Текст книги "ШтольмАнна. Проказы Купидона (СИ)"
Автор книги: Наталья Мусникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
========== Прологъ. События происходят через пару месяцев после дела о достойном наследнике. ==========
Санкт-Петербургъ
Дождь, на коий так щедра воспетая солнцем русской поэзии Северная Пальмира, печально барабанил в окна, заунывный вой ветра временами совпадал с безутешными рыданиями лежащей поперёк широкой кровати пышнотелой растрёпанной девицы, на коей из одеяния были лишь обшитые кружевом панталончики да тончайшего батиста нижняя рубашка. Вокруг кровати хлопотали старая, как злые языки уверяли, ещё Мамая поганого во младенчестве видевшая, нянька, тощая с глупым рябым лицом девка в простом платье и сбившейся набок наколке горничной и дородная дама, мать девицы, в дорогом, но начисто лишённом вкуса туалете. В кресле подле камина прикорнул седоволосый мужчина, хозяин дома, участвующий в царящей в комнате суете редким угуканьем да звучными зевками, ведь часы на каминной полке непреклонно показывали четверть первого ночи.
– Душечка, – восклицала маменька густым голосом, от коего печально звенела брошенная на столик кофейная чашка, – успокойся, не плачь, не рви нам с батюшкой сердец!
– Угы, – отозвался хозяин дома, в очередной раз с тоской посмотрев на часы и широко зевнув.
– Оставьте меня, – выкрикнула девица и заголосила пуще прежнего, уткнувшись лицом в подушку и дрыгая ногой.
– Душечка! – всплеснула руками маменька и змеёй зашипела на горничную. – Что стоишь, дура, оботри барышне лицо, али ослепла, не видишь, что у неё от слёз великих глазки заплывать стали?!
Девка потянулась было обтереть барышне лицо, да так негораздо, что перевернула фарфоровый расписанный крупными розами таз, выплеснув на молодую госпожу прохладную ароматическую воду. Барышня взвизгнула, точно попавший под нож поросёнок, подскочила на кровати, отвесила служанке звучную оплеуху и рявкнула:
– Что творишь, дура, смерти моей хочешь?! А и правда, скорей бы смертынька за мной пришла, нет больше мочи так му-у-у-учиться!!!
– Угу, – некстати откликнулся папенька, за что удостоился мощного шлепка по плечу от своей властной и вспыльчивой супруги.
– А-а-а-а, – самозабвенно голосила барышня, и на её вой откликнулся дворовый пёс Шарик, коего хозяину продал какой-то ушлый молодец под видом заграничного охотничьего кобелька.
– Цыц, – рыкнула доведённая до крайности маменька, да так, что даже часы на каминной полке замерли, стрелки испуганно подтянув. – Душечка, успокойся, поведай матушке, об чём сердынько печалится.
Барышня кулаками размазала по лицу слёзы, повернула к матушке покрасневшее заплывшее лицо с распухшим сизым носом и красными воистину поросячьими глазками и прохныкала:
– Ах, матушка, на бале нонеча поручик Иваницкий всё возле этой Глашки проклятой увивался, а на меня даже и смотреть не возжелал.
– Тьфу ты, прости Господи, я думала, что серьёзное, – в сердцах сплюнула матушка и рыкнула замершим у стеночки слугам. – Ну, что встали, кулёмы, уши развесили, али заняться нечем?! Пошли вон отсюда, никакой от вас пользы, вред сплошной. Да и Вы, Поликарп Петрович, шли бы почивать. Дела девичьи мужским разумением не осилить.
– И то правда, матушка, – засуетился хозяин дома, с кряхтением выбираясь из глубокого кресла, – ты-то Ульяшеньку лучше утешишь, мне с тобой не сравниться.
– Да где уж тебе, старому борову, – пробурчала чуть слышно женщина и тут же расплылась в притворной сладкой улыбке. – Ступай, голубь мой сизокрылый, я опосля приду.
Когда за супругом закрылась дверь, матушка присела к дочери на кровать, приобняла всё ещё всхлипывающую Ульяну за плечи и пытливо заглянула в глаза:
– Ну, а теперь всё обстоятельно сказывай да без утайки.
