Текст книги "Женька-Наоборот"

Автор книги: Наталия Лойко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

16. Физика за стаканом чая

Женя Перчихин, посвистывая, прохаживается по школьному коридору.

– Трам-та-та-там!

Руки за спину, глаза к потолку. Можете убедиться – он не какой-нибудь там положительный элемент, а самый что ни на есть отрицательный. Теперь уж и дома и в классе окончательно установлено, что сознательность у него нулевая.

Например, сегодня на физике у Жени с ноги сорвался полуботинок и почему-то подлетел к потолку. По замыслу Жени, он должен был шлепнуться возле стула Тани Звонковой, но упал на машину Атвуда (нечего ставить куда попало нужную вещь!). И, хотя машина осталась целехонькой, Валентина Федоровна обиделась, раскричалась, покраснела, как лакмусовая бумажка в кислой среде.

– Напрасно Перчихин корчит из себя клоуна. Фокусы у него дурацкие.

Раздула мелкую неудачу в ответственное событие. Отступила от плана урока. Принялась демонстрировать какой-то (разумеется, недурацкий!) опыт. Дескать, дай покажу, на что способны другие. Надела на индукционную катушку алюминиевое кольцо и предложила тихоне Баскаковой:

– Скажи: «Раз-два-три!»

По команде Баскаковой кольцо подскочило. Не так здо́рово, как полуботинок, но все же взвилось.

– Раз-два-три!

Перчихин повержен вместе со всеми своими выходками.

– Раз-два-три!

На Перчихина ноль внимания. Девчонки глядят на скачущее кольцо и кудахчут: «Ах, чудо!»

А какое здесь чудо? Через катушку пропущен ток, который индуктируется в кольце. Электрическая кнопка ловко замаскирована носовым с лиловой каемкой платком. Стоит кому-нибудь пискнуть: «Раз-два-три», как рука фокусника (простите, преподавателя), словно бы случайно касается чистенького платочка и производит соединение.

Зрителям надо бы следить за этой рукой, а не пялиться с ехидством на Женю, нога которого никак не могла попасть обратно в полуботинок.

Глупая получилась история. Хотя бы потому глупая, что сегодня перед уроком физики – между прочим, не в первый раз! – Жене захотелось стать лаборантом. Не помогал он, что ли, в прошлом году Льву Эдуардовичу, ведущему физику в двух школах Сокольнического района? А сейчас он разве не в состоянии добиться к концу мая хорошей отметки по физике? Ладно, пока не отличной – хорошей. Зато обратитесь к Перчихину: «Пожалуйста… Просим!» – он проделает любой опыт лучше всяких отличников да любимчиков.

Надо будет в ближайшие дни подбросить Валентине Федоровне кое-какие сведения о себе. Хотя бы о том, что он запросто управляется с узкопленочным аппаратом марки «Кинап». У Синцова, одного из дружков Анатолия, был такой замечательный аппарат. Многие лаборанты только и умеют, что сменить на столе приборы, пока из кабинета вываливается один класс и вваливается другой. Подумаешь, сложное дело – расставляя весы, помнить, что гири должны находиться не справа, а слева. Нет, ты сумей продемонстрировать классу научную киноленту!

Вообще здо́рово!.. В лаборантскую даже старосту зря не пустят, даже комсорга. А ты заходишь, раскрываешь любой шкаф, бросаешь взгляд на инвентарную опись, не то и прямо на полки… Бери в руки все, что тебе приглянулось. Как в магазине без продавцов.

Только одно неудобство – боязно шевельнуться. Здесь у них колокол воздушного насоса – хрупкий предмет, там – термометры, да еще особенные – в них ртуть ползет до двухсот градусов! Больно уж дорогие…

Если бы не сегодняшняя история, Женя вполне мог бы стать лаборантом, только намекни… Подослали бы Таньку Звонкову, затем за уговоры взялась бы сама Валентина Федоровна. Вырвали бы у него согласие!

