Текст книги "Король-Беда и Красная Ведьма"

Автор книги: Наталия Ипатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

– Это уже не рука, – возразил главврач.

Предмет спора лежал на груди хозяина, завернутый в грязную, пропитанную кровью тряпку, к которой неудержимо влекло всех мух Констанцы.

– Размозжена конским копытом, – сухо констатировал Грасе. Ей показалось или она действительно услышала в его голосе боль? – Я смотрел, там нет ни единой целой кости. Можно подавать на рагу. Рана загрязнена и гниет, что немудрено на этакой жаре. У парня жар. Самое позднее завтра к вечеру он потеряет сознание, и я не могу ждать, пока он прекратит сопротивляться. У меня других, во-первых, полно. А во-вторых, уже поздно будет.

«…за гусиные серые перья». Господи, пресвятая Йола, за что такая боль?

Безобразный сверток сырого мяса вместо руки, грязная рубаха, надетая, должно быть, вчера в бой. Волосы светлые, как ковыль, и пятна лихорадки на белых щеках. Кеннет аф Крейг. Почему-то вспомнилось, как еще вчера она спрашивала о нем сэра Эверарда. И тот тоже сегодня мертв, безмолвно ужаснулась она и себя не помня села на край скамьи. Кони. Кони, оскальзывающиеся с берега в быструю и бурную реку. Конские головы над зелено-бурой водой. Кони, выбирающиеся на пустынный песчаный пляж, еще нетвердо стоящие на ногах. Мальчишки, которые не могут разить врага с конской спины, в то время как лошадям серпами рубят тонкие ноги, но тем не менее способные оценить свой шанс в виду спин вражеского арьергарда. Неужели ей об этом только рассказали? Разве она не видела собственными глазами всадников, возникающих из пыли, свесившись на правый бок, словно перекошенных весом длинного гнутого кавалерийского меча с утяжеленным острием, которое будто само увлекает в рубящий удар руку с чуть вывернутым, напряженным запястьем? Должно быть, убили под ним коня, должно быть, рухнул в пыль, придавленный, и лава, горячая конская лава прокатилась поверху.

– Кеннет, – ласково сказала она, – надо. Это – жизнь. И жизнь на этом не кончаемся.

– Каким образом? – сердито спросил он. – На что я годен без руки? В нашем клане нет калек.

– Убиваете вы их, что ли?

– Мы им… не мешаем.

В глазах его и тени бреда не было. Рыбу из потока выдергивают, чтобы положить ее на сковороду. Птица, отставшая от стаи, не живет. Мальчик хочет умереть, потому что не умеет жить вне косяка. Ну что ж. Научится. Человек – не рыба. И не птица, хотя последнего жаль.

– Да прав он, Арранта! – Рэндалл так раскатил во рту ее имя, что она уступила бы ему во всем. Всегда. Но не в этот раз.

– Нет, он не прав. Есть много ремесел, которыми можно овладеть. Есть множество вещей, в которых можно найти смысл жизни. И есть король, – она бросила на Рэндалла быстрый взгляд, чтобы не вздумал ей возражать, – который, с какой стороны ни глянь, кое-чем тебе обязан. Ты имеешь право на пенсию, можешь жениться…

Она оборвалась, потому что Рэндалл с равнодушным и полностью отсутствующим видом мысленно послал ей картинку: абсолютную величину валового национального продукта, сумму налогов с него за вычетом потерь, нанесенных войной, и государственных долгов, подлежащих уплате в ближайшие сроки, число обезручевших, обезножевших и обезглазевших у него на службе, и что получится, если поделить то на это. Он слишком любил свои цифры и слишком полагался на них. Поэтому она оставила его без ответа, тем же способом адресуясь к Кеннету. Рэндалл прочитает послание, если удосужится взглянуть. Если он считает возможным навязывать толпе свое видение, почему бы ей не спасти человека, навязав ему свое.

Монах. Полковой писарь. Адъютант. Э-э… да хоть бы и лавочник! В любой из этих ипостасей есть жизнь, бесконечно дорогая ей со всеми ее вкусами, запахами, звуками. По тому, как очумело закрутил головой Кеннет, она догадалась, что он получил послание и гадает, откуда оно взялось и почему лишает его воли сопротивляться.

