Текст книги "Маскарад"
Автор книги: Натали Питерс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)
Она тихо застонала.
– Нет, нет! Это жестоко, ужасно! Вы не должны допустить этого! – Фоска простерла руки к своему мужу. – О Боже мой, Алессандро, умоляю вас, заклинаю отпустить его на свободу! Клянусь, я сделаю все, что вы скажете. Буду вам хорошей женой, настоящей женой. Всю свою оставшуюся жизнь!
– Не думаете ли вы, что немного опоздали с подобными обещаниями? – спросил он.
– Нет. Нет. Выслушайте меня, – сказала она, поднявшись с пола, она приблизилась к нему и взяла его руки в свои. – Я знаю, что они осудили его из-за меня, поскольку я бросила на вас тень позора и бесчестья. Это не его вина, Алессандро. Я соблазнила его. Именно я – распутница, ветреная женщина.
Он недоверчиво хмыкнул.
– Алессандро, убедите их выпустить его, – упрашивала она. – Я буду вашей служанкой, вашей рабыней. Буду преклоняться перед вами всю свою жизнь. Клянусь! Вы на меня сердиты, и вы правы. Я понимаю и прощаю вам все дурное, что вы причинили мне, и смиренно прошу вас понять и простить мои прегрешения. Когда-то я вас любила. Помните? Я полюблю вас снова. Вы же знаете, я не похотливая женщина, а, как вы говорили, страстная.
Он выпрямился в кресле и молча наблюдал за ней. Его лицо ни разу не дрогнуло. Она не знала, что он думает. Впрочем, она никогда не знала этого.
Фоска продолжала гладить его руки, ощущая, какие они сильные и напряженные, как сталь. Он чувствовал на щеке ее дыхание и тепло ее тела. Ночная сорочка была из прозрачного шелка и прилипала к ее потной коже. Он видел темные соски, темный треугольник между ног. Его сердце учащенно забилось.
Глаза Фоски засверкали ярче, она приоткрыла губы и тесно прижалась к нему.
– Поверьте, Алессандро, – прошептала она. – Я забуду его. Я буду любить вас, только вас.
Фоска развязала ленточки, скреплявшие спереди сорочку, и она опустилась до талии.
– Посмотрите, ну посмотрите же, что я вам могу дать, – выдохнула она. – Я еще красивая. Разве не так? Я красивей, чем была тогда, когда мы с вами впервые познакомились. Помните? Тогда я была ребенком, который полюбил вас. Сейчас я уже не дитя. Я могу сделать вас счастливым. Вы больше никого не захотите. Никогда. Это могло быть так чудесно, Сандро. Чудесно.
Ее губы трепетали у уголков его рта, как крылья ночной бабочки.
– Вы же хотите меня, хотите! Мы проводили бы вместе такие прекрасные ночи – вы и я.
Она легко потерлась обнаженной грудью о руку Лоредана, положила ладонь между его ног и расстегнула его атласные брюки. Она улыбалась тепло и блудливо.
Лоредан почти поверил ей. Хотел верить. Ее пальцы гладили его, и он задрожал, а она все шире расплывалась в улыбке. Алессандро вдыхал ее пряный женский запах. Она опустила свою увенчанную яркой копной волос голову. Он закрыл глаза и схватился за подлокотники кресла. С его губ слетел стон.
Он поднял голову и сильно ударил Фоску между грудями. Она распласталась на спине на полу и пристально смотрела на него. Он встал над ней.
– Мерзкая шлюха, – тяжело выдохнул он. – Бесстыжая сука! То, что вы не разрешали мне иметь по своему супружескому долгу, теперь готовы охотно дать ради того, чтобы спасти этого еврея! Вы гадкая. У вас нет никакой гордости!
– Действительно нет, когда речь идет о нем! – выкрикнула она. – Я сделала бы все, чтобы спасти его, даже продала бы себя как проститутка мужчине, к которому испытываю отвращение. Вы мне, Алессандро, противны!
Не глядя он со всего маху ударил ее кулаком по лицу. Она снова упала на спину. Но даже когда кровь засочилась в уголках ее рта, она улыбалась. Она приподнялась, опершись на локоть, и в изумлении покачала головой.
