Текст книги "Король-Беда и Красная Ведьма"

Автор книги: Наталия Ипатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

И, наверное, только благодаря Хафу взгляд ее, идущий из пузыря в мирские пределы, становился любопытен и даже жаден, когда она разглядывала красивую одежду сверстниц, денно примеряя на себя то, что ей нравилось. Подобное свойство казалось ей суетным и достойным осуждения, и она почем бы в нем не созналась, но запретный плод, манит. Она никогда не смогла бы позволить себе кожаные башмаки, и не знала вкуса вина, и даже ленту не вплетала в волосы на праздник. Но никто не знал, каково ей было сознавать, что все это ей недоступно. И только Ува, наверное заметила, что дочка ее навешивает на уши парные черенки с рябинами или вишнями, в зависимости от сезона, словно зажигая огоньки в черной ночи своих волос. Это вознаградилось. Увидев «сережки», Хаф хмыкнул:

– Тебе идет красное. Лучше любого другого.

И добавил, теперь уж неизвестно, с каким умыслом:

– Тебе нужно носить красное платье.

5. Кандидатура

Рэндалл не помнил, в какое именно мгновение сэр Эверард сообщил ему, что «все готово», как не помнил и чувств, охвативших его в тот знаменательный момент. Он даже не помнил, честно говоря, были ли там вообще какие-то чувства. Даже если бы он внезапно захотел, то не смог бы остановить войну. Слишком многие интересы были привлечены со стороны. Иной раз он чувствовал себя так, будто снова стоял над разверстой пастью колодца и намеревался сделать роковой шаг. Он был как камешек, пущенный с горы. Он не мог ни остановиться сам, ни остановить лавину, грохочущую за ним по пятам. Ну что ж, сравнение не хуже прочих. Все не Щепка в водовороте. По отношению к себе его всегда отличала доля здорового цинизма.

Слишком многие люди сделали свои ставки, жертвуя и Рискуя в случае неудачи слишком многим, и в принципе готовы были продолжать даже без него. В каком-то смысле это ощущение придавало Рэндаллу уверенности. Не так уж много в самом деле приходилось на его личную ответственность. Глыбы, катившиеся следом, грозили похоронить его под обвалом, стоило ему хоть на секунду оказаться менее подвижным Его это устраивало, поскольку отвечало его натуре. Быть лучше всех постепенно входило у него в привычку.

Однако тому, кто хочет быть лучше всех и доказывает это делом, необходимы изрядные силы, в том числе и душевные Рэндалл понимал, что не может расточать больше, чем имеет а потому находил в сутках время, чтобы пополнять запасы,

Обычно это время наступало поздним вечером, а то и ближе к полуночи, когда даже благословенный Камбри погружался во тьму, и шумы, плескавшиеся у подножия замка сэра Эверарда становились приглушенными, интимными. Светская жизнь здесь начиналась преимущественно после захода солнца, особенно летом, когда дневная духота делала невыносимой любую активность.

Еще всего лишь год, два, три назад Рэндалл предпочел бы потратить эти благословенные часы на гульбу, и никто не сказал бы против ни слова. Но сейчас его к гульбе уже не тянуло. Мог лишь сказать, что и это было. Он не ошибся, выбирая себе в воспитатели сэра Эверарда, и теперь между воспитанником и опекуном царило трогательное согласие. Рэндалл сам менял свои предпочтения, каждый раз не ощущая в ответ ничего, кроме молчаливого одобрения. Говорят, это дар богов – быть понятым своими близкими. Сейчас, перед тем как все начнется, У него оставалось еще совсем немножко времени, чтобы подумать о себе. Потом придется думать о Брогау. А потому он сидел в темной тихой комнате, молчал или беседовал не повышая голоса и чувствуя себя так, словно находился в сердце бури, в центральном пятачке ее тишины. И он ценил эти мгновения превыше всего на свете. Он удлинил бы их, если бы мог.

И это было блаженством. Сэру Эверарду ничего не приходилось доказывать, он все принимал как должное, без малейших сомнений, как в Праве Государя, так и в самой государевой личности. Ради того, чтобы иметь перед ним подобные привилегии, Рэндалл охотно впрягся бы в любые обязательства. В каком-то смысле сам он, как личность, был творением сэра Эверарда. Возможно, даже более, чем творением своего отца, которого почти не знал и от которого унаследовал только кровь и трон.