– Ты, может, не поняла? – переспросил Рэндалл. – Он не башмачник. Он воин. Конный лучник. Он не может быть никем иным. Он видит мир на острие стрелы либо под копытами коня. Любой труд, говоришь, почетен? Ничуть не бывало. Побыв лекаркой, в шлюхи не пойдешь. Умрешь скорее.

– Не умру, – сказала она, глядя ему в глаза. – Найду способ выжить.

И врезала по Рэндаллу от души картинкой, где тот швырял в погребальный костер де Камбри игрушечного оловянного солдатика, не имеющего понятия ни о таинствах жизни, ни о ритуалах смерти. Кен, кажется, не понял, но его это и не касалось. Они оба будут виновны, если его рассудок разорвется в мелкую мозаику, по очереди бомбардируемый сражающимися за него силами, где каждый норовил подчинить его себе. Губы Рэндалла побелели от гнева.

– Ладно, – сказал он. – Вздумала потягаться со мною моим оружием? Много ты понимаешь. А вот этого не хочешь? Не более чем через год…

Она увидела грязного оборванца, отирающегося по кабакам, откуда его гнали, потому что всех достали его истории о том, как он потерял руку за короля, которые он готов был повторять еще и еще всего лишь за кружку дешевого вина. Врет он все, бросали в его сгорбленную от унижения спину. Ворюга он ловленый и для острастки на руку усеченный. Голод. Презрение. Вонючие подворотни, ночлежки с хозяевами-мордоворотами. Отвратительные больные самки. Даже если бы это могло быть не так, теперь, благодаря могучей магии, это не могло быть никак иначе. И глядя на спокойное, суровое и очистившееся в своей решимости лицо Кеннета, она поняла, на чем базируется его яростный протест. Он знал, чего не хочет. Своими жалкими потугами она пыталась превозмочь очевидное.

– Когда бы профессия не обязывала меня спасать жизнь без оглядки на любые аргументы, ценою любых страданий, во имя всех, кто хорошо делает свое дело, от миссионеров до палачей, во имя дела, которое должно быть сделано, я сам бы как мужчина… Что я такое говорю?! Резать, и резать немедленно! – взвизгнул Грасе, не договорив свое стыдливое признание.

Что-то холодное и мокрое упало в ее декольте. Оказалось – слеза. Аранта сроду не плакала, а потому изумилась.

Считая, видимо, что голосование проведено и выиграно Рэндалл вынул из ножен на поясе посеребренный мизерикорд, как будто в самом деле исполнял долг короля перед солдатом, и возложил его Кеннету на грудь. Из рук короля. С его пояса. Какая честь! Мальчишка потянулся взглядом, как жаждущий к воде, когда мимо глаз его протекла узкая полоса абсолютно драгоценной стали с вытравленным на ней цветочным узором, и сердце его переполнилось.

– Я верил, что вы не оставите меня, государь. Пенсия – тьфу!

Аранта успела раньше. Кеннету надо было еще нашарить рукоятку и сжать на ней пальцы. К тому же, очарованный, он не торопился. Он, может, еще и прослезиться собирался напоследок. Она вырвала «орудие милосердия» буквально у него из рук.

Рэндалл поглядел на нее с интересом, Грасе – как будто она приняла на себя грех с его совести, Кеннет… нет, на Кеннета ей лучше было не смотреть.

Рэндалл сильнее ее, пусть так. Он многократно опытнее. И он шутя сомнет и отбросит ее подростковую магию. Однако она точно знает, когда она права. И она не боится того, чего, как правило, боятся такие большие, важные и сильные мужчины. Их страхи для нее – смешные и нелепые химеры. Никто при ней больше не умрет, как бы красиво это ни было обставлено. Она возьмет ответственность на себя.

– Кинжал из рук короля, – произнесла она тоном, который только Рэндалл догадался бы определить как издевательский. – Легкая и светлая смерть из рук короля. Драгоценный подарок и высокая честь. Ты уже не можешь умереть иначе, Кеннет аф Крейг, иначе ты оскорбишь честь, оказанную тебе королем. Верно я говорю?

