Текст книги "Мой любимый крестоносец. Фея тумана"

Автор книги: Наталия Образцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

И всё это означало, что отца Мартина больше нет.

Никогда ещё я не оказывалась в столь безвыходном положении. Мои враги внизу, я нахожусь между небом и землёй, а мой ребёнок решил, что пришла пора явиться на этот свет. Чудовищно!

Я упёрлась ногами в противоположную стенку оконной ниши, понимая, что, хочу я этого или не хочу, – сейчас придётся рожать. Я гладила живот, что-то бессвязно шептала, успокаивая дитя и умоляя его побыть во мне ещё хоть немного...

Из состояния болезненной отрешённости меня вывел звенящий, как медь, голос Бэртрады:

– Что бы ты ни говорил – я не уйду отсюда! Что с того, что в церкви её не оказалось! Она прячется где-то здесь, и я не позволю этой твари вновь восторжествовать!

Моё тело притихло. Я осторожно взглянула вниз.

Гуго держал графиню под руку, словно собираясь увести, до меня долетали обрывки его увещеваний. Он говорил о том, что зарево пожара привлечёт людей и их могут застать здесь. Третий убийца, трусливо озираясь, топтался рядом. Было похоже, что в любой момент он готов броситься наутёк.

В мою сторону потянуло удушливым дымом. Я закрыла лицо краем капюшона, глаза заслезились. Сколько я смогу продержаться? Господи, пусть те, что внизу, уйдут. Пусть хоть это мне не угрожает. Я почти обезумела от страха и отчаяния, и единственное, что сознавала отчётливо, – я теряю ребёнка.

Мне казалось, что я готова ко всему. Но новый приступ резкой боли разразился столь внезапно, что я не сдержалась и вскрикнула, тут же зажав ладонью рот. Я замерла, охваченная ужасом, но, когда снова взглянула вниз, увидела – все они пристально глядели на меня. Дым отнесло ветром в сторону, и я была отчётливо видна в оконной нише, озарённой пламенем.

Снизу донёсся злобный хохот Бэртрады:

– Разве я не говорила! Чутьё меня не подвело!

В следующий миг она метнулась вперёд. Гуго попытался её удержать, но графиня вырвалась и начала взбираться по лесам. У неё это получалось легко – глядя вниз, я видела, как быстро она преодолевает ярус за ярусом. Она казалась лишённой плоти и веса – как злой дух или ядовитый паук. Лишь на миг, когда Бэртраду заволокло дымом, я потеряла её из виду. Когда же снова подул ветер, я обнаружила, что она оступилась и повисла на руках.

Ничего в жизни я не желала так пламенно, как того, чтобы графиня сорвалась и упала. Вся сила моей ненависти к этой женщине воплотилась в желание.

Гуго что-то отчаянно кричал, пламя полыхало буквально возле меня, грозно гудя и обдавая жаром. Внезапно я обнаружила, что Гуго и его приспешник бегут прочь, но что это может означать, уже не могла понять. Я стонала от нахлынувшей сумасшедшей боли, распинающей и ломающей всё тело. Мой ребёнок был напуган, он метался и не мог найти пути наружу, он погибал... А виной всему этому была чёрная женщина-паук, подбиравшаяся всё ближе.

Когда боль немного отступила, Бэртрада уже стояла на дощатом настиле у моей ниши. Мы были совсем рядом, но, как ни странно, я больше не боялась её. Осталась только ненависть, ослепительная, как пламя горящей церкви.

– Ну вот я и здесь, – прорычала Бэртрада, извлекая меч из ножен.

Заметила ли она, что со мной происходит? Едва ли. Но ответить ей придётся за две бессмертных души. Поэтому я негромко проговорила:

– Гореть тебе в геенне огненной!

Бэртрада снова захохотала – так, наверно, смеются демоны в аду.

– Сперва ты отправишься туда, шлюха!

Я видела, как она выпрямилась во весь рост, и тоже невольно поднялась, перестав чувствовать боль. Эта женщина причинила мне столько горя, что я сама не раз мечтала убить её. Сейчас сила на её стороне, но неужели я буду молча ждать, пока она заколет меня и моего ребёнка, словно мясник овец?