Поэтому мало удивительного было в том, что отдохновенные вечерние часы, когда удавалось наконец избавиться от толпы людей, искавших при «теневом дворе» своих выгод, он теперь проводил в компании опекуна и наставника. Ранг милорда Камбри позволял ему зажигать в темноте множество свечей, но он не пользовался своей привилегией. Кресло, камин, красное вино с бархатным вкусом, окна, либо распахнутые в лето, либо, наоборот, наглухо запертые, отсекающие напрочь ветреную слякотную зимнюю ночь. И беседа, неторопливая и нескончаемая, в основном о деле, без попыток проникнуть в чужую душу, но в полной уверенности, что та никуда не денется. Два прекрасно воспитанных дворянина обсуждали кандидатуры, строили планы внутри планов и надстраивали планы над ними. Сэр Эверард покачивал ногой, Рэндалл постукивал подушечками пальцев одной руки по другой, палец к пальцу, кропотливо и методично, как делал все, что требовало непременного успеха. В эти часы он позволял себе побрюзжать и разрешал сэру Эверарду приободрить себя и снова наставить на путь.

Итак, высокие окна были закрыты, лепной потолок уходил вверх и терялся во тьме, и один камин освещал это уютное гнездо, прибежище холостяка и вдовца, пещеру, где два уверенных циника обсуждали свои планы внутри планов. И когда Рэндалл время от времени поднимал голову, пытаясь пронзить взглядом мокрую тьму за свинцовым оконным переплетом, ему казалось, что этот его уютный и тесный мирок на двоих, похожий на черепную коробку всего его громадного замысла, соединен длинным туннелем с другой такой же комнатой, средоточием и мозгом замысла иного, давнего. Что в другой, но точно такой же комнате сидят в напряженной тишине нервная рыжая женщина и Гайберн Брогау, чудовище из страшных снов его детства, облаченное во мрак и коронованное изменой. Самый могущественный противник, какого только мог пожелать себе мужчина, способный стать источником самой справедливой боевой славы. Ибо, взрослея, Рэндалл ценил его все больше. Можно сказать, он даже восхищался им и, тщась разглядеть его сквозь тьму на том конце туннеля, представлял, как тот, его первый враг, так же встревоженно вглядывается в ночь, чувствуя на себе взгляд извне, полный смутно ощутимой угрозы. Рэндалл судил по себе. Если Гайберну Брогау дано было с ним тягаться, он просто не мог позволить себе этакую подобную колоде бесчувственность, невосприимчивость к смуте, надвигающейся на него и страну, за которую он взял на себя ответственность.

Рэндалл вполне отдавал себе отчет, насколько трудным будет дело, за которое он взялся. Брогау уже занимал место, на которое сам он только собирался посягнуть. Силы, эквивалентные тем, которые сам Рэндалл приводил в движение ценой многолетних интриг, тот поднимал запросто, только лишь потому, что сидел на чужом месте как на своем. На протяжении многих лет люди присягали ему как законному королю и совершенно искренне готовы были отдать за него жизнь. И находились даже те, кто гордился этим. А прочих не спрашивали.

И все же у него были шансы. Снова и снова его сомнения стыдливо расползались по углам, когда он ставил перед ними примеры ослепительных удач. Изгнанник Амброзии спалил Вортигерна в его собственном замке и сел королем Островов и правил справедливо и славно.

Изгнанник Эдуард Йорк одолел свору Ланкастеров и правил Островами блистательно и весело. И опять-таки недолго. Димитрий, чья судьба более всех напоминала его собственную, на польских пиках торжественно внесен был в Москву. Впрочем, от него тоже вскоре избавились. Но это была уже следующая проблема, из тех, решать которые лучше по мере их поступления. Ведь Хендрикье не был ни не любимым народом Вортигерном, ни слабоумным Генрихом Ланкастером, ни мучимым бесами Борисом. Это был мужчина в расцвете разума и сил и, приходилось признать, вовсе не плохой король.

Рэндалл знал, что ждет его. Однако его уважение к нему было велико настолько, что он должен был сделать это собственноручно. Благородная кровь не должна пятнать грязные руки, как это случается сплошь да рядом.