Он завороженно кивнул, так обманчиво сладок был ее голос. Таковы в принципе большинство из ритуалов этого рода. Когда японский император посылает своему придворному шелковый шнурок, тот обязан удавиться именно на нем, а не на пояске от халата и не на чулке любовницы, хотя, как казалось бы, в деле важен результат. Аранта не подозревала о существовании Японии, но если бы она не была психологом, то не была бы и магичкой.

– Тогда я забираю себе этот нож вместе с заключенной в нем жизнью. Ты мой. Я беру на себя все, что с тобою будет сейчас и впредь. Вот так. Вот сюда.

Улыбаясь так, словно все это было детской игрой в «а ну-ка, отними», она погрузила кинжал в свое вызывающе низкое для столь раннего часа декольте. Она не могла рассчитывать совершенно точно, но угадала правильно: абсолютный девственник, Кеннет отвел глаза практически сразу, как острие коснулось ложбинки, и не посмел бы к ней притронуться, даже если бы мог встать и даже если бы она не была женщиной его короля. Хотя, судя по выражению лица, его воображение послушно следовало за острием на всем его пути… Ну так она и адресовалась к его воображению. Рэндалл вытряхнул бы из нее кинжал, да попутно и самое ее из платья одним движением брови, но на то он и Рэндалл. С острым лезвием на голой коже она чувствовала себя более чем неуютно. Придется, однако, приглядеть, чтобы на виду эта штука не валялась.

– Баба не будет решать за меня! – воскликнул Кеннет, опомнившись, и потянулся следом. Покраснев, в полном смятении остановил движение руки.

– Эта баба, – обиделась Аранта, – еще много чего много за кого намерена решать. Доктор Грасе, в операционную!

– Если бы ты знала, как я тебя ненавижу! – вспыхнул он.

– Никогда этого не узнаю, – отвечала Аранта с кажущимся спокойствием. – Я не умею ни читать твои мысли, ни чувствовать твою боль.

– А мою? – вполголоса спросил Рэндалл. – Я имею в виду, когда ты меня штопала?

– Твою могу. Но не особенно.

– Я сам ее чувствовал… не особенно. Как будто ее поделили пополам. Ну и что ты с ним собираешься делать? Он вроде не кудрявый паж, да и на болонку не слишком похож.

– Возьму его к себе в секретари. Нож за корсажем лежал неудобно, и двигаться приходилось осторожно, опасаясь пораниться.

– В… я не ослышался? Зачем тебе секретарь? Ты думаешь, Кеннет аф Крейг, в точности как его уважаемый отец Крейг аф Конихан, способен прочитать что-то кроме конских какашек на дороге?

– Вот и выучимся вместе. Надо ж чем-то заняться по мирной поре.

– Ну, не рассчитывай особенно. Ты мне еще понадобишься. Однако скажи-ка мне, как это получилось, что ты поперла против меня?

– Ты был не прав, – просто сказала она.

– Ну и что?

– Ничего особенного, кроме того, что от нас зависела жизнь твоего офицера. Твоего доблестного офицера, между прочим. И было абсолютно не важно, чтобы он знал, какие у тебя мрачные и величественные мысли по этому поводу.

– Ну и что?! – возразил он с возрастающим нетерпением.

Она остановилась посреди зала, уронив руки.

– Это уже слишком, ты не находишь?

– Нахожу, – медленно согласился Рэндалл. – Это действительно слишком – с твоей стороны. Если ты приглядела его себе, чтобы с его помощью избавиться от волшебства, когда оно начнет тебя тяготить, и укрыться в шкуре частного лица, то запомни – я собираюсь сделать это сам. Тогда, когда сочту нужным.

И, не давая ей слова вставить, развернулся на каблуках и стремительно вышел за дверь. Такого бесплатного развлечения монашки, должно быть, сроду не видали.

– Значит, – обращаясь к двери, съехидничала Аранта, – до Эстензе я могу не беспокоиться? Там ведь битва предстоит, не так ли. На Венону Сариану дверью хлопай, хренов победитель… бури в стакане!