Теперь я стояла, одной рукой опираясь на каменную кладку ниши и понемногу пятясь. Графиня занесла меч, пристально глядя мне в лицо, и её зубы блеснули в свете пламени. Дым застилал глаза, хлопья пепла летели, как чёрный снег, воздух дрожал от жара. И уж не знаю, как это вышло, но внезапно я одним движением сорвала свой плащ и в тот же миг, когда Бэртрада сделала выпад, комом швырнула ей в лицо. Плащ развернулся в полёте, накрыл её голову, и слепой удар меча пришёлся по камням рядом с моим плечом. Я стремительно бросилась вперёд и перехватила её руку у запястья. Пытаясь сорвать с головы плащ, Бэртрада потеряла равновесие, покачнулась, но меч не выпустила – и тогда я нанесла ей удар ногой в отчаянной надежде столкнуть с лесов. И – о ужас – сама потеряла опору.

Я ухватилась за край ниши, но мои ноги уже скользили вниз. Рухнув спиной на камни, я взвыла от нестерпимой боли, тело моё судорожно изогнулось в попытке перевернуться и зацепиться за любой крохотный выступ – но напрасно. Я начисто забыла о графине, и лишь каким-то чутьём сознавала, что её больше нет рядом.

Перевернуться мне удалось уже в воздухе – и тут произошло чудо. Прямо в моих окаменевших от напряжения руках оказалась перекладина лесов, я впилась в неё скрюченными пальцами и повисла над бездной.

Однако чуда хватило ненадолго. Моё тело было слишком тяжёлым, и я не могла удержать себя. Густой дым не давал вздохнуть. Я чувствовала, как один за другим разжимаются пальцы. Когда же силы окончательно покинули меня, я прекратила сопротивление и соскользнула в пустоту...

Меня подхватило множество сильных рук, и я, уже распрощавшаяся с жизнью, удивилась этому так, что не берусь описать. Затем эти руки бережно несли меня и осторожно уложили на что-то мягкое. Я пребывала в полузабытьи и вполне могла решить, что уже покинула грешную землю, если бы до меня не донёсся голос Эдгара:

– Гита!!!

Передо мной возникло из багровой тьмы его искажённое болью и страхом лицо. Теперь я слышала и другие звуки – возгласы, гул огня, чей-то истошный вой.

– Где же ты был так долго?..

По его лицу текли слёзы. Я попыталась улыбнуться и вдруг закусила губу.

Словно чудовище из мрака, на меня вновь обрушилась боль. Я изогнулась в руках Эдгара и забилась как рыба.

– Эдгар, у меня начались роды!..

Он растерянно огляделся:

– Эй, кто-нибудь! Да помогите же! Скорее!..

В короткий миг облегчения я слегка повернула голову к огню – и увидела всё, что должна была увидеть собственными глазами.

Графиню вынес из огня Пенда. Его кожаная куртка тлела во многих местах, и кто-то накрыл его плащом. Я приподнялась на локтях, глядя на то, что он опустил на землю.

Это уже не походило на человека. Нечто скрюченное, обугленное и пузырящееся, отвратительно смердящее горелой плотью. Но внезапно это нечто пошевелилось и медленно повернулось ко мне. Там, где должно было находиться лицо, среди багровых пузырей и потёков слизи блеснул глаз. Единственный. И он уставился на меня.

– Умрёшь, когда будешь уверена в своём счастье. И убьёт тебя – он...

Это был не голос – странное клокотание. И всё же я разобрала каждое слово. Графиня вздрогнула и затихла.

Где-то поблизости Эдгар настойчиво требовал хоть из-под земли добыть повитуху. Кто-то опрометью поскакал в темноту, копыта прогремели и затихли в отдалении.

Какая повитуха? Откуда?

Только теперь я поняла, что он даже не заметил, как стал вдовцом. И последние слова его венчанной супруги были обращены не к нему.

– Эдгар...

Я облизнула потрескавшиеся, сухие, как пепел, губы.

– Эдгар, не уходи. Помоги мне...

И я сосредоточилась только на том, что мне предстояло. Ребёнок выходил.

Глава 8
ЭДГАР
Ноябрь 1135 года

Огромный морской вал ударил в нос корабля и тысячью брызг обрушился на палубу.

