в вопросах ботаники – полный профан и, как порой шутила Лизхен, малину от крапивы отличить не мог.
– Яков, – Платон понимал, что рискует, но остановиться не мог, – а ты точно не заболел?
Штольман-старший глазами сверкнул и бережно спрятал за полу пальто скромный букетик. Не говорить же, что маленькие красные цветочки напомнили дело Демиурга, поздний вечер во дворе князя, красный цветок, сорванный с клумбы и горячую от волнения ладошку, прижатую к губам.
Сколько нежности было в ясных голубых глазах Аннушки, сколько тепла и заботы в короткой просьбе беречь себя! Тогда Яков, на миг позабыв о том, что он взрослый мужчина, как впервые влюблённый юнец загадал: коли примет Анна цветочек, значит, любит она его, значит, никто и ничто не разлучит их, все преграды одолеют. И ведь как ни наивен был загад, а сбылся, всё так и случилось, как мечталось, да что там, даже лучше! Яков поправил пальто, спасая цветы от становящегося всё сильнее холода и бездумно принялся созерцать проносящиеся мимо дома, ворота, грязноватые переулки, закрытые на ночь витрины, облитые, словно маслом, неровным светом фонарей. Ему было тепло и покойно, дома ждала любимая жена, брату, притихшему рядом, ничего не угрожало, а душегуб, пока неведомый, непременно будет изобличён и наказан. Более же ничего господину следователю для умиротворения и не надо было.
***
Анна Викторовна, за время отсутствия супруга успевшая выпытать у призрачных родственников всё, что они знали о Василисе, Олеге, их друзьях и родственниках, дремала в кресле в гостиной, вздрагивая и подскакивая каждый раз, как ей мерещился шум за окном. Нет, право слово, небольшие городки, вроде Затонска, определённо выигрывают в сравнении с Петербургом! Конечно, столица прекрасна, изысканна, словно признанная красавица бала, но тут на ночь глядя из дома не выскочишь и в полицейское управление делиться полученными сведениями, не отправишься, потому как, во-первых, до этого самого управления ещё дойти надо, а во-вторых, позднюю посетительницу могут и не пустить.
Аннушка досадливо вздохнула, к окну подошла, нетерпеливо в темноту выглянула, прислушалась и огорчённо отвернулась. А ну, как случилось что страшное? Вдруг Якову беда грозит?
– Конечно, грозит, – поддакнула тётка Катерина, появляясь перед племянницей в ночном колпаке и нелепом халате в цветочек, – семейный скандал за то, что жену любимую дома оставил. Анна, кончай дурить и спать ложись, никуда твой супруг не денется.
– Да какой сон, – отмахнулась Анна Викторовна, – не до него сейчас…
За окном, наконец-то, раздался скрип снега, приглушённые голоса, среди которых любящая жена без труда узнала голос Якова.
– Яшенька! – восторженной девчонкой пискнула Анна и опрометью бросилась из гостиной на улицу, мужа встречать.
Выскочить в одном тонком домашнем платье на крепкий ночной морозец ей никто не дал, Яков поймал жену на пороге, крепко к себе прижал, утыкаясь лицом в пахнущие цветами волосы и мягко направляя обратно в тепло дома.
– Яша, – Анна Викторовна погладила мужа по щеке, провела ладонью по хранящему ночной холод пальто, – у тебя усталый вид.
– Розыск ничего не дал, – отозвался Штольман, не отрывая глаз от жены.
– А помнишь, в Затонске, когда убили профессора Анненкова, ты тоже пришёл поздно вечером, – Анна поцеловала мужа в щёку, стараясь лаской стереть следы усталости с его лица, – и тоже уставший.
– И тоже с цветком, – хмыкнул Яков, неловко доставая букет и протягивая его жене. – Знаешь, я каждый день готов повторять, что ты…
Платон Платонович, который старался тише мыши скользнуть наверх, дабы переодеться и смыть с себя навалившуюся на спину медведем тоску и сосущее чувство одиночества, оступился и громыхнул шпорой. Анна и Яков невольно вздрогнули и оглянулись, причём Штольман привычно прикрывал жену собой.