Барышня опять носом захлюпала и поведала маменьке, как пришёлся ей по сердцу бравый гусар поручик Иваницкий, роду старинного да известного, как на память легли ей очи его синие, стать его молодецкая, голос его звучный, а пуще того тридцать тысяч капиталу, коий он от тётки своей наследовал.
– Тридцать тысяч? – ахнула матушка и даже губами зачмокала. – Да, что и говорить, добрый молодец, красавец мужчина. И что же?
– А ничего, – скуксилась Ульяна, – он как на аменинах моих Глашку эту сухорёбрую увидел, так с тех пор на меня и смотреть не желает. Всё вокруг неё вертится, а что в ней хорошего-то? Только рожей и вышла, ни тела, ни стати, ни состояния приличного. Мамка одна воспитывает, батьки никто и не видывал, нагулянная, поди.
– Твоя правда, доченька, – женщина поцеловала дочь в красную круглую щёку, – ну да ты не печалься, беду твою поправить можно.
– Как?! – капризно скривила губы Ульяна. – Рази их теперь друг от друга оторвёшь, она его словно приворожила, ведьма сухорёбрая!
– А на любой приворот другой найти можно, посильнее, – маменька обняла дочку, зашелестела ласково, – есть у меня знакомица, она любое зелье сварить сможет. Я к ней приду, две скляницы возьму: одну для Глашки проклятущей, чтобы красу её свесть, а другую для гусара, дабы приворожить его к тебе, чтобы никого, кроме тебя, он и видеть не замог.
Ульяна притихла, носом шмыгнула:
– Боязно, мамынька. Вон, госпожа Погодина-то, сказывают, следователя опоить пыталась приворотом, так потом рехнулась и в камере удавиться хотела на поясе, да тот лопнул.
– Госпожа Погодина, моя милая, дурой была, – усмехнулась матушка, приглаживая всклокоченные волосы дочери, – она дерзнула покуситься на человека, у коего жена самая настоящая ведьма, с покойниками, тьфу, мерзость, словно с живыми общается. Поручик же неженат, а значит, ведьмы-заступницы у него нет.
– А коли найдётся? – опасливо спросила Ульяна, в глубине души мечтая, чтобы маменька её разуверила.
– Откуда?! Глашка сухорёбрая с колдовством не знается, никто за неё на суд нас не потащит, так что, доченька, не об чем тебе плакать. Месяца не пройдёт, как станешь ты женой поручика Иваницкого. Верь мне, сердынько, маменька знает, что говорит.
========== Дело № 1.1 О благих намеренияхъ, приворотном зелье и том, к чему приводят шалости Купидона ==========
Купец первой гильдии Ерофей Петрович Белозеров в торговых кругах считался человеком обстоятельным, слов на ветер не бросающим и любое, даже самое незначительное дело вершащим основательно, без суеты. Был он в той самой поре, когда сердечные порывы юности уже прошли, а отягощающие всевозможными недугами дни старческой немощи ещё не наступили, проживал в доме добротном, без лишней роскоши, кою считал развращающей и для души весьма пагубной.
Из всех родственников были у него дочь Капитолина, племянница Варвара да воспитанница Ксения, которую злые языки также называли дочерью, только рождённой вне брака. Девиц Ерофей Петрович содержал в строгости, искренне считая, что ежели бабью дурость в узде не удержишь, то приведёт она непременно к сраму и разорению. На балы и прочие торжества барышни выезжали не чаще одного раза в месяц, визиты наносили исключительно к родственникам, а в присутствии неженатого молодого человека уподоблялись соляным столпам.
Представьте же себе безграничное удивление сих барышень, когда в один хмурый и дождливый день Варенька обнаружила в забытой намедни в гостях и переданной со слугой перчатке пламенное послание: «Сударыня, если Вы так же великодушны, как и прекрасны, то не откажете в моей нижайшей просьбе и подарите мне шанс увидеть Вас хотя бы мельком в толпе. Молю Вас приехать сегодня в час пополудни в торговые ряды, дабы я смог узреть ту, что стала Владычицей моего сердца».
Подписи к великой досаде барышни не было.
