Текст книги "Повседневная жизнь инквизиции в средние века"

Автор книги: Наталия Будур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

Лет через пять, в ноябре 1638 года, случилось другое подобное дело. Одна из мастериц государыни Мария Сновидова стала язвить на другую мастерицу Дарью Ламанову, обвиняя её в том, что она на след государыни-царицы сыпала песок и что во время царского отсутствия из Москвы к ней в Троицкий монастырь приходила неведомо какая жена. Розыск опять поручен был окольничему Стрешневу и дьяку Тараканову; они подвергли Ламанову пытке и допросу относительно следующих пунктов: «как та мастерица Дарья на след государыни-царицы сыпала песок и как она Дарья звала с собою за Москву-реку Степаниду Арапку к бабе; и та мастерица Дарья для государския порчи хотела итить к бабе или для иного какова дела, и кто с нею в том деле и какие люди в думе были, и в верх к ней, Дарье, в светлицу та ли баба, которая живёт за Москвою-рекою, приходила или какая иная и для чего приходила?» Ламанова под пыткой повинилась: «В том-де она перед государем и перед государыней виновата, что к бабе к ворожее подругу свою Степаниду Арапку за Москву-реку звала, а ту-де бабу зовут Настасьицею, живёт за Москвою-рекою на вспольи; а спознала её с нею подруга её, золотная же мастерица Авдотья Ярышкина, для того, что она людей привораживает, а у мужей к жёнам сердце и ревность отымает; а наговаривает на соль и на мыло, да ту соль дают мужьям в естве и в питье, а мылом умываютца; да и над мужем-де она Авдотья своим тож делала и у него к себе сердце и ум отняла: что она Авдотья ни делает, а он ей в том молчит. Да таж баба давала, наговариваючи, золотной же мастерице, Анне Тяпкиной, чтобы муж её, Алексий Коробанов, добр был до её Анниных детей».

Послали за колдуньей, которая в расспросе сказалась, зовут её Настасьицею, Иванова дочь, родом Черниговка, а муж у ней литвин, зовут его Янкою Павлов. На очной ставке её признали за ту именно бабу, которая приходила во дворец к Дарье Ламановой. Но Настасьица во всём запиралась: «мастериц она никого не знает и в светлице не бывала». Её велели «пытати накрепко и огнём жечь». «И послыша то, мастерица Дарья Ламанова учала винитца и плакать, а той жонке Настьке говорит, чтобы повинилась: помнишь ты сама, говорила она ей, как мне про тебя сказала мастерица Авдотья Ярышкина, и я по её сказке к тем пришла и, ворот чёрной своей рубашки отодрав, к тебе принесла, да с тем же воротом принесла к тебе соль и мыло. И ты меня спросила, прямое ли имя Авдотья, и я сказала тебе, что прямое, и ты в те поры той моей рубашки ворот на омостке, у печи, сожгла, и на соль и на мыло наговаривала, а как наговорила и ты велела мне тот пепел сыпать на государской след, куда государь и государыня-царица и их царские дети и ближние люди ходят; и тебе-де в том и от государя и от царицы кручины никакие не будет, а ближние люди учнут любити. А мылом велела ты мне умыватца с мужем, и соль велела давати ему ж в питье и в естве, так-де у мужа моего сердце и ревностью отойдёт и до меня будет добр. Да и не одна я у тебя была, продолжала Дарья: приходила и после того со мною ж к тебе Васильевна, жена Колоднича, Семёнова, жена Суровцева, ты им, наговора, соль и мыло давала».