– Общайтесь-общайтесь, я никоим образом не намерен вам мешать, – примиряюще поднял ладони Платон, спиной вперёд отступая к лестнице. – Я уже ухожу.
Проводив брата взглядом, Яков повернулся к жене, обхватил её личико ладонями и выдохнул:
– Я люблю тебя, Анна. Ты нужна мне.
Аннушка спрятала закрасневшиеся от смущения щёчки на груди супруга, выдохнула чуть слышно:
– Я тоже тебя люблю, Яшенька, сильно-сильно.
Бывают моменты, которые становятся путеводной звездой для души, трепетно сохраняясь в памяти навсегда. Тихий, полный любви и нежности шёпот, мягкие пальчики, гладящие грудь, шелковистый завиток, щекочущий шею и безграничное, пронизывающее всё вокруг, словно солнечный свет, ощущение радости и покоя. Что ещё нужно человеку для полного счастия?
***
Яков Платонович хоть по делам служебным и имел доступ в прекрасное и коварное, словно дремлющая змея, высшее общество, светским человеком не был, предпочитая тихую размеренность спешке и суете. Аннушка, после опыта общения с князем Разумовским и Ниной Аркадьевной, тоже старалась держаться в стороне от ядовито-изысканных дам и внешне-обходительных господ, привыкших драпировать самые гнусные помыслы высокопарными фразами. У Платона же Платоновича горестное венчание, закончившееся смертью молодых, начисто вымело из головы всё, к трагедии не относящееся, а потому известие о венчании единственной дочери князя Горчакова стало для него, как и для брата с его супругой, новостью, о коей узнали они лишь за завтраком из газеты, посвятившей сему событию целую передовицу, да ещё и с разворотом.
– “Люди женятся, гляжу – не женат лишь я хожу”, – зевнул Платон Платонович, небрежно откладывая газету.
– “А кого же на примете ты имеешь?” – в тон ему спросил Яков, легко продолжая цитату сказки солнца русской поэзии.
Платон от столь скабрезного вопроса даже кофием поперхнулся:
– Типун тебе на язык, братец! Ты смерти моей хочешь, не иначе, я одну выберу, а остальных-то куда девать?
– Амуров меньше заводить не пробовал? Чтобы не разрываться потом на части, не зная, которую предпочесть.
– И-и-и, милай, – протянул Платон на манер старой нянюшки, – иные и между двумя не враз определялись с выбором. Нейтралитет всякий предлагали, а потом сами же его и нарушали.
Анна хихикнула, без труда определив, в чей именно огород прилетел камушек, и этот её звонкий смешок спас младшего Штольмана если не от расправы, то выволочки точно. Платон Платонович посмотрел в потемневшие, словно грозовые облака, глаза брата и поспешно вскинул руки, сдаваясь на милость победителя. Военному, конечно, капитуляция без боя чести мало несла, зато неплохо сохраняла жизнь и нервы.
– Всё, сдаюсь, не вели казнить. Я дурак, сам не знаю, что болтаю.
Яков глубоко вздохнул, мягко, без стука отложил вилку, согнутую дугою, и ровным тоном ответил:
– Извинения приняты.
========== Дело №2.4 ==========
Платон бесшумно выдохнул и даже вознёс короткую молитву небесам, хотя особым благочестием никогда не отличался. Гневался Яков Платонович редко, удивительной выдержкой отличался, но уж если вулкан страстей пробуждался, то разрушительной силой своей легендарный Везувий, Помпеи загубивший, мог затмить. Впрочем, Платон Платонович относился к той категории людей, кои могли часами дёргать тигра за усы и плясать на кратере вулкана. Единожды отступив перед натиском стихии или же превосходящих сил противника, они непременно возвращались и одерживали победу, не признавая ни в чём и никогда поражения. Вот и сейчас стушевавшись пред братским гневом, Платон уже через пару минут как ни в чём не бывало вопросил:
– Каковы будут наши планы?
