Текст книги "Король-Беда и Красная Ведьма"

Автор книги: Наталия Ипатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

2. Три поросенка

Глаз увязал в вечернем небе, словно в синем бархате. Луна доплывала где-то там, выше, невидимая, окрашивая серебром одни лишь края прорех в облаках. Зрелище было волшебным, хотя отчасти, как почему-то всякое отверстие, напоминало Рэндаллу прорубь: непременный финал царствования ожидавший в конце пути любого мужчину Баккара.

Три товарища обретались ночной порой в тихом квартале, где отстроились степенные, самые богатые купцы южной столицы Триссамаре. Торный студенческий путь, пролегавший через все кабаки, пользующиеся у благонамеренной части горожан дурной славой, остался сегодня далеко в стороне. Там собирались острословы, с высокомерием подданных другой страны комментировавшие введенный Брогау на подвластной ему территории закон о Святости Брака, каравший смертью супружескую измену. Любители же дела действовали под покровом тишины. А тишина в этот не слишком поздний час была непривычной, тревожащей. Тинто прислонился к каменной ограде, ко всему равнодушный, перебирал струны и мурлыкал что-то на обыкновенные для себя темы «белла» и «маре», свешиваясь над лютней безупречным, как месяц, профилем, словно омытым шелковой прядью волос. Общался с лютней на одном, тайном для прочих языке. Возможно, многие годы оба, он и лютня, искали тех, кто способен говорить с ними без перевода, а прочими временными встречами лишь довольствовались в ожидании то ли фатума, то ли чуда. Загадка, в которую Рэндаллу не хотелось вникать, потому что он чувствовал себя в ней чересчур материальным.

Стена была беленая, глухая. Каменная. Рэндаллу под подбородок. Он и глядел через нее, поверху, над вмазанными щели тупыми от времени гвоздями, утвердив подбородок на скрещенных запястьях рук. Ждал, когда появится свет в условленном окне. Должно быть, еще не все слуги, которых дама не вполне могла доверять, покинули дом к этому часу.

Джиджио слонялся по улице взад-вперед, и время от времени голос его взвизгивал на повышенных тонах, отваживая случайных прохожих. Он же предупредил бы товарищей о приближении ночной стражи. Улочка-то вся – три приземистых по вечернему часу благонравно погруженных во тьму.

Жечь свечи по ночам было дворянской привилегией. Для прочих сословий на этот счет полагался гигантский штраф, замаскированный под так называемый свечной налог, и мало что из радостей этого мира стоило таких денег.

Серебряные капли стекали со струн и, падая, касались души. «Зачем я здесь?» Рэндалл очумело покрутил головой.

– Скажи мне, почему монна Белла Трисса выбрала тебя? – спросил и Джиджио, неожиданно возникая из тьмы. В голосе его не было обычной язвы, и Рэндалл повернул голову, чтобы взглянуть на его лицо, белевшее в ночи, как луна.

Джиджио любил ее. Жадно, неутолимо и безответно. Монну Беллу Триссу не интересовала преданность, могущая осложнить ей жизнь. Она была замужем, и замужем удачно. Она, безусловно, не принадлежала к породе тех, чью любовь покупают. Она и сама могла заплатить, другое дело, ей тоже льстило, что ею наслаждаются не за деньги. Ее неприступная, наблюдаемая издалека красота не единожды обсуждалась в студенческих кабаках. Дама была осторожной, имела репутацию добродетельной и, без сомнения, хорошо охранялась. К тому же она была молодой женой старого мужа и, разумеется, нуждалась в определенного рода развлечениях во время его долгих деловых отлучек. Студенты дворянских родов, при собственных деньгах, подходили идеально, и оставалось только ждать, когда эта мысль войдет в хорошенькую головку монны Беллы Триссы.

