Текст книги "Мой любимый крестоносец. Фея тумана"

Автор книги: Наталия Образцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

– Конечно, дитя моё, как мне вас не понять. Эдгар Армстронг не имел права так оскорблять вас. А так уже по всему графству судачат об этом. Опять он и эта несчастная заблудшая душа, Гита Вейк.

Он умолк, но я уже глядела на него во все глаза. А в груди у меня словно собрался твёрдый давящий ком. Опять... Мой муж и Гита... Гита, имя которой Эдгар повторяет и во сне...

Я даже перестала дрожать, так меня опалил гнев.

– Преподобный отче, извольте немедленно объясниться!

Но аббат юлил, плёл, что он священнослужитель и не должен вносить раздор в семьи мирян. Я выжидала, чувствуя, что на самом деле он совсем не прочь кое-что мне поведать. В конце концов аббат не выдержал – и всё оказалось даже хуже, чем я могла ожидать.

– Она родила графу ребёнка, – склоняясь ко мне, шептал Ансельм, едва ли не смакуя каждое слово. – И говорят, Эдгар чуть ли не принял дитя из её лона. Конечно, ещё счастье, что его ублюдок дочь, иначе он готов был вновь взять любовницу к себе. Он ведь просто трясётся над своими выродками, над сарацином Адамом, теперь ещё у этой... Но как он мог при этом так не считаться с вами, своей законной супругой, как мог оставить вас на Рождество и поскакать к своей корячившейся в родах шлюхе. А дочь он прилюдно назвал своей. И нарёк именем своей матери – Милдрэд. Теперь все в Норфолке знают, что у графа Эдгара есть признанная дочь от любовницы.

Я молчала. Паланкин покачивался в такт мерной поступи мулов, позвякивали бубенчики, извне доносились голоса стражей. В полумраке я различала полное, полыхающее гневом лицо настоятеля. Я отвернулась. Мне было больно и холодно. Даже сердце словно оледенело.

* * *

Я не заметила, как меня настигла болезнь. Господь наделил меня крепким здоровьем, и я почти никогда не простужалась. Но теперь в груди у меня давило и жгло, дышала я с хрипами, меня мучил болезненный кашель. Жар был так силён, что временами я впадала в забытьё.

Однажды, придя в себя, я увидела рядом Эдгара. Он склонялся надо мной, лицо его было осунувшимся, под глазами круги. Щёки были покрыты щетиной – а ведь ранее он всегда тщательно брился.

Я протянула руку и коснулась его колючей щеки:

– Это ты?

– Я с тобой. Теперь всё будет хорошо.

Сколько заботы в его глазах, сколько нежности в голосе! И я вдруг расплакалась, а Эдгар обнял меня, и в его объятиях я почувствовала себя легче. Я так любила его в этот миг! Но с любовью пришла и гордость, и обида.

– Ты предал меня. Ты с этой Гитой Вейк. Её дочь... Я всё знаю.

Он баюкал меня, как ребёнка.

– Эдгар...

– Успокойся. Думай только о нас. Ты моя жена, и я не оставлю тебя.

Я притихла, согрелась в его руках. Уснула.

Странно, но именно после этого я стала поправляться.

За мной был прекрасный уход, я лежала в богатых покоях загородной резиденции Ансельма, в тепле и роскоши. Часто, просыпаясь, я видела рядом Эдгара. Он даже ночевал в кресле подле меня. Ухаживал за мной, кормил с ложечки, рассказывал, в каком он был волнении, когда я исчезла. Охранники, потерявшие меня в тот день, с ног сбились, обшаривая округу. Пытались найти меня по следам. А когда пошёл снег, они потеряли след и обезумели от страха. А тут ещё Набег вернулся на конюшню без всадницы. Эдгар поначалу думал, что я всё же отправилась в Норидж, но, когда узнал, что в столице графства я не появлялась, поднял на поиски всю округу. Преступно повёл себя аббат Ансельм, не прислав сразу в Гронвуд Кастл весточку о местонахождении графини Норфолкской.

Я слушала Эдгара и чувствовала, как вместе с силами ко мне возвращается и злорадное торжество. Что ж, он заслужил это, учитывая его прежнее пренебрежение ко мне. А он и Гита... И его эта незаконнорождённая Милдрэд... Он уходил от разговора об этом.