Время идет, начались занятия второй смены. Женя все ходит и ходит по школьному коридору. Из-за плотно притворенных дверей доносится неразборчивый говор. Тихо лишь в кабинете физики. Там Валентина Федоровна. Она, по Жениным наблюдениям, в кабинете одна. Женя давно бы скатился по лестнице вниз, тем более что съестной дух, доносящийся оттуда из буфета, настойчиво лезет с ноздри. Мигом бы вышел на волю, да удерживает надежда: вот-вот приоткроется дверь и покажется Валентина Федоровна.

Сразу бы убедилась, что сегодняшнее происшествие его, Перчихина, нисколько не задело.

Трам-та-та-там!

Еще минута, и Женя вошел в кабинет физики. Валентина Федоровна, нагнувшись, настраивала эпидиаскоп. Подняла голову, заморгала глазами:

– Ты куда?

На странный вопрос последовал не менее странный ответ:

– Я-то? В буфет!

За окном, прямо в форточку, насмешливо прочирикал воробей. Женя подался назад, но Валентина Федоровна, выпрямившись, сказала:

– Отлично. Пошли вместе.

Буфет почти пустовал. Заняты были всего лишь два стула, на них лежали портфели, черный и желтый, оба разбухшие от тетрадей. Два педагога – толстый химик Чельцов с металлическими зубами да Пал Палыч, известный своими пестрыми галстуками и тем, что за сочинения почти не ставит пятерок, – стояли против буфетчицы. Ожидая, пока она им нальет кофе, они обсуждали, какой должна быть практика у девятых классов. Чельцов, увидев Валентину Федоровну, улыбнулся, сверкнув металлом, но она не позволила вовлечь себя в спор. Она спросила у Жени:

– Нам тоже кофе? И по булочке с маком?

Женя ответил:

– Чаю!

Это было сказано неспроста. Сейчас Валентина Федоровна здо́рово удивится!

Поставив стаканы на облупленную, с затейливым узором клеенку, уселись друг против друга. Женя потянулся, вздохнул.

– Ну и предмет у вас – физика! Никуда от нее не денешься. Все вокруг нас – она. Сплошь да рядом. – Он выразился точь-в-точь как Лев Эдуардович. – Нельзя плюнуть, чтобы с физикой не столкнуться.

Войдя в раж, Женя чуть было и вправду не сплюнул. Главное – где? В буфете!

Однажды Лев Эдуардович собрал пот так же за чаем мальчишек. Впрочем, и девочка просочились. Все уселись вокруг столов, только составили в угол горшки с цветами, чтобы лучше ДРУГ друга видеть.

Беседу Лев Эдуардович озаглавил так: «Физика за стаканом чая». Вокруг своего стакана он отыскал штук тридцать законов и явлений физики. «Ложечка, – говорит, – заметили?.. Выглядит в стакане будто сломанная. Вот вам, – говорит, – оптика. Преломление света. Видите, чаинка не падает, держится на поверхности (старушки в таких случаях пророчат: «Письмо будет»). Она еще не набухла, а вот набухнет, отяжелеет, опустится на самое дно. Теперь ловите момент, когда чаинка повиснет в середине стакана, когда она будет во взвешенном состоянии…»

Увлекшись воспоминаниями, Женя сжевал свою булку с маком. Валентина Федоровна прихлебывала чай не спеша. Видно, ждала, что же там Перчихин дальше объявит по поводу физики?

А он прищурился на манер Льва Эдуардовича:

– Вот вы оперли ложку о край стакана. Ухватили ее не за середку небось, а за кончик. Словно рычаг. Значит, по законам механики. Ко рту поднесли, но не дуете на нее. Знаете, она не серебряная, не очень теплопроводная.

– Ого, Женя! Отлично!

Здо́рово удивилась. В точности, как он ожидал.

Хоть бы Жене разок во время урока услышать от нее такие слова. Лицо Валентины Федоровны вдруг просветлело, как в те минуты, когда она объявляет на весь кабинет: «Сейчас я вам сообщу чрезвычайно любопытный закон!»

Можно подумать, что минуту назад она что-то открыла в самом Жене.

Откашлявшись, Женя глотнул чаю и немного обжег язык. Пришла мысль порассуждать насчет качества теплоты и количества, насчет градусов и калорий.

Порассуждал, снова услышал:

– Отлично!

