Текст книги "И в горе, и в радости"
Автор книги: Наталия Кочелаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
ГЛАВА 22
Деметра
Огромный буфет больше не был буфетом. Он не изменил своей внешности. Изменилось только его предназначение. Теперь он представлял собой величественные врата. Врата в подземный мир. Тяжелые створки буфета были распахнуты, из них тянуло могильной сыростью. Запах влажной земли щекотал ноздри. В распахнувшемся темпом проеме виделись земляные ступени, оплетенные мертвенно-бледными, не знавшими солнечного света корнями. А по ступеням вниз, все глубже и глубже, спускалась, напевая печальную песенку, девушка в белом платье.
– Кора! Вернись! Кора, туда нельзя!
Там мрак, и холод, и могильный запах. Белые хрупкие мотыльки, подобные тебе, Кора, не живут под землей. Им нужен солнечный свет, и цветы, и легкий ветерок.
– Кора, вернись!
Но она уходит – все глубже и глубже. Конец лестницы теряется в непроглядном мраке. Что-то шевелится там, на границе света и тьмы. Подземные чудовища? Невиданные хтонические гады[3]3
Мифологические чудовища подземного мира.
[Закрыть], которых не в силах представить себе человеческий рассудок? Нет. Это корни растений вылезают из стен. Они поймают тебя, дитя мое, они утащат тебя под землю – туда, где никогда не будет солнечного света!
Но это не корни. Это ветви неведомого растения. Что могло вырасти тут, в могильной глубине? И даже невиданный плод висит на ветке. Это гранат. Это перезревший, багрово-красный гранат. Кожура лопнула от спелости, обнажив зерна – они словно окровавленные мелкие зубы. Зубы, готовые кусать и разрывать живую плоть…
– Кора! Они поймают тебя! Не трогай плода! Не прикасайся к корням! Иди обратно, Кора!
Поздно. Слишком поздно. Оплетенная хваткими ветвями, белая тень бьется в их смертоносном, жадном объятии.
В сон Деметры вторгается звон – земной и привычный, мелодичный и обыденный звон. Она успевает только заметить то место в стене, откуда тянутся к Кире убийственные ветви. Это нужно… Очень нужно, только она пока не знает зачем…
Звонил телефон. Деметра нащупала на столике рядом с постелью трубку. Знакомый голос, такой спокойный и уже почти родной:
– Александра Леонидовна? Это следователь Кленов Евгений Эдуардович. У меня есть сведения, касающиеся вашей дочери. Не могли бы вы к нам подъехать?
– Да, конечно, – согласилась Александра, чувствуя, как в ней пузырьками закипает радость. – Конечно, сейчас же! А где она? У вас? С ней все в порядке? Она что, в больнице?
– Приезжайте, – ответил Кленов и положил трубку.
От дрожи в руках, от невыносимо щекочущего сердце счастья Александра даже не смогла толком привести себя в порядок. Пыталась причесаться, но волосы упорно не ложились в привычную прическу. Пару раз она больно ударила себя феном по голове, плюнула на укладку и забрала волосы в хвостик, гладко зачесав и стянув аптечной резинкой. Краситься нечего было и начинать – в таком состоянии вряд ли получится не ткнуть кисточкой в глаз. Попыталась натянуть колготки, но те перекрутились, упорно не налезали и наконец ехидно треснули, пустив длиннющую стрелку. Чертыхнувшись, Александра вытянула из шкафа джинсы, которые надевала только для выезда за город, отыскала какую-то белую футболку, мельком глянула на себя в зеркало и с удовольствием отметила, что похожа в этом наряде на Мартину Навратилову. Не самый плохой вариант!
Господи, почему в этих серо-зеленых кабинетах не вешают больше портретов вождей? Почему хозяин этого кабинета не присобачил к стене хотя бы календаря с полуголой нахальной девицей? Александра смотрела бы и ненавидела – вождя или девицу, все равно. А так ненависть плескалась в ней, прожигая внутренности, и некуда было выплеснуться.