Как-то я спросила, где мои кузены, Блуа. Оказалось, тоже в Бери-Сент-Эдмундсе. Они не уедут, пока не убедятся, что я выздоравливаю. Я хотела, чтобы они поскорей убрались. Одно это уже стоило того, чтобы пойти на поправку.

Стефан и Генри, отдавая дань родственным узам, явились ко мне проститься перед отъездом. Я приняла их, полусидя в кровати, опираясь спиной на взбитые в изголовье подушки. Стефан был приветлив, мы даже обменялись шутками. Генри держался несколько в стороне, только перед уходом, когда Стефан вышел, он приблизился, взял мою руку своими, мерцающими от каменьев, руками.

– Я буду молиться о тебе, Бэртрада. О тебе и Эдгаре. Но послушай доброго совета: не забывай, что в Норфолке именно Эдгар фактический хозяин, ты же лишь номинальная владычица. Так устроен мир, и тебе лучше принять это. Эдгар же полюбит тебя, если ты дашь ему такую возможность.

Я резко выдернула свою руку. Увещевания Генри были невыносимы. Чёртов лицемер! Твердит мне о моей покорности и любви к Эдгару, а небось не осмелится и под пыткой признаться моему мужу-крестоносцу, что именно он испортил меня. И я не удержалась, чтобы напомнить ему об этом. А заодно и отметила, чтобы они со Стефаном не больно рассчитывали на моего мужа в своих интригах. Ведь одно моё слово – и любому из их соглашений придёт конец. Но если граф Норфолк им нужен, то прежде всего пусть заручатся моей поддержкой.

Нет, я не потеряла былую хватку – об этом свидетельствовало лицо епископа Винчестерского, когда он покидал мой покой. Ну что же, пусть не забывает, с кем имеет дело.

Вскоре я уже начала вставать, выходить на прогулки, даже принимать посетителей. Но возвращаться в Гронвуд Кастл не спешила. Мне нравилось в Бери-Сент-Эдмундсе, а так как из-за нынешнего весеннего таяния снегов по всему графству случились наводнения и Эдгар часто бывал в отъезде, никто не настаивал, чтобы я покинула сей гостеприимный кров. В Бери-Сент, даже несмотря на весеннюю распутицу, не переставали прибывать паломники, здесь всегда было много приезжих, всегда можно было узнать свежие новости, устроить небольшой приём, званый ужин. Аббат Ансельм всегда шёл навстречу моим желаниям.

Но однажды Эдгар, навестив меня в промежутке между поездками, напомнил, что пора бы подумать о возвращении домой. Очевидно, лицо моё при этом так переменилось, что Эдгар проговорил с насмешливой грустью:

– Я понимаю тебя, Бэртрада. Ты не родилась для роли хозяйки поместья и жены, но мы принесли клятвы перед алтарём, и этого уже не изменить. Нам стоило бы обсудить, как жить дальше, и тогда мы избежим многих неприятностей в нашем супружестве.

Что ж, меня это устраивало. Эдгар предлагал мне нечто вроде сделки, и лучше мы сразу решим, чего ждать друг от друга. Это будут равные условия. Без всех библейских нравоучений, что жена должна во всём повиноваться супругу, которые так унижают женщину.

В тот день мы долго разговаривали с Эдгаром, сидя за разделявших нас столом, словно и в самом деле не супруги, а союзники, заключающие перемирие. Условиями Эдгара было, чтобы я прекратила интриговать за его спиной, чтобы не предпринимала никаких действий, не поставив его в известность. В ответ я потребовала, чтобы он больше советовался со мной в делах управления и дал свободу перемещаться в наших владениях, не обращаясь всякий раз к нему за разрешением. Только при условии, что он будет поставлен в известность о месте моего пребывания, сказал он. Я кивнула. И выставила следующее условие: желаю, чтобы муж не растлевал меня в постели, а совокуплялся со мной только в целях воспроизведения потомства. Ни больше ни меньше. Я не желаю служить игрушкой для удовлетворения извращённой похоти супруга – это меня безмерно оскорбляет.