Лоредан потерял контроль над собой. В Венеции дворянам запрещалось применять свою власть против людей, не обладавших ею. Человека могли привлечь к суду за избиение его собственного слуги. Мужчины редко прибегали к физическому насилию и искали другие способы для разрешения конфликтов. До сих пор он никогда не поднимал в гневе руку на другого человека. Что же с ним случилось?
– Я, Алессандро, жду от него ребенка, – хрипло сказала Фоска. – Его сына. Я принесу ему сына. – Она захохотала.
Он побледнел как мел. Глаза озарились холодным, мертвенным светом. Пристальный взгляд остановился на Фоске, и она умолкла. Она испугалась и, готовясь защищаться, согнула ноги в коленях.
Лоредан резко опустился на одно колено рядом с ней. Она в ужасе закричала и попыталась отползти в сторону. Но Алессандро настиг ее, схватил за волосы и притянул обратно. Она подумала, что он переломит ей шею. Он в ожесточении целовал ее, изо всех сил прижимая к полу.
Фоска стала задыхаться и попыталась оттолкнуть его. Она извивалась, и он снова ударил ее, на этот раз ладонью. Она упала плашмя, застонала, прикрывая руками кровоточащее лицо. Он сел верхом на нее и двумя руками разорвал сорочку.
Буря уже разразилась над домом, и их обдало порывом холодного ветра. Ее белое тело трепетало. Темные соски будто насмешливо уставились на него, напоминая невидящие глаза. Он положил руки ей на талию и сильно нажал большими пальцами. Ей стало трудно дышать – правда, больше от страха, чем от боли.
«Он собирается выдавить из меня ребенка», – подумала Фоска.
– Не надо, прошу вас!.. – пронзительно закричала Фоска.
Он снова ударил ее. Она издала стон и, не сопротивляясь, легла под него. Он шарил руками по ее телу. Его движения не были чувственными, скорее осознанными, как у человека, желающего определить физические возможности своего противника.
Его мужское достоинство набухло и, казалось, излучало злость. Он неожиданно загнал его между ее напряженными ногами и яростно навалился на Фоску всем своим весом. Ей хотелось кричать, но из ее рта не вырвалось ни звука.
Лоредан схватил ее груди и свирепо впился в них ногтями. Его лицо исказилось бешенством. Он совсем не походил на хладнокровного государственного мужа, который всего несколько мгновений назад спокойно сидел в кресле. «Он сошел с ума. Он убьет меня», – подумала Фоска.
Лоредан наконец подался назад, и она решила, что он оставит ее. Но он схватил ее за плечо и грубо перевернул на живот. Потом руками раздвинул ей ягодицы и с силой вошел в нее. Невыносимая боль охватила Фоску, и она громко зарыдала. Казалось, ее разрезали на две части.
Он неожиданно оставил ее, плачущую, на полу и, спотыкаясь, дошел до двери. Фоска услышала, как дверь открылась и закрылась. Щелкнул замок.
Глава 10
МОСТ ВЗДОХОВ
Раф стоял на Мосту вздохов, по одну сторону которого располагался дворец, по другую – тюрьма.
Пользующийся дурной славой крытый мост вел из палат инквизиторов во Дворце дожей в тюрьму Сан-Марко на противоположном берегу узкого канала. Венецианцам казалось, что на нем эхом звучат тяжелые вздохи приговоренных, направляющихся к месту своего предсмертного заключения.
Пройдя до половины моста, Раф остановился и посмотрел через каменную решетку в сторону Моло и лагуны. Там, немного подальше, вниз по каналу был возведен еще один мост – Понтэ-Палья. На нем он увидел одинокую женщину, смотрящую на Мост вздохов. На ее голову и плечи была накинута черная шаль, поэтому Раф не смог разглядеть ее лица. Правда, в облике женщины ему почудилось нечто знакомое.
Фоска? Нет, Лиа.
Раф отвернулся и пошел к дверям тюрьмы в сопровождении идущего вплотную за ним молчаливого стражника.