– Что бы это значило? – Варвара недоверчиво вертела записку в руках, испытывая равносильные желания сохранить сие послание и уничтожить, пока оно не навлекло беды.
– Ну-ка, ну-ка, – Ксения проворно вытянула записку из пальчиков подруженьки, близоруко прищурилась, вчитываясь в строки и мечтательно закатила глаза, – ах, это же послание любовное!
– Сама вижу, что не счёт от портнихи, – огрызнулась Варвара, теребя ленту, коя была в косу заплетена, – только я в ум взять не могу, от кого сие послание. Что за поклонник такой тайный объявился?
– Ах, а вдруг это тот бравый военный, с коим ты, сестрица, вальс танцевала? – восторженно выдохнула Капочка, девица робкая и мечтательная, большая поклонница французских романов.
– Да вря-я-яд ли, – с сомнением протянула Ксения, – господин Штольман, нянька сказывала, девиц бойких предпочитает.
Платон Платонович, один из пяти братьев славного рода Штольман и единственный – к вящему огорчению своей сестрицы Елизаветы – неженатый, находился в отпуску и пребывал у своего брата Якова Платоновича, наслаждаясь всеми прелестями жизни в столице с её балами, прогулками и прочими развлечениями, милыми сердцу военного
Самый обворожительный из всех сдержанных на проявление чувств братьев, Платон Платонович легко заводил знакомства и без труда пленял девичьи сердца, не спеша, впрочем, опутывать себя цепями Гименея. И то правда, зачем ограничивать себя одной, пусть и совершенной во всех отношениях барышней, коли всегда можно найти красавицу ещё великолепней? Платон был уверен, что тихие прелести семейного уюта никогда не смогут заменить ему блеска и азарта романтических отношений, не обременённых мелкими бытовыми вопросами, способными, как писал лорд Байрон, убить любую страсть. Братья неизменно подшучивали над Платоном Платоновичем, но – в отличие от сестрицы – не мешали блестящему военному наслаждаться всеми прелестями жизни, мол, пусть его, судьба придёт – и под лавкой найдёт.
– Тревожно мне, милые, – Варенька опять прочла записку, но написанное не изменилось, меж строк не проглянула ухмыляющаяся рогатая бесовская рожа. – Сердце чует, не к добру сие.
– У тебя вечно всё не к добру, – пробурчала Ксения, нервно губу покусывая, – ты словно ворона кладбищенская…
– Это я – ворона, да ещё и кладбищенская?! – вскинулась Варвара, растопырив пальцы и нацеливаясь на косу Ксении. – Ах ты…
– Девочки, девочки, ну что вы, перестаньте, – заметалась Капитолина, всплескивая руками и суетливо перебегая от одной к другой. – Девочки, папенька гневаться будет, коли опять заскандалите, и точно никуда не отпустит. Девочки, мы же тогда в торговые ряды попасть не сможем!
– Скажи спасибо, что я нонче добрая, – пробурчала Варвара, смахивая упавшие на лицо волосы. – Капка, хорош суетиться, зови горничных, для прогулки одеваться станем.
Ксения, у которой Варя успела-таки вытеребить пару волосков, хотела было мстительно фыркнуть, что Ерофей Петрович ещё своего благословения на прогулку не дал, но смолчала, не стала Капитолину огорчать, к коей испытывала нежную привязанность.
Господин Белозеров супротив прогулки девиц возражать не стал, другим озабочен был: сватов поджидал. Хотел он укрепить торговый союз с купцом Сахаровым союзом брачным, а помимо этого имел желание выгодно отдать воспитанницу свою за банкира Немеризова, человека пусть и старого, зато денежного и в высший петербургский свет вхожего. Для племянницы тоже жених был подобран, из золотодобытчиков, правда, скуповат, да и по-старообрядчески суров, ну так это и ничего, главное, что золото от родственника рекой потечёт, а то, что невеста супруга ни разу даже не видала, не страшно.
Жених карточку невесты созерцал, на прогулке встречал, в гостях наблюдать изволил и союз сей одобрил, вот и добро. А девку спрашивать никакого резона нет, потому как у неё в голове сплошные глупости, мужам солидным не интересные.