Мне понадобилась вся моя решимость, чтобы сказать ему такое. Когда же я осмелилась поднять на него глаза, лицо Эдгара было холодным, почти безучастным. Что ж, он согласен щадить моё целомудрие, если я, в свою очередь, обязуюсь помогать ему в хозяйственных вопросах, как и положено любой замужней леди. И знаете, меня несколько задело, что после интимных вопросов он так легко перешёл на темы быта. Однако соглашение есть соглашение, и, не выказав своих чувств, я обговорила с ним и эту тему.

Были и другие вопросы, какие мы обсуждали. Эдгар заговорил об Адаме. До тех пор, пока я не рожу ему ребёнка, он не видит никаких причин, почему я не должна уделять внимание его сыну. Однако взамен я потребовала, чтобы муж прекратил позорить меня, изменяя с Гитой Вейк.

– Она моя подопечная, а не любовница, – ответил он.

– И родила на это Рождество не иначе, как от Святого Духа, – съязвила я.

Я видела, что на этот раз Эдгару куда сложнее сохранить самообладание. Я отвернулась, и мы долго молчали. Когда же наконец наши взгляды встретились, меня поразило то, что я увидела в глазах Эдгара. Будь он женщиной, могла бы поклясться, что этот крестоносец заплачет.

Он заговорил тихо:

– Не стану скрывать, что Гита из фэнленда родила действительно от меня. И я не первый супруг в подлунном мире, который, живя с законной женой, имеет ещё и ребёнка на стороне. Однако между мной и леди Гитой давно всё окончилось. Это случилось ещё до твоего приезда, Бэртрада, и если ты удосужишься посчитать, то поймёшь, что девочку мы зачали уже давно. Но клянусь тебе, за всё время, что я был твоим мужем, я не изменял тебе ни с ней, ни с какой иной женщиной.

Мне понравилось, что Эдгар оправдывается передо мной. Другие мужья не снизошли бы до этого. Странно, но я ощутила даже некоторое презрение к нему за это оправдание. И напомнила, что мне ведомо, как он посетил эту леди-воспитанницу, когда она рожала, как прилюдно признал новорождённую своим ребёнком и дал ей имя своей матери.

– Это лишь то немногое, что я мог сделать для ребёнка, – не поднимая глаз, произнёс Эдгар. – И не думал я, что ты, сама незаконнорождённая, станешь упрекать меня за это. Но, повторяю, между мной и Гитой Вейк всё кончено. Я не стану больше порочить эту гордую женщину, а когда слухи о нас улягутся, я постараюсь исправить причинённое зло и подыщу ей достойного мужа.

Хорошие речи. Но с какой болью всё было сказано!

– Ты всё ещё любишь её. Я знаю это... Я чувствую.

– Хвала Небесам, что хоть ревность ты способна ощущать.

Я передёрнула плечами:

– Ты мой муж, Эдгар, почему бы мне и не ревновать? И я настаиваю, чтобы ты прекратил всякие встречи с этой женщиной и её отродьем, прекратил...

– Это непомерное требование, – резко перебил Эдгар. – К тому же девочка Милдрэд – моё дитя, и я желаю знать, как она живёт, растёт. Но повторяю – я не стану изменять тебе с Гитой, не стану ни позорить её, ни заставлять тебя ревновать.

Я смотрела на него, ощущая, как растёт мой гнев.

– А теперь и ты послушай меня, Эдгар. Если я узнаю, что о вас пошли новые слухи, – а таковое вполне может случиться, пока люди будут знать о твоих наездах в фэны, – то клянусь тебе Господом Богом, Пресвятой Богородицей и всеми святыми заступниками нашими, твоей Гите не поздоровится.

– Бэртрада! – Эдгар даже подался вперёд. – Я готов считаться с тобой, но не переступай через край моего терпения.

Его терпения?!. Мне предлагают смириться с его свиданиями со шлюхой и отродьем, а он ещё смеет говорить о терпении!

– О, я знаю, что говорю! Сам дьявол тогда мне станет союзником, и я сама не ведаю, до чего доведёт меня чувство униженности.

Я почему-то задыхалась, как от бега. Меня душил гнев. И ещё я опасалась, что этот человек не уступит. Ибо меня саму напугали бездны, что таились во мне.

– Не забывай, Эдгар, что я дочь Генриха Боклерка, а он не устрашился даже ослепить и держать в подземелье родного брата!

