Текст книги "Женька-Наоборот"

Автор книги: Наталия Лойко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

5. Тишь да гладь

На исходе следующего дня в новой квартирке Перчихиных было спокойно и тихо, как, впрочем, всегда в отсутствие Жени. Длиннолицый, лысеющий Петр Самсонович работал за большим двухтумбовым столом, сияющим, как рояль.

Поверхность стола, освещенная настольной лампой, отражала мраморный письменный прибор с двумя пустыми чернильницами и бледную руку Петра Самсоновича, которая то двигалась и о разграфленным листкам, то, онемев, отдыхала, выпуская на миг авторучку.

Во второй комнате, торжественно именуемой гостиной, трудилась его жена Надежда Андреевна. Эта немолодая, болезненно-полная женщина, не считаясь с одышкой, методичными движениями подправляла и без того зеркально гладкий паркет. Поводит по дощечкам суконкой, точно погладит, приласкает их, а затем остановится, полюбуется гостиной.

Хорошо сейчас в комнате, всему определено свое место. И мебели, и изящным вещичкам, расставленным на столе. Зато как появится Женя – все это словно бросится врассыпную. Занавеси и те всполошатся. А в поздний час… пропадает сон, когда Женя ложится спать. Тахта превращается в логово. Не в постель, а именно в логово, в берлогу дикого зверя. Одеяло дыбом. Вся жизнь дыбом!

Вздохнув, Надежда Андреевна распахнула балконную дверь. В комнату, которую освещала одна лампочка – к чему без гостей зажигать сразу всю люстру? – вторгся свет улицы. Запахло свежестью, слежеполитой землей. В ящиках, сколоченных знакомым плотником, уже цветут левкои и анютины глазки – первое убранство весны.

Далеко видна прямая, очерченная вереницей матовых фонарей, широкая магистраль. Вдали – недостроенные еще корпуса в окружении башенных кранов, вблизи – расцвеченные огнями новехонькие Дома. Квартиры приняли новоселов, каждый налаживает жизнь по-своему. Надежда Андреевна убеждена, что они, Перчихины, лучше многих иных устраивают свою жизнь. Очень прилично устраивают.

И все-таки… Она не склонна к философии, но ей бы хотелось знать поточней, как человеку следует правильно жить. Хоть бы кто-нибудь ей объяснил, почему в ее милой уютной квартирке не прижилось счастье. Ведь все, кажется, есть. Почти все… Сразу всего не приобретешь, но они с мужем стараются. Он, где только можно, достает дополнительный заработок – экспертизу проектов, смет. Она тоже совсем не щадит себя. И работает, и выхаживает дом, как ребенка.

Зато не стыдно перед людьми.

Обойдя комнату, поправив складки на занавесях, на плюшевой скатерти, Перчихина разрешила себе небольшой отдых. Малиновое кресло полагалось беречь – оно особенно красит гостиную. Лучше сесть в это, простенькое. Села, задумалась…

Последнее время она часто задумывается, мучительно хочет понять, почему ее сыновья перестали любить свой дом. Всегда казалось – растут хорошими мальчуганами… Вот они оба стоят перед пей в обнимку, в рубашечках, которые она сама вышивала. Славная фотография, и рамочка в самый раз. Сразу видно – дети из приличной семьи. Пуговки все застегнуты, вихры приглажены щеткой, улыбаются, как положено, в объектив. Женька немного подпортил, измял обе рубахи. Увидел фотографа и повис, оробев, на плече у брата.

Анатолий смотрит спокойно, весело, а у младшего улыбка получилась несколько жалостной. Может быть, оттого, что накануне выпал передний зуб. Из-за этого мальчик кажется каким-то незащищенным.

Зато теперь зубаст, не знаешь, как от него защититься. Отчего перемена, не поймешь. Ведь и с Толиком что-то стряслось. Покладистый, добрый, и вдруг, почти перед самым переселением: «До свидания, дорогие родители, адрес скоро пришлю». Не посчитался с тем, что большой семье квартиру могли дать побольше.