– Престранная история, дорогая Александра Леонидовна. Найден нож. На нем отпечатки пальцев вашей дочери. Нож, несомненно, является орудием преступления…
– Откуда у вас отпечатки пальцев моей дочери? Она что, закоренелая преступница? И ее отпечатки хранятся в вашей базе данных?
– Теперь уже хранятся. Я снял их в ее комнате. С предметов мебели. Вы уж меня извините. А вас, Александра Леонидовна, я лично застал на месте преступления. Вы собирали вещи вашей дочери и явно собирались… как бы это выразиться… замести следы. Правильно?
– Не собиралась. Никак нет. Я просто собирала ее вещи.
– Интересное кино… У нас с вами большие проблемы, гражданка Морозова. Огромные проблемы.
Она посмотрела затравленно. Но плечи остались гордо распрямленными. Черт, красивая она все-таки баба! Вот сейчас, без дурацкого старомодного макияжа – разводы теней, пятна румян, хлопья туши на ресницах, – она выглядит гораздо моложе и привлекательней. И без склеенных лаком, взбодренных начесом локонов. И без официальных костюмчиков в стиле народных депутатов. Ноги какие-то образовались – сильные ноги, обтянутые плотной джинсовой тканью, и длинная шея в вырезе белой рубашонки, и грудь…
Кленов помотал головой, попытавшись отделаться от наваждения. «Какая еще грудь! Ты на работе!»
– Знаете что, – сказал он неожиданно для себя. – А пойдемте кофе пить? Вы ведь наверняка не завтракали еще…
Александра растерялась, покрутила головой. Хвостик, затянутый аптечной резинкой, защекотал шею.
– Пойдем…
В маленькой кофейне было прохладно и безлюдно. Разочарованная в жизни молодая особа (Гульнара – значилось на бедже) принесла им огненный кофе в крошечных чашечках, мокрую пепельницу, пузатенькую бутылку минеральной воды, два стакана и оскорбленно удалились.
– Я и сам не верю в то, что она его убила, – пожаловался Кленов, обжегши губы кофе. – Но мотив у нее был… Так?
– Какой мотив? – поразилась Александра. – Если она в него влюбилась, из дома ушла…
– Вот именно. Влюбилась и ушла из дома. А он, кстати, был женат. На ее подруге. И может, разводиться не хотел. А она его – хоп! – не доставайся же ты никому.
– Кира не могла «хоп». Она прекрасно знала, что этот смазливый подонок…
– Александра Леонидовна, вы все ж о покойном говорите…
– …то есть этот смазливый покойник женат. Была на его свадьбе! Свидетельницей со стороны невесты!
– Откровенно говоря, – заметил Кленов, – покойник наш тоже был гусь хороший… Торговал наркотиками. И последний срок за это мотал, извините за выражение. После освобождения стал паинькой, а последнее время опять за свое принялся. Я бы предположил, что ваша дочь к убийству непричастна… Было кому Менделея убить и без него…
– Менделеева, вы сказали?
– Это у него прозвище такое. Менделеев, или Менделей. За глубокие познания в химии, которые здорово помогали ему в его противоправной деятельности. Недавно он впарил в одном ночном клубе совершенно новенький наркотик. Неизвестно, откуда он его взял… Не исключено, что сам изобрел. С маленькой помощью своих друзей… Так вот от этой дури вполне приличный мальчик совершенно свихнулся и убил двух человек. Не кого-нибудь – свою девушку и своего лучшего друга. И произошло все это на глазах у толпы народа, в разгар вечеринки. Ясно, к чему я клоню?
– Ясно. Но Кира никогда не стала бы принимать наркотиков! Она и уколов-то боялась до смерти!