Я чертыхнулся (хотя, возможно, следовало бы молиться) и крепче вцепился в обвивающий мачту канат. Моя одежда промокла насквозь, я дрожал от холода и напряжения.

Море кипело, как адский котёл. Вздымались целые водяные горы, увенчанные пенистыми гребнями, ветер срывал с их верхушек пену и швырял в лицо, а за ними открывались чёрные провалы, казавшиеся бездонными. Ледяной ветер нёс струи дождя почти горизонтально.

Не удивительно, что мне не сразу удалось найти столь отчаянного капитана, который решился бы выйти в море в такое ненастье.

А ведь всего пару дней назад стояла ясная и тихая погода и переправиться на континент не составило бы никакого труда. Но тогда мне было не до поездки – Гита металась в послеродовой горячке, мой новорождённый сын был слишком слаб, и никто не мог поручиться за его жизнь. Они оба могли покинуть меня в любой миг, и мне некогда было думать о Гуго Бигоде, который, воспользовавшись первой же возможностью, отправился в Нормандию, дабы донести Генриху Боклерку, что саксонка Гита Вейк убила его дочь Бэртраду.

Новый вал обрушился на корабль. Мимо меня, цепляясь за снасти, прошёл капитан и прорычал, чтобы я убирался под палубу и не мозолил глаза. Сейчас не до учтивости, главное – уберечь судно, удержать его на курсе. И хотя я заплатил за переправу немыслимую цену, капитан не больно заискивал передо мной, заявив, что, если мы пойдём ко дну, у него будет только одно утешение: больная жена и две дочери не останутся нищими. Но сейчас, глядя, как он сосредоточенно отдаёт команды, как борются со стихией матросы, я начинал надеяться, что мы всё-таки доберёмся до континента. Я не имел права погибнуть, я должен попасть к королю и выложить ему всю правду о гибели Бэртрады – а значит, спасти Гиту.

Матросы смутными тенями маячили в сгущающемся сумраке. Очередная волна величиной с дом окатила корабль, я основательно глотнул ледяной солёной влаги и наконец счёл за благо спуститься в каморку под палубой у основания мачты. Там мне далеко не сразу удалось найти место среди тюков. Несмотря на свирепую качку, я сразу же погрузился в мысли о том, что довелось пережить в последние недели.

Слух о гибели моей жены мгновенно разлетелся по Норфолку. Я велел перевезти останки Бэртрады в аббатство Бери-Сент-Эдмундс, покровительницей которого она была, и предать земле со всеми подобающими почестями. У меня и в мыслях не было похоронить её в фамильном склепе Армстронгов, ибо я не считал её членом семьи.

Она была нашим с Гитой врагом – беспощадным и жестоким. Поэтому я даже не поехал на похороны, доверив провести церемонию Пенде. Тот сообщил поражённому Ансельму, что графиня Бэртрада Норфолкская погибла в церкви Святого Дунстана, когда там случился пожар, вместе со священником отцом Мартином. Это было необходимо, дабы скрыть, что произошло на самом деле. А моё отсутствие на похоронах... Мне было не до них. Уже третий день Гита металась в бреду, а наш маленький Свейн был так плох, что я поспешил окрестить его, чтобы спасти хотя бы его душу. Когда же Пенда вернулся с похорон, я пропустил мимо ушей его слова о том, что Ансельм что-то заподозрил. Отчего бы ему и не заподозрить, если чёртов поп наверняка был замешан в это дело?

Но тогда я ещё не знал о Бигоде, и только позже сообразил, чем это нам грозит.

О его происках мне сообщили тамплиеры. Оказывается, Гуго сразу же после пожара отправился ко двору, но вышла заминка – начался сезон больших королевских охот, и не так-то просто добиться встречи с королём, когда он с приближёнными и вассалами кочует по лесам и болотам Нормандии. Я, со своей стороны, попросил собратьев по Ордену сделать всё, чтобы удержать Бигода подальше от короля, – подкупить, запугать, но не позволить ему встретиться с Генрихом Боклерком до тех пор, пока я не прибуду в Нормандию.

Я должен первым доложить о случившемся отцу Бэртрады. Несчастный случай – я намерен настаивать на этом. Если же мне не поверят... Что ж, тогда я возьму на себя вину за гибель супруги, но сумею оградить от королевского гнева Гиту и детей.