Без Толи, признаться, тоскливо… Да и младший после его отъезда вовсе замучил, совсем отбился от рук. Давно бы надо поговорить с отцом, но Петр, бедняга, и без того потерял сон, ворочается до рассвета. И в какой хорошей, новой постели ворочается!

Неслышно ступая разношенными, мягкими шлепанцами, которые берегли не только навощенный пол, но и усталые ноги с набухшими венами, Надежда Андреевна вошла в соседнюю комнату.

– Петя, не пора отдохнуть?

– Нельзя, Наденька! Сама понимаешь: срок есть срок.

– Тогда, может, чаю покрепче? – Было бы неразумным экономить на чае, хотя его в последнее время уходило невероятно много. – Ну как, налить горяченького?

– Пока погоди… Да, Надюша, Евгений еще не пришел?

– Женя? – почему-то виноватым голосом переспросила жена. – Видишь ли, Женя в кино. На двух сериях. Помнить, Морозовы очень хвалили «Чрезвычайное происшествие»?

– Я помню, как выглядит его школьный дневник. Что ни страница, то чрезвычайное происшествие. А мы с тобой потакаем! Вчера, вместо того чтобы наказать за дерзость, отпустили на прогулочку по каналу. Сегодня, извольте, кино!

Мать возражает отцу, правда, не слишком уверенно:

– За вчерашнее он извинился. Вот я и послала его немного развлечься.

Поневоле отправишь: две серии – это более трех часов тишины в квартире. Часы домашнего покоя необходимо оберегать. Ради мужа, который набрал столько срочной работы. Ну, что он сердится? Будто она не желает ему добра…

– Позовешь, коли понадоблюсь, – сказала уходя Надежда Андреевна и тут же вернулась, чтобы достать из новой полированной тумбочки пузырек с сердечными каплями: пусть стоит на виду возле чернильниц.

Не успела она снова взяться за уборку гостиной, как раздался звонок. Короткий, отчетливый – Женя так не звонит, да ему и не время. Кого же могло принести? Вроде некому быть. Господи, лишь бы не помешали Петру!

– Зоя Леонидовна! Вот сюрприз! – Надежда Андреевна приходит в волнение всякий раз, как видит жену Касаткина, бывшего сослуживца Петра Самсоновича. Она и радуется и чего-то пугается. – Входите, входите… – Хозяйка дома спешит повернуть выключатель. Четырехламповая люстра вспыхивает, заливает светом гостиную. – Только уж не взыщите за беспорядок…

Так всегда: увидит Касаткину – и «не взыщите»!

– Где же беспорядок? Это с вашими-то неутомимыми руками, – говорит хорошенькая гостья, удобно располагаясь в малиновом кресле. – Хорошо у вас, тишь да гладь…

Хозяйка дома тем временем спешит убрать суконку, желтую от мастики, и поправить на столике фотографию сыновей. Несколько минут назад она сама, задумавшись, сдвинула ее с места. Касаткина, прищурясь, смотрит на снимок:

– До чего дети меняются! Помните, каким тихоней был новорожденный Женя? Наша и та казалась крикухой… Да и после вы на него не жаловались, в прежние годы…

Надежда Андреевна твердо знает: ни теперь, ни прежде она при посторонних не роптала на сына. Касаткиным тем более не жаловалась. Возможно, он чем-либо обидел их девочку? Судьба очень некстати свела обоих детей в одной школе. Теперь из-за Женькиных выходок придется краснеть и краснеть.

– Прежде не жаловалась, – произносит мать Жени, – а сейчас не знаю, куда от него деваться. Может, правда, школа такая…

– Разве мы вас не предупреждали? Родителям остается одно: влиять и влиять дома. – Говоря это, мать Ирочки обшаривает гостиную оценивающим взглядом. Словно прикидывает, способен ли дом Перчихиных оказывать благотворное влияние на детскую душу. – Ничего, Надежда Андреевна, постепенно заживете не хуже других. – Гостья многим моложе хозяйки, но в ее голосе то и дело проскальзывают назидательные нотки. – А знаете, вазочка очень пришлась к плюшевой скатерти. Вы ее покупали там же, где я?

