Текст книги "Мой любимый крестоносец. Фея тумана"

Автор книги: Наталия Образцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

– Всё в порядке, старина. Но с твоей стороны было излишне смело так искушать меня.

Он с облегчением перевёл дыхание, даже улыбнулся. Надо же, как полонила моего сторожевого пса эта ветреница. Словно и в самом деле опоила любовным зельем.

При мысли о любовном зелье мне снова вспомнилась Гита. Сколько бы ни минуло времени, сколько бы женщин ни было у меня после неё, сколько бы ни пытался я привязаться сердцем к собственной жене, – я не мог забыть мою саксонку. Словно мы оба выпили любовный напиток, и с тех пор наши сердца нам больше не принадлежали.

Вздохнув, я велел Пенде присесть рядом. Потекла обычная беседа. Я поведал о тех, кого мы оба знавали в Леванте, и о том, как неспокойно стало в Иерусалимском королевстве с тех пор, как начались стычки с атабегом Зенги Кровопийцей.

Однако сейчас, когда мы оба сидели в саду под небом доброй старой Англии, происходящее далеко на Востоке уже не казалось столь важным, и вскоре разговор свернул к событиям в Норфолке. К моему удивлению, Пенда довольно хорошо отозвался о Бэртраде, которую вообще не больно-то жаловал. Миледи, по его словам, за это время ничем не опорочила моё имя, более того – превосходно справлялась с делами, заседала в совете, разбирала тяжбы, никогда не злоупотребляла властью и не принимала никаких решений без предварительного согласования с шерифом. Всё шло на диво гладко, если не считать...

Сенешаль заколебался, но я взглянул на него, и он сообщил, что моей супруге удалось рассорить чуть ли не все знатные нормандские семьи в графстве. Сама же она развлекалась, играя на их противоречиях, оставаясь при этом в ладу со всеми. Ничего удивительного в этой новости не было – иного от Бэртрады и не приходилось ожидать.

Но было ещё нечто, о чём я не решился бы спросить ни у кого, кроме Пенды, и что тревожило меня больше всего – не причинила ли Бэртрада в моё отсутствие какого-либо зла Гите Вейк.

– С ней всё в порядке, сэр. Я помнил ваши наставления и следил, чтобы графиня не имела возможности вредить леди Гите. Но должен заметить, что ваша жена, как мне кажется, изрядно побаивается Феи Туманов.

– А как поживёт сама моя подопечная?

– О, леди Гита стала весьма состоятельной госпожой, её многие знают в графстве, и вряд ли ей потребуется в дальнейшем опека. Она сама ведёт дела в манорах, а в последнее время стала самым крупным поставщиком шерсти в северном Норфолке. У неё своё сукновальное дело в Норидже, которое она вверила опытным мастерам. В Норфолке вряд ли найдёшь такой дом, где не сочли бы за честь её принять. Её прошлое забыто, и никто уже не поминает о том, что она родила дитя, будучи не замужем.

Я сокрушённо вздохнул.

– Должно быть, ей уже исполнилось двадцать. Как опекун я обязан подыскать ей супруга.

Пенда согласно закивал.

– Разумеется, сэр, и смею заверить, это не составит труда. К такой красавице всякий готов посвататься. И без того мужчины не обделяют её вниманием. Молодой де Клар так и вьётся вокруг Тауэр-Вейк. А племянник д’Обиньи недавно заявил, что намерен просить у вас её руки, едва вы вернётесь. Да, а ведь ещё и Хорса!

– Хорса?

Не так уж давно Хорса угрожал перерезать Гите горло. Неужели и после этого он ещё на что-то надеется?

Пенда подтвердил: так и есть. Хорса вновь начал появляться в кремнёвой башне, подарил Гите лучшего из своих соколов, обучил охотиться, и этой весной их можно было нередко видеть вдвоём в фэнах. Между прочим, Хорса выдал замуж всех своих «датских жён», а его матушка говорит прямо – её сын готовится ввести в дом новую хозяйку.

– Так или иначе, – заметил Пенда, – а решать участь Гиты Вейк вам, милорд. Старые законы о «датских жёнах» потеряли силу... Их уже никто не чтит, кроме простонародья. Вы не сможете, не опорочив её снова, удерживать леди Гиту при себе. А делить ложе вам всё равно придётся с миледи Бэртрадой.