Яков помолчал, вращая в руках чайную ложечку, ответил медленно, раздумчиво, сопоставляя имеющиеся детали и отмечая то, что ещё предстояло выяснить:
– Ты выясни всё про Олега и его окружение, убийство не спонтанное, значит корни его далеко тянутся. Я в управление направлюсь, допросы с обысками по всей форме проводить…
Анна насторожилась, нетерпеливо покачивая ножкой и выразительно глядя на супруга. В очередной раз оставаться дома и ждать у моря погоды она не собиралась, в конце концов, её талант медиума никто не отменял, и в делах следствия он весьма полезен может быть!
– А ты, Аннушка, – Яков отвёл взгляд, чтобы готовая расцвести на губах улыбка не выдала его раньше времени, – а ты…
– Я с вами, – выпалила Анна и голову строго вздёрнула, – и в этот раз нипочём дома не останусь!
– Да кто бы сомневался, – голос Якова Платоновича был чуточку насмешливым, точь-в-точь как в самые первые месяцы в Затонске, когда строгий столичный следователь ни в грош не ставил мистические таланты чудаковатой провинциальной барышни. Анна Викторовна хотела было возмутиться, да тут приметила, какой нежностью и любовью глаза супруга светятся, как дрожит в уголках губ лёгкая озорная мальчишеская улыбка, и сама разулыбалась, расцвела, словно цветик лазоревый под щедрыми животворными лучами солнца.
«А может, и правда жениться, – подумал Платон Платонович, – найти такую вот как Аннушка или Лизхен, хотя, нет, лучше как Юлия, соседка наша. Лизка словно кобылица норовистая, замаешься доказывать, кто в доме хозяин».
Штольман-младший вздохнул чуть слышно, из-за стола поднялся, дабы в чужом пиру чувств похмельем не быть, и отправился долг дружбы возмещать, сиречь искать погубителя Олега и его супруги, с коей тот только и успел, что обвенчаться да один раз поцеловаться.
Яков Платонович проводил брата мимолётным взглядом и сосредоточил всё своё внимание на супруге. Анна улыбалась нежно и выглядела земным воплощением кротости и послушания, только вот господин следователь слишком хорошо знал своего голубоглазого ангелочка, чтобы верить обманчивому облику. Анна Викторовна обладала храбростью, опасно граничащей с безрассудством, и забывать об этом не следовало.
– Анна…
– С тобой, Яша, – Анну Викторовна упрямо сверкнула глазами, – я больше дома не останусь! В конце концов…
Яков с приглушённым смешком подошёл к жене, мягко привлёк к себе. Аннушка возмущённо встрепенулась, словно птица, которую заботливые руки отправляли в клетку, выпалила, стараясь, чтобы голос звучал строго:
– Я буду помогать.
– Будешь, – Яков, всё ещё посмеиваясь, потёрся щекой о шелковистые волосы Анна, – тебя же всё равно не остановить.
Сердце Анны Викторовны таяло, словно ком снега, брошенный на раскалённую сковороду, колени превратились в желе, и чтобы не упасть, Аннушка обняла мужа, прижалась к нему, щедро делясь теплом и нежностью и ничего не требуя взамен.
– Анна, – выдохнул Яков, стискивая жену в объятиях.
В душе Штольмана сошлись в неравной битве следователь и муж, долг и страсть, служба и любовь. Прежде такого никогда не было, Яков Платонович чётко отделял дела служебные от личных, стараясь ни в коем случае их не смешивать, ведь следователь должен быть невозмутим и беспристрастен. Анна Викторовна каждую, даже случайную, встречу делала яркой и незабываемой, то чуть не раздавив его своим велосипедом, то замирая статуей, то щедро делясь полученными от духов сведениями, а порой напуская на себя такую чопорность, что столичный следователь чувствовал себя нашкодившим мальчишкой, вызванным на разговор к отцу. Общение, начавшееся с моментов служебных, очень быстро перешло на личное, чувства вырывались из-под гнёта разума, и это было волнующе, беспокоило, словно заноза, но при этом будоражило, сбрасывая гнёт прошлого и открывая дверь в таинственный и неизведанный мир искренних улыбок, сердечных порывов и бесхитростных чувств, среди которых не находилось места расчёту и поиску выгоды.