Только его лежавшие на столешнице руки сжались в кулаки – больше Эдгар никак не выдал своего гнева. Смотрел на меня из-под свисающей на глаза длинной пряди. Но, когда он заговорил, голос его звучал спокойно:

– Если, жена, начнёшь меня пугать союзом с сатаной, то учти: я ещё не потерял связей с Орденом, а братья-тамплиеры знают, как принудить людей вновь вернуться к Богу.

И всё же за его спокойной интонацией я угадала грусть. А значит, он уступит. И я окончила – последнее слово должно было остаться за мной:

– Тогда, муж мой, не доводи нас обоих до этого.

Я вздрогнула, когда за ним громко хлопнула дверь.

И перевела дыхание. Похоже, я победила.

В первую ночь в Гронвуде Эдгар пришёл ко мне. Это было наше примирение. Всё было высказано ранее, оставался только супружеский долг. Мой муж выполнил его без обычной своей разнузданности, быстро и просто. Я могла быть даже довольна, если вообще можно быть довольной от этого.

– Роди мне сына, – попросил Эдгар перед тем, как заснуть. Понятно, для этого люди и совокупляются.

Наводнения в графстве стали причиной постоянной тревоги Эдгара. Больше всего его беспокоило то, что во многих местах море прорвало плотины, плодородные земли на огромных пространствах пропитались солью и стали непригодными для земледелия. Пройдёт не менее двух-трёх лет, пока там вновь можно будет заниматься хозяйством, а следовательно, надо что-то предпринять, дабы люди не впали в крайнюю нищету. Но какое ему дело до этих простолюдинов? Я не понимала этого, хотя пыталась посоветовать что-то разумное, ссылаясь на известные мне статьи свода законов. И порой случалось, что я удостаивалась похвалы супруга за проницательность и смекалку.

Когда миновала Пасха, к нашему двору прибыли посланцы от короля с новостями. Мы узнали, что моя сестра императрица Матильда месяц назад разродилась сыном мужского пола, нареченным в честь нашего августейшего родителя Генрихом. И король, как и намеревался ранее, требует, чтобы английская знать вторично присягнула наследнице трона. Вместе с новостями мы получили и повеление явиться в июле в Нортгемптон, дабы в числе прочих лордов ещё раз поклясться в верности моей сестре.

Самым важным для меня во всём этом было то, что я вновь окажусь в обществе самых именитых вельмож и дам, смогу ослепить многих блеском и богатством, которые приобрела, став графиней Норфолкской.

Весь июнь я посвятила подготовке к этой поездке – обдумывала наряды, подбирала свиту, мои женщины вышивали эмблемы, гербы, вымпелы. Мне постоянно приходилось советоваться с Эдгаром, и эти хлопоты сблизили нас. К тому же за это время он ни разу не посетил Гиту – я доподлинно это знала от Пенды, откровенничавшего с моей Кларой. Преданный пёс Эдгара по-настоящему привязался к моей потаскушке-фрейлине и не чаял в ней души, не прощая ей только блудни с каменщиком Саймоном.

В наших отношениях с Эдгаром воцарился мир. Я была покорна по ночам и даже стала привыкать к этой стороне супружеской жизни, но так и не забеременела. Ввиду этого я обещала мужу, что если не понесу ко времени нашего возвращения из Нортгемптона, то обязательно совершу паломничество в Уолсингем. Считалось, что Дева Мария Уолсингемская особо благоволит к бесплодным женщинам.

Бесплодие! Самый звук этого слова вызывал во мне содрогание. И какое бы отвращение я ни испытывала к деторождению, клеймо бесплодной жены – позор для женщины. Мне просто необходимо было родить мужу наследника. Сына. Уж тогда-то мой супруг не будет навязывать мне Адама, тем более перестанет вспоминать, что где-то в фэнленде у него имеется дочь. Ведь что такое дочь? Принято даже выражать сожаления семьям, где рождаются дочери. И я не понимала, отчего для Эдгара так много значит то, что саксонка родила ему подобное.