Я молчал, а Пенда продолжал, не замечая моей подавленности. Сказал, что с его точки зрения руку моей подопечной следовало бы отдать Ральфу де Брийару. И нечего смотреть на то, что этот француз гол, как перелётная птица. Он так давно осел в Тауэр-Вейк, что его уже считают там своим. Этот парень оказался отменным помощником в хозяйственных делах, они с Гитой повсюду разъезжают вместе, и люди говорят, что эти двое – прекрасная пара. Да и малышку Милдрэд Ральф полюбил, и сама девочка привязалась к нему.

– А Гита спит с ним? – оборвал я речи моего сенешаля.

Пенда только теперь осознал, какую боль причиняют мне его слова. Он умолк и ссутулился.

– Если они и любовники, то об этом никому не ведомо. Но, полагаю, что это не так. Такие вещи не удаётся долго сохранять в тайне.

Я хотел в это верить. Но в то же время и понимал, что Пенда прав. Если я желаю Гите добра, я должен решить её судьбу, и как можно быстрее.

Больше мы на эту тему не разговаривали.

Ничто так не лечит сердечную боль, как всевозможные дела, а у нас, что называется, на носу была Гронвудская ярмарка. Год назад мы устроили её впервые и, подсчитав доходы и расходы, поняли, насколько это выгодно. На деньги, поступившие в казну графства, я велел расширить и привести в порядок дорогу, ведущую к Гронвуду, а значит, в этом году приток торговцев будет ещё большим. Теперь я занялся устройством причалов на Уисси, стал рассылать приглашения знати, сообщив, что на торгах в Гронвуде будут выставлены лошади новой породы, выведенной в моих конюшнях. С одной стороны, я распродам своих коней, а с другой – попытаюсь помирить тех, кого успела рассорить Бэртрада.

Я посетил Незерби и прочие маноры, а также пастбища и овчарни, наблюдая за тем, как идёт стрижка овец. В Норфолк издавна наезжали торговцы из Фландрии, шерсть наших тонкорунных ценилась у них как никакая другая, поэтому заниматься овцеводством в графстве было куда прибыльнее, чем выращивать хлеб или овощи.

Я намеревался продать шерсти в этом году не меньше, чем на триста-четыреста фунтов, поэтому не только наблюдал, как идёт работа, а и сам порой брал в руки ножницы и, раздевшись по пояс, брался за дело наравне с арендаторами и крестьянами. Простой труд позволял отвлечься от печальных мыслей, не дававших мне покоя.

За неделю до открытия ярмарки в Гронвуд прибыла моя супруга, и сразу стало ясно, что она решительно стремится к примирению со мной – несмотря на то, что я не спешил послать за ней в аббатство. Не застав никого в замке, Бэртрада тотчас отправилась разыскивать меня среди пастбищ и овчарен. Я должен был предвидеть этот её шаг, но теперь уже ничего не мог поделать – её появление оказалось для меня неожиданностью.

Бэртрада же сияла в своём наряде из переливающегося бархата цвета старого вина, её прозрачная чёрная вуаль искрилась золотыми узорами, а высокая шапочка с плоским верхом выглядела как корона. Приблизившись, она опустилась в столь стремительном реверансе, что клочки шерсти, усеивавшие землю, разлетелись во все стороны, как снежные хлопья в метель.

Я словно с сожалением отпустил овцу, которую до этого оглядывал. «Эту надо будет снова остричь», – думалось мне, когда я уже разворачивался к склонённой супруге. Стараясь не выдать, что не так и осчастливлен её приездом, не спеша вытер пот со лба тыльной стороной запястья. Подойдя к Бэртраде, я даже не смог взять её руки в свои, чтобы помочь подняться, – ладони были в жире от шерсти. А со всех сторон на нас глядело немало глаз, стригали даже прекратили работу.

– Слава Иисусу Христу, миледи. Однако, боюсь, я сейчас не в том виде, чтобы заключить вас в объятья.