До смерти захотелось показать один мировой фокус. Лев Эдуардович обещал тогда выпить чай, в котором расплавлен металл. И выпил. И все, кто сидел вокруг, конечно, вопили: «Ах, ах!» Он вынул из бумажника обыкновенную с виду ложечку и опустил ее в стакан горячего чаю. Раз-два-три – ложки не стало!

Ничего удивительного. Сплав Вуда, который, ясное дело, предназначен не для изготовления ложек, а употребляется, например, в спринклерах, имеет низкую температуру плавления. Чуть ли не шестьдесят градусов. Пей сколько влезет, тем более – Женя это быстро подметил – ложка из Вуда вовсе не растворилась в чае, а, превратившись в лепешку, скользнула на дно.

Эх, будь у Жени сейчас в кармане такая хитрая ложка, он поразил бы сразу трех педагогов: «Разрешите выпить немного расплавленного металла?» Вот это фокус!.. Однако сегодня при Валентине Федоровне не только выкинуть подобную штуку, слово «фокус» опасно произнести.

Валентина Федоровна задумчиво катала по столу шарик из сдобного мякиша. Приближался миг, когда она, по Жениному расчету, должна была наконец спросить: «Хочешь стать моим лаборантом?»

Она действительно размышляла о Жене: не так он прост и вовсе не глуп! Оценила его интерес к физике, не раз вспомнила полюбившееся ей слово «контакт». Ведь вот же Савелий Матвеевич, завмастерскими, чуть ли не подружился с этим мальчиком-наоборот. Надо и ей воспользоваться доброй минутой для откровенного разговора. Мешают два других педагога, невероятно медленно пьют кофе, едят бутерброды и, наверное, никогда не уйдут.

А Валентине Федоровне хватает ее конфуза на теплоходе. При всех предложила Жене разделить с ней ее завтрак, приглашала на «белый» танец. Лучше не вспоминать! А сегодня… Краснела из-за него перед всем классом, проявила горячность, неуместную для педагога. Как бы все-таки начать разговор?

– Вижу, Женя, ты мог бы идти у меня на пятерки…

– А что? Я у Льва Эдуардовича никогда не хватал трояков.

– Кто это – Лев Эдуардович?

– Преподаватель, известный на все Сокольники. Солидный. Опытный. Пожилой.

Валентина Федоровна поспешно оглянулась на своих старших товарищей. К счастью, оба уже встали из-за стола, взяли в руки объемистые портфели и направились к выходу. В смятении проводив их глазами, она почти закричала на Женю:

– Что ты этим хотел сказать? При чем тут возраст! Разве от деда Рязанцева ты не сбежал? Слышишь, от деда! Образованнейший старик, с педагогической жилкой. Стольких ребят, можно сказать, заворожил. Я была у него после твоего постыдного бегства. Я выясняла. Эх, ты!

К ее удивлению, Женя бессвязно пробормотал:

– А я ничего… Скажете тоже – бегство! – Помедлив, добавил: – Да ведь это не лаборантская.

Последняя фраза застала Валентину Федоровну врасплох. Вон куда гнет… Она заставила себя немедленно поостыть: опытный педагог не стал бы так горячиться. Надо прислушаться к желанию Жени стать лаборантом. Все обдумать. Все взвесить. Это решить не легко. Во-первых, лаборант у нее есть, и даже отличный. Просто бедный Коля Ремешко в последнее время хворает. Во-вторых, Женя Перчихин уж очень нерасторопен. В-третьих, он сам не оценит того, что без всяких трудов свалится ему в рот. Нет, тут требуется определенный подход…

Глядя куда-то в пространство, Валентина Федоровна сказала:

– Беда, что Коля Ремешко столько болеет. Замечательный паренек! О чем ни попросишь, все выполнит.

Вместо того чтобы изъявить желание стать таким же, как Коля, Женя медленными глотками допил свой чай и лениво заметил:

– Бывают такие умники… Вот с ними и толкуйте о своей драгоценной физике. А мне, извините, пора домой.