Таковы были сотни похожих друг на дружку, но ничуть не обременительных вечеров, но этот отличался от других, во-первых, фразой: «Все готово». Сэр Эверард глядел на своего короля круглым карим глазом из-под клока седых снежно-белых волос. У него был крупный мясистый нос с широко раскрытыми порами, выдававший его пристрастие к определенному роду алкоголя и придававший его лицу трогательное и довольно-таки неаристократическое выражение. Рэндалл Баккара обожал этот нос.

– На самом деле, – сказал милорд де Камбри, – я на вашем месте предпринял бы еще некоторые шаги. Я обратил бы это наше внутреннее дельце в проблему внешнегосударственную.

– Разве мы с вами уже этого не добились? – касаясь губами терпкой и вязкой рубиновой жидкости в высоком бокале, спросил Рэндалл, который прекрасно сознавал, что одно лишь существование персоны, отважившейся называться именем наследника Баккара, заставляет пересчитываться многие и долгие колонки цифр во многих секретных бухгалтерских книгах.

– Да, разумеется… – начал сэр Эверард с той особенно неопределенной интонацией, какая заставляла Рэндалла мобилизоваться и предположить, что ему собираются что-то всучить, но его прервали.

Незаметный слуга просочился в дверь, отдал Рэндаллу молчаливый протокольный поклон и, проследовав к креслу своего господина, торопливо зашептал ему на ухо. Со своего места Рэндалл мог наблюдать, как, отмечая концы фраз, подскакивали вверх кустистые брови сэра Эверарда.

– Гости… – Скачок. – Благородные… – Скачок. – Что ты говоришь, Безье! Беженцы из метрополии? Милорд… – Сэр Эверард с трудом выпростался из кресла. – Простите меня, милорд, я должен оставить вас ради долга перед прибывшими. Прикажете представить их вам немедленно или?..

Рэндалл поморщился. Будь он гостем, добравшимся до крова в дождливую, слякотную, омерзительную ночь, его бы просто тошнило от мысли о соблюдении протокольных церемоний. Бывают случаи, когда даже королям следует обождать с удовлетворением любопытства. К тому же не так уж оно было сильно, это любопытство.

Впрочем, если бы ему хотелось, он мог бы выскользнуть из комнаты, как, бывало, делал, смешаться с толпой суетливых слуг, помогающих хозяину исполнить долг гостеприимства, или просто остановиться в тени одной из арок прихожей и удовлетворить свою любознательность, составив собственное мнение о гостях задолго до того, как они соберутся предоставить ему такую возможность.

Отражение огня камина в темном стекле странным образом напоминало ему о его давнишних бредовых видениях, о дверях высотой до неба, обведенных по контуру светом, смыкающихся и оставляющих его в одиночестве и темноте в промозглом ледяном аду. Он не любил это воспоминание, но иногда ему было чертовски трудно от него отвязаться. Оно ожесточало его сердце, но оно же подгоняло его и заставляло двигаться вперед и вперед. Дверь не захлопнется, пока не остановится он сам.

– Это граф де Керваль, – сказал, возвратившись, сэр Эверард. – С супругой и дочерью, девицей Тианой, в сопровождении немногих доверенных слуг.

– Граф де Керваль? – равнодушно переспросил Рэндалл. – Кто это?

И только через мгновение беспомощно улыбнулся.

– Если бы я испытывал сомнения относительно вас, мой король, – выразительно и тихо произнес в наступившей тишине сэр Эверард, – в этот миг они бы развеялись.

Родовое имя сквайра Раиса было – Керваль.

Вошел черноволосый моложавый мужчина, худощавый и нервный. По тому, как беспокойно подрагивали его руки, и по тому, как он старательно не смотрел в ту сторону, где полуосвещенный Рэндалл задумчиво вертел в пальцах пустой бокал, было ясно, что он знает, кто ждет его в комнате. Или:.. вот именно, что не знает!

– Ваше… – пробормотал он, – Ваше Величество… – и, пошатнувшись, неловко преклонил колено. Пришлось дать ему несколько секунд, чтобы обрести равновесие, и лишь потом просить подняться и сесть.

Вслед за отцом порог переступила девушка в темном платье. Она так же не смотрела в лицо короля. Волосы ее были зачесаны назад и стянуты так туго, что на висках под ними просвечивала голубоватая кожа. Девушка была бледна и нервически ломала пальцы, полагая, видимо, что в складках платья это незаметно. Нетвердым шагом она прошла через комнату и встала за спиной отцовского кресла. С первого взгляда Рэндаллу стало очевидно, что девица тщательно проинструктирована.