Бертрада выпрямилась. Она старалась выглядеть почтительной и довольной, но, когда улыбнулась, я заметил тонкий шрам, пересекающий её верхнюю губу. Он был уже почти незаметен – лицо моей супруги гораздо больше портило выражение брезгливости и пренебрежения к занятию простолюдинов, которому я предавался.

– Дивные дела, милорд! Я застаю вас, зятя короля и повелителя целого графства, за столь грубым делом. Да ещё в такую жару. Пыль, грязь и смрад. Фи! Не кажется ли вам, что при этом страдает и моё достоинство?

Бэртрада оставалась Бэртрадой. Её показное смирение не стоило ни гроша, а любезность была напускной. В первую очередь её интересовали подарки, привезённые мною из Леванта, а также подробности церемонии присяги, состоявшейся в Ле Мане. Между делом она сообщила, что, радея о порядке в замке, выписала из Франции нового смотрителя-кастеляна, с которым я уже, вероятно, познакомился.

Я кивнул. Мне, разумеется, представили этого черноволосого француза, но я ещё не имел возможности составить о нём мнение. Не дождавшись похвалы за своё усердие, Бэртрада выразила неудовольствие и принялась прощаться.

– Если вам, милорд граф, не угодно проследовать со мной, возвращайтесь к своим вонючим овцам. Ненавижу запах овчарни и боюсь, что после этой поездки шлейф моего платья придётся мыть с наикрепчайшим щёлоком.

Я не стал её удерживать.

Но вечером, сидя у открытого окна в соларе, мы вполне спокойно беседовали, обсуждая предстоящий в связи с ярмаркой приём гостей в Гронвуд Кастле. Я перечислял имена приглашённых, Бэртрада рекомендовала, кого и где следует разместить, но порой я замечал, как хищно подрагивает розоватая полоска шрама у неё над губой – словно она пытается скрыть усмешку. Наверняка она не сомневалась, что в результате её интриг среди созванной мною знати вспыхнут ссоры, и уж тогда-то она позабавится. Но я помнил и о том, что сейчас Бэртрада стремится к примирению, а значит, готова идти мне навстречу. А мне было необходимо, чтобы она взяла все заботы о гостях на себя.

Чтобы подкрепить свою просьбу, я преподнёс ей привезённые с Востока подарки: маленькую забавную обезьянку, редкостные сласти, благовонные притирания, тонкие, как дым, вуали.

Подношения убийце моего сына... Но мы должны были снова научиться существовать вместе. Всего лишь существовать, потому что ничего большего я не мог – даже прикасаться к этой женщине. И когда поздним вечером мы легли, то устроились на противоположных концах широкого ложа, не делая ни малейших попыток к сближению. Хотя оба не спали.

Я прикрыл глаза согнутой в локте рукой. Проведённое мною прошлой осенью дознание действительно подтвердило, что гибель Адама – несчастный случай. Но кое-что продолжало меня смущать и сегодня. Например, необъяснимое падение Бэртрады с лошади в тот же день, когда ей пришлось пешком добираться до замка. Иное дело, когда зимой её сбросил с себя Набег. Это был сильный, норовистый конь, мне самому порой непросто было с ним сладить. Но Бэртрада отправилась на прогулку на прекрасно выезженной белой кобылице, известной своей кротостью. И Адам вернулся из фэнов именно на этой лошади. Причина? Якобы белую арабку обнаружили без всадницы близ Тауэр-Вейк, и Гита позволила Адаму отправиться верхом на ней в Гронвуд. Но как лошадь Бэртрады оказалась во владениях Гиты? Что там понадобилось графине?

Полгода назад я не задавал вопросов, а готов был наброситься на Бэртраду и растерзать её в клочья. Благо, Пенда оказался рядом и удержал мою руку. Но и Бэртрада удивила меня. Чтобы доказать свою невиновность, она протянула ладонь над пламенем свечи и держала до тех пор, пока не запахло горелым мясом.

– Душой своей и сердцем клянусь, что не хотела убивать Адама! – проговорила она и, вскрикнув, потеряла сознание.

Я вышел, велев, чтобы эта женщина убиралась куда угодно. И она действительно уехала – в Уолсингем, замаливать грехи перед знаменитой статуей Девы Марии. Но меня это не тронуло.