Привстав с кресла, Зоя Леонидовна приподнимает с полу принесенный с собой приятно пахнущий кожей оранжевый чемоданчик. В нем – зеленое шелковое кимоно, затканное многоголовыми драконами. Она произносит с милой гримаской:

– Прибыли по вашему приглашению.

Не в первый раз неотразимая родительница Иры прибегает к дружеским услугам Надежды Андреевны. Дел у Перчихиной предостаточно. Как служебных, так и домашних. Но этой своей знакомой она не умеет отказывать. Сейчас Зоя Леонидовна действительно явилась «по приглашению». Недавно, будучи у Касаткиных, Надежда Андреевна неосторожно заметила, что купленное по случаю кимоно недостаточно ловко сидит на хозяйке. И вот приходится расплачиваться…

– Накиньте его на себя, пожалуйста. Минуточку, сейчас достану булавки.

В конце концов, почему не оказать любезность той, которая не раз выручала тебя советом? Иной раз мудрый житейский совет ох как бывает кстати…

Прилаживая на себе широковатый японский халат, Зоя Леонидовна не забывает еще раз воздать хвалу дому Перчихиных:

– Вот теперь у вас действительно все на уровне! Особенно, если сравнишь с прежним житьем-бытьем…

Надежда Андреевна не знает, что сейчас вспомнилось их изыскательной гостье. То ли домишко в Сокольниках, то ли комнатенка в Новосибирске, приютившем Перчихиных и Касаткиных в первые годы войны?

Тогда, в эвакуации, ни перед кем из сослуживцев Петра Самсоновича не приходилось стыдиться своего нелегкого житья-бытья, ни перед одной семьей. Перед Касаткиными приходилось. Один вид сытенькой, розовой с мороза Зои Леонидовны, вдруг влетавшей в твою каморку, заставлял в смущенье взглянуть на закопченный потолок, на залатанные валенки, согревающие твои ноги, ощутить все три кофты, напяленные одна на другую. Отсюда и пошло: «Не взыщите…» Да, пожалуйста, не взыщите, что Толик в платке, у него, понимаете, опять разболелись ушки. А на Толике вовсе и не платок, а застиранная байковая пеленка, концы которой продеты под мышки и стянуты в узел между лопатками.

Фу!.. Надежде Андреевне вдруг становится жарко. Она с ужасом думает о том, в каком виде Женя удрал вчера на экскурсию. Конечно же, Ирочка об этом дома не умолчала.

– И пепельница пришлась кстати, – щебечет Зоя Леонидовна, оправляя на себе кимоно. – И собачка. У-у-у, милая. – Она готова чмокнуть фарфоровую собачку. – Честное слово, не комната, а музей.

– Какое там… Стоит ввалиться нашему младшенькому…

– Можете не рассказывать! Отлично вас понимаю… Что делать, милая Надежда Андреевна, наверное, и в музеях лучше всего в часы, когда они закрыты для посетителей.

– Еще бы не лучше! – как эхо, отзывается хозяйка дома, И тут же вздрагивает: снова звонят в дверь.

Что это? В квартиру вошла незнакомая стройная девушка. Гладко причесана, недурна. Сумочка из недорогих, костюм тоже не бог весть какой. Очевидно, хочет справиться об Анатолии.

– Сейчас… Вам придется минуточку обождать. Ничего?

– Пожалуйста! – Пришедшая словно рада отсрочке. – Я никуда не сношу.

Надежда Андреевна усаживает незваную гостью в прихожей. Стул ставится так, чтобы незнакомка была видна из гостиной. Мало ли что…

Ускользнув за угол книжного шкафа, Зоя Леонидовна поспешно высвобождается из накинутого поверх платья толкового диковинного одеяния. Жестом просит подать чемоданчик.

– Не повезло! – шепчет она. – Придется перенести на четверг. Вы, надеюсь, помните, что в четверг вы с мужем у нас? Спрячемся от гостей…

Надежде Андреевне непонятен этот переполох. Однако и она переходит на шепот:

– К чему откладывать, прятаться? Примерка невелика. А эта особа… – Выразительный жест поясняет, что «эта особа» может и подождать.