Валентина Федоровна готова была снова вспылить, но ей представился дом Перчихиных. Про себя она назвала его «холодным домом». Так отчетливо все представилось, вплоть до стола, за которым Жене запрещено заниматься, что она мирно сказала:

– Ты погоди… Насчет физики и ты не сплошал…

Но Женя не слышал ее похвалы. Он уже был за дверью.

Вскоре, вслед за звонком, в буфет повалила ватага ребят.

Они видели, что классный руководитель восьмого «Б» сидит, подперев щеку, а перед ним два пустых стакана и тарелки, обсыпанные черными зернышками мака. Одна девочка шепнула другой:

– Интересно, о чем она так задумалась?

Валентина Федоровна размышляла, как ей дальше быть с Женей. Главное, не торопиться. Начать с небольших поручений, с дел, которые ему по плечу. А там будет видно… Однажды на лекции по методике преподаватель привел им, будущим педагогам, пословицу: «Путешествие в тысячу миль начинается с одного шага».

Вот и решай, каким будет первый шаг.

17. Опять в отсутствие Тани

Когда Таня была еще маленькой, она открыла один жестокий закон: то, что случилось в твое отсутствие, произошло без тебя, выглядит страшно интересным, невыносимо заманчивым.

Не выбежишь вовремя во двор, пропустишь урок, собрании, вылазку в лес – после терзаешься. Только и слышишь: «Помните, как мы промерзли, заблудившись на лыжах? Здо́рово было!», «Помните, как Борька на химии грохнулся вместе с мензуркой?» И опять: «Здо́рово было!»

Вот и сейчас… Таня вместе с другими «пытливыми» прибирает по случаю закрытия выставки актовый зал. И слышит со всех сторон:

– Помните, как ботаник разволновался? У каждого экспоната: «О-о-о!»

– А возле сада будущего раз двести протер очки!

Таня отсутствовала, когда преподаватель ботаники Ян Мартынович Круминь осматривал замечательные изделия их клуба. Она вместе с Женей готовилась к контрольной по математике. Она – человек долга. Теперь приходится молчать, слушать, как другие вопят:

– А после-то… Всех нас вытащил в парк, чтобы «прикинуть на место опыт тысячелетий»…

– Помните: «в волнующей перспективе»? Ха-ха! – хихикала, разумеется, Верка.

Остальные радостно восклицали: «Да, да!» Таня убеждена, что все, о чем они вспоминали, было волнующим. Не трудно представить себе картину: высокий, худощавый Круминь, окруженный ребятами, шествует по бывшему пустырю, или, как он всегда выражается, по земельным владениям школы. Лицо у Яна Мартыновича мечтательное, чуть воспаленное от ветра и солнца, брови выцвели добела. Весной почти все уроки ботаники проходят у него под открытым небом.

Он готов сутками не уходить с «земельных владений». Он любит молодой, недавно созданный парк и хочет, чтобы этот парк остался в памяти каждого из ребят самой родной, самой любимой точкой на земном шаре. Он даже требовал этого, выступая на первомайском вечере.

И вот вместе с таким человеком некоторые счастливцы обошли весь участок, обсудили, что и где еще посадить, как сделать дорожки школьного парка такими же яркими, радостными, как в саду будущего. А Таня не ходила, не обсуждала…

– Ты бы слышала, Танька, говорит Петя-Подсолнух, – какой у нас разгорелся спор! Не знали, чего хотеть… С дорожками, например. То ли добывать кирпич разных оттенков, чтобы выложить его красивым узором, словно ковер. – Петя плавно провел рукой над затоптанным полом зала. – То ли пустить и дело цветной песок, или пеструю гальку, или шлак. Знаешь, бывает такой голубоватый шлак? – И давай расписывать товарную гавань, полную сокровищ, необходимых в дорожном деле.

Как будто Таня и экскурсию пропустила!

– А после, – не унимается Петя, – мы тут же, на воле, вместе с Яном Мартыновичем и Валентиной Федоровной перепели все песни на свете. Здо́рово было…

Вот так и прозевываешь самое интересное.