Моя Милдрэд была как солнечный лучик, и её жизнь должна оставаться такой же мирной и сияющей. А Свейн... Да поможет Господь моему малышу справиться. Кормилица, своевременно подысканная Цедриком, уверяет, что выходит его – недоношенные дети то и дело появляются на свет, и в этом нет ничего особенно опасного.

Но в это верилось с трудом – уж слишком мал и слаб был Свейн. Гита едва не лишилась чувств, когда я впервые показал ей сына. Она и сейчас чрезвычайно слаба, а я не могу находиться при ней. Любой ценой я должен опередить Бигода, остановить, даже убить, если будет необходимо. Сказать по чести, я вовсе не прочь наконец-то поквитаться с ним, но, скорее всего, придётся уламывать этого негодяя и в конце концов впасть в зависимость от него.

Эти печальные мысли обступали меня со всех сторон. Однако в конце концов я сумел ненадолго задремать, несмотря на неистовый рёв моря за обшивкой судна. Сказалось многодневное страшное напряжение и усталость.

Я проснулся словно от толчка, и первое, что понял, – бешеной качки больше нет. Корпус судна негромко поскрипывал, вокруг меня валялись в беспорядке тюки, ящики и снасти, а в глубине трюма под плохо пригнанными планками настила плескалась вода.

Я поднял крышку палубного люка. Светало, и, хотя продолжал дуть холодный пронизывающий ветер, на палубе вповалку спали измученные матросы. Закутавшись в мокрый насквозь плащ, я направился туда, где у руля стоял капитан.

– Славная ночка выдалась, не так ли, милорд?

Он указал на темнеющую у горизонта полоску суши.

– Не пройдёт и часа, как мы войдём в порт Кале.

* * *

Белые плащи тамплиеров я заметил ещё тогда, когда корабль швартовался у береговой стенки.

Вид у меня был довольно потрёпанный, и поэтому они первым делом поинтересовались, смогу ли я ехать верхом. Я слишком спешил, чтобы тратить время на приведение себя в порядок, и они это поняли – я нахлёстывал коня до самого Руана.

Здесь, в комтурии, мне сообщили первые новости. Вам судить, каковы они оказались: Генрих то и дело переезжает с места на место, а Гуго, утомившись гоняться за ним, обосновался в охотничьем замке Лион-ла-Форт, и там тамплиерам удалось побеседовать с ним. Бигод согласился хранить молчание, если я выплачу ему громадную сумму в шесть тысяч фунтов, причём задаток потребовал немедленно, и тамплиерам пришлось выложить ему две тысячи.

Цена немалая, но, пожалуй, впервые за всё это время я вздохнул с облегчением. Хвала Всевышнему, что я не порвал с Орденом и тамплиеры поддержали меня в трудную минуту. Оставалось только одно обстоятельство – с полученными деньгами Гуго сразу же сможет выкупить должность стюарда двора, а значит, всё время будет подле короля. А на такого, как он, полагаться нельзя.

Теперь оставалось только ждать, когда король устанет от скачек по осенним лесам, вернётся и соизволит меня принять. Тамплиеры предложили мне пожить до этого времени в комтурии, пообещав немедленно сообщить, когда появится возможность для аудиенции.

Дни тянулись, наполненные суровыми укорами совести. Я казнил себя за то, что упустил из виду Бигода, а до того – и саму Бэртраду. Недопустимое легкомыслие! Но когда мы виделись с нею в последний раз, она показалась мне такой жалкой и бессильной, что я перестал воспринимать её всерьёз и не придал значения её угрозам... Снова и снова я вспоминал тот страшный день.

В праздник Святой Хильды Гита пожелала посетить монастырь, где провела детство. Я же собирался в Норидж. Рано утром, пока она ещё спала, я поцеловал её и уехал. Мы с Пендой заранее отобрали на продажу девять рыжих поджарых трёхлеток, и в тот миг мне казалось, что нет ничего важнее, чем доставить их в Норидж и передать представителям ордена Храма. Цена была назначена заранее, я ожидал получить изрядную прибыль и гордился, зная, что мои лошади приведут тамплиеров в восторг. У меня не было ни малейшего предчувствия беды. День выдался ясный, безветренный, кони бежали бодро, всхрапывая и потряхивая золотистыми гривами.