– Я люблю тебя, Аннушка, – Яков чуть отстранился, заглянул в блестящие голубые глаза жены.
– А я тебя, Яшенька, – Анна погладила мужа по щеке, – но дома всё равно не останусь, и не проси.
Штольман рассмеялся, громко, от души, как смеялся только в детстве, когда самой страшной бедой было чахнуть в библиотеке над письмами Элоизы и Абеляра, тихонько костеря того злодея, что опубликовал их переписку полностью, без всяких сокращений, а порой ещё и со своими собственными измышлениями, будто они кому-то интересны!
– Я хотел попросить тебя сходить к родственникам Василисы. Что-то мне подсказывает, что со следователем они откровенничать не станут, а в управление их тащить, – Яков Платонович раздосадованно махнул рукой. Беда с этими столичными богачами, гонору на два железнодорожных состава, а разумения порой меньше, чем у кошки. Конечно, за время службы господин Штольман научился сбивать спесь, но если была хоть малейшая возможность добиться своего путями окольными, без лишнего шума, он такой шанс никогда не упускал.
У Анны Викторовны от удовольствия даже щёчки зарумянились:
– Я обязательно к ним схожу. Прямо сейчас и отправлюсь.
– Только не огорчайся, если беседы не выйдет, – напутствовал жену Яков Платонович, провожая её до дверей и целуя в щёку.
Аннушка согласно кивнула, подарила мужу ответный поцелуй и выпорхнула за дверь, на улице помахав рукой и, озорно улыбнувшись, послав Штольману воздушный поцелуй. Яков ответно улыбнулся, подхватил трость и саквояж, поправил шляпу и тоже покинул дом, направившись в полицейское управление. Нежного заботливого супруга сменил строгий следователь, суровый, словно холодное море, в коем и летом не тают ледяные глыбы.
Вызванный в полицейское управление священник, например, так проникся строгостью следователя, что на пороге кабинета замешкался и просительно на городового взглянул, безмолвно умоляя его забрать куда угодно, пусть даже в камеру, лишь бы подальше от этого давящего, точно могильная плита, места.
– Присаживайтесь, – Штольман кивнул на стул, расположенный напротив письменного стола.
Священник кротко вздохнул, осенил себя крестным знамением, молитву для укрепления духа прошептал и сел на стул, лица не пряча и спину не сутуля.
– Следователь Штольман, Яков Платонович, – Яков окинул священнослужителя быстрым взглядом, от коего не укрылось и сдерживаемое волнение, и сплетённые, дабы дрожь не выдали, пальцы рук, и некоторая скованность позы.
– Отец Никодим я, – священник коротко поклонился, – служу в часовне Святых праведников, что близ бывшего торгового тракта.
– И часто Вы венчания тайные проводите?
Отец Никодим губы поджал досадливо, помолчал, потом вздохнул глубоко, ладонью провёл по короткой бороде, живо напомнившей Якову Платоновичу Затонск, убийство профессора Анненкова и Антона Андреевича Коробейникова, переодетого послушником.
– Скрывать не буду, случалось, потому как убеждён, что лучше пусть, хоть и тайно, обвенчаны будут, нежели во грехе и без благословения господнего жить станут.
Яков Платонович хоть и был в глубине души согласен со священником, ничем сего внешне не проявил. Из-за стола вышел, на краешек стола присел, переводя разговор на более доверительный лад, и вопрос свой повторил, потому как желанного ответа не услышал:
– Так как часто венчания тайные проводите?
Отец Никодим опять бороду пригладил, губами пожевал, вспоминая:
– В этом месяце два раза обращались, в прошлом четыре, в декабре ещё один раз приезжали, а до того с самого лета тихо было.