– Тс-с-с! Имейте в виду, она довольно настырная.

– Кто – она?

Мать Иры снова косится в сторону полуоткрытой двери:

– Она. Наша классная руководительница.

6. Трудное объяснение

Вчера, вернувшись с экскурсии, раскрыв было книгу, Валентина Федоровна ощутила растущее беспокойство. Весь вечер она возвращалась мыслями к Жене. Пыталась представить себе семью Перчихиных, вспоминала семьи других учеников.

У Пети Корытина в маленькой, тесной комнатке порядок и редкая чистота. Сделано все, что можно, для занятий и отдыха, хотя живут Корытины скромно, более чем скромно… И все же купили сыну баян. Получив премию на заводе, Корытин подумал, подумал и согласился с женой: пусть мальчишка играет, учится, раз у него такая мечта.

У Бори Плешкова, второгодника, отец алкоголик. К ним и войти неприятно. Единственный стол завален немытой посудой. Духота, брань, приемник орет в полную мощь. Делай в такой обстановке уроки! Судя по Жене, в доме Перчихиных могло быть не лучше, чем у Плешковых. Но Валентина Федоровна видела Жениного отца. Аккуратен, солиден, занят серьезным делом. Нет, этот не страдает запоями… Снова и снова она старалась вообразить, в каких условиях растет Женя Перчихин.

И вот она осталась наедине с его матерью.

– Ах, так вы из Жениной школы? Ради бога, простите. Садитесь, пожалуйста, сюда, на тахту. Как раз на ней спит наш сорванец.

Валентина Федоровна устроилась на тахте. Удобное ложе! Мальчишка, видно, просто бесится с жиру… А какая вокруг чистота, тишина – завидные условия для работы!

– Вы, Валентина Федоровна, разрешите не беспокоить отца? У него на вечор ответственное задание.

– Разумеется, не беспокойте.

Все складывалось очень удачно. Отца беспокоить нельзя, мать оказалась любезной и словоохотливой. С ней, пожалуй, удастся поговорить по душам…

– Узнаёте, Валентина Федоровна? Здесь Женя снят со своим братом. Старший у нас, можно сказать, герой. Завербовался по линии комсомола на газопромысел. Слышали, новый промысел Шебелинка? Под Харьковом?

– Шебелинка? Конечно, слышала. Ну-ка, какой у нашего Жени брат?

На фотографии мальчики очень разнились. Лицо старшего было мягче, круглей и, надо сказать, красивей. Взгляд смелый, веселый.

– Значит, теперь при вас только меньшой?

– Да… Сидишь в министерстве, в архиве, перебираешь весь день бумага, а сердце болит. За Женю. – Тьфу, чуть не вырвалось: «За квартиру». Ведь милый сыночек, вернувшись из школы, хозяйничает дома один. Это с его «талантами»!

– Еще бы не волноваться! – согласилась Валентина Федоровна. Ей нравилось, что с матерью Жени у нее сразу установился тон взаимного понимания. – Он, как я себе представляю, и дома хорош?

– Да нет, не скажу, – спохватилась Перчихина. – Нет, нет! – Только недоставало, чтобы мужа снова задергали, принялись вызывать в школу. Господи, никто не считается с тем, что человек все вечера занят, все выходные. И он, наконец, не молод и не слишком здоров. – Нет, – твердо повторила она. – Мы на Женю не жалуемся.

– А я… – в полном недоумении вымолвила Валентина Федоровна. – Я пришла, чтобы пожаловаться. Ну, не пожаловаться, а разобраться. Вы мне в этом должны помочь.

И описала, в каком неприглядном виде, да еще без еды, без копейки в кармане явился вчера на экскурсию сын Перчихиных.