Несмотря на эти улики, ворожея запиралась. Её стали пытать ещё раз, и она не выдержала и призналась, что мастерицам Дарье Ламановой и её подругам, которых знает, а иных и не знает, сожегши женских рубашек вороты и наговоря на соль и мыло давала и пепел велела сыпать на государской след, но не для лихова дела, а для того, как тот пепел государь и государыня перейдёт, а чьё в те поры будет челобитье и то дело сделается, да от того бывает государская милость и ближние люди к ним добры. А соль и мыло велела она давать мастерицам мужьям своим, чтобы до них были добры. И ещё была она спрошена: «сколь она давно тем промыслом промышляет и от литовского короля к мужу её, литвину Янке, присылка или наказ, что ей государя или государыню испортить, был ли; и чем она и какими лихими делы их государей портила; и давно ль она тому делу, что мужей привораживать, научилась и кто её тому учил и муж её про то ведает ли?» Колдунья отвечала: «что к мужу её, к литвину Янке и к ней из Литвы от короля для государския порчи приказу и иного никакого заказу не бывало и сама она их государей не порчивала. А что она мужей привораживает и она только и наговорных слов говорит: как люди смотрятца в зеркало, так бы муж смотрел на жену, да не насмотрелся; а мыло сколь борзо смоетца, столь бы-де скоро муж полюбил; а рубашка, какова на теле была, столь бы-де муж был светел, да и иные-де она не лихия слова наговариваема, чтобы государь и государыня жаловали, а ближние люди любили, а учила её тому на Москве жонка Манка словет Козлиха, а живёт за Москвою-рекою у Покрова».

Тотчас отыскали и Манку Козлиху, и поставили их с очей на очи. Манка запиралась и сказала, что ворожить не знает, а только и знает, что малых детей смывает, да жабы, у кого прилучитца во рте, уговаривает, да горшки на брюхо намётывает, опричь того и ничего не знает. Начали её пытать накрепко, и после третьего раза она повинилась и сказала, что она сама ворожит и Настасьицу ворожить учила. А ей Манке тое ворожбу оставила при смерти мать её родная, Олёнка. А как матери её не стало, тому ныне седьмой год. А она ворожа, в привороте на соль и на мыло и на зеркало наговаривала: как смотрятца в зеркало да не насмотрятца, так бы муж на жену не насмотрелся; а на соль: как тое соль люди в естве любят, так бы муж жену любил; а на мыло наговаривала: сколь скоро мыло с лица смоетца, столь бы скоро муж жену полюбил. А вороты рубашечные жегши, приговоривала: какова была рубашка на теле, таков бы муж до жены был. А жаба у кого прилучитца во рте, уговаривает. А инова она ничего лихова опричь того не знает и лихим словом не наговаривает. Да и не одна она тем ремеслом промышляет: есть на Москве и иные бабы, которые подлинно умеют ворожить. Одна живёт за Арбацкими вороты, зовут её Ульянкою, слепая; а две живут за Москвою-рекою, одна в Лужниках, зовут Дунькою, а другую зовут Фёклицей, в Стрелецкой слободе.

Таким образом явились ещё ворожеи, Улька, Дунька и Фёклица, все слепые, которых разыскали и поставили на очную ставку с Манкой. Так как они запирались, то их стали пытать. Жонка Улька во время пытки призналась во всём и прибавила, что «не одним этим промышляет, есть-де за нею и иной промысл: у которых людей в торговле товар заляжет, и она тем торговым людям наговаривает на мёд, а велит им тем мёдом умыватца, сама приговаривает: как пчёлы ярые роютца да слетаютца, так бы к тем торговым людям да их товаров купцы сходились. И от того наговору у тех торговых людей на товары купцы бывают скорые». Другая ворожея, Дунька-слепая, объяснила, с пытки, между прочим, что она, «у кого что пропадёт, смотрит, и на кого скажут наверну и она, посмотря на сердце, узнаёт, потому что у него сердце трепещет». Третья ворожея, Фёклица, созналась только, что «грыжи людям уговаривает, а наговаривает на громовую стрелку, да на медвежий ноготь, да с той строчки и с ногтя даёт пить воду; а приговариваючи говорит: как-де ей, старой жонке, детей не раживать, так бы, у кого та грыжа и болезни не было; да она ж у кого случитца, на брюхи горшки намётывает».