Барышни, пребывающие в блаженном неведении о планах Ерофея Петровича, легкокрылыми бабочками устремились в торговые ряды на встречу с неведомым Варвариным поклонником. Правда, у самого входа, там, где пряничные ряды начинаются, отвага Варю покинула, девушка побледнела, голову в плечи втянула, затравленно по сторонам озираясь.
– Ты чего это, никак, отступить вознамерилась? – прищурилась Ксения.
– Тошнёхонько мне чего-то, – Варя прижала ладонь к груди, – а ну, как обман это всё, баловство одно? А вдруг я ему не понравлюсь?
– Если бы не понравилась, встречу бы не назначил, – рассудительно заметила Капочка, ободряюще гладя сестрицу двоюродную по ручке.
Ксения задумчиво за ленты на капоре подёргала, нос наморщила, плечиком повела, близоруко хмурясь:
– Чего зря гадать-то, с умным человеком посоветоваться надобно. Вон, я примечаю, нянька Ульяны Макаровой идёт, может, она чем нам поможет.
Барышни согласно кивнули и порхнули к осторожно ступающей по скользкой дороге старушке, закутанной во всевозможные платки и шали, словно капуста. В первый миг нянька охнула и судорожно прижала в груди небольшой узелок, потом признала девиц, заахала, закрестилась мелко:
– Ой, касатушки, напугали бабушку! Рази можно так, у меня чуть сердце не выскочило, я ить и так с утра страху великого натерпелась, душу свою осквернила, теперь три недели в церкви прощение вымаливать буду.
– Убила что ли кого, Егоровна? – фыркнула Ксения, чувствующая себя куда привольнее со слугами, чем с господами, кои редко когда упускали возможность напомнить, что она – так, сбоку припёка.
Нянька размашисто перекрестилась, по сторонам огляделась и зашептала таинственно, покачивая узелок:
– У ведьмы я была, милые, у Василисы.
– Да ты что, – ахнули барышни, всплеснув руками. – Это той, что три года назад Наташеньке Белкиной в глаза лишь взглянула и сказала, что она княгиней станет?
– Той самой, – охотно отозвалась старушка, – меня к ней барыня послала.
– Зачем это? – нахмурилась Ксения, привычная к ожиданию пакостей, на кои, к слову сказать, жизнь никогда не скупилась.
Нянька огляделась, перекрестилась и зашептала сбивчиво, время от времени на узелок показывая:
– Так, знамо дело, Ульяна-то Поликарповна в красавца гусара влюбилась, а он на неё и не смотрит, за другой хвостом ходит. Вот барыня и приказала сходить к ведьме за зельем, чтобы разлучницу извести. А его приворожить. А Василиса мне три пузырёчка дала, один ишшо для самой Ульяны, чтобы стала она чаровницей, и все мужчины к её ногам падали.
Барышни переглянулись, покраснели, а потом Капитолина тихонько, отчаянно робея и ковыряя носочком башмачка рыхлый февральский снег, попросила:
– Егоровна, миленькая, а дай нам немножечко зелья того, чародейного. У Вареньки поклонник тайный объявился, да и нам с Ксюшенькой страсть как надоело в девках сидеть.
Нянька была женщиной доброй и отказывать не умела совсем.
– Только по глоточку махонькому, милые, – предупредила Егоровна, развязывая узелок и протягивая барышням тёмную скляницу с залитой воском пробкой.
Девушки согласно закивали и, осторожно отколупав воск и сковырнув пробку, по очереди отпили пахучего травяного зелья, обещающего удачу в делах любовных.
***
Полицейское управление, особливо столичное, повидало много всего: и ревнивых мужей, с пеной у рта требующих сообщить им, куда запропали неверные супруги, подчас повинные лишь в том, что связали свою жизнь с безумцами, и ловких мошенников, коих в пору кудесниками величать, и несчастных жертв чужого лицемерия или распутства.
Случалось, что порой даже повинные головы с покаянием приходили, а один раз даже агитатор заглядывал с пропагандой. Его проводили к господину Варфоломееву, тот внимательно выслушал, а после так убедительно ответствовал, что стал пропагандист отличным информатором.