Волочился за ней Джиджио, он же разгонял ночную тишь под ее балконом воплями серенад и сорил деньгами среди якобы неподкупных слуг, уверяя всех, и в том числе себя, что это лишь плоть его жаждет, но вожделенный знак согласия получил Рэндалл, будучи и сам удивлен. Молоденькая самочка, которую в жизни волновали лишь томления тела. Не отвергая их, не уверяя, что самому ему они чужды, он, однако знал, насколько могущественнее тяга неудовлетворенного духа и соответственно различал их. В том, что он стоял здесь, косвенным образом виновен был Джиджио. Во-первых, немыслимо мучительным было стыдное желание получить плод, запретный для ближайшего друга, кем бы она ни была. Убедиться, что любое соперничество вновь и вновь оборачивается в его, Рэндалла, пользу. И не важно, магия это или! элементарное мужское обаяние. Главное – побеждать. Джиджио его продаст, приведись только случай. А во-вторых, сам Джиджио не простил бы ему пренебрежения желаниями своей звезды. В его глазах они, вероятно, были священны. Он бы убил того, кто пренебрег бы ею.

– Почему? – повторил тот, останавливаясь в пределах видимости, диктуемых лишь луной. – Рэндалл, друг мой, я завидую тебе самой неистовой завистью. Почему, скажи, она не пробуждает во мне иные, более постыдные чувства, способные уничтожить мое расположение к тебе?

«Потому ли, что у меня есть тайный дар вовлекать других в сферу своих интересов, окрашивать их субъективный мир в соответствии со своими желаниями, создавать и пересылать мыслеобраз, подчинять сердца и властвовать душами… почему это не действует на Брогау?.. а кто сказал, что не действует?.. великие Силы, как хочется попробовать!.. ведь я не видел его с тех пор, как это пробудилось во мне, но не самообман ли это?.. и верно ли, что против меня могут встать лишь достойнейшие и равные мне? В любом случае я намерен пользоваться данным мне могуществом, чем бы ни пришлое платить».

Плата. Мысль о плате, промелькнув во мгле летней ночи возвратилась вновь и назойливо закружила в странно опустошенном мозгу. Ни малейшего томления он не испытывал и в помине. Предчувствие мучительной злой смерти. От предательства. Но он отогнал эту мысль с беспечностью двадцатилетнего, пьющего чашу бессмертия.

– – Может, она просто романтична и, как дева, мечтает о принце? – вполголоса предположил Джиджио. Лицо его так странно белело средь шепчущей тьмы олеандров. Сочетание невинности облика и страстности шепота внезапно представило его Рэндаллу искушающим змеем, свернувшимся на цветущих ветвях. – Интересно, сколько младенцев в тот год получили это верноподданническое имя? Может быть, лишь благодаря ему ты всегда будешь обладать тем, что недоступно другим смертным?

Все вокруг вызывало непрерывный дискомфорт. Он… знает? Рэндалл ощутил укол панического ужаса, как человек, впервые подвергшийся шантажу. Знает! Он едва удержался, чтобы не проверить быстрым взглядом, насколько близок к их разговору третий поросенок их компании. Судя по звукам, Тинто безмятежно грезил, роняя жемчужины в придорожную пыль. «Груди твои как дельфины, стянутые золотой лентой». Рэндалл представил себе парочку резвящихся в корсаже дельфинов. Как ни странно, ему не полегчало.

– По крайней мере, – тихо, но настойчиво, как помешанный, выговорил Джиджио, неотступно следуя за ним, когда он сделал несколько нетерпеливых шагов, – не называй ее «тезоро мио». Как угодно, мало ли придумано слов, но только не «тезоро мио»! Я берег их для нее. Клянусь тебе, я узнаю!

Джиджио погиб от руки мужа одной из своих любовниц, не сейчас и даже не завтра. И это не было даже дуэлью. Фехтование, спортивный поединок, шутка для всех, кроме этих двоих. Удар был силен настолько, что пронзил решетку маски, угодил в глаз и вошел в мозг. Рэндалла тогда не оказалось рядом, и вообще он занимался в другом месте своими делами и видел много такого, на что ему не хотелось смотреть. Смерть Джиджио была как фейерверк, и никто не пожалел о нем. Он умер с репутацией опасного мерзавца, и почему-то потом Рэндаллу долго мерещилось его мертвое лицо.