Наконец настал день отъезда в Нортгемптон. Не знаю, отчего король выбрал для созыва знати этот захудалый городишко. Может, потому, что сюда вела хорошая римская дорога, способствовавшая удобному подъезду, или потому, что Нортгемптон находился в центре английских земель и сюда должны были собраться вельможи со всех концов его королевства. И сколько же народу там было! Я не стану говорить ни о сразу подскочивших ценах на жильё, ни о стихийно возникшем там рынке. Скажу только, что мои надежды оправдались и наш приезд произвёл должное впечатление. К тому же мне было приятно встретиться с братьями Глочестером и Корнуоллом, с венценосным отцом. Даже этой клуше, королеве Аделизе, я была рада.

Эдгар снял для нас удобный дом у здания ратуши, стоявший бок о бок с домом, где расположились Стефан и Мод. Мод, только недавно родившая третьего ребёнка – дочь, наречённую Марией, – выглядела очень подурневшей и располневшей. Что, однако, не мешало Стефану окружать её нежностью и заботой. И ещё меня удивило, что эта чета привезла в Нортгемптон своего первенца Юстаса, которого ранее столь тщательно скрывали. Правда, на седьмом году жизни Юстас наконец заговорил, да так бойко, словно специально таился всё время, не желая ни с кем общаться. Однако, клянусь венцом терновым, я в жизни не видела более безобразного ребёнка – всего в коросте, сыпи, проплешинах. Поэтому, когда мы с Эдгаром навещали Стефана и Мод, я старалась долго не задерживаться и удалялась, едва в покой входило это маленькое чудовище. Которое к тому же так пялилось на меня.

Вообще-то на меня многие смотрели. И, тресни моя шнуровка, я никогда ещё не чувствовала себя такой красивой. А ведь мне было уже двадцать пять, в этом возрасте многие женщины, располневшие и обессиленные многочисленными родами, превращались если не в старух, то в солидных матрон, каким неприлично даже принимать участие в танцах. Я же была стройна и легка, как девушка, я одевалась в узкие блио по последней моде, и если кто и шептался за моей спиной, что за время супружества я не понесла от мужа, да ещё и прославилась частыми ссорами с ним, то говорили они это скорее из зависти. Ибо то, что я считалась красивейшей из прибывших в Нортгемптон леди, – бесспорно.

И только родитель сбил с меня спесь, призвав к себе и сурово отчитав за потворство смутьянам вроде Гуго Бигода, а ещё за то, что я не показала себя доброй женой – тем более, что сама настаивала на этом браке. И спросил, почему я до сих пор не беременна.

Да, король был груб со мной, несмотря на преподнесённый мной ему в подарок гобелен «Пляска смерти». Но я едко парировала выпады отца, напомнив, что и его законная дочь не беременела в своём первом браке с германским императором, да и для графа Анжу родила только на шестой год супружества. Если, конечно, не упоминать ту грязную историю с рождением у неё бастарда от некоего Гая де Шампера.

Но едва я упомянула о том деле, отец так осадил меня, что я ушла от него едва не в слезах. Хотя я сама виновата – ведь знала же, как на короля действует упоминание имени того крестоносца. Те события держались в строжайшей тайне. Хотя шила в мешке не утаишь, и люди шептались, что король Генрих нанял специальных ловцов за людьми, обещав им огромную сумму, если они доставят к нему оного сэра Гая живым иль мёртвым.

Вот так обстояли дела при дворе к тому времени, когда в сером тяжёлом соборе Нортгемптона знать присягала на верность моей законнорождённой сестрице Матильде. Но я слышала и разговоры, что не все жаждут оказаться под властью женщины и присягают Матильде лишь в надежде на то, что мой отец проживёт достаточно долго и передаст корону повзрослевшему внуку, минуя Матильду.

По завершении церемонии присяги, длившейся несколько дней, начались всевозможные развлечения, в том числе и соколиная охота. Бывало, что даже саксы охотились с соколами и ранее, но после того как рыцари переняли навыки этой забавы у арабских эмиров, охота с птицами вошла в моду при дворах Европы. Хорошо обученные пернатые хищники – сапсаны, кречеты, ястребы – были необычайно редки и стоили бешеных денег.

У моего отца уже имелось около дюжины славных охотничьих птиц, и он проводил с ними немало времени на вересковых пустошах близ Нортгемптона, а местная знать неуклюже пыталась подражать ему в этом. По-настоящему обученных соколов найти было нелегко, и прыткие торговцы втридорога продавали желающим пернатых хищников, большинство из которых были дики и не прошли дрессировки. Часто такие птицы, спущенные с руки во время лова, попросту улетали, покидая незадачливых владельцев.