Камеры осужденных размещались в центре блока на самом нижнем этаже тюрьмы – «Могилы». В камере был такой низкий потолок, что человек не мог встать в полный рост. Прикрепленная к стене цепями доска служила койкой, поставленное в угол деревянное ведро – парашей. Никакой другой обстановки в камере не было.
При свете фонаря тюремного надзирателя Раф с трудом различил надписи, нацарапанные прежними заключенными. Он собирался добавить к ним свое имя и дату ареста. Возможно, он попытается вести счет дням, проведенным здесь. А почему бы и нет? Человек может оставить свой след на земле – пусть даже в форме надписи на тюремной стене.
Тяжелую дверь захлопнули и задвинули засов. Единственным источником света осталось небольшое отверстие в двери – не больше ладони. Камера пропахла плесенью и вонью немытых тел и человеческих испражнений. Даже теперь, в самый жаркий месяц года, холод толстых каменных стен пробирал до костей. Раф слышал плеск воды, протекающей под полом камеры.
Как и другие здания в Венеции, тюрьма была возведена на сваях, и Раф предположил, что, когда осенью вода станет прибывать, камеры, расположенные на этом этаже, заполнятся водой по колено, если вообще не окажутся полностью затопленными. Ему показалось, что он различил на стенах следы, оставленные в прошлые годы водой, – они были выше уровня койки. Раф, правда, тут же решил, что об этом волноваться не стоит, ибо к тому времени его уже не будет в живых.
Раф сел на койку и прислонился спиной к сырой стене. Он вспоминал о суде. Раф прежде так часто глумился над тремя инквизиторами, называя их старыми маразматиками, реликтами средневековья, что оказался не подготовленным к страху, который испытал, встретив их. Так и было задумано – весьма театрально. Два судьи были в красных облачениях, их руководитель – в черном. Они торжественно выслушали государственного прокурора, обвинившего Рафа в измене. Обвинитель представил точные и детальные донесения о его политической деятельности в Венеции и Париже. Рафа, однако, удивило, что в обвинительном заключении не была ни разу упомянута его любовная связь с Фоской Лоредан, супругой комиссара по морским делам. Впрочем, даже и без этого эпизода в деле Рафа было более чем достаточно направленных против него улик. Ясно, что инквизиторы не хотели ставить Лоредана в затруднительное положение.
А что с Фоской? Раф надеялся, что она в безопасности. Он ничуть не сомневался в том, что она тоже в Венеции. Их захватили в Париже, чтобы не только предать суду его самого, но и вернуть Лоредану жену. Раф размышлял лишь о том, какую из этих двух целей инквизиторы считали важнейшей. Как поступит Лоредан с Фоской? Он с ней, конечно, разведется, сейчас о скандале знает уже вся Венеция.
Раф пытался представить лицо Фоски – копну рыже-золотистых волос, смеющиеся серые глаза, бледную кожу. Но в его воспоминаниях волосы были темными, глаза черными, кожа смуглой. «Лиа, прочь, черт побери, из моих мыслей, – думал Раф, даже потряс головой. – Разве ты, Лиа, не принесла мне достаточно горя? Почему преследуешь меня?»
Он пытался вспомнить голос Фоски – хрипловатый, всегда окрашенный смехом. «Мы больше никогда не будем так счастливы, как сейчас», – сказала она. Каким верным оказалось ее предсказание! А в ушах Рафа назойливо звучал голос Лии: «Я люблю вас. Я предала вас. Я всегда буду любить вас. Я хотела вас».
Он сердито фыркнул, быстро встал и, забыв о низком потолке, стукнулся головой. Он громко выругался и почувствовал себя лучше.
В тюрьме царила тишина. Раф задумался, сколько других заключенных содержится вместе с ним в одном блоке. Он предположил, что всего лишь несколько. В Венеции было не много преступников, которые похвалялись бы, как он, своими бунтарскими намерениями.