Много разных людей повидали сотрудники полицейского управления, а потому удивить их багровым, яростно потрясающим кулаками посетителем было невозможно. Правда, городового Дубова несколько смутило то, что сим господином оказался купец Белозеров, человек в столице весьма известный, но беда, она ведь, как известно, в бумаги не смотрит и в равной степени приходит как к людям почтенным, так и весьма посредственным.
– Это безобразие! – забушевал прямо с порога Ерофей Петрович. – Я требую, чтобы злодея нашли и наказали по всей строгости!
Дубов с тоской подумал, что цыганка, кою он на улице толкнул и вместо извинений пригрозил в камере за мошенство закрыть, была ведьмой и не иначе, как прокляла его тихомолком, а ещё надо непременно улучить момент и в церкву сбегать свечку поставить, ведь матушка-покоенка часто говаривала, что как день начнётся, так он и пройдёт.
– Чего глазами хлопаешь?! – продолжал бушевать почтенный купец. – Веди меня к своему начальству, да незамедлительно!
– Извольте, – Дубов подскочил столь ретиво, словно ему угольев рдеющих под филейную часть сыпанули, поклонился неуклюже, – за мной следуйте, вот сюда, пожалуйста.
Ворча, словно голодный волк, господин Белозеров двинулся следом за городовым, который привёл его в кабинет к Якову Платоновичу Штольману, коий в этот тёплый и неожиданно солнечный для февраля день занимался делом, совсем не подходящим торжеству природы за окном: бумаги разбирал. Ерофей Петрович так стремительно влетел в кабинет, что любовно сложенная стопа бумаг покосилась и с постепенно нарастающим шелестом осела. Яков Платонович досадливо губы поджал, на купца строго посмотрел:
– Штольман, Яков Платонович. Чему обязан визитом?
– Белозеров я, – буркнул купец подходя вплотную к столу следователя и поводя плечами, словно норовистый конь под седлом, – Ерофей Петрович. Дело у меня к Вам спешное и важное, отлагательств не требующее.
Штольман покосился на груду бумаг, вздохнул неприметно и кивнул в сторону кресла для посетителей:
– Присаживайтесь.
– Ой, да оставьте Вы все эти куртуазности, – вспылил Белозеров, взмахом руки сметая ещё одну стопу бумаг, – беда у меня, а Вы расшаркиваетесь, точно мы с Вами на балу встретились.
– Успокойтесь, Ерофей Петрович, – голос Якова Платоновича звякнул сталью, – и толком объясните, что у Вас произошло.
Купец взглянул в холодные, точно воды Невы-реки, глаза следователя, сглотнул, вытер платком вспотевший лоб, плюхнулся в кресло, судорожным движением распутывая шарф, и проворчал:
– Вредительство у меня произошло, самое натуральное, всех моих девок супостат какой-то потравил.
Бровь господина Штольмана выразительно приподнялась, хотя голос оставался ровным и ничем обуревающих следователя эмоций не выдал:
– Вот как? Расскажите подробнее.
– Да кабы я знал, – вздохнул Белозёров, устало обмякая в кресле, – у меня ведь три девицы в дому: дочка, племянница да воспитанница, дочка друга моего давнишнего, коий разорился да с горя пулю себе в лоб пустил. Злая-то молва, понятное дело, Ксеньку моей назвала, да мне-то с того что? Худые слова на вороту не виснут, а шибко длинные языки я и узлом завязать могу, чтобы не болтались.
Яков Платонович понимающе кивнул, он тоже умел осадить болтуна, причём даже не словом, взглядом, а то, что хаять любимую супругу господина Штольмана чревато весьма серьёзными последствиями, поняли через месяц после венчания даже самые бедовые головы Петербурга.
– Так вот, – Ерофей Петрович опять плечами повёл, мысленно костеря так некстати обострившийся прострел, – присмотрел я своим барышням женихов, чтобы, значит, дуростями вредными не увлекались и о всяких там учёностях не задумывались. Девице-то оно что надо? Мужа хорошего, дом справный, балы когда-никогда, подарки там, ну и протчее, любовь, забота, куда же без них. Ласку-то и собака бродячая ценит, девка-то и подавно, хоть мне подчас и кажется, что у собаки разумения-то поболе будет.