– Гм… до смерти… До определенного момента вы, дорогая Александра Леонидовна, не предполагали, что ваша дочь может поступить в театральный институт и бежать из дома с мужчиной. Пока сама жизнь не опровергла ваши заблуждения… Впрочем, я не исключаю и насильственного введения наркотика. Не исключаю, да. Во-первых, соседка, с которой вы так весело напились в честь вашего знакомства, в тот вечер также была пьяна, но не вусмерть. И слышала звонок в дверь – около двадцати одного ноль-ноль, как показало расследование. А Менделей был убит примерно через полчаса, через час. А во-вторых, мы не нашли нигде в квартире ни шприца, ни ампулы из-под наркотика. Вообще никаких следов. Собачка искала, специально обученная! И мы были не первые, кто в этой квартире что-то искал. Ясно, куда я клоню?
– Ясно, – онемевшими, как после заморозки, губами прошептала Александра. – Евгений Эдуардович, нам нужно туда поехать… Немедленно. Очень надо!
– Зачем? А впрочем, поехали. Вижу по глазам – у вас есть что мне показать…
Маргаритка была, как обычно, дома. Гостей она встретила без удивления, пожаловалась на невыносимую головную боль и ушаркала в свою комнату. На Александру она не смотрела – быть может, переживала из-за того, что не уследила за Кирой и ее непутевым возлюбленным? Как бы то ни было, она ушла.
– Куда вы? Нам надо в кухню! – Александра бесцеремонно дернула Кленова за рукав. – Туда!
– А что там? – удивился Кленов, но пошел за ней послушно, как теленок.
Александра распахнула дверцы монументального буфета. Хитрец какой, он делал вид, что они незнакомы, что он не являлся ей во сне, что он не открыл ей свою страшную тайну! В одном отделении на полках стояли стопки тарелок, какие-то заплесневелые от старости кувшины, пустые баночки из-под йогурта, майонеза и горчицы. В другом – красовались, как и в прошлый раз, два пластиковых тазика, оранжевый и синий, сломанная швабра и какая-то цветная тряпка. Весь этот шурум-бурум Александра выбросила без жалости и стала водить руками по стенке шкафа. Знакомой сыростью потянуло из щелей, и задняя стенка слегка подалась…
Она отъехала в сторону, предоставив взглядам Кленова и Александры дверь. Узкая дверь в стене. Очень узкая и на вид довольно старая.
– Как в сказке про Буратино, – шепнул Кленов.
Александра помнила, что ей не так давно приходила в голову такая же мысль, по сейчас ей некогда было предаваться воспоминаниям. Она толкнула дверь и зажала себе рот руками, чтобы не завопить.
Лестница из ее сна предстала перед ней во всем своем чудовищном великолепии. Только через пару секунд глаз начал ловить отдельные детали – как на картинке «Найди двадцать отличий». Ступени были не земляными, но каменными, хоть и потрескавшимися, и уходили не в глубокий сырой погреб, а вели на первый этаж. Это была обычная черная лестница старого питерского дома. По этой лестнице поднимались когда-то кухарки и посыльные, дворники и пожарные, которые в гости к кухаркам ходили… Пожарные были бравые, в серых формах и медных шлемах, а кухарки – дебелые и румяные…
Теперь лестница была заброшена – уже много-много лет выход на нее загораживал этот антикварный буфет. Но видно, кто-то проторил к ней дорожку…
Торопясь и мешая друг другу, Кленов с Александрой бросились в дверной проем.
Лестница привела их к двери. Дверь была основательная, не так давно сработанная. И засов на двери тоже был основательный. Но сейчас он отодвинут. Александра поняла, что в последний раз этой дверью воспользовалась Кира… И никто не закрыл за ней засова, а сама она этого сделать не могла, потому что осталась снаружи.
За новой дверью оказалась вторая, старая – серая, облупленная, с выбитыми стеклами. И практически неразличимая на фоне серого облупленного фасада.
– Кто-то пришел и убил… – сказала вдруг Александра громко, но невнятно – так говорят люди во сне. – Кора спаслась, потому что знала про эту дверь. Они хотели убить и ее, но она ушла. Они искали что-то… И не нашли. Оно здесь.