И любому здесь было ясно, что первое и последнее слово оставлено за ним.

– На что вы надеялись, граф Роберт?

Он не ожидал сколько-нибудь достойного ответа. В памяти его представители семейства Керваль острым умом не отличались. Вечные пешки, они вызывали снисходительную жалость. При всех своих ностальгических чувствах, он не верил что они способны войти в игру самостоятельно. Иначе их внезапная смелость могла вызвать невольное уважение, а это означало бы, что он ошибается в людях.

– Я… – заикнулся Керваль, – мы… Нам, ни мне, ни моей жене, не позволили взглянуть на тело. Официально объявлено было, что это – король и что наша семья не имеет касательства… Прошу прощения, Ваше… Величество, жена, она устала от дороги… наш путь… она не привыкла к такой обстановке.

Ясно, разумеется. Побег. Ночами, верхами, по слякоти и непогоде, второпях, обходя «чистые» места и людные постоялые дворы. Весьма и весьма затруднительное мероприятие для дамы средних лет.

– Я распорядился устроить леди сообразно ее положению и достоинству, – заметил сэр Эверард, в первый и последний раз вмешиваясь в разговор, как нельзя более кстати, давая Рэндаллу время развернуть мысль и облечь ее словами. – Вы присоединитесь к ней, как только соберетесь на покой.

– Я пришел предложить вам свое слово и свою верность, – сказал граф. – Больше у меня ничего нет. У меня не было другого выбора. Мы потеряли не только сына, но и доброе имя. Нас не приглашают ко двору. С нами не общаются. Поддерживать с нами отношения – нелояльно. Я не могу выдать замуж дочь достойно ее происхождения. Если мой сын мертв, я должен мстить за него. Если… – он нерешительно вскинул глаза, – жив, то я должен его поддержать. Я думал, – беспомощно сознался граф, – я узнаю… Погляжу и хотя бы в сердце своем буду знать правду.

– Но вы смотрите, – безжалостно проговорил Рэндалл, – и не видите правды. Оно может быть либо так, либо иначе, и все зависит от того, как вы сами решите для себя в своем сердце. Боюсь, я не оправдаю ваших сокровенных надежд. Я не могу вернуть вам сына.

До чего же у него ломкие пальцы!

– Тогда располагайте мной, – граф оглянулся, – нами как сюзерен.

Рэндалл стремительно встал, и Керваля тоже словно пружиной подбросило. Он не имел права сидеть при стоящем короле, облаченном в жар и свет, в точности так же, как его общепризнанный противник кутался в холод и мрак.

– Я не могу вернуть вам сына. – И огонь камина освещал его и освящал его слова. – Взамен его жизни я могу дать вам лишь королевское слово в том, что он стал мучеником, а не предателем. Я принимаю вашу семью и даю свои заверения в том, что мое покровительство распространяется на вас в той мере, в какой того заслуживает верность.

Он произнес лишь три фразы, достоинства которых, если честно, были сомнительны, но они стали тремя поленьями, на которых расцвело пламя. Румянец – вообще-то редкий гость на его щеках – прихлынул к ним, словно Рэндалл приблизил лицо к самому огню. Он, собственно, ощущал себя так, словно только что сам и выдохнул его. И он не переставал удивляться тому, до чего действенной была сила его слов. Словно он приносил дар и получал в ответ – стократно. Это было магией. Ради этого он пил кровь своего отца.

Девушка за креслом стояла недвижно-неслышно, да и вообще вся окрашенная душевной болью сцена не оставляла возможностей для ликования. У Керваля в глазах блестели слезы. На мгновение Рэндалл испытал одно из самых своих нелюбимых чувств, а именно – жалость, и пришел в дурное расположение духа. Он мучительно не хотел думать о Раисе которого убили бы, как он теперь понимал, в любом случае хотя бы за компанию или ради того, чтобы не ошибиться.

– Отдыхайте, – распорядился он. – Ваши невзгоды кончились, и кончилось время лжи. Но труды мои и тех, кто мне верен, еще впереди. А посему – отдыхайте.

Чувствовал он себя при этом так, словно в эту минуту начались его собственные невзгоды, конца которым определенно было не видать.

Отец и дочь покинули их, отправившись в покои для гостей, следуя за слугой, несущим канделябр. Рэндалл и сэр Эверард остались одни. Отыгранная на высоких чувствах и полная патетики сцена требовала отдохновения и вина для смягчения горла.