Она чувствовала себя холодной и абсолютно спокойной, когда Грасе выглянул из операционной.

– Может быть, миледи окажет честь ассистировать мне? Мне нужен кто-то… с вашим даром обезболивания,

Слезы пришли позже и текли по ее неподвижному лицу, так что даже Грасе недоуменно оглядывался.

– Да что с вами, в конце концов? Что вы такое делаете, от чего только хуже? Нарочно пациента мучаете? Наконец она сдалась.

– Попробуйте все-таки с водкой. Я… я не могу! Если бы рядом оказалась стена, Аранта не успокоилась бы, пока не разбила бы кулаки о равнодушный камень. Она любила человека, который ей не нравился. Кто ты такой, Кеннет аф Крейг, чтобы поссорить меня с богом?

Рэндалл стоял с другой стороны двери, успокаивая дыхание и смиряя неожиданный приступ злобы. Приревновать к практически безымянному мальчишке было глупо. Скорее следовало озаботиться влиянием, оказываемым на нее Грасе. Рэндаллу следовало бы помнить, что налагаемое заклятием Условие, как всякий запретный плод, станет лишь подогревать интерес Аранты к мужчинам, попадающимся ей на жизненном пути. Магия действует гораздо сильнее, когда балансируешь на лезвии бритвы, пьянеешь от искушения на самом острие иглы. Он никогда не чувствовал себя могущественнее, чем в тот момент, когда, опьяненный адреналином, мог потерять все. Логично было бы предположить, что и ее механизмы действуют схожим образом. Проклятие. Все их отношения с самого начала были построены таким образом, чтобы она всегда и во всем держала его сторону. То, что она выступит против и шутя, да еще с помощью корсажа, обыграет его… выключит питавшую его силы магию, ориентированную на победу, не оставив от нее и на донышке блюдца, не укладывалось в голове. Должно быть, философски признался он самому себе, это случилось потому, что он любил ее. И еще потому, что осталось слишком мало людей, без которых он не мог обходиться. С горестным сожалением он вдруг осознал, что с сегодняшнего дня может обходиться без Эверарда де Камбри.

17. Победитель получит все. И получит, а вы что думали?

Двумя месяцами позже, в октябре, в разгар небывало продолжительной знойной осени армия короля Баккара обложила Эстензе. На сей раз он мог позволить себе не торопиться. К его услугам были все ресурсы покоренной страны: фураж, продовольствие, люди. Он мог позволить себе вести войны с царственным размахом и ленью. Сейчас, когда он никуда не спешил, он мог позволить себе выморить Эстензе голодом до последнего человека.

Ему бы, пожалуй, это удалось. Осада легла на город прежде, чем с окрестных полей был сжат хотя бы один колосок зерна, и в городе оставались лишь скудные прошлогодние запасы. Да и не так уж много их было, этих полей, в окрестностях Эстензе. Предки нынешнего Брогау, хищные ярлы с Островов, отстроили свое родовое гнездо на прибрежной скале, вздымающейся прямо из моря. Отсюда равно удобно было нападать на проходящие мимо торговые суда и на мирные поселения, и никто никогда не брал штурмом эти монолитные серые стены, украшенные почти естественными зубцами. Впрочем, время и непогода их пообточили, нанятые окультурившимися потомками мастера-резчики придали им более удобную для оборонных целей форму, и вокруг замка, подчиняясь неизбежным социологическим законам, выросла слобода. Селился здесь в основном мастеровой и ремесленный люд: более двух третей продовольствия в провинции Хендрикье были привозными.

Тщательная береговая разведка Рэндалла обнаружила, что скальное основание замка сплошь изрезано пещерами, которые обнажал отлив. Будь ему на пятнадцать лет меньше и не будь он обременен властью, он бы не сдвинулся с места, пока бы не излазил их все. Теперь же он выставил патрули и на море, с тем чтобы через связанные с пещерами тайные ходы в замок не проникла контрабанда, а оттуда, напротив, тайком не утекли ценные персоны, оставив его самого штурмовать изъеденную водой и ветром пустую раковину.