Надежда Андреевна могла бы ответить в свое оправдание, что в обоих карманах Жениного пиджачка, вычищенного ею перед прогулкой на теплоходе, лежали пакетики со съестным. С булкой, крутыми яйцами и даже купленной ради праздника краковской колбасой – любимым лакомством Жени. Пусть ей в связи с переездом приходится тщательно экономить, ребенок у нее сыт. На экскурсию она его собрала как полагается. Вложила в нагрудный кармашек деньги на лимонад…

Она могла бы все это сейчас сказать, но не сказала. Тогда бы пришлось объяснить, почему Женя назло родителям (так и выразился: «Назло вам!») напялил испачканную серую рубаху, а чистую вслед за пиджаком швырнул чуть ли не на плиту. И ушел, конечно, без завтрака.

Жалоб на Женю хватило бы до утра. Извел и мать и отца. Однако посторонним это не к чему знать.

– Он, видите ли, проспал, заспешил… Я и не уследила.

Неожиданно раздался голос Петра Самсоновича:

– Еще следить за таким малюткой?! Разве ты плохо ею собрала? Разве мы должны стыдиться перед людьми?!

Отец Жени, несомненно, слышал весь разговор. Он стоял в дверях, держа вставленный в подстаканник пустой стакан с прилипшими к стенкам распаренными чаинками. Позвякивание ложечки в стакане передавало дрожь большой нервной руки. Пальцы Валентины Федоровны непроизвольно стиснули лежавшую на коленях сумочку.

– Петр, – простонала жена. – Ты ведь занят, ступай.

Однако Петр Самсонович уже «поехал», остановить его в таких случаях невозможно. Он наступал, требовал к ответу классного руководителя:

– Вот вы пришли: «Не справляемся, подсобите!» Ведь так понимать? А почему мы, тоже рабочие люди, никуда не обращаемся за подмогой? Тоже ведь делаем дело, и неплохо, поверьте. А вы… – Отец Жени в сердцах поставил на стол звенящий стакан. – Вы не можете объяснить, почему с нашим сынком сладу не стало с тех пор… с тех пор, как он попал в новые руки?

«Новые руки» от обиды разжались и выпустили сумочку, которая, грохнувшись оземь, раскрылась, к великому конфузу ее владелицы. Пудреница, оставляя за собой бело-розовый след, покатилась в сторону шкафа. Бросившись за ней, Валентина Федоровна столкнула с тахты две вышитые шелковые подушечки – беда за бедой! Может быть, и впрямь лучше бы этого Женю Перчихина куда-нибудь перебросили?!

Петр Самсонович окончательно распалился:

– Нашему сынку на все наплевать, ничего не ценит. Ножищи в грязи, раздевается – пуговицу лень расстегнуть. Так и рвет с мясом. Надя, тащи сюда его куртку!

Надежда Андреевна не двинулась с места. Знаки, которыми она пыталась остановить мужа, стали еще отчаянней. А он продолжал, все более раздражаясь:

– Ничего не жалеет. Без толку вертится у людей под ногами, у тех, кто круглые сутки гнет спину, чтобы создать ему настоящую жизнь.

Муж Надежды Андреевны куда меньше ее знал толк в «настоящей жизни», но ее стремление к этой жизни всегда уважал и немало, надо сознаться, ради этого гнул спину. Вполне понятно, что Надежде Андреевне хочется его успокоить, отвлечь. Улыбаясь, она поправляет на тахте розовую и голубую подушечки, которые учительница, похожая на кого угодно – на студентку, спортсменку, только не на учительницу, – разложила не совсем так, как следовало. Своей улыбкой и даже своими хлопотами возле тахты Надежда Андреевна как бы говорит мужу: «Все обойдется! Уж у нас-то все будет в порядке».

Валентина Федоровна не заметила усилий хозяйки дома. Справившись со смущением, она раздумывала над тем, какими доводами воздействовать на родителей Жени. Невольно вспомнились слова Тани Звонковой: «То ли у них в доме чума, то ли черная оспа». Конечно, дети склонны к преувеличениям, но все же…

Воспользовавшись наступившей паузой, она приступила к делу:

– Вы Женю знаете лучше, чем я. Вы понимаете, что он, как никто другой, нуждается в обществе сверстников? А, заметьте, никого к себе не зовет.

– К себе?

– Сюда?