– Как вы это делаете? – вполголоса спросил сэр Эверард. – Вы вызываете в людях их лучшие чувства и с их помощью делаете с людьми все, что вам заблагорассудится. Ваш покойный отец… делал с людьми то же самое, но с помощью страха. Я знаю, я видел.

– Могу лишь сказать, что это тяжело дается, – устало оправдывался Рэндалл, и признаваться не желая, и молчать уже не в силах. – Ощущение такое, будто подставляешь под нож обнаженную грудь… причем добровольно. Таким образом, меня нельзя обвинить ни в неискренности, ни в лицедействе. Возможно, если бы я говорил с кем-то другим, я использовал бы другие слова и обошелся бы без этой высокопарной чуши. Он – отец Раиса. Люди будут ожидать, что ему каким-то образом открыта истина. Я не мог позволить сомневаться ему. Но результат был бы тем же. Я… – создаю действительность. Я рисую картину и вписываю в нее людей. И они уже не могут изменить в ней свое место. Я делаю с ними, что хочу.

– Каждый, кому вы скажете так хотя бы две фразы, умрет за вас с легким сердцем, – с легким оттенком неудовольствия сказал сэр Эверард, словно заподозрив, что и к самому нему однажды было применено то же искусство… или тот же дар, это уж как назвать. – Это – колдовство?

– Двенадцать лет назад, – ответил Рэндалл на незаданный вопрос, – я знать не знал, что это такое и как это будет, начинал с самого начала и, разумеется, ни в чем не был уверен. Но может быть, сэр Эверард, рисуя эту картину, словами или мыслью, я вписываю в нее себя точно так же, как и других. И я уже тоже не могу измениться по отношению к ним. В объединяющей нас… схеме?.. картине?.. мы все расставлены по местам и связаны правилом, которое я задал в момент, когда меня понесло. Я точно в той же степени жертва. Мой дар вспыхивает, когда вспыхиваю я сам. А все прочее – всего лишь искусство, проистекающее из наблюдательности и житейского опыта, и с этой точки зрения – вполне человеческое. Я пользуюсь тем и другим. Но дар я расточаю реже. Он накладывает обязательства. Он использует меня в той же мере, что я использую его.

– И как вы чувствуете себя при этом?

– Как нераскаянный грешник, всходящий на костер, – хмыкнул Рэндалл. – Во вдохновенном экстазе, сливающемся с болью. И что же, вы считаете, не напрасно?

– Керваль ваш, – пригубив, сменил тему сэр Эверард. – Со всеми потрохами, что бы он ни имел в виду, отдаваясь под вашу руку. Я полагаю, он искренен, и верю в его причины.

– Давайте теперь поразмыслим, – предложил Рэндалл, – почему ему позволили сюда приехать? Не стоит недооценивать службу безопасности противника.

– Вы же добрались, – возразил сэр Эверард, склонный видеть лучшее в людях.

– Я – да, но я не был обременен дамами. Вы представляете, на что способен подросток, одержимый идеей фикс? Умный человек не позволит провести себя дважды на одной и той же мякине. А Брогау умен. Никогда не поверю, что у него не было своего человека среди челяди Кервалей.

– Ручаюсь головой, Керваль искренен, – упрямо повторил сэр Эверард. – По крайней мере – сам. Этот бедняга из тех, кем пользуется кто попало. За счет таких существует политика.

– А что, милорд, вы тоже заметили?

– Вы имеете в виду девочку, сир?

– Что она делала здесь, при первой встрече, пока ее уважаемая мать парила в бане растрясенные дорогой кости? Только лишь соблюдала этикет?

– Н-да… девочка – уравнение…

– На месте Брогау я взял бы их на границе и повесил за измену. Почему он этого не сделал? Почему иметь их здесь, со всеми их причинами к недовольству и мести, ему выгоднее, чем при себе, под строгим надзором, а лучше того – под замком?

– М-м, – неопределенно выразился сэр Эверард. – Ей лет шестнадцать на вид. Хотя Кервали моложавы. Ваш исход из Констанцы состоялся двенадцать лет назад. А Райе, как вы говорите, вырос вместе с вами. Вряд ли она помнит старшего брата. Вряд ли он вообще что-то для нее значит. Как и вся наша возвышенная сцена возможного, но неудавшегося вос – соединения семьи. Почему она так заметно нервничала?