Несмотря на жестокие пытки и сжение огнём, что повторялось по несколько раз, все эти жонки-колдуньи ничего более не открыли. Между тем в январе 1639 года после непродолжительной болезни умер пятилетний царевич Иван Михайлович, а в марте 25-го дня умер новорождённый царевич Василий Михайлович. Эти несчастия в царской семье были приведены в связь с ворожбой мастерицы Дарьи Ламановой, посыпавшей пепел на след государыни-царицы, и 1 апреля государь указал снова расспросить и пытать накрепко и мастерицу Дашку, и ведунью жёнку Настьку. В указе сказано, что «с того времени как Дашка по ведовству жонки колдуньи Настьки на след государыни сыпала пепел и от того времени до сих мест меж их государей скорбь и в их государском здоровье помешка… и она бы мастерица Дашка и ведунья жонка Настька сказали про то подлинно в правду, для чего она Дашка ведовский рубашечный пепел на след государыни-царицы сыпала; а та ведунья Настька, что подлинно над тем пеплом наговорила и на государской след сыпать велела: над государем и над государынею и над их государскими детьми какое лихое дело не умышляли ль и их государей не портили ль, и детей их государских у них государей не отнимали ль, и совет их государский меж их государей своею ведовскою рознью к развращенью не делали ль, и детям их государским в их многолитном здоровье тем своим ведовским делом, порчею лет не убавляли ль, и иного какого зла им государем и их детям не умышляли ль, и умысля что, не делали ль, про то б про всё сказали вправду?».

Мастерицу Дашку и жонку ведунью Настьку подвергли новым пыткам и сжению огнём; кроме того, допросили в пытке также остальных мастериц, подруг Дашки. Ничего нового, однако, не открыли. Вскоре после этих пыток колдуньи Настька и Ульянка-слепая умерли. Прочие подсудимые были розданы приставам под стражу до окончания дела. В сентябре того же 1639 года всех прикосновенных к этому делу мастериц велено выслать из дворца и впредь в царицыне чину им не быть. Дарья Ламанова с мужем сосланы в сибирский город Пелым, колдунья Манка Козлиха – в Соликамск, а Фёклица-слепая с мужем на Вятку, а Дунька-слепая к Соли Вычегодской.

При царе Михаиле Феодоровиче была отправлена в Псков грамота с запрещением покупать у литовцев хмель, потому что посланные за рубеж лазутчики объявили, что есть в Литве баба-ведунья и наговаривает она на хмель, вывозимый в русские города, с целью навести чрез то на Русь моровое поветрие.

В 1547 году, во время великого московского пожара, народная молва приписала это бедствие чародейству Глинских, родственников по матери молодому Ивану IV. По совету благовещенского протопопа Фёдора Бармина, бояр князя Фёдора Скопина-Шуйского да Ивана Фёдорова, царь приказал сделать розыск по делу. Бояре приехали в Кремль на площадь, к Успенскому собору, собрали чёрных людей и стали спрашивать:

– Кто зажигал Москву?

Толпа закричала:

– Княгиня Анна Глинская с своими детьми и с людьми волховала, вынимала сердца человеческие, клала их в воду, да тою водою, ездячи по Москве, кропила – и от того Москва выгорела!

На площадь явился и Юрий Глинский, родной дядя Ивана Васильевича; слыша такое ужасное обвинение, он поспешил укрыться в Успенском соборе, но озлобленная чернь бросилась за ним, убила его в самой церкви и поволокла труп на торговое место, где обыкновенно совершались казни.

Строгое отношение к чародеям выражается и в законодательных памятниках того времени, в которые начинают проникать постановления относительно строгого преследования ведьм и колдунов.

В Стоглаве наказания ещё сравнительно мягки: для мирян высшим наказанием положено отлучение от Церкви, а для клириков – извержение из сана.

В одном из указов царя Ивана Васильевича Грозного 1552 года говорится, что те, которые будут «к чародием и ж волхвом и к звездочётцом ходити волховати и к полям чародеи приводит, и в том на них доведут и обличены будут достоверными свидетели, и тем быти от царя и великого князя в великой опале, по градскими законом, а от святителей им же быти в духовном запрещении, по священным правилам».