– Готово, – воскликнул его собеседник, рукой указывая вверх, за голову Рэндалла. – Монна зажгла свет. Она ждет тебя.

«Какая мне разница, как ее называть! Уж в любом случае – не „мое сокровище“! После него… как это выглядит пошло».

Джиджио и неспешно подошедший Тинто переплели пальцы в «стремя» и подсадили Рэндалла на стену. Разумеется при его атлетической подготовке он без малейших проблем подтянулся бы сам, но ввиду предстоящего свидания приходилось заботиться, чтобы не оскандалиться рваными штанами перед столь тщательно готовившейся дамой. Оказавшись на гребне, Рэндалл по очереди втянул следом за собой обоих приятелей. Те бесшумно спрыгнули в сад, готовясь выполнять роль стражей спальни и при необходимости оповестить о неожиданной тревоге.

Глухо рыкнула собака из конуры. Джиджио с небрежным великолепием извлек из рукава шелкового кафтана истекающую аппетитным жиром цыплячью ножку и метко бросил ее в конуру. Рычание перешло на более утробную ноту. Тварь в будке смачно чавкала. На месте собаки, покончив с цыпленком, Рэндалл заинтересовался бы кафтаном.

– У нас с ним давнее знакомство… Я позаботился обезопасить себя с этой стороны.

– Да уж, следует знать размер зубов, потенциально готовых впиться в твою задницу.

Беленый двухэтажный дом, без вызывающей роскоши, но добротный, утопающий в зелени и розах. У мужа монны Беллы Триссы был хороший вкус. Окно светилось, и Рэндалл, старательно скрывая нерешительность, исчез в предусмотрительно отпертых дверях.

Его товарищи ждали внизу, подняв лица к дорожке света, спускающейся прямо к их ногам. Как картинки на стенке волшебного фонаря, их взглядам предстали черные силуэты мужчины и женщины. Ее тонкая талия поднималась из широких юбок, как стебель тюльпана, опущенного венчиком вниз. Почему-то Джиджио знал, что на ней платье из золотой парчи с низким квадратным вырезом, отделанным лентой и подчеркивающим пышность, нежность и белизну.

– Это не она, – произнес вдруг над самым его ухом голос Тинто.

– То есть? – переспросил он, не поворачивая головы.

Он-то ее знал до малейшего жеста. Слишком часто и неотрывно следил за ней на улице, через забор и из темных уголков церкви и прочих присутственных мест.

– Не она – женщина его жизни. При всех ее достоинствах – мещаночка. Никогда не замечал за Рэндаллом склонности к сладким винам.

– Рэндалл высоко летает, – пожал плечами Джиджио. – Все больше среди леди. Вскорости придется ему привыкать к шампанскому.

Ему послышалось, или Тинто хмыкнул. Все-таки, наверное, не послышалось.

– Заскучает он с леди.

– И какой же напиток ему по вкусу, по-твоему?

– Горькая можжевеловая водка с дымком.

– Портовая шлюха, что ли?

– Уверяю тебя, мы все очень удивимся, когда он наконец выберет себе кого-то по душе.

– Дай-то бог… – рассеянно вымолвил Джиджио. Его разрывали боль и обида, и он ненавидел луну и светляков, и жасмин с его сильным ночным запахом, и всех свидетелей своего отвержения… кроме Рэндалла, почему-то, но Рэндалл всегда был из ряда вон. Когда там, наверху, погасят, на него падет тьма вселенская. И он обреченно ждал этого часа.

Но дождался совсем другого. Уверенный грохот в железные ворота, голос, приказывающий отворить, кличущий по имени его звезду примерно с той же интонацией, с какой знатный сеньор сзывает собак. Джиджио чуть не подавился неуместным хохотом. Слишком классической была эта сцена неожиданного возвращения мужа и слишком здоровой – его реакция.