Александра сделала несколько шагов вверх по лестнице и принялась лихорадочно ощупывать кирпичную стену. Один кирпич показался ей суше остальных, он не был покрыт водянистым налетом плесени – кто-то не так давно прикасался к нему…
Александра потянула за кирпич, тот легко подался и выпал. Кленов оказался рядом с ней, он сунул руку в образовавшуюся нишу.
– Осторожно! – крикнула Александра. Неизвестно, что такое ей померещилось – быть может, древняя и злая змея, таящаяся в этом отверстии? Но никакой змеи там, разумеется, не было.
Кленов вытянул из небольшого отверстия сверток в газетной бумаге.
– Что это? Ну, что же там?
– Я думаю, наркотики, – просто сказал Кленов. – Наркотики, которые Менделей тут прятал. Я уверен, что это – такая же дрянь, как та, что он толкнул в клубе «Монако». Молодец Менделеев. Никто бы сроду не нашел. А вы, драгоценная Александра Леонидовна, откуда знали о существовании черного хода?
– Он мне приснился, – твердо заявила Александра.
– М-да… Как жаль, что ваши сновидения я не могу подшить к делу. Не представляете, как мне жаль! В любом случае, спасибо вам большое за помощь следствию. Я найду, как это объяснить. Спасибо. Наркотики сегодня же уйдут на экспертизу.
Внезапно он поцеловал ее. Совершенно неожиданно прижался сухими твердыми губами к углу ее рта. И все кончилось.
– Это зачем? – растерялась Александра. Она была совершенно не в настроении целоваться, да еще в таком месте, да в такое время, да с Кленовым… Впрочем, с Кленовым она как раз согласилась бы целоваться охотнее, чем с кем-либо другим. Он ей нравился. У него были сухие и твердые губы, насмешливые глаза и мощная загорелая шея.
– Это так просто. Поцелуй. Знак внимания, – вежливо ответил Кленов.
– Чтоб больше этого не было! – строго заявила Александра, как она порой заявляла своим подчиненным, когда те не потрафляли начальнице.
– Вот как? Я все-таки думаю, что стоит повторить. При более удачных обстоятельствах, – все тем же вежливым тоном ответил ей Евгений Эдуардович. – Я, знаете, давно как-то ни с кем не целовался.
– Я тоже, – вырвалось у Александры. – То есть…
– Да ладно, – вдруг рассмеялся Кленов. – Бросьте пыжиться. Идем отсюда.
Александре показалось, что на лестнице стало немного светлее…
ГЛАВА 23
Зевс
– Володя, но здесь ужасный беспорядок! Это же все хлам, ну, Володенька! Это все надо разобрать, половину выкинуть, половину сдать реставраторам! Я не смогу жить в таком доме, честное слово! У меня грибок в легких заведется! И все эти книги… Неужели они кому-то нужны?
Владимир Краснов поморщился. Порой ему приходило в голову, что женитьба, право же, чересчур хлопотное и громоздкое мероприятие. Заводить рядом с собой капризное, малоумное существо, которое будет постоянно пищать рядом, требовать самых неприемлемых вещей, капризничать и хихикать? Бог ты мой, и почему считается, что политик обязан быть семьянином? Ежу ведь понятно: чем меньше у мужчины семейных хлопот и прочих отвлекающих факторов, тем больше остается времени для государственных дел. Но ничего не поделаешь. Надо жениться.
В молодости он как-то упустил время это сделать. Конечно, надо было раньше. Пока не обзавелся холостяцкими привычками. Но было некогда, да и не на ком. Не на Александре же? Деревенская девчонка, случайно запорхнувшая в его постель. Дуреха, решившая привязать его ребенком. У нее ничего не вышло. Она просто выбрала неверную тактику. После того как Александра объявила ему о своей беременности, он больше не хотел ее видеть. А она еще на что-то надеялась! Ловила его на улицах, пытаясь разжалобить животиком, говорила с его отцом. Папаша был сентиментален и к детям относился трепетно, он тоже давил на сына, как мог. Но Владимир упорно стоял на своем. На эту удочку его не поймать! Это не может быть его ребенок, он принимал меры. Александра обманывает его, водит за нос. Так он и заявил родственникам. И не захотел видеть ни молодую мамашу, ни девочку! Деньги – да, он будет давать им деньги. Если иначе нельзя.