– Вы не узнавали, все пары благополучно венчание пережили?
Вопрос прозвучал резко, пожалуй даже на грани богохульства, но священник не обиделся, рукой махнул, отчего широкий рукав монашеского облачения птичьим крылом плеснул:
– Господь с Вами, сын мой, все живы и в полном благоденствии, дай им бог и дальше всевозможной милости.
«Все живы, – мысленно повторил Штольман, – все тайно обвенчанные пары живы, а Олег и Василиса погибли. Почему?»
Яков Платонович вернулся за стол, передвинул справа налево чернильницу, строго посмотрел на священника:
– Пару, которую Вы вчера венчали, Вы ранее знали? Или, может, видели? Рассказывал Вам о них кто-нибудь?
Отец Никодим нахмурился, глаза вверх поднял, вспоминая, помолчал минуты три, а потом размеренно головой покачал:
– Девицу видал неоднократно в дни больших церковных праздников, во время которых верующие обходом по всем церквям да часовням идут, а вот молодца, лукавить не стану, ранее не встречал. Оно и понятно, господин из военных, у них свои часовни с церквями имеются.
Священник вовремя остановился, решив не озвучивать своих соображений о новомодных мыслителях, склонных сомневаться во всём, в том числе, вот богохульники, даже в существовании самого Господа Бога! Господин следователь-то, поди, из таких же будет, если вообще не иноверец, фамилия-то самая что ни на есть немецкая, а значит и веры её носитель католической. Отец Никодим перекрестился и зашептал молитву, некстати вспомнив взбудоражившую весной весь Петербург историю о коварных иезуитах, то ли погубивших, то ли едва не сведших в могилу сына благородного польского пана, решившего сменить католическую веру на православную, дабы обвенчаться с любимой.
– Значит ни с невестой, ни с женихом Вы лично знакомы не были, – Яков машинально потянулся в ящик стола за картами, но в самый последний момент руку убрал, священник и так не спешит откровенничать, не стоит его ещё больше против себя настраивать.
– Лично не имею чести знать, а девицу видел, – терпеливо повторил батюшка, подавляя нетерпение. Вот ведь, прости господи, служба у человека, по сто раз одно и то же вопрошать, мечом карающим на земле служить, от господ богатых да знатных пренебрежение терпеть, да ещё каждый день судьбу испытывать, со смертью в салки играть.
Никодим, коего когда-то в миру звали Прохором Антипычем, человеком был незлобивым, а потому всем сердцем посочувствовал господину следователю и возгорелся желанием ему помочь. Только вот чем, если жених и невеста в одинокую часовенку пришли только один раз, на венчание, которое завершилось для них смертию? Священник задумчиво губами пошевелил, головой покачал, дабы мысли, вспугнутыми зайцами скачущие, хоть немного угомонились и стройными рядами встали, бороду пригладил, да и возопил во всё горло:
– Вспомнил! Слава тебе, господи, вспомнил!
От могучего баса отца Никодима господин следователь едва на месте не подпрыгнул, зыркнул так, что все мифические существа, способные взором в прах или камень обращать, почувствовали себя посрамлёнными, и вопросил строго, словно ангел в день страшного суда:
– И что же Вы такое вспомнили?
– Вспомнил, – отец Никодим от удовольствия даже в ладоши прихлопнул, по-мальчишески гордясь своей сообразительностью, – вспомнил, как есть вспомнил!
– Вы меня заинтриговали, – Штольман насмешливо приподнял бровь.
– Служка у меня другой был, – священник опять взмахнул рясой, словно намереваясь воспарить над столом господина следователя. – Так-то всегда Михаил на венчаниях, а тут другой был, Егор, он… – Никодим замялся, – милостью божией отмечен.
– В каком смысле?
Священник губы поджал, силясь совместить духовное с мирским, ответил осторожно, словно по тонкому льду шествуя:
– Блаженен он, снисходит на него иногда милость божия, и становится он гласом божиим.