Я не раз видела, как презрительно хмыкал король, глядя на таких вот горе-охотников. Зато была приятно поражена, когда мой супруг сумел среди предоставленных на продажу птиц определить действительно пригодных и спускал их с перчатки на дичь с ловкостью истинного знатока. Король и двор отметили это его умение, Эдгар Норфолк сразу стал очень популярен. С ним все советовались, и даже мой отец неоднократно беседовал с ним о тонкостях соколиной охоты, обсуждал достоинства тех или иных птиц. Узнав, что мой супруг обучился лову с птицами ещё в Святой земле, король неоднократно приглашал его к себе, желая узнать особенности этой забавы на Востоке.

Но что особо восхитило и обрадовало меня, так это то, что и мне Эдгар преподнёс в подарок прекрасную охотничью птицу. Это была великолепная длиннокрылая самка кречета, привезённая из Исландии.

– Вы моя жена, миледи, у вас всё должно быть наилучшим. Я же обязуюсь обучить вас, как напускать птицу на дичь и как подзывать её.

Порой Эдгар бывал просто очарователен. Я даже поцеловала его в щёку.

Первое время мы уезжали с ним в холмистые пустоши за городом только вдвоём. Эдгар объяснял мне все тонкости новомодной забавы. Оказалось, что самки кречетов крупнее и агрессивнее самцов, но легче поддаются обучению. Самцы же ценятся не так высоко, их редко используют в охоте и держат в основном для получения потомства.

– Когда мы вернёмся в Гронвуд, – говорил Эдгар, поправляя на моей руке перчатку с крагой[5]5
  Крага – здесь раструб на перчатке из грубой кожи, предохраняющей руку от запястья до локтевого сгиба.


[Закрыть], чтобы сокол не поранил меня, – нам, душенька, непременно надо будет завести свою соколятню, разводить собственных птиц. Ведь равнинные, болотистые угодья Норфолкшира – прекрасное место для охоты с соколами.

Я почти не слушала его, любуясь сидящей на запястье птицей. Да и не хотелось мне сейчас думать о возвращении в Гронвуд. Конечно, Эдгар теперь возьмётся за разведение птиц, как до этого занялся разведением лошадей и борзых. Он всегда находил себе какое-то занятие. Но мне хорошо было здесь, подле короля, среди равных себе. Да и на День святой Маргариты[6]6
  20 июля.


[Закрыть] король обещал устроить большой пир, на котором мне непременно хотелось присутствовать.

Но пока главным для меня оставалась охота. И каждое утро мы с мужем отправлялись на пусто ши. Мой кречет уже неоднократно бил для меня мелкую дичь, какую слуги поднимали из вереска уда рами бича – жаворонков, куропаток, бекасов. Пап высшим достижением считалось подбить на охоте цаплю. И когда моя длиннокрылая охотница забили её, Эдгар сказал, что теперь мы смело можем примкнуть к королевской охоте.

Он не ошибся. И в положенный час исландским кречет показал себя во всей красе. Это было в тот день, на который Генрих назначил пир. Но до него король решил нагулять аппетит на соколиной охоте. Мы с мужем приняли участие в этом выезде. И на охоте случилось так, что, когда сокольничие спугну ли из камышей большую серую цаплю, первой своего сокола на неё напустила Матильда. Однако напусти ла, когда птица была ещё далеко, и король попенял ей за торопливость. Но и его ждала неудача. Его сокол-сапсан, когда с него сняли клобучок и подбросили, не обратил внимания на главную дичь, а понёсся за пролетавшей мимо стаей грачей. Вот тогда, по знаку Эдгара, я сорвала клобучок с головы кречета и свистнула, насылая его. И моя красавица не подвела, взвилась стремительно ввысь, сделала круг и, заметив цаплю, понеслась прямо к ней.

Ах какое же это удовольствие видеть, как мои кречет набирает высоту, описывая круги, словно следуя виткам невидимой спирали. Огромная серая цапля, заметив его, шарахнулась прочь, изо всех сил работая крыльями. Но ей было не избежать удара. И все охотники невольно закричали, когда моя птица, опередив цаплю и поднявшись над ней, стремительно напала.