В указе, данном царём Фёдором Алексеевичем при основании Московской славяно-греко-латинской академии в 1682 году, читаем: «а от церкви возбраняемых наук, наипаче же магии естественной и иных, таким не учити, и учителей таковых не имети. Аще же таковые учители где обрящутся, и они со учениками, яко чародеи, без всякого милосердия да сожгутся; аще… отныне начнёт от духовных и мирских всякого чина людей волшебные и чародейные, и гадательные, и всякие от Церкви возбраняемые богохульные и богоненавистные книги и писания у себе коим ни буди образом держати и по оным действовати и иных тому учити, или без писания таковая богоненавистная делеса творити или таковыми злыми делами хвалитися, яко мощен он таковая творити; и таковый человек за достоверным свидетельством без всякого милосердия да сожжётся».

Котошихин говорит, что в его время мужчин за волшебство и чернокнижество сжигали, а женщин за волшебство живых по грудь закапывали в землю, отчего они умирали на другой или на третий день.

Также в «артикулах» воинского устава Петра Великого 1716 года сказано: «ежели кто из воинских людей найдётся идолопоклонник, чернокнижец, ружья заговоритель, суеверный и богохульный чародей: оный по состоянию дела в «жестоком» заключении, в железах, гонянием шпицрутен наказан или весьма сожжён имеет быть».

Достойно замечания, что усиление веры в колдовство в России относится к тому времени, когда на Западе эта вера стала ослабевать, именно к XVIII столетию. Таким образом мы видим тут, в отношении колдовства, то же самое, что повторилось в отношении многих других явлений культурно-исторического развития России – переживание Россиею западноевропейских задов.

Во второй половине XVIII столетия в народе существовало убеждение, что сожжение за колдовство – дело обычное и вполне законное. В июне 1758 года управляющий имением графа Тышкевича пишет к последнему: «Ясновельможный пане! С возвращающимися Клепацкими крестьянами доношу, что с вашего позволения сжёг я шесть чаровниц; – три сознались, а остальные не сознались, потому что две престарелые, третья тоже лет пятидесяти, да к тому же одиннадцать дней они все просидели у меня под чаном, так, верно, и других заколдовали. Вот и теперь господская рожь в двух местах заломана. Я сбираю теперь с десяти костёлов воду и буду на ней варить кисель: говорят, непременно все колдуньи прибегут просить киселя; тогда ещё мне работы. Вот и г. Епернети, по нашему примеру, сжёг женщину и мужчину, войта четырёх полков. Этот несчастный ни в чём не сознаётся, зато женщина созналась во всём и с великим отчаянием пошла на тот свет».

У нас также практиковалось «испытание водою», которое заключалось в следующем. Женщин, подозреваемых в причинении засухи, заставляли беспрерывно носить воду из реки или пруда через поля и поливать ею кресты или образа (фигуры), выставляемые обыкновенно близ села или на раздорожье. Которая из женщин выносила это испытание, та избавлялась от подозрений в колдовстве. Также употреблялось, как на Западе, топление женщин в воде. В Малороссии им обыкновенно привязывали на шею камень и таким образом опускали в воду: если она тонула, её считали невинной и вытягивали верёвками вверх, а если она держалась на поверхности воды, её признавали ведьмой и обрекали на смерть.

Вот некоторые дела об испытании водою, сохранившиеся в архивах судебных учреждений XVIII столетия.

В 1709 году во время засухи в Подолии мелкопоместные владельцы села Подфилипья, чтобы узнать виновниц бездождия, распорядились, чтобы все крестьянки, в виде первого испытания, носили вёдрами воду из реки Збруча через поля и поливали ею крест, стоявший у дороги в значительном расстоянии от реки. Но так как все крестьянки исполнили это приказание и тем сняли с себя подозрение, то владельцы должны были искать виновниц между дворянками. При этом один из владельцев указал на дворянку, которую следовало бы подвергнуть испытанию. Этой женщине он был должен значительную сумму денег, от уплаты которых уклонялся в течение двух лет; поэтому в его интересе было содействовать её обвинению или по крайней мере опозорить её. С общего совета устроили на берегу реки Збруча нужные приспособления; созвали в это место всех жителей села и пригласили упомянутую дворянку. Когда она явилась, то крестьяне, по приказанию её должника, бросились на неё, раздели донага, связали особенным образом, установленным для подобного рода испытаний: большой палец правой руки привязали к большому пальцу левой ноги, и то же делалось накрест. Затем между связанными членами продета была верёвка и несчастную принялись на блоках опускать в воду и подымать вверх. Так как при этом она тонула, то признана была общим собранием невинною.