Во взгляде господина следователя отчётливо читалось скептическое недоверие, левая бровь приподнялась и изломилась в холодной насмешке, но голос меж тем оставался ровным и сдержанным:
– И что же Егор провозгласил Олегу Петровичу и его невесте?
Отец Никодим от столь невинного вопроса даже взмок весь, плечи опустил, словно из него разом весь воздух выпустили:
– Когда Егор имя новобрачных узнал, побелел весь, затрясся, а потом сказал, что не должно нам венчание проводить, потому как смерть за ними придёт и с собой обоих заберёт.
– Так прямо и сказал: смерть придёт?
Тон Якова Платоновича оставался скучающе-скептическим, словно он лишь из вежливости продолжал беседу и ни единому слову в ней не верил, однако те, кто имел честь хорошо узнать господина Штольмана, непременно заметили бы, как в глубине глаз его вспыхнул яркий огонёк интереса. Отец Никодим господина следователя знал плохо, а потому мнимым равнодушием оскорбился до глубины души, весь мальчишеский запал растерял, пробурчал неохотно:
– Так прямо и сказал, какой мне резон Вам врать? И вообще, дел у меня в часовне не меряно, не считано, недосуг мне с Вами тут беседы разводить.
Услышав обиженную отповедь, Штольман опустил голову, пряча добродушную усмешку. Будь в кабинете Анна, она непременно ринулась бы на защиту всего логике не поддающегося вообще и неправедно оскорблённого священника в частности. Анна Викторовна – натура впечатлительная, с обострённым чувством справедливости, ух, она бы по поводу скепсиса высказалась! Яков так отчётливо представил свою супругу, что на миг помстилось: рядом она, стоит за плечом, на священника с состраданием смотрит. Штольман не утерпел, оглянулся, никого не увидел и чуть слышно вздохнул, тут же за свою мимолётную слабость себя укорил, головой качнул, на служебный лад настраиваясь:
– Егора где найти можно?
Никодим бороду пригладил, ответил степенно, размеренно, как служителю церкви и подобает:
– Так, знамо дело, где. У отца Иллариона.
Яков Платонович резко втянул носом воздух. С отцом Илларионом у Штольмана знакомство было давнее и отнюдь не дружеское: оба упрямые, гордые, решительные, за свои убеждения горой стоящие, но при этом один верил в божественное, а другой в логику и разум. Когда один ревнивец, зарезавший жену, прикрыл свой грех облачением послушника, отец Илларион ни в какую не пожелал выдать его господину следователю. Штольман готов был обвинить священника в укрывательстве преступника, если бы через три дня душегуб не свалился в колодец и не сломал себе шею. Что это было: божий ли промысел или же вполне земная месть, Яков Платонович не знал до сих пор, так как провести расследование сей кончины ему никто не дал. Ясно было одно: отец Илларион греховодникам не попустительствовал, и на том спасибо.
– Ну что ж, – Яков вздохнул тягостно, понимая, что неприятной встречи не избежать, – благодарю за помощь. Из города не уезжайте, могут возникнуть ещё вопросы.
– Да господь с Вами, куда я поеду? Часовенка же у меня, – отец Никодим поднялся, помялся немного, а потом осенил следователя широким крестом. – Храни Вас господь, сын мой.
Стального отлива глаза Штольмана смягчила лёгкая улыбка. Священник не знал, что Яков Платонович вспомнил о своём голубоглазом ангеле-хранителе, неустрашимой и романтичной непоседе Аннушке, ставшей его путеводной звездой.
***
Случайно ли, что сама Анна Викторовна в сей момент тоже своего супруга вспоминала, призывая себе в помощь его невозмутимость и спокойствие? Конечно, Аннушка благодаря призракам уже знала, что родственники Василисы люди весьма своеобразные, если не сказать совсем уж жёстко, обвинив их в самодурстве, которое более пристало бесящимся от скуки провинциальным помещикам, чем уважаемым жителям столицы. Личная встреча показала, что Василисушке не просто не повезло с родственниками, а крупно не повезло. Зато сразу стало понятно, почему бедная девушка согласилась на тайное венчание, которое бросает тень на доброе девичье имя. Из такой-то семьи быстрее ветра понесёшься к любому, кто позовёт, даже на наружность и нрав смотреть не станешь.