Окно спальни Беллы Триссы выходило на противоположную от ворот сторону, в прохладный сад, куда сами студенты проложили путь через забор. Поэтому мужу не суждено было наблюдать на занавеске сцену торопливого нежного прощания двух теней. Стукнула рама, взметнулась батистовая занавеска, кавалер красиво перебросил себя через подоконник тогда как дама свесила из окна белокурые косы и, скажем так, дельфинов, так и норовящих выпрыгнуть из сдерживающей их золотой ленты. Картина была омрачена задавленным воплем неожиданной боли и богохульным перечислением Беллы Триссы, ее супруга, его сторожевой собаки и колючих кустарников, состоявших между собой в неимоверно причудливой связи, а также самой идеи, каковым сдуло бы с улицы и менее трепетную особу любого пола.

– На кой ляд она насадила тут розы, – шипел Рэндалл, выдираясь из цепкой хватки символов любви. – Неужто она думает, тот, кто хоть однажды покинул ее этим путем, вернется к ней? Я тут полштанов улик оставил! Деру давайте!

Хозяин, видно, простаком не был, потому что времени даром не терял. Пока ночные гости в темноте и зарослях сломя голову искали спасительный забор, он, не обращая внимания на причитания своей монны, поспешил на задний двор, отвязал пса, может, даже дал ему хорошего пинка в зад, и страж целомудрия с оглушительным лаем понесся в заросли, не разбирая дороги и не обращая внимания ни на шипы, ни на розы.

– Какой он породы? – поинтересовался на бегу Рэндалл.

– Ох!

Он первым наткнулся на стену, можно сказать, влепился нее с разбега, и это оглушило его на несколько непростительных секунд.

– Мастиф… кажется, – пропыхтел Джиджио. Рэндалл обхватил его за талию и практически вскинул на стену. – Впервые вижу… двурушничающую собаку…

Тинто по-женски взвизгнул в темноте, мастиф прыгал, норовя достать до шеи, Рэндалл с большим или меньшим успехом бил его в полете обутыми в сапоги ногами. В результате непродолжительной возни лютнист, скребя пальцами по. камню, тоже оказался в относительной безопасности. Встав на стене на колени и шаря внизу руками, подобно прачкам, упустившим в омут белье, они честно пытались зацепить и вытащить на гребень своего товарища. Наконец им это удалось, причем Тинто поймал руку, а Джиджио – ворот. Вид у Рэндалла был драный. И покусанный.

– Повезло тебе с сапогами.

– Противостояние сапог и собак обычно заканчивается в пользу последних, – мрачно заметил Рэндалл. – И сегодняшний случай – не исключение. Хватит с меня… любовных приключений… в чужих огородах. Женюсь. К чертовой матери. Немедленно.

– Надо немедленно драпать, – спрыгивая со стены, отозвался Джиджио. – Матримониальные планы устроишь потом.

И впрямь, в конце переулка раздавались громкие голоса и бряцание алебард ночной стражи. Стражи всегда приближались к очагам беспорядков с изрядным шумом, всегда оставляя зачинщикам возможность заблаговременно скрыться через неперекрытый конец переулка. Во-первых, потому, что беспорядки бывали чреваты телесными повреждениями различной степени тяжести, а во-вторых, потому, что когда в них участвовали высокородные студенты, все сплошь инкогнито, то от их задержания следовало, как правило, неприятностей больше, чем от нарушения ночной тишины или чьей-то незначительной мещанской рогатости. Причем зачинщики, приведя в действие тяжелую артиллерию в виде именитых папенек, имевших в пушку собственное рыльце, имели пакостное обыкновение оставаться безнаказанными.

– Боюсь, ваша уважаемая матушка была бы недовольна вашей компанией и времяпровождением.

Рэндалл вполне ценил деликатность сеньора Камбри. Имея все основания не любить королеву Ханну, в присутствии сына тот ни разу не отозвался о ней непочтительно.

– Каковы бы ни были мои компания и времяпровождение, моя матушка в любом случае осталась бы недовольна.