Не менее странно вела себя и Гита, прибыв в Тэтфорд, где должно было совершиться положение тела Адама в фамильную усыпальницу Армстронгов. Поначалу я только испытал благодарность за то, что она пришла поддержать меня в столь горестный час. Мне не было дела до лордов и прелатов, которые прибыли сюда, но Гита – Гита по-настоящему любила мальчика. О, если бы Небо не свело меня с Бэртрадой, если бы у меня хватило мужества выдержать искушение властью и остаться с той, которая давала мне счастье и любила моего малыша... Вот о чём я думал, глядя на её одетую в траур фигурку, стоявшую в толпе вельмож под сумрачными сводами, и тогда, когда все разошлись и она шагнула ко мне...

Я знаю, что мужчина не должен выказывать слабость. Однако я склонил голову ей на плечо и застыл, чувствуя, как её маленькая рука касается моих волос. В этот миг Гита произнесла:

– Если бы я могла знать, я бы ни за что не отпустила Адама в Гронвуд в тот вечер.

Я был поражён ненавистью, прозвучавшей в её голосе. Моя Гита, маленькая послушница, сама доброта – и вдруг такая ярость! Тогда я спросил, что она думает о случившемся.

Гита отстранилась.

– Мне нечего сказать. Но графиню Норфолкскую я бы не подпустила к своему ребёнку на расстояние полёта стрелы.

Её ребёнок был и моим ребёнком. Малышка Милдрэд. Мне так хотелось увидеть её, взять на руки. Моё единственное оставшееся в живых дитя. В том, что у нас с Бэртрадой не будет детей, я не сомневался ни секунды.

Но вот я вновь лежу на краю супружеского ложа. Мерное дыхание Бэртрады говорит о том, что она уснула. Я приподнялся и взглянул на неё. Никакой другой мужчина не остался бы равнодушным, окажись он в постели с такой красавицей. Закинутая за голову белоснежная рука, по-кошачьи мягкая и волнующая поза, складки лёгкого льняного покрывала подчёркивают изгиб высокого бедра, а волна тёмных вьющихся волос струится по плечу и груди. Рядом со мной спала прекрасная женщина, желавшая примирения и, может быть, новой жизни, но я задыхался подле неё.

Бесшумно встав, я зажёг свечу и поднялся наверх, в комнату, предназначенную для хранения нашего гардероба. Там, среди привезённых мною вещей, находился кофр[9]9
  Кофр – сундук с несколькими отделениями.


[Закрыть], который я не велел распаковывать. Открыв секретный замок одного из его отделений, я извлёк оттуда туго свёрнутый рулон прохладной мерцающей ткани и припал к ней лицом. Пламя свечи бросало мягкий отсвет на ткань, она блестела и переливалась.

Атлас! Его совсем недавно начали привозить в Европу купцы, а в Англии о нём и понятия не имели. Этот рулон предназначался для Гиты – ткань была светло-серой, цвета её глаз. Об этом я думал, оплачивая покупку у арабского купца в далёком Иерусалиме, коротая дни на корабле, плывущем вдоль берегов Европы, снаряжая обоз с охранниками-тамплиерами, которым отдельно было велено доставить в Гронвуд этот кофр. Я с волнением представлял, как однажды преподнесу этот подарок внучке Хэрварда Вейка и расскажу, какой путь он проделал, чтобы стать оправой для её красоты. Тогда она поймёт, что я неотступно, каждый день и каждый час помню о ней. Эти тончайшие дымчато-серебристые блики и переливы заскользят по её груди, облекут её стан, заструятся вдоль стройных ног. Одежда женщины, сшитая из атласа, даже в полумраке ничего не скрывает от глаз мужчины. А если коснуться её и ощутить под её прохладной шелковистостью упругость тёплой кожи...

Клянусь Небесами и преисподней – я желал Гиту больше жизни! Но Пенда ясно дал мне понять, что этими плотскими желаниями я снова ввергну её в бездну бесчестья. И вот всё, что мне осталось, – уткнуться лицом в кусок атласа, предназначенного для неё, и дать волю воображению...