На сотни ярдов вокруг города была вырублена даже мелкая растительность. Никто не мог подобраться к стенам незамеченным, и даже таран осаждающим пришлось бы привозить с собой, потому что здесь его было бы не из чего сделать. Растительность Хендрикье представляла собой чахлый карликовый подлесок с гнилыми корнями в низинах и искривленный, приземистый, совершенно непригодный для строительства лес на каменистых возвышенностях. Лишь трава в этих краях была хороша. Рэндалл часами сидел в кресле, в тени, под полотном, растянутым на кольях над его головой, и смотрел на высящиеся перед ним стены. Медоносные пчелы гудели вокруг него, колосья осеменившихся трав клонились к земле, кузнечики создавали непрерывный звуковой фон, а он сидел неподвижно и молча, как невыспавшаяся ночная тварь, и когда приспешники подходили к нему делиться мнениями, казалось, что он не слышит их, полностью погруженный в свои мрачные думы.

Крепостная стена здесь была выше, чем в Констанце, и на втрое меньшей площади здесь теснилось вдвое больше башен. У строителей Эстензе не было недостатка ни в камне, ни в рабочей силе, однако они испытывали нужду в ровном, пригодном для строительства месте. Поэтому столица Хендрикье испокон веку росла вверх.

Другими словами, перед ним возвышалось идеально спланированное и возведенное оборонное сооружение, поддерживающееся в порядке и готовое к использованию в любую минуту. Как уже говорилось, Рэндаллу вполне по средствам было выморить Эстензе вплоть до последней крысы, но, как он полагал, это было бы политическим просчетом и нарушило бы его образ всенародного любимца. К тому же его отношениям с Гайберном Брогау явно недоставало завершающего штриха. Финального аккорда. Он дал себе время как следует рассчитать и обдумать этот аккорд, после чего велел герольдам развернуть флаг переговоров и выкликать Брогау до тех пор, пока тот не соблаговолит появиться на стенах.

Герольды вернулись, сообщив, что Гайберн Брогау, «называющий себя королем», согласен перемолвиться словом с человеком, «именующим себя Рэндаллом Баккара», с крепостной стены, при условии, что с тем не будет лучников.

– Дерьмо, – безапелляционно высказался Децибелл. – Его собственные лучники могут прятаться за любым зубцом и метать стрелы в любую дырку. Нельзя давать врагу возможность подстрелить вас, как куропатку.

– Он верно говорит, – кивнул белой головой Ягге Сверренсен, с недавних пор на равных входивший в королевский военный Совет.

– Он бы, пожалуй, хотел, – задумчиво заключил Рэндалл и переглянулся с Арантой, чье лицо не выражало по поводу стрел ни малейшей озабоченности. – И даже мог бы попытаться… когда бы лучники его не утратили способности попасть с двух шагов в дом. Ладно, передайте ему, что меня это устраивает. Ни у кого из тех, кто подойдет к стене с нашей стороны, не будет при себе ни лука, ни арбалета и никакого другого оружия, разящего на расстоянии.

Складывалось впечатление, что Рэндалл принадлежит к тому типу королей, которые вообще не нуждаются в Совете.

– Хорошо, – философски заметил Ягге, – вы платите. Вам и решать, где голову сложить.

Магическая преданность, какой нагрузил его Рэндалл, по-видимому, не была безусловной.

Они подошли к воротам в том же составе, в каком обсуждали мероприятие. Знаменосец воткнул в землю пику с личным штандартом Баккара, неизменно отмечавшим место, где находился король. Децибелл стоял рядом, готовый в любую минуту грудью заслонить государя. Ягге согласен был сделать то же самое, с условием, что ему заплатят. Спустя минуту на барбакане Эстензе поднялась миниатюрная копия королевского знамени Брогау – его собственного, лишь слегка модифицированного родового флага.