Анну Викторовну сначала держали в передней, словно просительницу какую, выпытывая, кто она и зачем пожаловала, затем, когда барышня начала уже закипать, точно походный самовар, пригласили в гостиную, где её принял не глава семьи, а какой-то то ли поверенный, то ли дальний родственник. Мужчина из глубин матово поблёскивающего кожаного кресла сальным взором обшарил Анну Викторовну, отчего она гадливо передёрнула плечами, и мурлыкающим тоном предложил присесть.
– Благодарю, – холодно отозвалась Анна, опускаясь на низенький стульчик с пыточно-прямой спинкой.
– Позвольте представиться, Герман Владимирович, – мужчина поднялся из кресла, отвесил глубокий поклон и опять сел, не сводя с Анны Викторовны блестящих глаз, – с кем имею честь?
– Анна Викторовна Штольман.
При упоминании фамилии Штольман по лицу Германа Владимировича скользнула лёгкая гримаска, голос потерял сиропность, а поза развязность. Мужчина посуровел, подобрался в кресле, словно готовился отражать незримую атаку:
– Прошу простить моё любопытство, следователь петербургского отделения полиции Яков Платонович Вам родственник?
– Муж, – гордо ответила Анна, и не думая скрывать столь милое сердцу родство. – Яков Платонович – мой супруг.
Германа Владимировича откровенно перекосило, он невнятно пробормотал что-то, что в равной мере можно было считать и поздравлениями, и сожалениями, нервно вытер лоб и выпалил:
– А говорят, Вы с духами общаться можете?
– Совершенно верно, – сей факт Анна Викторовна скрывать тоже не собиралась, благо в Петербурге, да ещё и за широкой спиной любимого Яшеньки, а также полковника Варфоломеева, занятия спиритизмом ничем предосудительным не считались.
Герман Владимирович окончательно скис, неуклюже поднялся из кресла, нервно рванул узел шейного платка и пробормотал, тщательно избегая взгляда голубых глаз Анны:
– Пожалуй, Вам лучше побеседовать с Тимофеем Макаровичем, сей момент я его позову.
Анна ответить ничего не успела, грузный Герман Владимирович выскользнул из комнаты быстрее ошпаренной кошки, за дверью звучно выдохнув и прошипев что-то неразборчивое. Какой из всего этого следовал вывод? Правильно, только один: Якова Платоновича тут знали и опасались. Аннушка улыбнулась, с нежной гордостью подумав о муже. Какой же он всё-таки замечательный, как ей с ним повезло! Яша самый чудесный, самый настоящий, с ним никто не сравнится! А какой у него голос, а глаза, такие проницательные, кажется, всё насквозь видят.
– Угу, до мельчайших косточек просвечивают, только вот чувства девичьи неведомы остаются, – фыркнула тётка Катерина, появляясь перед племянницей и тыкая ей в грудь полупрозрачным пальцем. – Ты, душа моя, не о том думаешь, нынче не время в облаках витать, тебя, тетёху, неровен час из дома с позором выставят али потравят, а ты и знать не будешь.
– Никто меня не отравит, – возмутилась Анна, – им это невыгодно.
Катерина закатила глаза:
– Невыгодно было Увакову со Штольманом связываться, князю Якова Платоновича на дуэль вызывать, герою нашему на обеих дуэлях в воздух стрелять, но их же ни одного сии расчёты не остановили, верно? А уж Яков-то Платонович должен был головой думать, тоже мне, рыцарь печального образа!
– Тётя, – попыталась урезонить разошедшуюся призрачную родственницу Анна, но та и при жизни-то не спешила к воззваниям прислушиваться, считая их пустой тратой времени.