Сэр Эверард изящно потянул носом. От его воспитанника пахло вином. Одежда была раскидана по комнате, а сам Рэндалл сидел на кровати, положив ступню одной ноги на колено другой и прижимая платок к кровоточащей голени. Огня не зажигали, довольствуясь луной. Напротив, у окна, стоял стул сэра Эверарда. Именно здесь, меж стулом и кроватью. проходила грань их отношений. Милорд де Камбри сидел в присутствии государя, но никогда – рядом с ним. И были вещи, о которых с ним говорить не стоило, хотя и хотелось. Дело, как подозревал Рэндалл, было в том, что сэр Эверард попросту был неподходящего пола. Милорд отличался способностью установить отношения таким образом, что лишь по продолжительном размышлении ты обнаруживал, что они установлены. Благодаря его деликатности он был Рэндалл, а не «Ваше Величество» и никогда не «возможно, Райе». Требовать большего означало гневить богов. Но, самый умный и самый тактичный, сэр Эверард все же не был таким же, как он сам. А ему нужно было поговорить о себе.

– Клок мяса вырвал, паршивый кобель, – вздохнул он.

– Пригласить врача?

Рэндалл сделал поспешный отрицательный жест, и его старший друг озадачился:

– Это с чем-то связано?

Самая середина ночи. Там, в городе, в купеческом квартале, наверное, еще не улеглась суматоха. Муж Беллы Триссы объяснит все ее соседям скорее всего нападением воров и разбойников. Вряд ли у него не хватит ума спрятать рога под бархатный берет с ушками. Наверное, это была такая ночь, когда надоедает свято хранить тайны. А кроме того, кому еще и доверять, как не сэру Эверарду. И если ему не доверять, то лучше уж не жить.

– Хочу вам сообщить, как сеньору, – сказал Рэндалл, делая вид, будто смотрит на рану, – у вас появилась проблема. Сегодня ночью в Триссамаре взбесится собака.

Последовало краткое молчание.

– Должен ли я презрительно фыркнуть? Что, в Триссамаре не видали бешеных животных? Или в этом бешенстве есть нечто особенное?

– Я и сам не знаю, – признался Рэндалл. – Особенное было в том, почему она взбесилась. Я представления не имею, какой силой теперь наделено животное. Предположительно известно только, что сила эта неуправляема. Природа силы… – он помолчал, – необъяснима.

– Это связано с… особенностью некоторой крови, не так ли?

– Я бы зря пытался обмануть себя, если бы полагал, что ваших ушей не касались некие слухи.

– Я лишь гадал, сколько в них истины. Вы закляты на кровь, государь?

– Во всяком случае, отец полагал, будто он совершает надо мной нечто значительное. В проявлениях этого, – он помолчал, подбирая слово, – волшебства нет ничего такого, что невозможно было бы объяснить иными, прозаическими причинами. Я не спешил говорить об этом. Разве дворянство поддержит меня заведомо зная, что получает на свою шею неуправляемого короля вроде Рутгера? А сами вы не обратили внимания, как постервенели в Триссамаре комары со времени моего приезда?

– Я думаю, Рэндалл, вы ищете повод доказать самом себе свое рыцарство. Совершить подвиг. Одержать победу. Это свойственно юности, стремящейся обрести значимость.

– Мои побуждения гораздо прозаичнее, сэр Эверард. Я единственный, кому собака, взбесившаяся от моей крови, не в состоянии причинить вреда большего, чем просто покусать. Значит, мне с ней и управляться. Честное слово, если бы не эти соображения, я с удовольствием забыл бы об инциденте не делающем мне особенной чести.

Надо отдать должное сэру Эверарду, он не кинулся выяснять подробности «инцидента», что облегчало если не совесть, то Рэндалл не любил, когда над ним смеялись, особенно теперь, когда он сидел потерянный, опозоренный, лишенный своей побед.

А был бы кто другой на его месте, посмеялся бы от души.

– Что до заклятости, – добавил милорд де Камбри, по размыслив, – какая разница, какая сила льет воду на нашу мельницу? Ничто не мешало мне быть верным слугой Рутгеру. Мне все равно.

Проклятие на бессмертную душу Рутгера, если она вообще у него была! Что за дар такой паскудный, если лишить его может любая вовремя подвернувшаяся под ноги шавка!