Яков красочно представил себе, какую гневную отповедь услышал бы купец от Елизаветы Платоновны, доведись ей сии крамольные речи услышать, как вспыхнули бы гневом голубые глаза Аннушки, и прикусил губу, дабы подавить улыбку.
– Конечно, иногда встречаются и исключения, – продолжал философствовать купец, оседлавший своего любимого конька, – но редко, да и те замужем успокаиваются и выполняют три главных правила замужней дамы: любить, рожать, молчать.
«Любить, рожать, молчать, – мысленно повторил Яков Платонович, опять прикусывая губу, – что и говорить, отличная эпитафия».
Следователь усмехнулся и покачал головой, он никогда не обольщался по поводу девичьего послушания. Сестрица Лизхен с малых лет демонстрировала упорство, которому и первооткрыватели позавидуют, ненаглядная Анна Викторовна тоже особой покорностью не отличалась. Да что там, даже Мария Тимофеевна Миронова, уж на что сторонница прежних взглядов, а и та, коли что ей не по нраву придётся, вскинется и на супруга, коий, конечно, глава семьи и хозяин, но отнюдь не истина в последней инстанции.
Яков Платонович вспомнил свою матушку и то, как она ловко справлялась с пятью сыновьями и одной весьма характерной дочуркой. Ангелочками во плоти дети не были, озорничали как и многие другие. Но при этом всегда твёрдо помнили: гнев папеньки подобен молнии небесной, если сразу не настиг, жить можно, а вот коли матушка осерчает – беда. Сидеть тогда в библиотеке за перепиской Абеляра и Элоизы или на детском бале с девчонками скучать. Или же целую неделю не иметь возможности сопровождать папеньку во время его вечерних прогулок, на коих он охотно рассказывал о великих сыщиках и запутанных делах прошлого. А всего страшнее слёзы, на любимых глазах выступавшие, голос нежный, от обиды дрожащий, руки, устало на колени уроненные.
Штольман тряхнул головой, закрывая воспоминания детства в тайный уголок сердца и сосредоточился на купце. Ерофей Петрович, к счастью, тоже от материй высоких на дела земные перешёл:
– Прошу прощения, я немного отвлёкся. Так вот, женихов для своих барышень я присмотрел весьма достойных, сговорился с ними, на небольшой семейный вечер, специально для знакомства и организованный, пригласил, и что? – Белозеров возмущённо взмахнул руками. – Их отравили!
– Женихов?
– Если бы! Барышень моих. Ума не приложу, как душегуб ухитрился, но все три лежат с грелками на животе, кряхтят и стонут, и если и выходят куда, то только, пардон, до уборной и обратно. Доктор Всеволод Аристархович говорит, что сие есть отравление каким-то там корнем.
– Василисковым, – отозвался Штольман, устремляя взгляд на серую папку, пухлую от бумаг. – Уж не знаю, облегчу ли я вам горе или увеличу негодование, но Ваши барышни – далеко не единственные пострадавшие.
Купец удивлённо моргнул, недоверчиво глядя на следователя:
– Как это, простите?
– А вот так, – чуть развёл руками Яков Платонович, – по городу словно эпидемия прокатилась, несколько девиц слегли.
– Так надо же что-то делать, – заволновался Ерофей Петрович, – а если душегуб, с девками натешившись, на мужчин перейдёт? Я человек деловой, мне времени в хворостях терять недосуг!
– Ищем, – коротко ответил Штольман и выразительно приподнялся, мол, очень любезно с Вашей стороны было зайти, а теперь топайте себе подобру-поздоров пока Вам ускорения не придали.
========== Дело № 1.2 ==========
Выпроводив посетителя, Яков Платонович устало потёр лицо, а потом громко крикнул:
– Дубов!
– Я здесь, Ваше высокоблагородие, – городовой вошёл так поспешно, словно специально под дверью стоял, дожидаясь, когда его позовут.
– Платон Платонович не приходил?
Городовой расплылся в улыбке:
– Прибыл, внизу дожидаются. Я хотел было сразу сообщить, да у Вас посетитель был. Прикажете позвать?
– Непременно, – Штольман открыл папку, в очередной раз перечитывая уже известные сведения о странных отравлениях.