Я стремительно выбежал из комнаты и бросился вниз по лестнице. Словно обезумев от пожиравшей меня страсти, я ворвался в большой зал и принялся разыскивать среди челяди, спавшей на тюфяках, одну из шлюх, болтавшихся в Гронвуде. Такие женщины неизбежно появляются там, где много молодых неженатых мужчин. Я не мешал им заниматься своим ремеслом, если это никому не шло во вред. Просто старался не замечать их присутствия, и удивительно, что я не ошибся, мгновенно отыскав в полумраке зала именно одну из этих женщин. Когда я набросился на неё, то походил на животное, потерявшее голову при виде самки.

Лишь позже, уже возвращаясь в супружескую опочивальню, я подумал, что моё поведение вызовет недоумение. Что за прихоть – сбежать от красавицы-жены ради развлечений с девкой? И только в Гронвуде меня могли понять. Здешняя челядь не любила графиню, хотя я не стал бы биться об заклад, что завтра же поутру ей не донесут о происшествии...

Приближалось время ярмарки, купцы и ремесленники стали съезжаться загодя, чтобы занять самые выгодные места. Прибывала и знать с домочадцами и свитой, и я строго следил, чтобы Бэртрада не отдавала предпочтения ни одной из групп местных дворян.

Среди приглашённых были столь важные и родовитые владельцы поместий, как лорд Уильям д’Обиньи, семейство де Кларов, могущественные Ридверсы, приехал и мой шериф де Чени. Вслед за ними явились и все епископы Восточной Англии – Тэтфордский, Нориджский и Илийский. Всё это были люди влиятельные, понимавшие толк в политике, и немудрено, что между здравицами в честь королевского дома шли разговоры о том, что грядёт, если, не приведи Господь, короля Генриха не станет.

И удивительное дело – все эти вечно грызущиеся между собой лорды и их жёны сошлись во мнении, что ни Матильда, ни Теобальд Блуа не смогут подолгу оставаться в Англии, а значит, в страну будет назначен наместник. Никто не сомневался, что при Матильде править Англией будет её брат Роберт Глочестер. Если же, вопреки воле короля, корона перейдёт к Теобальду, наместником станет Стефан Блуа, граф Мортэн. И хотя заведомо было ясно, что Стефан более воин и охотник, нежели правитель, однако в Дэнло, где он владел манорами, многие поддерживали графа Мортэна, а значит и. Теобальда.

Крамольные речи, если учесть все присяги, принесённые Матильде. И мне было весьма нелегко во время таких застольных бесед удерживать Бэртраду от того, чтобы вмешаться и вновь втянуть вельмож в спор, а не то и во что-нибудь посерьёзнее.

Возможно, именно ограничения, которые я наложил на неё, привели к тому, что первоначальное расположение супруги ко мне начинало испаряться, как туман в лучах солнца. Ей едва хватало благоразумия, чтобы держать себя в руках.

Забавно, но я обнаружил также и то, что Бэртраде приглянулся молодой епископ Найджел Илийский. Небезынтересно было следить за тем, как она кокетничает с ним и пытается толковать Священное Писание. Найджел был недурен собой: статный, темпераментный, он во многом вёл себя как светское лицо. Мы часто беседовали с ним о строительстве его нового замка – он возводился по соседству с обителью, которую саксы почитали святыней. Многие из присутствовавших в Гронвуде саксонских гостей считали это кощунством, но мне удалось убедить гордых танов в том, что близость укреплённого замка нисколько не повредит святыне. Кстати, я считал своей заслугой, что смог притушить рознь меж саксами и нормандскими баронами, и в конце концов даже надменные Ридверсы смирились с тем, что за одним столом с ними восседают и тучный Бранд, сын Орма, и Альрик из Ньюторпа.

О последнем следует сказать, что он, к моему удивлению, прибыл в Гронвуд Кастл без своей жены Элдры. И хотя Элдра родила Альрику долгожданного наследника, похоже, он не испытывал особой радости по этому поводу. Во всяком случае, в ответ на мои поздравления по поводу рождения сына Альрик проворчал нечто нечленораздельное. Но куда больше меня взволновало его сообщение, что на ярмарку в Гронвуд собирается прибыть Гита Вейк.

Наконец-то я вновь увижу своё Лунное Сияние!