Я обещал Гите вернуться к вечеру в монастырь Святой Хильды и вместе с ней отправиться в Гронвуд Кастл. Только благодаря этому я не задержался в Норидже, ибо тамплиеры предложили отметить удачную для обеих сторон сделку. Хвала Небесам, я уклонился.

В монастырь Святой Хильды я прибыл, когда уже смеркалось. И тут же навстречу мне высыпала возбуждённая толпа монахинь. Из их сбивчивых объяснений я понял только то, что в монастырь в День святой мученицы Хильды неожиданно прибыл аббат Ансельм. Он был настроен весьма сурово, придирался к сёстрам и настоятельнице, грозил забрать новый алтарный покров, вышитый монахинями к празднику, а когда прибыла Гита, встретил её бранью и поношениями. Никто не сумел утихомирить преподобного, а люди из свиты аббата открыто оскорбили Гиту, и она сочла за благо покинуть обитель. Ансельм же, словно только того и добивался, тут же велел своим людям собираться и умчался, забыв в спешке про алтарный покров.

Теперь-то я понимал, что всё это было частью общего плана – не дать Гите остаться под защитой стен обители. Оттого и Саймон-каменщик отправился вместе с ней.

Я верил Саймону, он давно служил у меня, и мы всегда ладили. Одного я не учёл – там, где приложила лапу такая дьяволица, как Бэртрада, всё возможно. Она очаровала Саймона, обманула и прельстила его. Слишком поздно мне донесли, что свою последнюю ночь в Незерби она провела с Саймоном, и немудрено, что у парня голова пошла кругом. Кому, если не мне, знать, как она умела казаться милой и желанной. Ведь я и сам некогда попался на этот крючок.

Узнав, что Гиту сопровождают Саймон, Утрэд и её преданная Труда, я не испытал никакого беспокойства. Моя Гита с верными людьми, думал я, они со всеми возможными предосторожностями доставят её в Гронвуд Кастл. Я не сомневался, что Гита направится в наш замок – ведь в Гронвуде ждала Милдрэд. Прочие охранники, весь день пировавшие в Даунхеме, также полагали, что хозяйка отправилась туда. Ни им, отягчённым хмелем, ни мне не пришло в голову, что беременной женщине вряд ли захочется на ночь глядя пускаться в дальний путь в Гронвуд, тогда как Тауэр-Вейк совсем близко и недавно туда проложена новая дорога.

Я сообразил это, уже въезжая в Гронвуд. Гиты здесь не было. Прибывшие туда ранее развесёлые охранники что-то невнятно поясняли, ссылаясь на Саймона. Я-то покричал на них для острастки, но так только срывал досаду, ведь и сам не разобрался в ситуации. Ведь весь день в седле, скакал по холоду, устал, а тут ещё разминулся с любимой. Но в итоге я расслабился у очага, пил подогретое вино с пряностями, возился с дочерью.

Я и не подумал бы трогаться с места, если бы не Милдрэд. Бог весть, что почувствовала эта девчушка, но она вдруг раскапризничалась и стала проситься к матери. Неожиданно я и сам ощутил глухое беспокойство. И тут же велел изумлённому Пенде поднимать людей.

Мы выехали спешно; в холодной ночи с шипением летели искры смоляных факелов. Внезапно мы увидели несущегося нам навстречу всадника. Вернее, всадницу в монашеском одеянии. Это оказалась сестра Отилия. И в каком же виде она была! Покрывало апостольника утеряно, ряса задрана до колен, крест сбился за спину. Обычно едва умевшая править лошадью, она гнала своего пони так, что он совсем обезумел и мы с трудом остановили его, а сестра Отилия едва не рухнула мне на руки. Из её бессвязной речи я разобрал только слова «беда», «раненый», «безумец» и «Гита». Я затряс Отилию, добиваясь от неё подробностей, чем ещё больше испугал несчастную.

Слава Богу, Пенда остановил меня, и спустя короткое время сестра Отилия заговорила. Весь день она провела у больной матери, но к ночи решила вернуться в монастырь. Пожилой леди полегчало, а Отилия знала, что в обитель приедет Гита, и хотела увидеться с ней. Ехала она не спеша и к монастырю приблизилась уже в сумерках.