– Не тётькай, – отмахнулась Катерина, – лучше слушай внимательно: в доме этом ничего не ешь и не пей, меньше говори да больше слушай, а самое главное – не спорь ни с кем, ясно? Ежели с тобой чего случится, Яков с нас всех головы снимет, даром, что в призраков не шибко верит.
Анна собралась было возразить, что она не ребёнок и сама в состоянии о себе позаботиться, но не успела, дверь бесшумно отворилась, впуская седого старца, на изборождённом морщинами лице которого застыла печать вечного недовольства.
– Значит Вы и есть та самая медиум, – проскрипел старец, бесцеремонно разглядывая Анну Викторовну, – и зачем пожаловали? Привет от Васьки передать? Так мы в её приветах не нуждаемся, так ей и скажите: как сбежала она к своему вояке, так и не стало у нас дочери. Распустёха бесстыжая, даже помереть тихо не могла, такую кашу заварила!
Анна вспыхнула, вскинулась, готовая броситься на защиту несчастной девушки, но тётка Катерина положила ей на плечо ледяную ладонь и прошипела в самое ухо:
– Молчи, станешь спорить, ничего не узнаешь.
– Это же надо было такое учудить: отравиться сразу после венчания! Дура, ой, дура, нет, зря я всё-таки её маленькую не пришиб, ещё когда узнал, что папаша её беспутый… – старик так стремительно замолчал, что даже зубы клацнули, точно замок, запирающий семейные тайны. – Шли бы Вы, барышня, по своим делам, нечего Вам тут делать.
========== Дело №2.5 ==========
Спорить Анна не стала, холодно простилась и покинула негостеприимный дом. Ей было над чем подумать и что рассказать Якову, а значит визит к Василисиным родственникам прошёл не зря. А всё-таки до чего же неприятные люди! Анна Викторовна поморщилась, пальто поправила (ветер крепчал всё сильнее, неприятно холодя лицо, теребя подол и проникая в рукава) и направилась в полицейское управление. Совсем как раньше, в Затонске, когда Аннушка прибегала к Якову Платоновичу в любое время, один раз застав сурового следователя даже дремлющим в кабинете. Яков лишь совсем недавно признался, что ждал визитов Анны, потому и засиживался допоздна, всенепременно выпроваживая верного Антона Андреевича, который никак не мог понять, почему его начальник не спешит домой после службы. Анна лучезарно улыбнулась, подставляя личико проглянувшему из-за туч солнышку. Вот уж, право слово, погода Петербурга, то дождь зарядит, то ветер ледяной подует, а через мгновение уже солнышко вовсю засияет. И всё это, между прочим, в один месяц, да что там, день единый произойти может, причём февральский, сиречь зимний. Пётр Иванович, помнится, всегда шутил, что в столице все времена года перемешаны, в единый ком сбиты, только календарь и подскажет, лето сейчас, зима или весна. Аннушка опять подставила личико солнцу, наслаждаясь его совсем уже весенним теплом. Вот и зиме конец скоро… Анна споткнулась и замерла, точно громом поражённая. Как она могла забыть, как?!
– Ты чего? – соткавшаяся прямо из воздуха бабушка коснулась прохладной ладонью лба внучки. – Заболела что ли? Али, хе-хе, привидение увидела? Так это для тебя не редкость.
– Не смешно, – отмахнулась Анна Викторовна от заботливой родственницы, – у Яши скоро именины!
– А ты что, только сейчас об этом вспомнила? – тётка Катерина, чью ядовитость ещё при жизни сравнивали с воспетым Александром Сергеевичем Пушкиным анчаром, ехидно хмыкнула и поцокала языком. – Ай-яй-яй, душечка, как же ты могла!
– Не переживайте, Анна Викторовна, Яков и сам, наверное, забыл, – Платон Карлович ободряюще улыбнулся.
– Немудрено, уж который год не отмечает, – вздохнула Марта Васильевна и виновато отвела взгляд.