Взоры обоих супругов скользнули по безупречной глади паркета, задержались на малиновом кресле, на китайской вазе, купленной по совету Касаткиной, на пепельнице, мастерски сделанной чехами, и вперились в странную гостью.

– Он своими дружками вне дома по горло сыт, – отрезал Женин отец.

– Ну, а если говорить о совместных занятиях, о товарищеской помощи Жене? Вы же видели его дневник…

– Если кого одного пускать… – неуверенно протянула Перчихина. Ей хотелось, чтобы муж скорее вернулся к работе, к письменному столу. – Одного бы, пожалуй, можно… – Она успокаивающе улыбнулась. – Какая разница, Петр, он и сам достаточно мусорит.

– Однако важны не только уроки, – продолжала, осмелев, Валентина Федоровна. – Досуг ведь тоже дисциплинирует и воспитывает. – Она чуть было не начала выкладывать многое из того, что сама не так давно постигла на семинарах. Она бы поговорила, да не знала, станут ли ее слушать. Пришлось просто спросить: – Он шахматами, например, увлекается?

– Всем увлекается! – снова вспыхнул Петр Самсонович. – Прикажете – наведет сюда плясунов, шахматистов, марки начнет собирать. – Выкрикивая это, он беспорядочно расчищал от безделушек угол стола. Под плюшевой скатертью оказалась полированная, местами уже попорченная, поцарапанная столешница. – Вот… Следы Жениного досуга. Одобряете?

– Что же тут одобрять? – пожала плечами Валентина Федоровна. – Узнаю Женю.

– А вот, взгляните, как у нас дома готовят уроки! – Худая нервная рука сдернула с белоснежного подоконника салфетку, маскирующую бледное, видимо не поддавшееся мылу фиолетовое пятно. – Нравится?!

– Меня и в школе возмущают подобные Женины штуки.

Валентина Федоровна, вздохнув, взглянула в окно. Участок возле дома еще хранил следы строительства. У подножия единственной сосны лежали навалом металлические трубы, тускло отражавшие свет дворовых ламп. Вдалеке сверкали отдельные яркие огни, двигающиеся вместе со стрелами подъемных кранов. Они не знали у́стали даже в вечерний час. Вспомнился Северный порт, вчерашняя экскурсия и, разумеется, Женя со всеми его выходками. Она снова вздохнула:

– Давайте подумаем вместе…

– Сейчас, сейчас, – отозвалась мать Жени, энергично выдворяя мужа в соседнюю комнату. – Ну вот… – Она с облегчением улыбнулась. – Теперь спокойно поговорим. Что же вы посоветуете, Валентина Федоровна?

– Ой, много чего! – так вскрикнуть, да еще чуть ли не подскочить на тахте было бы простительно школьнице, и то не всякой. Вознегодовав на себя, Валентина Федоровна приняла очень степенный вид, до того достойный, почтенный, что сама себе показалась похожей на завуча Клавдию Васильевну. – Так вот, Надежда Андреевна, знаете, с чего мы начнем? Вы приобретаете для Жени отдельный столик. Удобный, но такой, понимаете ли, попроще, чтобы годился для всяких дел. А мы, со своей стороны, вашего Женю приохотим… – Доверительно улыбнувшись, она всем корпусом подалась к Надежде Андреевне. – Однажды я наблюдала за ним в физическом кабинете…

– Так у нас же не кабинет, а гостиная! – испуганно возразила Перчихина. – То есть я, конечно, не против. Я сама иногда думала… – Она огляделась, как бы подыскивая подходящее место для рабочего столика. – Но это совсем не просто. – Что-то надо было сказать еще, тем более что Касаткина, наверное, не зря ей шепнула: «Она довольно настырная!» Вспомнились и слова, произнесенные в похвалу их гостиной. Эти слова пресекли ее колебания. – Вы, Валентина Федоровна, должны понимать: у нас же люди бывают!

Провожая классного руководителя, Перчихина покровительственно улыбнулась:

– За Женю будьте спокойны. Сами видите, ему живется куда лучше, чем многим вашим ученикам.

Пожалуй, она действительно в этом не сомневалась.