В мае 1711 года на Волыни была сильная суша вследствие отсутствия дождя. Виновницами, конечно, считали женщин. Управляющий имениями одного князя приказал подвергнуть испытанию посредством воды женщин окрестных деревень. По испытании оказалось десять баб села Погорилец таких, которые не тонули. Их признали виновными и вследствие этого представили в Дубнинский магистрат для заключения в тюрьму до решения дела. Магистрат, однако, отпустил их домой за поручительством мужей, с тем чтобы они были представлены в суд по первому требованию судебных властей.

Как уже выше было замечено, у нас не было процессов ведьм в смысле организованного преследования, как на Западе. Но единичные случаи преследования мнимых ведьм повторяются очень часто в течение XVIII столетия. Дела по обвинению в колдовстве рассматривались в обыкновенных судах и, как выше указано, возбуждались лишь по жалобе потерпевших, как гражданские иски о причинённом колдовством вреде. Суды не придавали этим делам никакого религиозного характера и присуждали только к вознаграждению потерпевшего или к очистительной присяге, которую должны были принять ответчики в знак своей невинности.

Заимствуем у В. Б. Антоновича некоторые дела из актов Киевского центрального архива, относящиеся к процессам прошлого столетия по обвинению в колдовстве и извлечённые им из книг градских и магистратских судов Юго-Западного края. Рассмотренные им дела Антонович распределяет по следующим группам – по цели, с которой колдовство производилось:

1. Самые многочисленные данные свидетельствуют о посягательстве посредством чародейства на жизнь, здоровье и рассудок, а также об излечении таинственными средствами различных болезней.

2. Другая группа фактов относится к применению колдовства с целью снискать или предотвратить любовь.

3. Далее следуют дела, касающиеся причинения вреда в хозяйстве или ремесле.

4. Группа фактов, свидетельствующих о прибегании к колдовству при разнообразных предприятиях.

5. Группа дел, заключающих факты о колдовстве, которым пользуются стороны при судебном процессе.

В 1716 году в магистрате города Выжмы (на Волыни) разбиралось дело по обвинению мещанки Ломазянки Супрунюками в том, что она таинственным образом причиняла смерть всем лицам, имевшим с нею тяжбу в суде.

В 1733 году в Овручском градском суде дворяне Ярмолинские обвинялись в том, что они похвалялись публично – посредством колдовства умертвить дворян Верновских и искоренить их род.

В 1739 году в магистрате города Олыки разбиралось дело по обвинению мещанки Райской в том, что будто она чародейством причинила смерть сыну мещанки Анны Шкопелихи.

В 1701 году каменецкий мещанин, почтарь Судец, жаловался на гречанку Антошеву в том, что она желала причинить ему болезнь, посыпая порог его дома каким-то порошком. Магистрат освободил обвиняемую от ответственности, присудив её лишь к принятию очистительной присяги.

В 1705 году ковельский мещанин Трофим Григорьевич жаловался на соседа своего Михаила Максимовича о том, что обвиняемый с женою совершили «такое преступление, какого и высказать нельзя». Преступление заключалось в том, что Максимовичи с целью повредить здоровью истцов вылепили из теста что-то круглое, в виде калача, и в собственном саду истцов повесили на дереве. По распоряжению магистрата отправлен был присяжный лавник освидетельствовать факт и действительно нашёл на вербе кругло-вылепленный калач из ржаного теста. Максимович не явился в суд к ответу и был заочно приговорён к уплате штрафа и судебных издержек.

В 1732 году в Дубенском магистрате разбиралось дело по жалобе солдата Степана Гембажевского на его соседку, мещанку Дембскую, что она причинила истцу семинедельную болезнь тем, что разложила на его заборе какое-то истолчённое зелье. Обвинённая объяснила, что зелье это не имело значения, приписываемого истцом, что она только просушивала истолчённую горчицу, приготовленную на лекарство больного ребёнка. Магистрат определил, чтобы Дембская приняла очистительную присягу.