Говорить придется снизу вверх. Ну да дело того стоит. Даже чувствуя, что пауза затянулась, Рэндалл все еще с неутоленным любопытством разглядывал человека, некогда составлявшего кошмар его детских снов, находя, что, оказывается, он вовсе не такой большой и что время изрезало его, словно ветер – скалу. Одетая в красное женщина рядом с ним как будто не понимала, что перевалила тот возраст, когда могла позволить себе этот цвет безнаказанно. И позы, которые она принимала, казались ему искусственными. Ему стало немного больно. Люди, на которых он смотрел, выглядели дурной подделкой под тех, кого он помнил, из тех времен, когда видения были ярки, а чувства – масштабны. Где каждое действие разворачивалось в трагедию. Он глядел на них, и он был неудовлетворен. Они его не стоили.

– А почему ты вообще решил, будто я стану с тобой разговаривать? – спросил сверху Гай Брогау.

– Ну, во-первых, ожидалось, что ты сделаешь это в память тех незабвенных ностальгических дней, когда мы все жили как большая дружная семья, – механически съязвил Рэндалл. – Во-вторых, потому, что тебе любопытно, о чем я хочу с тобой поговорить, хотя мог бы этого и не делать, а просто давить и давить на Эстензе, пока она не упадет мне в руки, как гнилое яблоко. А в-третьих, тебя попросила королева-мать. Ей, – он с удивлением услышал в своем голосе нотки горечи, – тоже любопытно.

– И что, тебе есть что предложить? И что, собственно, тебе еще нужно?

– А у тебя еще кое-что осталось. Твой город, твоя королева и твоя жизнь. Один из нас должен убить наконец другого, ты не находишь?

– Ты – Райе де Керваль, – напомнил Брогау, облокачиваясь на каменный зубец. – А я – помазанный король.

– Я не откликаюсь на чужие имена. И не довольствуюсь малым. Да, я мог бы взять Эстензе измором. Но я уже делал это десятки раз. Мне наскучило. Выясняя, кто же я на самом деле, мы с тобой положили достаточно народу, в то время как это, собственно, наше с тобой личное дело. Именно поэтому я говорю с тобой сам, а не через герольда. Я собираюсь править долго и счастливо, а для этого мне нужны подданные. Откуда им взяться, если я их голодом выморю?

Как это верно, подумала Аранта. Люди должны верить, будто все, что происходит в мире, есть лишь плод твоей личной прихоти. Ты воюешь, потому что тебе этого хочется. Ты прекращаешь это злое дело, потому что тебе надоело. Для тебя не существуют ни обстоятельства, ни воля других людей, ни их объединенные усилия. Судьбы мира вершишь только ты. И судьбы мира зависят от того, насколько заразительна твоя уверенность.

– Да, я понял, куда ты клонишь, – кивнул Брогау. – Поединок, и победитель получает все. Я вижу, ты любишь рисковать?

– Побеждать, – поправил его Рэндалл.

Н-да. Побеждать. Он и не заметил за делами, как побеждать стало смыслом его жизни, кнутом-погонялкой, без которого он не мог двинуться вперед. Должно быть, это условие его магии, как пожар в каменном доме, выжирало его изнутри, и чем дальше, тем больший голод он испытывал. Поражения приводили его в неистовство. Они были как холодная вода на его пламя. Ему нужна была победа. Время от времени, и со временем – все чаще. Чистая и безусловная, чтобы никто не посмел сказать, будто бы это Красная Ведьма одним усилием воли принесла ему голову Брогау. Чтобы вражеская цитадель досталась ему не силой голода и не чужим геройством. Он должен был взять Эстензе сам.

– Ладно, – медленно произнес Брогау, как показалось, оценивающе глядя на него. – Пусть так. Завтра. При открытых дверях.

Это означало, что Эстензе откроет ворота и победитель займет ее.

– В бархате и шелке, – уточнил Рэндалл, заметив на лице своего врага тень судороги. Для поединков такого рода существовали три общепринятые формулировки. Поединок «в железе» означал, что противники лишь преломляют копья или звенят мечами до той поры, пока арбитры не признают одного из них побежденным. Поединки «в железе» чаще служили демонстрацией рыцарских искусств, смерть или серьезное увечье в них считались скорее несчастным случаем, чем нормой. Был еще поединок «с голой грудью», он предполагал, что противники не используют иного оружия, кроме собственных конечностей. Дворянство редко практиковало этот вид решения спора, по большей части оставляя его простонародью или же совсем упившись. Для решения вопроса царствования поединок «с голой грудью» был бы, пожалуй, не слишком зрелищным. Вариант «в бархате и шелке» выглядел самым подходящим, потому что по большей части заканчивался смертью. Оружие оставалось тем же, что и «в железе», но отсутствовали доспехи, принимавшие на себя силу большинства ударов.