К открытию ярмарки в Гронвуд съехалось столько народа, что приготовленное заранее пространство для торга оказалось недостаточным и его пришлось спешно расширять чуть ли не вдвое. Мои плотники трудились не покладая рук, возводя всё новые и новые лотки в низине, прилегающей к берегу Уисси.

К полудню торговля уже шла полным ходом. Утро я провёл у загона, где были выставлены мои лошади – лёгкие и подвижные, как арабские скакуны, но с более крепким костяком и широкой грудью, так что вполне могли нести воина в тяжёлом доспехе. Шерсть их лоснилась и переливалась тонами от светло-песочного до тёмно-рыжего. Новая порода вызвала буйный восторг у съехавшейся на ярмарку знати. Торговля шла бойко, но сделки отняли у меня немало времени, хоть я и был покладистым продавцом, так как спешил покончить с лошадьми и отправиться на торг, где надеялся встретить Гиту.

Не так-то просто отыскать человека в такой толчее, среди многоголосого гомона, криков и пёстрого многоцветия одежд. Споры и клятвы торговцев, возгласы зазывал, вопли носильщиков, смех и звон струн оттуда, где потешали народ фигляры с медведем, азартная брань и божба тех, кто делал ставки на собачьих боях. Три дня продлится эта на первый взгляд бессмысленная суета. На четвёртый долина Уисси опустеет. И только тогда станет ясно, что подобное торжище – вещь необходимая и крайне важная. Не говоря уже о прибылях.

Но сейчас в голове у меня было только одно – я вскоре увижу Гиту!..

Продвигаясь в толчее, я там и сям натыкался на своих гостей и обитателей замка. Вот толстяк Бранд наблюдает за выходками фигляров. Здесь Клара Данвиль разглядывает на лотке торговца мелочным товаром нитки, иглы и напёрстки. Рано поседевший щёголь д’Обиньи присматривает клинок в лавке оружейника. Я видел даже Бэртраду, примеряющую у заезжего обувщика из Кембриджа узкие башмачки с длинными завязками. Моя супруга была так увлечена, что даже не заметила, как я проследовал мимо.

Я дважды обошёл ярмарку и находился уже у стен замка, когда наконец увидел её. Мне следовало сразу сообразить, что искать Гиту в толчее бесполезно – она достаточно состоятельна, чтобы не арендовать лавку, а снять в предместье целый дом со складом. Так оно и было – Гита, весёлая и оживлённая, стояла у крыльца длинной бревенчатой постройки, ведя беседу с обступившими её торговцами шерстью.

Она изменилась. В ней не осталось ничего детского – того, что некогда так умиляло меня. Затаив дыхание, я смотрел на неё, и мне казалось, что глаза мои никогда не видели ничего более прекрасного.

Гита Вейк! Передо мной стояла восхитительная молодая леди, державшаяся среди почтенных купцов из-за моря независимо и свободно. И уверенности в ней было ничуть не меньше, чем у Бэртрады. Богатством одежд она также не уступала графине. Голову Гиты покрывала завязанная на саксонский манер шаль, изящные складки которой удерживали на уровне ключиц две богатые броши; платье на ней отвечало европейской моде – узкое блио голубого тонкого сукна со шнуровкой на спине и обвивающим бёдра тёмно-синим бархатным поясом, расшитым серебром и речным жемчугом. Таким же расшитым бархатом были подбиты её широкие ниспадающие от предплечья рукава. Сочетание голубого и глубокого синего подчёркивало её красоту – в этом наряде Гита выглядела настолько прекрасной, что я ощутил восхищение и... желание, такое сильное, что отозвалась каждая мышца в моём теле.

Из дома тем временем вышел стройный смуглый мужчина – и я узнал Ральфа де Брийара. Француз нёс кувшин с вином, и тут же, раздав фламандцам чаши, принялся наполнять их. Сей рыцарь прислуживал Гите не хуже, чем некогда моей супруге. Я заметил, как Гита поблагодарила его нежной улыбкой... И вспомнил, что Пенда прочил именно этого безземельного рыцаря в мужья для моей подопечной.

Но я уже знал, что никогда не позволю этому произойти.