– Давай, давай! Рази! – кричала я, запрокинув голову и хлопая в ладоши. До чего же это было азартно!

Но оглушённая цапля всё же смогла освободиться и полетела дальше, однако тяжело и неровно. Кречет же, не желая сдаваться, вновь по спирали поднялся над ней и повторил нападение. И как! Он летел, как стрела, вновь мастерски ударил, разя сильными когтями задних пальцев.

На этот раз цапля рухнула вниз, и я, а также король и остальные, пришпоривая лошадей, поскакали туда, где упали обе птицы.

Эдгар крикнул сокольничему, чтобы тот подготовил дохлого голубя и кинул его как «прикормку» кречету. Пока охотники подбирали убитую цаплю, а кречет лакомился голубятиной, все вокруг поздравляли меня с удачей. Я же была просто счастлива. В какой-то миг заметила, как на меня смотрит Эдгар. Он подъехал, возвращая мне птицу уже в клобучке. Склонился.

– Ты сегодня такая хорошенькая, Бэртрада. Просто светишься.

Давно он не говорил мне таких слов. У меня в груди разлилось тепло.

Король окликнул нас, сказав, что ждёт обоих на пиру, где мы попробуем, как его повара приготовят добытую моим кречетом цаплю. Я чуть поморщилась и, повернувшись к мужу, шепнула:

– Как бы они ни старались, думаю, жаркое из цапли не придётся мне по вкусу. Оно всегда отдаёт болотом и жестковато.

Порыв ветра бросил завитки волос мне на глаза. Эдгар стал ласково их убирать. Я увидела проезжавшую мимо Матильду, и – могу поставить своё янтарное ожерелье против ломаного пенса – в её глазах читалась откровенная зависть. Уж наверняка её Жоффруа Анжуйский не бывал с ней так нежен и предупредителен.

У меня было приподнятое настроение, я не хотела ещё возвращаться, и Эдгар был согласен со мной. И как же мы носились верхом, как гоняли своих коней! Это ведь такое удовольствие – нестись вскачь, наслаждаясь прекрасным аллюром породистых лошадей, наслаждаться солнцем, бьющим в лицо ветром, простором! Мы далеко умчались от всех, скакали, обгоняя друг друга. А вокруг волновались под ветром вересковые заросли, темнели разбросанные то там, то здесь купы огромных буков, блестели на солнце ручьи. Из-под копыт коней время от времени то вылетала стая куропаток и уносилась в сторону, то неожиданно заяц выпрыгивал из-под широкого лопуха, нёсся, прижав длинные уши. А кони продолжали скакать, упруго выбрасывая ноги, перепрыгивали через кусты, то, врезаясь в ручьи, поднимали фонтаны искрящихся на солнце брызг.

В какой-то миг я остановила Молнию, натянув поводья и откидываясь назад. Эдгар тут же подъехал, склонился в седле и, обняв меня за талию, притянул к себе, стал целовать. И, поверите ли... Я отвечала ему с таким пылом, какого и не ожидала в себе.

Но наконец я освободилась.

– Думаю, уже следует подумать о приличиях и возвращаться.

Я старалась говорить достойно, однако всё ещё задыхалась после поцелуя. У Эдгара в глазах плясали чёртики. Он вновь обнимал меня, я вырывалась, смеясь.

Всё же мы проделали немалый путь и, когда вернулись, наши кони были все в мыле. Миновав мрачную арку городских ворот, не спеша поехали вдоль нависающих над головой выступами этажей. Строения стояли так тесно, что почти соприкасались кровлями, не позволяя солнцу высушить всегда скапливающуюся на мостовой грязь. Только у дома, который снял Эдгар, было открытое пространство и даже мощённая булыжником площадка, куда можно было ступить, не измарав башмачков и подола. Выскочившие из дома слуги приняли у нас лошадей. Я стала подниматься по узкой лесенке наверх, в нашу комнату. Эдгар шёл следом, и, оглядываясь, я ловила его взгляд, догадывалась, что сейчас произойдёт. Слова не успела молвить, когда он прижал меня к стене, стал целовать. Я упёрлась руками в его грудь, делая попытку вырваться, но он был так силён, не отпускал меня... Я задыхалась, у меня кружилась голова, я вся дрожала. А его руки уже мягко мяли мою грудь, он запрокидывал мне голову, целовал шею. У меня стали слабеть колени...