На выставку пришли работники комсомольского райкома, долго бродили по залу. Многие были при этом. Таня, конечно, – нет. Неизвестно, восклицали ли эти серьезные посетители возле каждого экспоната: «О-о-о!», но сегодня радиоузел объявил на все этажи, что райком комсомола предложил сохранить выставку, сделать ее передвижной. Для обмена опытом между школами.

Разве это не здо́рово?!

Сооружения и рисунки, всю коллекцию садово-парковой архитектуры переносят на время в комнату рядом с библиотекой. Переносят бережно: экспонаты стали общественным достоянием. Большой лист с зеленым пингвином, в клюве которого приглашение «всем-всем!» заходить на выставку, аккуратно снят и скатан в тугую трубку.

Таня провожает глазами уплывающую из зала панораму Петергофского парка. Эту панораму она делала вдвоем с Алешей, так же как и макет пейзажного парка… Когда Таня тоненькой кисточкой, обмакнутой в золотую краску, наводила последний блеск на статуи, на скульптуры каскадов, Алеша рассказывал ей, как зверски гитлеровцы разрушили Петергоф и как он вновь засиял, восстановленный ленинградцами. Алеша с дедом сфотографировали и дворец и многие из фонтанов.

Ну, скажите, где справедливость? Некоторые со своими дедушками раскатывают по всей стране, знакомятся со знаменитыми памятниками, а рядом существуют пасынки, которым от их домашних достаются не радости, а побои. Бедняга Женька! Ради него Таня готова пропустить любое захватывающее событие. Зато ради Рязанцева пальцем не шевельнет! С ним она не только разговаривать – здороваться не желает.

Так, во всяком случае, получилось…

Это произошло наутро после их ссоры, после того как Алеша неизвестно за что выставил Таню в переднюю. Утро после дождя было прохладное. Таня, озябнув, припустила во всю прыть. Алеша нагнал ее у ворот и сказал как ни в чем не бывало: «Здравствуй! Ты что бежишь, разве опаздываем?» Можно было ответить: «Здравствуй», – и дело с концом. Но Таня с вечера приготовила фразу: «В жизни не буду с тобой здороваться! Вовек руки не подам». Эти слова, возможно где-нибудь вычитанные, пришли ей на ум, когда, распрощавшись с Женей, она перед сном собирала портфель. Утром, застигнутая врасплох, она их в точности повторила.

Не придержала язык. Теперь ходу назад нету.

Трудновато отворачиваться при каждой встрече, и вообще нелегко удержаться, чтобы ни разу за весь день не поглядеть на Алешку – ну-ка, какой у него вид после их окончательного разрыва? Сейчас Таня кое-что незаметно высмотрела. Вот он (очень печальный!) одернул куртку, вот снял со стены и вынес из зала большой транспарант: «Цвести садам на месте полигонов».

Вот вернулся, высунулся в окно, машет кому-то рукой. Кому машет, Таня не собирается выяснять. Кстати, она торопится: они с Женей условились встретиться около пяти в мастерской. У нее дома сегодня нельзя: отец наприглашал своих фронтовых друзей.

Пора идти, а ноги не слушаются. Кто поручится, что без тебя не произойдет ничего интересного? На прощание Таня медленно оглядывает актовый зал. Теперь, когда стены освобождены от рисунков и надписей, глазу заново открылось много изъянов. Трещины, пятна, потеки… Особенно в левом углу. Мартовской оттепелью крыша, увешанная сосульками, дала течь. Крышу поправили, но следы аварии до сих пор уродуют стены и потолок.

– Зал-то какой! – восклицает Таня. – Вот облезлый! Как же в этом страшилище устраивать выпускной бал? Как же будет с праздником «Здравствуй, лето!»?

Высказалась и ушла, не подозревая того, что сама же дала толчок новым событиям.

…Женя Перчихин сидел за столом Савелия Матвеевича, обшитым линолеумом, украшенным клейкими зелеными веточками, заменившими в стакане давно увядшие маргаритки. Женя доедал бутерброд. Поскольку сыр был уничтожен в первую очередь, он жевал один хлеб. Покосившись на черную корку – мачехи всегда кормят пасынков черными корками! – Таня полезла в портфель за яблоком.

– Женя, где нож? Дели!

«Опять! – подумал Женя. – Куска без меня не съест».