Дверь широко распахнулась, по полу зазвякали шпоры, с коими Платон Платонович расставался лишь отправляясь ко сну.
– Дверь прикрой, – Яков выразительно покосился на брата, никогда не заморачивающегося мелочами вроде открытой двери или косо поставленного кресла.
– Братец боится сквозняков? – белозубо усмехнулся Платон Платонович, бросаясь в кресло для посетителей.
– Не хочу, чтобы нашу беседу слышало всё отделение.
– О, мы будем секретничать, – проказливо улыбнулся Штольман-младший всё-таки выполняя просьбу брата. – И о чём же? Хотя нет, постой, не говори, – небольшая с длинными тонкими пальцами ладонь предостерегающе взметнулась вверх, – тему нашей беседы и я сам угадаю, сие весьма просто. В первую очередь мы обсудим здоровье несравненной Анны Викторовны и наш с ней визит к врачу. Кстати, братец, мог бы и сам свою очаровательную супругу сопроводить, я, знаешь ли, никогда не мечтал узнать, о чём общаются дамы в ожидании приёма.
Яков досадливо поджал губы. Видит Бог, он самолично собирался отвести Аннушку к доктору, но дела служебные самым дерзновенным образом вторглись и смешали его планы, точно игривый котёнок оставленную на столе колоду карт. Платон Платонович заметил, как потяжелел взгляд брата и поспешил его успокоить:
– Поводов для волнений нет ни малейших, успокойся.
– Анна по утрам себя плохо чувствовала, – Штольман поднялся из-за стола, спрятал руки в карманы, скрывая беспокойство.
– В её положении это нормально.
– В её положении? – насторожился Яков Платонович.
– Господи, Яков, вот только не надо делать вид, что ты не понимаешь, о чём я, – не выдержал Платон, – я себя уже отцом-проповедником в этой теме чувствую! Ты – пятый, юбилейный, кому я сообщаю, что его супруга в деликатном положении, – Платон Платонович быстро пересчитал по пальцам, – ну да, четыре брата, плюс сестрицы ненаглядной муж, пятеро и выходит. Слава Богу, больше у меня родственников нет, а посему никому более нести благую весть не придётся. И вообще, вы, мужья любящие, могли бы и сами со своими жёнами к врачам таскаться, не сваливать на брата сию ответственную миссию.
Яков честно попытался проникнуться раскаянием, но при мысли о том, что у них с Аннушкой будет сын или дочка, крохотный голубоглазый комочек счастья, на губах следователя расцвета лучезарная улыбка.
– О, нет, – простонал Платон Платонович, хватаясь за голову, – ещё один разумный человек превращается прямо на глазах в фанатика семейного очага. Теперь с тобой и не поговорить ни о чём, кроме как пелёнок, режущихся зубиков и молочных кашек.
– Не переживай, тема для беседы у меня всегда найдётся, – жёстко усмехнулся Штольман, скрываясь за привычной маской невозмутимого следователя. – Слышал о покушениях на девиц?
– А то, только я никак в толк взять не могу, кому сие надобно. Все барышни, как на подбор… – Платон развёл руками, – не в укор им будь сказано, обычные. Миловидны, но не более, богаты, но не настолько, чтобы стать серьёзными конкурентками, длина их родословных тоже не уходит в глубину веков, у многих деды-прадеды небольшие лавчонки держали или адвокатской практикой занимались.
– Дочери адвокатов – обворожительные особы, – отозвался Яков Платонович, чьи мысли были целиком и полностью посвящены одной голубоглазой даме, чей папенька весьма успешно занимался адвокатской практикой, добро что с зятем по службе старался не пересекаться.
– Уверяю тебя, Анна Викторовна – исключение из общего пресного фона восторженных девиц, – фыркнул Платон. – Второй такой девушки не найти.
– Второй такой не найти, – эхом откликнулся Штольман и усилием воли заставил себя вернуться к делам служебным. – Нужно поговорить с пострадавшими барышнями.
– Следователю они ничего не скажут.
Яков Платонович поднял на брата серо-зеленые, словно туман над Невой, глаза, чуть дёрнул бровью:
– Я с ними беседовать и не собирался, предоставлю это тебе.