3. Трое, не считая собаки

Он шел, перекинув плащ через плечо и держа руку на рукояти кинжала, а темная улица обтекала его, словно он был камнем, торчащим посреди реки. Друзья поспешали следом, приходилось почти бежать, но все же Рэндалл чувствовал себя в полном одиночестве.

Когда неделю назад он говорил с сэром Эверардом о бешеной собаке, он лишь предполагал, что так случится. Сегодня он знал наверняка. То, что это сбылось, было как толчок заключенной в нем магии. Все. Было. Правдой. Правдой, следовательно, было и то, что ему не было равных.

Еще лишь сегодня, ясным и безоблачным утром, сэр Эверард представлял Его Величество очередной небольшой и тщательно дозированной партии союзников. Традиционная утренняя разминка, во время которой гости проявляли куда меньше недоверия к законности его титула, чем это сделал бы Рэндалл на их месте. Здесь были не только феодалы, имевшие право содержать дружину и обязанные милорду де Камбри воинской повинностью, хотя этих обработали прежде прочих. Сэр Эверард привечал и двигал вперед иную, новую силу: крупных торговцев, поставщиков, монополистов, иностранных дипломатических гостей, без сомнения озабоченных тем, чтобы предоставить своим хозяевам как можно более широкое политическое видение мира. Благодаря усилиям, а главное – умению сэра Эверарда, экономика Камбри, сама еще не опомнившись, начинала работать на войну. Рэндалл не спешил, изучая место каждого камешка в складываемой им разноцветной мозаике. В этом увлекательнейшем занятии, в построении и наращивании условий собственного успеха, он с редкостным изумлением наблюдал, как под его руками возникает нечто, обладающее реальным весом. Нечто такое, что действительно способно тем или иным образом быть принято в расчет, так или иначе воплотиться в жизнь. Жизнеспособное само по себе, вне зависимости от его личного участия. У де Камбри не было от него секретов, и создавалось впечатление, что они вдвоем, сговорившись, собираются обнулить в карты целый мир. Возможно, придя к власти, ему следовало прозваться Рэндаллом-Рыбаком: так ловко он приноровился наживлять и подсекать. Капли его побед сливались в ручейки, в реки, и оставалось ждать, пока эти реки наполнят море.

В общем, эти ежеутренние аудиенции для избранных не обременяли его. От Рэндалла требовалось только дать зацепки нескольким живым умам, присовокупить их меркантильный или государственный интерес к своему собственному и непринужденно заставить их хлопнуть себя по лбу с возгласом: «Да это же выгодно!»

Покончив с ними, он снимал черное и закатывался на лекции или в кабак, где верховодил непутевыми сыновьями своих респектабельных утренних визави. Будущими командирами своих фаланг и когорт, теми, кто его именем станет посылать людей на смерть. Уже скоро. Продолжительное личное знакомство придавало подобному требованию некую дополнительную убедительность. Рэндалл не пренебрегал ничем.

Он нашел их в любимом месте, в трактире «Жареный треф», в первой половине дня почти пустом, да и вообще пользовавшемся репутацией «дорогого приличного места». Джиджио и Тинто расслаблялись в кабинке, отделенной от зала полукруглой аркой, занавешенной черным шифоном. Чистенькая блондиночка с тяжелым подносом на одной руке только-только отдернула занавес, чтобы их обслужить. Разговор смолк, все трое проводили ее плотоядными взглядами. Потом продолжили.

– …собака взбесилась, – взволнованно говорил Джиджио, что в общем-то не вязалось с его обычной лениво-равнодушной манерой. Разумеется, он не упускал из виду ничего, что хоть как-то касалось известного всем троим дома. – Сразу после нашего столь драматичного исхода через забор. Слышишь, Рэндалл? Пес порвал горло слуге, посланному посадить его обратно на цепь. А этот слуга, между прочим, корил его с самого кутячьего возраста. А потом перемахнул через ограду и был таков. Рэндалл, ты помнишь, какой высоты там изгородь? Можешь себе представить, чтобы через нее перелетела псина таких габаритов?