– Пусть будет так, – согласился Брогау. – На мечах.

– Это Рэндалл, – содрогнулась на стене его мать. Брогау обнял ее за плечи. Ведь он единственный здесь знал совершенно точно, что это Рэндалл.

– А значит, – она подняла к нему лицо, – у тебя против него… нет шансов?

Брогау с показным равнодушием пожал плечами. Ход ее мыслей не был для него загадкой. По ее мнению, Раиса де Керваля он запросто ощипал бы, держа за ножки.

Эстензе открыла ворота, и оттуда, как на загородный праздник, высыпали горожане. Герольды Брогау вместе с герольдами Баккара – как-никак и те и другие – королевские – огораживали и выравнивали место для ристалища, помогая друг другу так, словно судьбы войны были уже решены и они вновь стали едиными подданными единого государя. Вокруг канатов ограждения амфитеатром составили скамьи, и те, кому не хватило мест в первых рядах, обсыпали стены города, как дрозды – иргу. Никто ни от кого не ожидал провокаций. Просто потому, что это был хороший день. Яркий, но не жаркий. И по какой-то иронии, а может, по чьей-то подсказке, королеву усадили напротив девки в красном.

Впрочем, вероятно, так решили герольды, потому что когда противники появились на поле, встали друг к другу спиной и отдали салют, каждый – своей даме, это произвело на собравшихся неизгладимое впечатление.

С первого взгляда трудно было отдать предпочтение кому-либо из них. Рэндалл был вдвое моложе, намного подвижнее, его боевая школа была свежее – ведь он учился в Камбри, куда стекались все новые веяния в любых искусствах. Его меч был длиннее и тоньше, скорее шпага, стремительно входившая в моду в последнее десятилетие. К тому же он был красив той выразительной красотой, что берет женщин за сердце и сжимает его железной перчаткой, и так строен, что мог спрятаться за лезвием меча, а потому все куртуазные дамы стояли за него горой. Зато Гайберн Брогау, казалось, врастал ногами в землю и производил впечатление человека, которого можно рубить и рубить и которому от этого не будет никакого убытка.

Аранта… волновалась. Не так, как тогда, в сражении под Констанцей, когда смерть летела на него со всех сторон, но все же изрядно. Главным образом потому, что не видела, чтобы он каким-то образом применял магию. Все, не подкрепленное их общим тайным даром, несло в себе вероятность двойственного исхода. Но в конце концов, у Рэндалла на то могли быть свои причины. Это был его личный враг, а личный враг – это святое.

Столкнувшись, позвенели, Рэндалл отхлынул, как прибой от скалы, но обескураженным не казался. Скорее наоборот.

– Полегче, – сказал Брогау. – Имей уважение если не к моему сану, то хотя бы к возрасту.

– Я гарантирую тебе похороны со всеми воинскими почестями. В главном соборе Констанцы. Прорубь, извини, – Рэндалл увернулся от длинного низкого выпада, – для королей.

– Я слышал, Камбри мертв, – заметил Брогау, отступая и разворачиваясь так, чтобы острие меча, которым Рэндалл играл намеренно, не слепило его.

– Если так, ты слышал и о том, кто именно его убил.

– Мне жаль.

– Тебе и должно быть жаль. Ты был слишком занят, чтобы пороть его в детстве как следует. Это ведь твой младший, я не ошибся?

Похоже, Рэндалл угадал лучше, выйдя на арену в распахнутой на груди сорочке. В мрачном королевском бархате с тяжелой рыцарской цепью Брогау выглядел несколько неповоротливым. Впрочем, возможно, это был всего лишь возраст.