– Помилосердствуй, – Платон Платонович молитвенно сложил ладони, – я же отупею от их щебетания и озверею, отбиваясь от них.
– А ты не отбивайся – деланно-сочувственным тоном посоветовал следователь, прикусывая губу, чтобы не улыбнуться.
– У меня здоровья не хватит всех осчастливить, – огрызнулся Платон, – и стреляться с их родственниками тоже никакого желания нет. Я, знаешь ли, не мечтаю изучить красоты Сибири. Анну Викторовну нужно попросить с ними побеседовать, барышня барышню всегда поймёт.
Яков Платонович нахмурился, ответил резко:
– Это исключено.
– Почему? – искренне удивился Платон.
– Это слишком опасно, – сухо ответил следователь, гоня прочь воспоминания о коварном куафёре из Затонска, чуть не отправившем Анну Викторовну в мир духов.
Платон Платонович кашлянул, не зная как сказать брату, что его супруга, вопреки настоянию доктора, собиралась после приёма не домой, а в полицейское управление. И если бы не случайная встреча с очаровательной Юлией Романовной, пригласившей госпожу Штольман в кондитерскую, пришёл бы Платон к братцу вместе с Анной Викторовной.
Словно услышав, что разговор зашёл о ней, в кабинет впорхнула сияющая, точно весеннее солнышко, Анна.
– Доброе утро, – прощебетала она, озаряя всё вокруг широкой улыбкой.
– Я думал, после врача ты пойдёшь домой, – Яков подошёл к супруге, помогая ей снять модное пальто.
Анна Викторовна удивлённо посмотрела на мужа:
– Зачем? Я прекрасно себя чувствую. И кстати, Юленька мне сказала, что недуг, охвативший сразу нескольких девиц в нашем городе – это отравление. Я думаю, мне стоит побеседовать с…
– Нет, – поспешно, а оттого особенно резко выпалил Штольман. – Ты этим делом заниматься не будешь, это слишком опасно.
Голубые, словно майское небо глаза Аннушки укоризненно посмотрели на мужа, губки обиженно дрогнули:
– Но Яков…
– Довольно, Анна Викторовна, я не намерен устраивать дискуссии по данному вопросу, – Яков Платонович нахмурился, словно ледяной бронёй покрылся.
– Хорошо, Яков Платонович, как скажете, – великосветским тоном ответствовала Анна и кротко опустила глаза, дабы муж не приметил озорных огоньков. Отступать госпожа Штольман была не намерена, но любимому супругу совсем не обязательно об этом знать.
Только вот Яков покладистостью Аннушки не обманулся, слишком часто ему приходилось сталкиваться с её излишней, с точки зрения безопасности, инициативностью. Следователь вздохнул, проклиная в который уже раз отсутствие у себя дара оратора, способного, если сие будет надобно, и течение реки вспять повернуть.
– Аня…
– Яша? – с готовностью откликнулась Анна Викторовна, преданно глядя мужу в лицо.
– Это может быть опасно…
– Для тебя тоже, – охотно поддержала Аннушка.
– Я не хочу тобой рисковать…
– А я тобой, – Анна Викторовна нежно провела прохладной ладошкой по щеке мужа, – я люблю тебя.
Крепость ещё не пала, но уже основательно пошатнулась, оборона дала глубокую трещину.
На упрямство следователь привык отвечать ещё большим упрямством, ехидные выпады и злые насмешки вдребезги разбивались о ледяное спокойствие и невозмутимость, но против нежности и любви орудия не находилось. Под ласковым взором любимых глаз Яков Платонович плавился, точно сугроб под солнышком, мягкая улыбка безошибочно проникала в самое сердце, а нежные слова выбивали почву из-под ног. Разум подчинялся велению сердца и не находил сей полон унизительным или неприятным.
– Это может быть опасно, – опять повторил Яков, обнимая жену и прижимая её к себе.
– Ни капельки, если мы будем вместе, – проворковала Аннушка, уютно кладя голову на грудь мужа.
«Как называется мужчина, нашедший своё место в жизни? Подкаблучник», – хмыкнул Платон Платонович, но старая армейская шутка привычного отрезвления не принесла.