Разрезав большое сочное яблоко, он принялся грызть доставшуюся ему половину. А Таня свою долю не трогала. Она не сводила с Жени больших жалостных глаз. Ему бы следовало цыкнуть: «Чего таращиться?» – но он молчит. Ведь на Таню такое находит не в первый раз…

Повертев в руках перочинный нож, предотъездный подарок брата, Женя незаметно срезал на обшлаге своего рукава пуговицу. Для проверки.

– Ой, оторвалась! – воскликнул он.

Поскольку девчонок теперь обучают шитью, у них в портфеле бывает полно иголок и ниток. Да, у Тани нашлась вся эта снасть.

– Давай пришью!

То-то же! Женя важно протянул правую руку: шей! Ему известно по фильмам, да и по книжкам, если женщина в кого влюблена без памяти, она так и норовит что-нибудь ему заштопать или пришить. В виде заботы… И еще не может съесть без него куска. И смотрит на него так чувствительно, словно он сирота.

Упоенный сделанным открытием, Женя милостиво сказал:

– На, бери табурет! Небось низко на стуле? – И испугался: не был ли он чересчур вежливым?

Таню вполне устраивал стул, но она, не раздумывая, вскарабкалась на высокую табуретку. Сам пододвинул! Вот результат ее педагогического подхода. Вот он, контакт!

– С чего, Женя, начнем? – кротко спросила Таня. – Пожалуй, с истории?

Жене все едино – с истории так с истории. Но ему хочется еще испробовать свою власть.

– Очень надо! Доставай Ларичева.

Промолчала. Достала задачник. Ни в чем ему не перечит.

Таня действительно не перечит. С тех пор как она с помощью сверхчутья открыла семейную тайну Перчихиных, она всеми силами старается смягчить Женину натуру, очерствевшую под давлением обстоятельств.

– Вот тебе, Женя, листочек для черновика.

– Нужен мне черновик!..

Так они сидели и занимались. Таня была кротка, терпелива, но не всегда внимательна. Ей временами чудилось, что в школе творится что-то необычайное. То по лестнице промчался целый табун, то откуда-то, чуть ли не из учительской или из кабинета директора, донесся гул голосов. И все это в ее отсутствие!

Непонятные звуки порой тонули в грохоте, доносившемся из соседнего помещения. Какой-то класс, казалось, решил обработать весь металл, накопившийся в слесарке. Рубили, правили, опиливали, сверлили. Где уж тут разобраться в других шумах!

Однако из коридора все явственней слышались, все приближались шаги чьих-то многих ног.

Первой в столярную мастерскую вошла Валентина Федоровна. Разгоряченная и разрумянившаяся, как никогда.

Остальные – Костя-Индус, Алеша, Светлова из девятого «Б», Петя Корытин – не вошли, а влетели.

– Его нет?

– Где он?

– Где Савелий Матвеевич?

– Там! – буркнул Женя, указав на стену, за которой вдобавок к другим шумам сейчас гудел включенный мотор. Смущенный неожиданным вторжением, Женя поспешно втиснул в портфель тетрадь и алгебру Киселева и принялся болтать ногой, будто хвастая развязавшимся на ботинке шнурком. – Там он, на уроке. Ждите звонка.

– Подождем, – решила Валентина Федоровна и опустилась на стул.

– Что случилось? – спросила наконец Таня.

– Погоди, – удивился Костя и сдвинул на затылок свою красную, расшитую золотыми нитками тюбетейку. – Это же все ты…

– Что – я?

– Сама затеяла, а теперь спрашиваешь!..

– Что я затеяла?

Надев на палец крупную курчавую стружку, Алеша старательно вертел ее, как колесо. Он не желал принимать участия в разговоре.

– И хорошо, что затеяла! – сказала Светлова, лукаво подмигнув Тане. – Мы уже добились согласия.

– На что?

Костя снова был удивлен Таниной непонятливостью.

– Тебе же сказано – на ремонт! Разве не ты предложила отремонтировать актовый зал?

– Предложила! – расхохоталась Таня и спрыгнула с табуретки. – Предложила! Только в свое отсутствие…