Должно быть, глаза мои горели, как у оголодавшего волка в засаде, Гита внезапно начала оглядываться, словно её что-то обеспокоило, – и тут наконец заметила меня. Улыбка сошла с её лица. Она сказала несколько вежливых слов фламандцам и, оставив их с Ральфом, направилась ко мне.

– Да пребудет с вами благословение Небес, милорд, – она склонилась в поклоне с грацией, которая сделала бы честь и самой изысканной нормандке. – Прекрасный день, не так ли? И ярмарка в Гронвуде отменная.

Что это был за разговор? Ничего не значащие слова – поздравления в связи с моим благополучным возвращением из-за моря, мои вопросы о продаже шерсти и её уклончивые ответы... Чтобы сломать лёд официальной холодности, я спросил о нашей дочери – единственном, что нас ещё связывало. Гита шутливо ответила, что девочка здорова и прелестна, но было бы безумием брать её с собой в Гронвуд на торги – слишком уж тут шумно и людно.

– И всё-таки я хотел бы повидать Милдрэд, – настаивал я.

– Разумеется, я не могу запретить вам это, милорд, – проговорила Гита после некоторого колебания. – Когда у вас найдётся свободное время, будем рады видеть вас в Тауэр-Вейк.

Ну что ж, по крайней мере теперь у меня было её приглашение. А Гита вновь заговорила о торговле – о том, что привезла на ярмарку свыше полутора сотен тюков шерсти, которые обошлись ей в двести фунтов, но рассчитывает сбыть товар не меньше чем за четыреста. И тут же, взглянув на поджидавших её фламандцев, заторопилась и принялась извиняться, что её ждут дела.

Я молча склонил голову, разрешая ей удалиться. Эта гордая, прекрасная и невозмутимо спокойная женщина совершала сделки, не уступающие моим, и, разумеется, ни в малейшей степени не нуждалась в опеке. Пенда прав – граф Норфолк нужен ей только для того, чтобы подыскать достойного мужа.

Мужа? Да я скорее снова облачился бы в плащ тамплиера и отправился воевать с сарацинами, лишь бы уклониться от выполнения этой части своих опекунских обязанностей!

Подавленный, я побрёл к замковым воротам. Миновал первый двор, и у вторых ворот нежданно встретил Хорсу. Он стоял, опираясь спиной на цепь опущенного моста и поглаживая сидящего на его руке сокола в клобучке. Несмотря на жару, Хорса был в длинной накидке из белой овчины поверх простой туники без рукавов, его голые до колен ноги обвивали ремни грубых башмаков. Прямо тебе сакс из тех времён, когда про битву при Гастингсе и слыхом не слыхивали.

Я что-то пробормотал насчёт того, что охотничьи птицы ныне как никогда в цене, – я готов был толковать с Хорсой о чём угодно, только не о том, ради чего он явился в замок. Я не мог и не хотел это обсуждать. Однако Хорса последовал за мною во внутренний двор.

Он был одним из самых почитаемых танов в Норфолке, но не из числа тех, кого я бы пригласил к себе на пир. Его бунтарское прошлое было ещё у многих на слуху. Поэтому, чтобы случайно не столкнуться с кем-либо из нормандских гостей, я попросту опустился на широкую ступень крыльца главной башни и сказал, что готов его выслушать.

Я взглянул на его лицо – и что-то дрогнуло в моём сердце. Хорса с годами всё больше походил на моего отца. Он начал лысеть, его лоб и темя оголились, и только сзади на плечи ниспадали длинные русые пряди. Мой отец выглядел почти так же, как и мой брат, – я сказал «брат», ибо уже не имел сомнений, что мы от одного корня. И оба влюблены в одну и ту же женщину. Между братьями такое бывает. А теперь мне предстояло выслушать его просьбу отдать Гиту Вейк ему в жёны.

Это было далеко не первое его сватовство к моей подопечной. В первый раз он имел неосторожность обратиться с этим к Бэртраде. Тогда всё у них могло бы сладиться – я бы вернулся и с горечью узнал, что Хорса с благословения моей супруги завладел моей возлюбленной... Вряд ли мне удалось бы доказать неправомочность такого брака – Бэртрада в ту пору была в любимицах у отца... Но при чём тут былое, если Хорса – вот он, стоит передо мной, разглагольствуя о том, что леди Гите отнюдь не приличествует в её возрасте жить в одиночестве, а он готов оказать ей честь и взять хозяйкой в свой бург Фелинг.