Сестра Отилия была храброй девушкой, её не страшили ни поздний час, ни темнота, а испугалась она только тогда, когда в лесу неподалёку от монастыря наткнулась на человека, пытавшегося ползти. И каково же было её удивление, когда в раненом она опознала воина Гиты Утрэда! Он был уже кое-как перевязан, уверял, что с ним всё в порядке, и умолял Отилию скорее передать, что Саймон-каменщик сошёл с ума, набросился на него с тесаком и куда-то увёз Гиту.

Отилия, ещё не слишком встревоженная, поскакала в обитель, чтобы сообщить о раненом, и там узнала о визите преподобного Ансельма, который выгнал Гиту за пределы монастыря, и о том, что я также побывал здесь несколько позже и отправился в Гронвуд.

– Я не могу вам объяснить этого, сэр, – говорила Отилия, – но я отчего-то точно поняла, что Гиты нет в Гронвуде. Она где-то в фэнах. И, помоги Пречистая Дева, – фэны грозят ей бедой!

Гита как-то упоминала о необычном даре Отилии, поэтому я забеспокоился не на шутку. Нужно немедленно разыскать Гиту, но где она? Не раздумывая, я вскочил в седло и погнал коня.

Мой Набег проделал в этот день немалый путь и был утомлён, но, чувствуя мою мучительную тревогу, летел как на крыльях. Сам того не сознавая, я направил его к старой башне Хэрварда.

Но в Тауэр-Вейк Гиты не оказалось. Домочадцы, не подозревавшие, что их госпожа пропала, переполошились. А я... Я совершенно растерялся. Сел на землю, сжал ладонями виски и стал пытаться сосредоточиться.

Что мне известно? Ансельм выдворил Гиту из обители, и она решила вернуться в Тауэр-Вейк, однако в пути что-то произошло между Саймоном и Утрэдом, и каменщик напал на воина Гиты. Но куда девалась Труда? Её не было с раненым сыном – она, вероятно, лишь перевязала его и тут же оставила. К тому же Утрэд, если верить Отилии, сказал, что француз потерял рассудок. Что может прийти в голову сумасшедшему? Что важно для Саймона? Только его работа. Саймон строил Гронвуд, вёл работы в Незерби, возводил башню у церкви Святого Дунстана... Стоп. Эта последняя работа особенно занимала Саймона, а церковь Святого Дунстана как раз на полпути между обителью Святой Хильды и Тауэр-Вейк...

И снова ночь и ветер хлестали в лицо, когда мы неслись через тёмные фэны, вновь сыпались искры с наших факелов. Дорога свернула в лес, стало совсем темно, и на полном ходу мы вылетели к месту, где с десяток волков грызлись над полурастерзанными трупами. Одно из тел оказалось женским – и я бросился к нему. Поднесли факел, и хотя лица было уже не узнать, по одежде я опознал Труду. Два других оказались неизвестными воинами, а последний – Саймоном.

Силы Небесные – что тут произошло?!

– Сэр, возьмите себя в руки, – успокаивал меня Пенда. – Её нет среди мёртвых. А значит, остаётся надежда.

Мы принялись за поиски – обшарили чащу, кустарники, ложбины, пока не услышали чей-то крик. Один из моих людей вышел на опушку леса и заметил зарево в той стороне, где стояла церковь Святого Дунстана.

Я плохо помню этот отрезок пути. Впереди светился огненный остов церкви, на фоне зарева отчётливо вырисовывался чёрный силуэт каменной колокольни. В багровом сумраке на миг мелькнули две человеческих фигуры – и тут же исчезли. Где-то в вышине раздался отчаянный вопль.

Дальнейшее походило на чудовищный кошмар. Мы увидели обеих почти сразу – Гиту в оконном проёме колокольни и Бэртраду с обнажённым мечом на настиле лесов в двух шагах от неё. Я мгновенно узнал графиню, несмотря на то что она была в одежде наёмника, и, когда она взмахнула клинком, неистово закричал. Гита, совершенно беззащитная, стояла, прижавшись к краю оконной ниши с плащом в руках...

– Остановись, Бэртрада! Не смей! – мои слова потонули в рёве пламени.