В 1747 году состоялся приговор Овручского магистрата по жалобе мещанина Опанаса Моисиевича, обвинившего мещанку Омельчиху в том, что она, желая причинить ему вред, вылила какой-то состав под его хлев. Обвиняемая объяснила, что она вылила «щёлок» для того, чтобы там не было грязи. Магистрат определил, чтобы Омельчиха вместе с мужем приняла очистительную присягу и извинилась перед истцом, «а впредь, если она осмелится выливать что бы то ни было, доброе или злое, в чужую усадьбу, то безотлагательно будет наказана 50 ударами».

В редких случаях, когда какое-либо народное бедствие возбуждало народное воображение, были случаи более жестокой расправы с теми, которых считали чародеями.

В 1738 году в Подолии распространилась моровая язва. Желая предохранить своё село от заразы, жители села Гуменец предприняли ночью крестный ход по своим полям.

Между тем в соседнем селе Пржевратье, у дворянина Михаила Матковского, пропали лошади. Матковский ночью же отправился на поиски и наткнулся на крестный ход. Жители гуменец вообразили, что неизвестный им человек, ходящий ночью по полям с уздечкою, есть не что иное, как олицетворение моровой язвы; подозревая, что он упырь, парубки бросились на Матковского, жестоко его избили, порвали на нём одежду и полумёртвого оставили на земле. Едва возвратился Матковский домой, как из Гуменец прибежал посланный узнать, жив ли он. Узнав, что он вернулся и жив, жители Гуменец целою толпою, вооружённые ружьями, пиками, косами, цепами, пришли ночью в село Пржевратье и окружили дом Матковского. Разбив двери, они схватили Матковского и увели в Гуменец.

Здесь у дома дворянина Кочковского собрались все жители села. Предварительно арестованному дали 50 ударов, допытываясь связи его с моровою язвою. Несмотря на уверение в невинности, большинством голосов решили его сжечь; несколько лиц заявили, впрочем, сомнение в юридической правильности приговора. Некто дворянин Выпрышинский протестовал, что дворянина нельзя жечь без приговора городского суда. Тогда большинство потребовало от него, чтобы он дал запись о том, что он принимает на себя ответственность за все бедствия, могущие возникнуть вследствие оставления в живых Матковского.

От этого Выпрышинский уклонился, отговариваясь сначала отсутствием чернила, и, наконец, сказал: «Некогда мне писать – жгите!» Впрочем, громада пришла в раздумье, боясь судебной ответственности.

Но тут нашлись лица, выведшие её из сомнения. Дворянин Скупьский прискакал верхом на сборный пункт и крикнул: «Жгите скорее, я готов уплатить сто золотых, если за это будет штраф!» Затем явился священник и, исповедав Матковского, объявил: «Моё дело заботиться о душе, а о теле – ваше; жгите скорее».

В толпе раздавался крик: «Нужно жечь!» – и Матковского передали в руки экспертов. Один из них, дворянин Лобуцкий, вырезал пояс из сыромятной кожи, окружил им голову жертвы, заложив в уши под повязку камушки и затем сложив в узел пояса палку, стал его сильно стягивать. Другой, Войтех Дикий, замазывал свежим навозом рот Матковского, а дьяк Андрей Софопчук, намочив большую тряпку в дёготь, обвязал глаза Матковского. После этого устроили костёр из сорока возов дров и двадцати возов соломы, втащили на него Матковского и сожгли. После этого послали в дом Матковского за его одеждою и её также бросили в огонь.

В XVII – XVIII веках было весьма распространено у нас кликушество, напоминающее во многом одержимость бесом на Западе.

Кликуша (от слова «кликать»), или как в старину также называлась икотница, – это женщина испорченная, в которую вселился бес. В автобиографии протопопа Аввакума имеется описание кликуши, которая, когда «паде на неё бес, учала собакою лаять, и козою блекотать, и кукушкою куковать». Обыкновенно припадки случаются с кликушами в многолюдных собраниях, особенно в церквах. Кликуша не может переносить запаха ладана, слышать Евангелия, херувимской. Во время припадка она говорит от имени дьявола и его языком. Приписывая свою болезнь «порче», кликуша обыкновенно выкликает имя того лица, которое чародейством напустило на неё болезнь.