– И если вы действительно желаете своей подопечной добра, так вам и следует поступить, – закончил Хорса свою речь с такой надменной самоуверенностью, что я едва сдержался, чтобы не влепить ему оплеуху.

– Ты это серьёзно, Хорса? Но ведь мы оба помним, что далеко не всегда ты по-доброму обращался с этой леди.

Возможно, мой голос прозвучал жёстче, чем следовало. Хорса тотчас сообразил, о чём я, и пустился в пояснения, что никогда бы не причинил зла внучке великого Хэрварда, а решился угрожать ей ножом только в поисках выхода в минуту опасности. Взаправду же он желает Гите Вейк только добра, так как готов взять её под свой кров даже с незаконнорождённым ребёнком, а когда придёт срок – выделить Милдрэд приданое.

По-своему он намеревался поступить благородно. Он и вправду верил, что у них с Гитой могло что-то получиться, ради этого даже изменил своим нарочито грубым замашкам и тщательно сдерживал свою неприязнь ко мне. Но его красноречие пропало впустую, несмотря на преподнесённого мне охотничьего сокола.

В свою очередь, я постарался как можно спокойнее втолковать ему, что не стану распоряжаться судьбой моей подопечной без её воли. И добавил, что руки Гиты Вейк добиваются многие достойные мужи, и я ещё не решил, кого следует признать наиболее подходящим.

Хорее, однако, всё это было известно и без меня – и вся его благородная сдержанность вмиг улетучилась. Он прорычал, что я не смею отдавать внучку самого Хэрварда кому-либо из псов-поработителей, а затем, склонившись ко мне и бешено вращая глазами, заявил, что я слишком хитёр и буду ещё долго продолжать дразнить женихов рукой Гиты, выжидая удобный момент, чтобы снова сделать её своей любовницей.

Ему нельзя было отказать в проницательности. Я молча наблюдал за тем, как он удаляется, метя плиты двора полами овчинной накидки, и не испытывал ничего, кроме печали. Из нас двоих Хорса вёл себя куда более прямо и достойно по отношению к той, которую мы оба любили. И внезапно сердце моё застыло от горестного сознания, что я произнёс это слово в минувшем времени. Гита меня больше не любит!

Я застыл на ступени, чувствуя себя несчастным и потерянным. Затем взглянул на сокола Хорсы, понуро сидевшего на моей руке, – и вдруг ослабил удерживающие птицу опутенки, сорвал клобучок и подбросил вверх, отпуская на свободу.

О, если бы так легко и просто я мог отпустить мою Гиту!..

Этот день и в остальном выдался для меня неудачным. Только на ярмарке всё шло как должно, я мог бы быть вполне доволен. Но есть в жизни нечто куда более важное, чем прибыли и барыши, – то, что не зависит от нашего разума и воли. И моё сердце ещё не раз получало болезненные уколы, ибо сегодня все претенденты, словно сговорившись, явились просить руки Гиты Вейк.

Едва удалился Хорса, как ко мне обратился барон де Клар. В его просьбе была прямая корысть – ведь если в соответствии с майоратом[10]10
  Майорат – принцип наследственного права, в соответствии с которым имущество отца полностью переходит к старшему сыну. Применялся для того, чтобы избежать дробления крупных владений на всё более мелкие земельные участки.


[Закрыть] его старший сын унаследует всё имение, младшему более чем выгодно получить в жёны состоятельную леди из фэнленда. Гита войдёт в могущественный клан де Кларов, это упрочит её положение, а тем самым и положение Милдрэд.

Затем, совершенно неожиданно для меня, о Гите Вейк завёл речь мой шериф де Чени. Он мне нравился, я уважал его за смекалку, деловитость, дружелюбный и ровный нрав. И с Гитой они могли бы поладить. Но тут и лорд д’Обиньи, явившись ко мне со своим белобрысым племянником, затронул ту же тему. Юноша даже опустился передо мною на колено, заявив, что ради того, чтобы видеть леди Гиту счастливой, готов пожертвовать жизнью.