Отсвет огня вспыхнул на лезвии меча Бэртрады, мелькнул тёмный ком плаща, брошенного в неё Гитой. И короткая борьба наверху. Затем меч выпал из рук Бэртрады, а её тело изогнулось, ловя равновесие. И тогда Гита, нанесла свой удар.

Как чёрная ночная птица, Бэртрада взмыла в воздух и по крутой дуге канула в пламя пожара.

Но Гита уже сползала с края оконного проёма, отчаянно пытаясь остановить это неотвратимое движение.

Много позже я заметил, что в эту ночь в моих волосах появились седые нити. Но в тот страшный миг я просто бросился к подножию колокольни, и мои люди последовали за мной. Гита падала, судорожно цепляясь за перекладины лесов. О, если бы ей удалось хоть на мгновение задержаться!..

Хвала Всевышнему, так и случилось, и мы успели...

Что касается Бэртрады... Я не помню этого, но мои люди говорили, что из огня беспрестанно неслись её страшные крики, и Пенда, не выдержав, намочил свой плащ в ближайшей заводи и бросился в самое пекло.

Он едва не погиб, но ухитрился всё-таки вытащить графиню – вернее то, что от неё осталось. Однако в этом обугленном теле ещё хватило сил для того, чтобы произнести несколько слов – и это были слова, полные неистовой злобы.

Но в этот момент меня не занимало ничего, что не касалось Гиты – у неё начались роды, и я метался в поисках повитухи, начисто позабыв о том, что в ордене, кроме всего прочего, меня обучили принимать роды.

Чтобы привести в чувство обезумевшего правителя графства Норфолк, Пенде, бывшему рабу, пришлось влепить мне здоровенную оплеуху, и я был только благодарен ему за это. Мгновенно собравшись, я принялся отдавать распоряжения. Двое моих воинов побежали греть воду, остальным я приказал снять плащи и устроил Гиту поудобнее.

Гита кусала губы до крови и жаловалась на безмерную усталость. Я успокаивал её теми же словами, которые говорил, когда она рожала Милдрэд. Но тогда, хоть роды были и тяжёлыми, рядом была умелая повитуха, и теперь я мучительно пытался припомнить всё, что делала Труда – да покоится она с миром.

И мы справились. Я принял своего сына – измученного, крохотного, но живого.

Как только всё окончилось, Гита впала в глубокое забытье.

Но это было только началом. Теперь мне предстояло пресечь намерения Бигода, обезопасить себя и Гиту. А для этого требовалось предстать перед королём – отцом Бэртрады.

* * *

Вскоре меня вызвал глава руанской комтурии.

– Сколько ещё требует этот негодяй? – Я попытался предугадать то, что он намеревался сказать. Я знал, что алчность Бигода может перейти все границы, но ситуация была такова, что спорить и торговаться не приходилось.

Однако комтур странно взглянул на меня:

– Не о деньгах речь, брат. Я бы даже посоветовал вам прекратить потакать Бигоду. Ибо всё в корне изменилось. Король вчера прибыл в свой охотничий замок Лион-ла-Форт... а сегодня пришла весть, что он при смерти.

Я молчал, обдумывая ситуацию.

Комтур продолжал. Не далее как вчера Генрих ещё был бодр и полон сил, он охотился в лесах близ Руана, несмотря на дождь и ненастье. Его свита окончательно выдохлась, но никто не смел роптать, когда приходилось разбивать очередной палаточный лагерь среди чащи. Но вчера король повелел всем собраться в Лион-ла-Форт и пребывал в отличном расположении духа, довольный удачной охотой. За ужином он велел подать любимое блюдо – варенных в вине миног, что было довольно опрометчиво, ибо пищеварение короля в последнее время тревожило лекарей и они прописали ему жесточайшую диету. Но повелению Генриха никто не осмелился перечить.

– Уже через пару часов Генрих почувствовал себя скверно, – рассказывал комтур. – А к утру пришлось призвать лекаря. Когда же у короля началось желудочное кровотечение, Роберт Глочестер, находившийся при отце, поспешил послать за епископом Хагоном, чтобы тот исповедовал и причастил его величество.