– У меня напрашивается версия, – спустя минуту продолжил он. – Дочь Керваля – брачного возраста. Если она окажется при вас, причем достаточно близко, поскольку от вас ожидается, что вы в любом случае обласкаете семью, настрадавшуюся в опале у узурпатора… то вы либо женигесь на ней…

Рэндалл возмущенно фыркнул.

– …либо нет. Во втором случае вы предоставляете общественности возможность утверждать, что она – ваша родная сестра.

– А если бы я сделал глупость и женился?

– Тогда, единожды женившись на ком попало, вы отрезаете себе дорогу к выбору более подходящей по рангу международной партии. Лишаете себя одной из самых верных возможностей упрочить свое международное положение.

– Ну, это он бы меня недооценил, – промолвил Рэндалл в ответ. – Меня и мое искреннее желание надрать ему задницу. Если я на самом деле отважился выдать себя за короля, что удержит меня от брака с собственной сестрой и помешает мне сделать ей сколько угодно детей? Религия? Совесть? Прецедентов в истории, насколько мне известно, навалом, а меня не интересует расплата за грехи, если она не следует в обозримом будущем. Если я взялся играть по-крупному, этакая мелочь меня не остановит. К тому же, учитывая, какой я, оказывается, негодяй, ничто не помешает мне отравить ее через год и заняться поисками новой кобылы благородных кровей.

– Таким образом, даже если вы клюнете на приманку, вы все равно никому ничего не доказываете, кроме разве что собственной утонченной извращенности.

– Я никогда не женюсь на женщине по имени «Измена», – резко ответил Рэндалл, блеснув знанием восточного диалекта. В отличие от своего сквайра, он с детства владел тремя языками.

– Возможно также, – рассудительно добавил сэр Эверард, – мы ищем «Тиану», – он употребил то же слово в том же значении, – там, где ее нет. У девушек в этом возрасте бывают такие странные фантазии. Мы не знаем, кто велел ей Держаться «подобающим образом». Может, сам Керваль, может, мать.

– А может – служба безопасности Брогау. У меня тоже бывают фантазии, которые вы назвали бы странными, милорд. Шпионка или нет, особа эта и близко не подойдет к моей постели. Я играю храбростью только там, где это приносит пользу.

– Даже если это оскорбит Кервалей?

– Наплевать мне на Кервалей. Пусть живут в холе и веселятся, но подальше от мест, где действительно будет решаться что-то существенное. Не хватало еще поставить успех всех наших замыслов в зависимость от чьих бы то ни было злых, а хуже того – благих намерений. К тому же… даже ради секса вышколенные девицы не в моем вкусе.

– А не могли бы вы с ней… так же, как с ее отцом? Получили бы в дар еще одно верное сердце.

– Во-первых – не в дар. А во-вторых – на что оно мне сдалось?

– Разумеется, это так, – согласился сэр Эверард, благосклонно отмеченный при упоминании «наших» замыслов. – Однако я позволю себе вернуть разговор в прежнее русло. А именно… вам нужно укрепить личные позиции. Я имею в виду, вам необходим наследник, а лучше – два-три, безупречные по крови со стороны матери. Вам было бы весьма нелишне продемонстрировать крепость династии в вопросе престолонаследия. У Брогау и королевы Ханны общих детей нет.

– Политический брак?

– Это произвело бы хорошее впечатление, хотя я предвижу некоторые трудности при поиске принцессы, согласной разделить ваше теперешнее, несколько двусмысленное положение ради будущих дивидендов. Точнее, при убеждении ее венценосного отца.

Рэндалл поднял бокал на уровень глаз, любуясь огнем, растворенным в рубиновом вине.

– Я полагаю, вы, сэр Эверард, не завели бы этот разговор когда бы не проделали за моей спиной некую подготовительную работу?

Тот скромно потупился.

– Исключительно ради вашего блага, сир. На сегодняшний день я располагаю дюжиной или около того портретов принцесс на выданье. Все они добрые дочери церкви, принадлежат к устойчивым в политическом плане царствующим семействам. Сам факт посылки портрета в ответ на запрос королевского двора при Камбри свидетельствует о том, что международной матримониальной политикой вы признаетесь реальной величиной. Хотя боюсь, что большинство из них – младшие дочери, не имеющие за душой ничего, кроме родословной.