В XVII столетии такие лица, имена которых кликуши выкликивали, привлекались к суду по обвинению в чародействе и предавались пыткам, самих же кликуш только отчитывали для изгнания поселившихся в них бесов. В допетровский период погибло под пытками немало людей благодаря таким выкликаниям кликуш. Кликуши нередко играли роль в борьбе партий при Московском дворе, и ими часто пользовались для возведения обвинения в чародействе и устранения противников. Вследствие этого в XVIII столетии кликушество начинает вызывать против себя строгое отношение со стороны правительства.

Пётр видел в кликушестве притворное беснование, имеющее целью возведение поклёпа на невинных людей. В 1715 году состоялся указ: «ежели где явятся мужеска и женска пола кликуша, то, сих имая, приводить в приказы и разыскивать» (то есть допрашивать под пыткой).

Указом 1716 года и духовным регламентом 1731 года на архиереев возложена обязанность разыскивать кликуш и предавать их гражданскому суду.

В 1729 – 1730 годах в одной волости обвинены были в икотном деле 232 человека, в том числе замужних женщин – 116, вдов – 5, малолетних девушек – 26, мальчиков и женатых мужчин – 84.

Указ 1737 года, замечая, что «в Москве являются по церквам и монастырям кликуши, которым в той притворной жалости свобода даётся, а сверх того над ними молитвы отправляются», подтверждает обязанность архиереев разыскивать кликуш и за недонесение грозит им извержением из сана.

Обвинения лиц, выкликиваемых кликушами, встречаются у нас ещё во второй половине XVIII столетия. На это указывает любопытный указ Сената от 14 марта 1770 года по поводу поступившего на ревизию Сената приговора Яренской волостной канцелярии и Великоустюжской духовной консистории над лицами, обвинёнными кликушами в том, что они их испортили. Вот этот указ под титулом «О предостережении судей от неправильных следствий и решений по делам о колдовстве, и чародействе, и о наказании кликуш плетьми, яко обманщиц»:

«Находит Правительствующий Сенат, к великому сожалению своему, с одной стороны закоснелое в легкомыслии многих людей, а паче простого народа о чародейственных порчах суеверие, соединённое с коварством и явными обманами тех, кои или по злобе или для корысти своей оным пользуются, а с другой, видит с крайним неудовольствием не только беззаконные с ними, мнимыми чародеями, поступки, но невежество и непростительную самих судей неосторожность, в том, что с важностью принимал осязательную ложь и вещь совсем несбыточную за правду, следственно пустую мечту за дело, внимания судейского достойное, вступили без причины в следствие весьма непорядочное, из чего сверх напрасного невинным людям истязания, не иное что произойти могло, как вящее простых людей в сём гнусном суеверии утверждение вместо того, что по долгу звания своего и на основании явных законов обязаны они стараться о истреблении оного; при таковых обстоятельствах за нужное поставляет Правительствующий Сенат для отвращения впредь подобных сему неистовств, а поэтому для предостережения судей, приметить и изъяснить нижеследующие к сему случаю принадлежащие окрестности…»

Далее Сенат вошёл в подробное опровержение суеверия колдовства и между прочим признал «порчу людей посредством пущания на ветер даваемых якобы от дьявола червяков» за «пустую, смеха и презрения паче, а не уважения достойную баснь»; самые же доставленные червяки, по вскрытии в Сенате, оказались «не иное что, как засушенные простые мухи». Сенат постановил: отрешить судей от должности, начать следствие вновь, но над кликушами (наказание плетьми), а не над теми, кого они выкликали [102]102
  В Уложение о наказаниях 1845 года было включено постановление: «Так называемые кликуши, которые делают на кого-либо наветы, утверждая, что он причинил им зло будто бы посредством чародейства, подвергаются за сей злостный обман заключению в смирительном доме на время от шести месяцев и до года» (по закону 1842 года кликуши наказывались плетьми). Уложение о наказаниях, изданное в 1885 году, удержало это постановление (ст. 937), заменив лишь заключение в смирительном доме тюремным заключением на время от четырёх до восьми месяцев. Сенат (решением Уголовного кассационного департамента 1874 года № 432) разъяснил, что закон карает только «злостный обман», то есть только притворных кликуш, а отнюдь не действительных, которые, приписывая свои страдания действиям известного лица, оговаривают его в порче.