Теперь этот ребенок, заделанный почти двадцать лет назад, куда-то делся. Александра прибегала, требовала что-то предпринять. А что он предпримет? Он не детектив, да и потом, у него своих дел полно. Будущему губернатору не к лицу разыскивать незаконнорожденных детей. Хоть в этом Александра проявила благоразумие: не стала настаивать на том, чтоб он признал дочь. Записала ее на свою фамилию, отчество дала свое. В графе «Отец» поставила прочерк. Правильно сделала. Иначе ни копейки бы от него не получила, ни за что в жизни…
Теперь Владимир Краснов собирался жениться. Жену подыскал по себе. Ирина Олеговна Никитина, директор издательства «Профи», двадцати девяти лет. Замужем никогда не значилась. Красавица и умница. Правда, со своими тараканами. Но она идеально подходит на роль первой и последней любви немолодого, солидного политика. «Я не женился до сих пор, потому что не мог встретить свою Единственную. Но теперь я ее нашел, и мы никогда не расстанемся». Отличные слова! И сразу же ребенка. Ирина Олеговна твердо заявила, что намерена родить, что она на это способна.
Но Ирина требовала, чтобы он «навел порядок» в родительском доме. Требование вполне обоснованное. К сожалению, она забывает, что в доме еще живут время от времени его мачеха и его единокровный братец, спасибо большое отцу! Зачем он женился на старости лет? Ничего хорошего не вышло. Изменил памяти матери. Испортил жизнь молодой женщине, которая могла бы найти свое счастье, и произвел на свет божий братца. Братец всю жизнь мешал Владимиру. Путался под ногами и мозолил глаза. Правда, едва выйдя из юного возраста, резко пошел в гору. Теперь богатый человек, крупный бизнесмен. Неизвестно, радоваться этому или огорчаться. В нашей-то стране…
– А как же твоя милая мачеха? – ласково спросила Ирина. – Володя, я давно хотела тебя о ней спросить. Она будет по-прежнему жить в этом доме? Правда, это будет несколько неудобно? Знаешь…
– Не думаю, что тебе стоит об этом беспокоиться.
– Это хорошо. А… Марк? Марк Дмитриевич?
Владимир поморщился. Ох уж этот Марк Дмитриевич, пятое колесо! Разговор с ним будет гораздо тяжелей, чем разговор с мачехой. Диана Юстицкая быстро и с радостью согласилась отчалить из «родового гнезда». Она радовалась, что пасынок женится, что нашел свою судьбу! Романтическая дура! Но братец…
– Насколько я понимаю, ты предлагаешь мне оставить дом, где я родился и вырос, чтобы привести туда свою молодую жену? Ты уверен, что ей понадобятся все двенадцать комнат? Тем более что вы все равно будете проводить большую часть времени в Москве… Мне этот дом нужен так же, как тебе, я люблю его и не хочу от него отказываться. Выстрой своей Ксантиппе новый. Денег могу дать. Без отдачи.
Предложение звучало унизительно. Деньги Владимиру Краснову действительно пригодились бы. Но у брата он их брать не хотел.
– Не надо, – буркнул он.
Вопрос оставался открытым до сих пор. Так что все подходы Ирины насчет обустройства дома казались ему преждевременными. Очевидно, предстояло долго и муторно делить наследство со строптивым братцем.
Ирина собиралась восвояси, крутилась перед зеркалом. Она была хороша собой – как глянцевая картинка. Красива не наглой красотой, а сдержанной, бежевой, фарфоровой. Лакированная красотка! Идеальный цвет лица, пышные волосы, стройная фигура без недостатков и декоративных излишеств. Она умеет себя держать, она не дура. Она будет хорошей женой политику. Только выбросила бы она из хорошенькой головки мечты о петергофском особняке, и все будет совсем хорошо!