...И конечно, это должно было случиться!

Эти городские дома, узкие, неудобные, тесные! Здесь приходилось жить всем скопом, ютясь вместе со свитой и слугами. Никакого этикета или уединения. Да и вряд ли кто из свиты мог предположить, что днём можно вот так...

Но сожалеть об этом было уже поздно. Дверь с резким скрипом растворилась, и в покой влетел, громко топая, этот безобразный ребёнок Юстас Блуаский. Застыл, глядя на нас из-под покрытых болячками век. А тут ещё голоса, скрип ступеней, вошли Клара Данвиль, моя Маго с ворохом платьев, а тут ещё и Пенда...

Я отскочила от Эдгара, как ошпаренная. А они все сначала растерянно стояли кто где, потом Клара стала что-то лепетать, Маго, как бы ничего не заметив, принялась укладывать платья, а Пенда церемонно сообщил, что прибыла Блуаская чета. В довершение ко всему Юстас стал раскачиваться на двери, явно наслаждаясь её скрипом и не сводя с нас не по-детски серьёзного, мрачного взгляда.

Один Эдгар не казался ни взволнованным, ни смущённым. Он спокойно оторвал от двери это Блуаское отродье, передал его Кларе, потом попросил всех выйти и сообщить Стефану с Мод, что вскоре мы будем к их услугам.

Я стояла лицом к стене, нервно пыталась привести в порядок волосы, шнуровку у горла.

– Бэртрада... – окликнул меня муж.

Но я шарахнулась от него.

– Какой стыд!.. Какой позор! Что теперь о нас станут говорить!..

Признаюсь, я рассердилась. Ведь что может сравниться по бесстыдству с плотскими утехами в дневное время! А я... А мы... Мне хотелось плакать. Но Эдгар словно и не замечал моей досады.

– Успокойся, милая. Мы же муж и жена, мы у себя дома.

Но предаваться разврату, когда ещё не настала ночь!.. Нет, я не произнесла этого вслух. Но мне было стыдно, так непереносимо стыдно. Вон даже эта распутница Клара смутилась, а Маго... Да ещё этот покрытый коростой Юстас, который уже сейчас рассказывает внизу родителям об увиденном. Нет, уж лучше я прямо сейчас спущусь к Стефану и Мод, чтобы объяснить, что это простое недоразумение. И я, говоря это Эдгару, отталкивая его руки, всё же выскочила на лестницу. Когда я входила в прихожую, то вновь растерялась, стояла перед Стефаном и Мод, заливаясь краской, словно нашкодившая послушница. Мне ли было не заметить ироничный блеск в их глазах. Но мне помог Эдгар, взял нежно под руку, осведомляясь у гостей, известно ли им, как отличилась его супруга на сегодняшней соколиной охоте? Мод и Стефан тут же стали уверять, что все только об этом и говорят и что они почтут за честь, если на пир к Генриху Боклерку мы поедем вместе. «Дабы отведать жаркое из цапли», – добавила я, и все рассмеялись.

Вечером мы поехали на пир. К тому времени я полностью успокоилась. А выглядела я... Ах, тресни моя шнуровка! – до чего же я сама себе нравилась!

На мне было нарядное бархатное блио редкого персикового цвета, тесно облегавшее мою грудь и бока. Его длинный шлейф и ниспадающие до самого пола рукава были подбиты чёрно-золотистой узорчатой парчой. Я ещё не появлялась прилюдно в этом наряде, чувствовала, как он мне идёт, видела, как завистливо поглядывают на меня дамы и даже, – не всегда же мне быть второй! – моя законнорождённая титулованная сестра Матильда. И ещё бы ей не смотреть. Её одеяние из зелёного сукна не шло ни в какое сравнение с моим нарядом. Но, что и говорить, Матильда никогда не умела как следует подать себя, уверенная, что её статус наследницы престола вполне может заменить красоту и изящество. Единственная достойная деталь её туалета – лёгкая вуаль из розового муслина с серебристой каймой – и та была поднесена ей моим супругом.