– Вот как? – спросил Рэндалл словно бы от нечего делать. – И куда же он делся теперь? Ходит же наверняка какой-то слух?

– А в том-то и фокус, ч-то никуда он не делся, – вмешался в разговор не менее взбудораженный Тинто. – Все кабаки и лавки полны разговоров о чудовище, появляющемся на улицах с наступлением темноты. Если бы ты, вместо того чтобы зализывать раны, прошелся по городу после наступления сумерек, то не увидел бы на них ни бродяг, ни пьяных, ни нашего славного храброго на речах брата студента. Несмотря на духоту, обыватели запирают ставни и лезут под одеяло с головой, заслышав вой буквально любой собаки. Кумушки не ходят в гости даже через дорогу. И знаете, что я вам скажу, господа? Это безумие заразительно. Что бы вы обо мне ни думали, после захода солнца я и носа на улицу не высуну. В первую же ночь он разорвал на куски трех нищих. Причем после первого он уже вряд ли был голоден.

– А днем-то он где?

– – Бес его знает, – отмахнулся Джиджио. – – Может, роется на помойках, кормится где-нибудь. Все, кто его видел и ушел живым, говорят о темном времени.

– А кто его видел? И насколько приврал?

– Рэнди, я не знаю, в чьей постели ты провалялся все это долгое время, но чертовски невозможно, чтобы ты не слышал ВООБЩЕ ни одной сплетни!..

– Представь себе! – оборвал его Рэндалл, отметив про себя, что сэр Эверард никак не мог остаться в неведении. И чтобы впредь он этого не делал.

– Ваттье де Монкальва, – сказал Джиджио с такой неосознанной значимостью, с какой не говорят о чужих, – господин префект Триссамаре, если кто не знает, говорил, что посыпал за ним команду. Не гражданских живодеров, заметь, своих солдат. Тварь оказалась достаточно умна, чтобы не попасться им на глаза днем, пока они обшаривали тупики и помойки и всякие прочие места, где днем прячутся собаки. Они уже думали, будто все это враки. Когда же настала ночь, им не пришлось его долго искать. Префект сказал, они думали, что загоняют пса в угол. В тупик. А это он их заманивал. Он прыгнул прежде, чем его успели зацепить протазаном. Две рваные глотки, одна кисть отгрызена вместе с ножом прежде, чем ее хозяин успел издать хоть звук, множество укусов и царапин. Говорят, у солдат сложилось впечатление, будто все это он проделал в одном-единственном прыжке. Все раны… плохие. Грязные. И все показания сходятся на том, что это чудище уже очень мало напоминает собаку. У… от… Ваттье нормальные, не склонные к посмертному признанию люди. Им недоплачивают за героизм.

– Ты забыл про светящуюся шерсть!

– Заткнись, Тинто.

– Боже правый, Джиджио, чем ты его кормил?!

– Может, ты и слову префекта не веришь?

– Он тебе сам рассказывал? – словно невзначай бросил Рэндалл. – Или эти свидетельства передавались из уст в уста?

– В личной беседе! – огрызнулся Джиджио и осекся. Рэндалл улыбнулся, как мог тонко, прикинув про себя соотношение возрастов и внешностей Джиджио и отлично знакомого ему префекта Монкальва, а также то, в какой степени родства эти двое могли состоять. Состав официальной семьи префекта также был ему известен.

– Я вот подумал, – хохотнул он, – какая удобная должность! Ходить по ночам, защищая пухленьких купчих! Скольких бастардов можно сделать безнаказанно!

Зрелище борьбы Джиджио с собственным бешенством позабавило Рэндалла. Он, прямо скажем, и не надеялся когда-либо обыграть того в его любимую игру «а я знаю, то ты знаешь, что я знаю» и сейчас даже слегка потерял к Лжиджио интерес. Впрочем, на этом пункте ему следовало остановиться, иначе он рисковал в придачу к чрезвычайно опасному псу получить еще более опасного Джиджио. Причем за спину.

Он еще немного посидел в своей внутренней тишине, почти не прислушиваясь, как вокруг него пререкаются приятели. Потом поднялся.