– Однако, выбрав одну, мы оттолкнем других, и я в любом случае получу полдесятка вооруженных нейтралитетов в обмен на одно родственное расположение.

– Вы подниметесь в салон посмотреть портреты или велите принести их сюда?

Кресло было мягким и удобно располагалось по отношению к огню. Кроме того, Рэндалл не без оснований полагал, что вскорости для него наступит время беготни.

– Пусть тащат сюда, – распорядился он, меняя ноги, закинутые одна на другую, и отхлебывая вино.

Сэр Эверард позвонил, отдал приказания дюжему слуге, и Рэндалл, усмехаясь, наблюдал, как тот стопками таскает и расставляет вдоль стен холсты и доски с портретами претенденток на его руку.

– Может, – подал он ленивый голос со своего места, – повернуть их лицом к стене и наугад ткнуть пальцем? Потому что какая, в сущности, разница, коли уж я так и так женюсь на ком попало?

Вино, которое они пили, не было крепким, но количество вполне искупало качество.

– Может статься и так, что на одном из них вы увидите женщину своей жизни.

– Навряд ли есть что-то в этой области, что может удивить.

Сэр Эверард согласно кивнул, понимая, как это бывает, когда в ранней юности удовлетворишь жадное подростковое любопытство и уже не ожидаешь ничего нового, и пошел перечислять «младших дочерей», останавливаясь с масляной лампой у портрета каждой из них. Возможно, он надеялся, что теплый живой свет совершит чудо, что образ оживет и заговорит с его воспитанником на языке сердец.

Чуда не произошло. Все как один придворные живописны изображали невест кроткими, миловидными и приятно округлыми в нужных местах, что ставило их в глазах Рэндалла Баккара на одну ступень с Тианой де Керваль. В основном предметом забот художников было аллегорическое изображение богатств земель, откуда происходили претендентки, с намеком на выгоды политического союза, и зачастую фон, обрамляющие детали и их расположение были проработаны куда тщательнее, нежели лица и выражения на них, а тяжелые позолоченные резные рамы представляли большую ценность, чем сами полотна. Младшие дочери и боковые ветви Габсбургов, Тюдоров, Валуа… Никто из них не представлял в политическом смысле ни силы, ни хотя бы интереса.

– Вот, – сказал Рэндалл, смеясь, – я женюсь на этой. У нее на самом деле половина волос черная, а вторая – белая? Или это намек на то, что она готова угодить любым моим вкусам? Во всяком случае, у ее отца есть чувство юмора.

Сэр Эверард поджал губы и замкнулся.

– Думаю, это не в счет, – сухо сказал он. – Безье взял этот портрет по ошибке, вместе с другими. Злая шутка Счастливого Короля. Я бы оскорбился, когда бы мне прислали портрет с лицом, составленным из совершенно разных половинок, но пока мы с вами не можем позволить себе подобной роскоши.

– Ей-богу! – Рэндалл встал и взял портрет в руки. – Какое из них – настоящее? Или здесь нет настоящего? Или вот это самое настоящее и есть? Какая-то аллегория? Кто, черт возьми, придумал так рисовать женщин?

– Венона Сариана Амнези – наследница Счастливого Короля, старшая и единственная дочь и прекраснейшая девушка под луной. Впрочем, так всегда говорят. Меня смущает то, что про Счастливого Короля давненько идет гаденький слушок, будто он повредился в уме. Что живет он в стеклянном дворце и поклоняется красоте как идолу. Венона Сариана получила воспитание, которое мы можем счесть по меньшей мере странным. Боюсь, из нее вряд ли получится идеальная королева, особенно в нашем мире, где все творится in nomine Pietras[1]1
  во имя Каменщика. – Примеч. автора


[Закрыть] . – Сэр Эверард обмахнулся небрежным религиозным жестом.

– Вместо «Измены» – «Забвение»? Вот здорово, – потянувшись, буркнул Рэндалл. Глаза слипались нестерпимо, и вся эта процедура становилась невыносимо скучной. – По крайней мере я вижу здесь присутствие здравого смысла. Я не могу думать одновременно о двух разных вещах. Мне все равно, как она выглядит, если она сама более или менее ничего, способна рожать и не станет двурушничать в пользу Брогау. Есть вещи, которые я целиком и полностью могу передоверить вам. Засылайте свадебное посольство. Пусть будет «Забвение».