– Я провожу тебя, – сказал он Ирине и спустился вслед за ней по лестнице. На лестничной площадке копошилась Зинаида Германовна, старая нянька, всю жизнь жившая в семье Красновых. Владимир поморщился. Вот еще одна пыльная рухлядь, и у Ирины наверняка зачешутся руки ее выбросить. Германовна переставляла цветы в вазе – огромные гладиолусы, которых Владимир Краснов терпеть не мог. Он вообще цветов не любил. Цветы напоминали ему Александру и ее дочь. Как она ее назвала? Кира! С ума сойти…
Ирина наконец уехала, запечатлев напоследок на губах жениха длительный вкусный поцелуй. Владимир пошел обратно. Германовна все так же суетилась на площадке. На нее падал яркий солнечный луч из открытого окна, и она казалась еще старше в пронизанном пылинками золотом луче, рядом с чистыми бутонами нераскрывшихся в полную силу цветов. А руки-то! Бог мой, какие руки у этой вечной домработницы, пыльной приживалки! Пятиконечные крючья, покрытые сухой, как пергамент, полупрозрачной кожей в старческой гречке!
– Сколько же лет тебе, Германовна? – спросил Владимир, повинуясь внезапному порыву.
Германовна не удивилась вопросу.
– С пятого года я, родной. Значит, сто лет уже исполнилось. Я, признаться, уж и считать бросила года-то.
– Ничего себе, – совершенно по-мальчишески протянул Владимир, присвистнув. – Я думал, меньше. Так тебе сто лет уже, старая! Дай бог каждому!
– Бог тут ни при чем, – наставительно произнесла старая нянька. – Говори правду, пей чистую воду, ешь вареную пищу. Вот правило, которое стоило бы перенять каждому, кто хочет жить долго и быть здоровым. Сам видишь: и хожу сама за собой, и без ума не осталась. Только память подводит и глаза хуже стали видеть. Я еще, миленький, твоего прадеда помню. Значительный жил человек, сейчас таких нет. Все книги писал про магию. А потом застрелился – от разочарования, надо полагать.
– Это какой же прадед? – начал соображать Краснов.
– Это Пал Тимофеич Смирницкий. Дедом он твоей покойной матушке приходился, со стороны отца. Иной раз как посмотрю я на тебя – вылитый Пал Тимофеич! Тоже вот такой высокий, из себя представительный… Только вот тот никому собой крутить не позволял, – неожиданно закончила Германовна.
Такой поворот разговора не очень понравился Владимиру Дмитриевичу. Но интересную беседу прерывать не хотелось.
– Расскажи мне про него, Германовна!
– Да чего там рассказывать? Я-то совсем девчушка неразумная была, когда его видала. А люди потом разное говорили.
– Пойдем, старая, присядем где-нибудь.
– И то пойдем. В саду посидим, я на последнем солнышке погреюсь. Недолго мне его еще видеть…
– Да ты каждый год так говоришь, – усмехнулся Владимир Дмитриевич. – Сколько я тебя помню.
– Старость, Володечка, старость…
Сели в саду под яблоней. Скамейка была огромной, дубовой, древней. И яблоня была старой, уже не плодоносила, только цвела по весне безнадежным и бесполезным розовым цветом. Марк заступался за яблоню, не давал ее рубить. Какая глупость! Ладно, она хоть тень дает.
– Здесь он жил, Володечка, в этом самом доме, – продолжила свой рассказ Германовна. – Ты думаешь, почему он твоему батюшке достался? Так просто? Не-ет, это твоя мать его точила и уламывала, чтобы испросил себе этот дом у правительства. Так и вышло, по-ейному. И меня она к себе обратно взяла…
– Я запутался, Германовна, – признался Владимир Дмитриевич. – Начни все сначала и по порядку!