– Дело, стало быть, для мужчин. – И выразительно хрустнул костями.

– Я не… – замотал головой Джиджио. – Ищите других сумасшедших…

– Убейте меня, – заявил вдруг Тинто, который вроде не был пьян, – но я хочу это видеть!

– Увидишь, – пообещал ему Рэндалл. – Хотя бы с верхушки дерева. Я не возражаю, если напишешь об этом песню.

– А ты не слишком дорого заплатишь за эту героическую пропаганду? – прищурился на него Джиджио. – В прошлую вашу встречу счет, кажется, сложился не в твою пользу?

– Потому и иду, – ответил Рэндалл, почти не лукавя. – Никто не посягнет на мое безнаказанно.

Улица вымерла, словно неведомый враг вступил в город. Даже фонарщики не осмеливались зажигать огни на главных улицах, и город освещен был лишь луной да теми факелами, которые троица прихватила с собой на дело. Поскольку светили они все больше по сторонам, вперед да позади себя, а не под ноги, то постоянно оскальзывались на подгнивших фруктовых корках и в вонючих лужах, коих и в прекрасной культурной Триссамаре было не меньше, чем в варварской Констанце, и кои еще более гнили и воняли в жарком климате Средиземноморья. Готовность, с какой огромный город захлопнул ставни и наложил засовы, заставляла заподозрить жителей по крайней мере в искренней вере в чудовище. Во всяком случае, ночная стража, выискивавшая на улицах нарушителей спокойствия, а также высматривавшая дома, где не по чину жгли свечи, никогда на памяти Рэндалла не могла навести такого порядка. Город выглядел неживым.

За спиной Рэндалла невнятно бубнили друзья. Прислушавшись, он разобрал в их шепоте сомнения в благополучном исходе всего предприятия. Впрочем, сейчас ему некоторым образом было все равно, один ли он здесь. Самым сильным его чувством на данный момент было любопытство. В сущности, ему впервые предстояло увидеть… существо – ему не хотелось называть его тварью, – одаренное той же силой, что и он сам. Пусть неразумной и бессознательной, неуправляемой, но все же – силой той же породы, причиной которой был, собственно, он сам. До сих пор он сталкивался только с комарами. Едва он только приехал, в Триссамаре и окрестностях объявилась популяция кровососов, абсолютно ненасытная и проникавшая под любые самые плотные пологи и вуали. Ученые-энтомологи пытались объяснить ее появление естественными причинами, в том числе миграциями из Хинда, вроде тех, как раз в несколько лет на поля Камбри обрушивались опустошительные тучи саранчи, и обещали, что мутация окажется нежизнеспособной и в скором времени сойдет на нет. Возможно, уберись некто Баккара в другой географический регион, так бы оно и случилось, но поскольку Его Величество никуда не делось и продолжало исправно подкармливать комаров, всему прочему населению просто пришлось смириться с этой напастью. Горожане комаров, разумеется, хлопали, и насколько Рэндалл был в курсе, ни на чьей человеческой природе это особенно не отражалось. Таким образом он пришел к закономерному заключению, что либо все то враки, во что ему, честно говоря, верить не хотелось, либо цепочка заразы где-то прерывается. Специальных исследований в этом направлении он не вел.

Триссамаре была зеленым городом. Практически перед каждым приличным домом хозяева содержали садик, помимо эстетической функции позволявший укрываться от зноя в полуденные часы. Садик обычно отделялся от улицы забором ободряющей высоты. Да и вдоль улиц тут и там торчали искривленные жаром и ветрами деревья. Спортивные молодые люди, отказавшись от мысли разыгрывать из себя героев, вполне могли при желании оказаться вне досягаемости зубов даже очень крупной собаки.

Он возник перед ними как оправдание поговорке «кто ищет случая, того случай находит сам». Беззвучно, ибо сказано: «Лающая собака не кусает». Времени оглядываться у Рэндалла не было. Спешить, впрочем, тоже не стоило. Медленно, но деловито он намотал плащ на левую руку. Время, казалось, растянулось на мили.