Итак, Генрих Боклерк умирал. Могучий государь, пришедший к власти вопреки закону, но показавший себя незаурядным правителем, покидал нас. Что теперь будет? Но в тот миг я меньше всего был склонен размышлять о том, какие перемены грядут и как решится вопрос с престолонаследием. Меня занимало другое. Имеет ли смысл сообщать сейчас королю об обстоятельствах смерти моей жены? И как решится участь Гиты при его преемнике или преемнице? Как долго Гуго Бигод сможет продолжать шантажировать меня?

В любом случае следовало поспешить, и я отправился в Лион-ла-Форт, королевский охотничий замок в двадцати милях от Руана.

Добираться туда пришлось под непрекращающимся дождём, дорога петляла среди могучих дубов и лощин, заросших папоротниками. Лион-ла-Форт оказался не замком, каким он мне представлялся, а обычным крепким деревянным домом, причём явно не приспособленным для того, чтобы принять всех съехавшихся сюда, когда стало известно, что король при смерти. В привратницкой, под навесами конюшен, да и вокруг разведённых на просторном дворе костров толпилось множество людей всех званий и сословий. Уже стемнело, когда я, бросив служке повод коня, шёл по раскисшей от дождя земле, провожаемый множеством взглядов из-под намокших капюшонов. Кто-то проговорил:

– Прибыл граф Норфолк, зять короля. Неужели в Англии уже знают о случившемся?

В Англии об этом не знали. Но в тот момент это не заставило меня задуматься. Меня провели в опочивальню. Тяжёлый воздух был пропитан тошнотворными испарениями, Генрих Боклерк лежал на широком ложе под белыми овчинами, и трудно было узнать в этом вмиг иссохшем, жёлтом, как осенний лист, человеке с ввалившимися глазами грозного владыку Англии, Нормандии и Уэльса.

Слуга только убрал таз с кровавой блевотиной. Генрих откинулся на подушки, взгляд его блуждал, ни на ком не останавливаясь.

В опочивальне находились все высшие вельможи и побочные сыновья монарха. Над королём застыл с распятьем в руке епископ Хагон Руанский, с трудом скрывающий брезгливость, несмотря на то, что он давал последнее напутствие умирающему. До меня донёсся его негромкий голос:

– In manys tuas Domine...[45]45
  В руки твои, Господи, предаю дух свой (лат.).


[Закрыть]

Король беззвучно шевелил губами, и оставалось неясным, повторяет ли он молитву, или душа его уже блуждает в неведомых краях.

Роберт Глочестер взял меня под руку:

– Хорошо, что вы приехали, Эдгар. Необходимо, чтобы здесь присутствовало как можно больше своих, когда король изъявит последнюю волю и назовёт наследника престола.

Он назвал меня «своим», хотя я никогда не был его человеком. Правда, мы и не враждовали. И по тому, как он держался, я понял, что Глочестер ещё ничего не знает о гибели сестры.

Наконец король остановил мутный взгляд на мне:

– Норфолк... А Бэртрада?..

Он смотрел уже не на меня, а на нечто за моей спиной. Я оглянулся – на бревенчатой стене над дверью висел темно-золотистый гобелен, некогда вышитый моей женой. Я повернулся к королю, сознавая, что сейчас не решусь ничего сказать, – и увидел Гуго Бигода. В расшитой гербами Англии и Нормандии котте он стоял в изголовье королевского ложа. Взгляд его не выражал ровным счётом ничего.

Король застонал. Взгляд его не отрывался от гобелена. Вокруг глаз залегли круги – тень смерти.

– Господи, – простонал Генрих, – смилуйся надо мной!.. Помни страдания человека, а не деяния... которые...

Он стиснул зубы, пот струился по его лицу, обильно смачивал седые, мгновенно изредившиеся волосы. Внезапно последовал новый приступ кровавой рвоты.

Епископ отступил, и подле Генриха остались только лекари. Глочестер отвёл меня в угол.

– Король не сказал главного. Не назвал наследника короны.

– Но Матильда?..

– К чёрту Матильду. Когда ей сообщили, что отцу стало худо, первое, что она сделала, – захватила Аржантен и Домфрон. И это при том, что она беременна и знать принесла ей три присяги одну за другой. Клянусь шпорами святого Георгия, если бы Генрих был в силе, он бы незамедлительно начал военные действия против неё и Жоффруа. При таких обстоятельствах о Матильде не может быть и речи.