Звон стали о сталь – это не страшно. Это значит, что удар парирован и не достиг цели. Страшно, когда сталь свистит возле твоей головы и удар набирает силу. Но и тогда ты уже не успеешь испугаться. Страх не живет на ристалище. Страх – он для тех, кто сидит кругом. Для тех, кому есть что терять. Как королеве Ханне.

– Однажды я дал тебе хорошую оплеуху. Рэндалл разулыбался:

– О да. И, как я помню, за дело. Но еще немного, и ты убедишь меня в том, что я сам напрашивался на нож в спину. Однако позволь открыть тебе мое сердце… Опаньки, – не в этом смысле! Ты был моим лучшим врагом.

– Ты лучший враг, чем я сам, – возразил Брогау. – Я только хочу спросить тебя, почему ты называешь себя Баккара?

– То есть?

– То есть я спал с твоей матерью за год до твоего рождения.

Неизвестно, какую цель преследовал Брогау этим заявлением. Может, в самом деле надеялся, что у Рэндалла дрогнет рука. Может, рассчитывал отравить ему царствование ядовитой сплетней и ярлыком отцеубийцы. Он не пожалел ради этого публично втоптать в грязь доброе имя своей королевы, вскочившей на ноги с криком: «Нет! Это неправда!» Он и жизни ее не пожалел, потому что в действии был подписанный им закон о супружеской неверности, который Рэндалл среди прочих грозился отменить первым, «потому что чушь собачья». Правда, в этом вопросе Рэндалл едва ли сошел бы за образец.

Но они походили. В самом деле. Не так, как походили на Брогау его сыновья, но все же лицо Рэндалла было достаточно узким, и могли возникнуть сомнения, только ли материнская кровь здесь сыграла. Оба они были темноволосы. Оба были откровенными хищниками, дравшимися за свой кусок мяса. К тому же это была сплетня из тех, которые невозможно опровергнуть.

Молодой король отступил на шаг, держа меч в вытянутой руке горизонтально, направленным в сердце Брогау. А потом, словно в величайшем негодовании, в смятении чувств, в рыцарском гневе грянул его оземь, так что лезвие вонзилось в песок и задрожало, отозвавшись протяжным, как струна, звоном. Да еще и рукоять от себя оттолкнул.

– Правду! – прорычал он.

Неизвестно, что померещилось прочим, а Аранта в этот момент увидела, как грудь его изнутри вспорол сверкающий не то луч, не то меч и острие его пробило грудь Брогау. И некоторое время они стояли напротив друг друга, словно два мотылька, насаженных на одну булавку. Будто оба сердца были пронзены.

Секунда промедления, и Рэндалл снова взял меч из песка. Но произошло достаточно, чтобы магия свершилась.

– Да, – сказал Брогау, хотя теоретически, для всех, кто не видел магии, мог нанести Рэндаллу до десяти штук смертельных ударов. – Это неправда. Твоя мать чиста. Просто мне до смерти захотелось посмотреть, как ты себя поведешь. Прими мои поздравления. Ты будешь хорошим королем. Во всяком случае, любимым. Черни и женщинам нравится, когда вот так, очертя голову, грудью на меч. Им кажется, это красиво. А именно они и формируют мнение большинства, перед которым склоняются и такие головы, как у нас с тобой.

– Но за это признание ты мне кое-что должен, не так ли? – продолжил он, почти наугад отмахиваясь от ударов Рэндалла. Пот заливал ему глаза. Рэндалл был близок, близок…

– Скажи – что, и я подумаю.

– Одна просьба. Сделай это быстро. У меня нет сил тешить твое самолюбие.

– Я полагал, мы тешим тут твое самолюбие. Раз так, договорились…

Меч Рэндалла нырнул вперед с быстротою языка ящерицы, и непоколебимый как скала Брогау пошатнулся и мягко-мягко опустился на колени и на бок. Рэндалл нанес самый милосердный в мире удар – в сердце. И в кругу остался только один король.

Предупреждая шум общего ликования, Рэндалл поднял клинок, коснулся им лба в воинском салюте, поцеловал лезвие и сломал его. Поднял из песка королевский меч Брогау с сапфирами в золоченой рукояти.