[Закрыть].

В литературных памятниках прошлого столетия имеются указания относительно заклинания и изгнания бесов. По всей вероятности, такие заклинания у нас, как и на Западе, производились, но ни по своему ритуалу, ни по личности беса, ни по последствиям борьбы с заклинаемыми бесами они не походили на заклинания, производившиеся в странах католических.

Буслаев приводит повесть, составленную в начале XVIII века и вошедшую в сказание об Иларионе Суздальском из книги иеромонаха Мефодия и из устных рассказов схимонаха Марка, самовидца и участника многих событий, в Житии преподобного Илариона описанных.

При державе благочестивейшего царя Алексея Михайловича всея России самодержца случилось в царствующем граде Москве вот какое дело в пищепитательнице патриаршей, на Куличках, что за Варварскими воротами, близ Ивановского монастыря. По действу некоторого чародея вселился там демон и начал живущим различные пакости творить, как поведал о том отец Марко, который в то время сам был вместе с Иларионом в тех богадельнях и всё то видел своими глазами. Ни днём ни ночью тот демон никому не давал уснуть, таская людей с постель и с лавок, и всем вслух нелепости вопиял, и на печи, и на полатях, и в углах, стуча и гремя и нелепыми голосами крича, всех устрашал. Благочестивейший же царь Алексей Михайлович повелел духовного чина людям на отгнание того демона молитвы творить; но успеха не было, и демон ещё свирепее укорял всех, и грехи всех явно рассказывал, обличая и стыдя, а иных даже бил и выгонял вон. Много раз принимались изгнать того беса, но не могли с ним сладить.

Тогда кто-то из приближённых возвестил царю о преподобном Иларионе, что он сподобился от Бога принять власть на изгнание нечистых духов. Благочестивый царь повелел преподобного перед себя призвать, потому что он был тогда в Москве. Посланные нашли Илариона где-то на пути и позвали к царю, к великому испугу Илариона, потому что он подумал, не оклеветал ли его кто перед царём. Однако повиновался и пошёл к царю. На преподобном была в то время овчинная шуба, лычным поясом подпоясана, а сверх шубы суконная ряса ветхая. Представ пред царём, он сначала отказывался от трудного подвига изгнать бесов из женских богаделен, но потом, в виде монашеского послушания, согласился и в тот же день к вечеру отправился в богадельню с монахами Марком и Иосифом, по прозванию Рябиком. А в то время в Москву съехались вселенские патриархи.

Пришедшие в богадельню монахи по своему пустынно-жительскому обычаю стали петь вечернее пение и читать молитвы. Дьявол же, не терпя их пения, начал на полатях крепко стучать и нелепыми голосами кричать, укоряя Илариона бесстыдными речами: «Уж не ты ли, Калугере, пришёл сюда выгонять меня? Поди-ка ко мне, переведайся со мною!» Но преподобный продолжал своё пение, никуда не озирался, между тем как демон всё кричал: «Поди, Калугере, ко мне! Переведаемся со мною!» Когда же преподобный стал читать акафист Богородице, в умилении вознося свои руки к небу, ударяя ими себя в грудь, испуская потоки слёз и припадая к земле, тогда дьявол молитвами преподобного, как огнём, опаляем отскочил оттуда, яко стрела быстра, и умолк до тех пор, пока не кончилось чтение акафиста. Потом опять стал вопить нелепыми голосами, приговаривая: «Эй ты, плакса! Ещё расплакался! Иди же ко мне, переведаемся!» По совершении пения и правила, уже ночью, когда погасили огни, преподобный стал читать молитвы на изгнание беса, неутешно проливая слёзы; а дьявол продолжал кричать громким голосом: «Э-эх, Калугере, ещё ты и в потёмках расплакался!» И застучал на полатях крепко и, промолвив: «Я к тебе иду, к тебе иду!» – замолчал.