«Вероятно, – думал Раф, – следовало действовать более осторожно». Но разве он не хотел привлечь внимание к делу, за которое боролся? Он рассчитывал на то, что его популярность в народе защитит его от ареста. Но народ не смог защитить его в Париже, а инквизиторы не медлили. Из улик, предъявленных в суде, выходило, что он и Фоска были под постоянным наблюдением чуть ли не сразу после того, как покинули Венецию. Их судьбы давно были решены.
Он коротко задумался о смерти. Даже здесь, в камере смертников, она казалась ему далекой и невозможной. Какая она? Он так долго жил в страхе и в предчувствии опасности, что смерть чуть ли не влекла его. Он не будет долго страдать. Немного неприятно, а потом – пустота. Раф не верил в загробную жизнь. Верил только в пустоту, где царил бесконечный покой.
– О, Фоска, – вздохнул он. – Любовь погубила нас обоих.
«Желая хоть мельком взглянуть на Рафа, Лиа несколько часов простояла на мосту Понтэ-Палья. Она слышала, что суд над ним должен был состояться сегодня утром. В последние дни шепотом передавали слухи о том, что Рафа схватили и вернули в Венецию. Лиа ничего не слышала о Фоске, да ее та мало заботила. Но она знала, что Раф пройдет по мосту в тюрьму. Лиа наблюдала и ждала.
Она увидела, что у решетки, ограждающей Мост вздохов, остановилась темная фигура и пошла дальше. Она подавила выступившие на глазах слезы – так его не спасти. Лиа почувствовала себя беспомощной, потерянной. «Но должен же быть какой-то способ, что-то можно сделать…» – думала она.
Лиа покинула район Дворца дожей и вернулась в свой новый дом к своей покровительнице – балерине Мари де Планше.
Как только она переступила порог квартиры, тут же посыпались вопросы:
– Где вы были? С кем? Почему ускользнули из дома еще до восхода солнца? Вы, конечно, были с мужчиной? Как вы можете так ко мне относиться? Вы говорите, что хотите стать танцовщицей. Как вы этого добьетесь, если надолго убегаете как раз тогда, когда должны тренироваться? Думаете, сможете стать великой, лишь мечтая об этом? Вы уличная девка и всегда ею останетесь!
Лиа вздохнула и сбросила шаль.
– Простите, Мари. Сегодня инквизиторы приговорили моего брата к смерти и бросили его в «Могилу».
– Что? – У Мари перехватило дыхание. – Вашего брата? Вы никогда не говорили, что у вас есть брат! Вы выдумываете!
Лиа рассказала Мари запутанную, но довольно правдоподобную историю о Рафе и его побеге во Францию. Она объяснила свое молчание тем, что ей очень больно говорить об этом. Убедить де Планше не удалось, но та не могла не поверить в искренность отчаяния Лии.
– Запомните только, Лиа. Хандра не поможет вызволить его из тюрьмы, – заметила Мари. – Давайте работать.
Она заставила Лиу делать упражнения до самых сумерек, когда девушка просто свалилась с ног. Де Планше смеялась.
– Вы никогда не станете знаменитой, если не будете репетировать по многу часов!
– Я буду знаменитой, – заносчиво сказала Лиа. – Вот увидите! Я буду лучшей танцовщицей. Такой, какую в городе никогда не видели. Лучшей, чем вы, старая карга.
– Это мы еще посмотрим! Хотя должна признать, что за последние несколько месяцев вы добились прекрасных результатов. Когда вы, дитя, попались мне на глаза, я поняла, что надежда есть. И оказалась права. Именно поэтому мне очень не нравится, когда вы шляетесь, как сегодня. От этого страдает работа. Вы начали обучаться танцам слишком поздно и поэтому, чтобы восполнить пробел, должны теперь трудиться.
– Вы просто ревнуете меня к брату, Мари, – поддразнила Лиа.
– А? Ревную? Что за идея!
Лиа подсела поближе к пожилой женщине и обняла ее худощавую шею. Если смотреть на де Планше издалека, из-за рампы, то ей можно было дать лет семнадцать. Но вблизи ее истинный возраст был совершенно очевиден. Хотя она тщательно подкрашивала появляющиеся в темных волосах седые пряди, его выдавали тоненькие морщинки вокруг глаз и рта. Недруги утверждали, что ей около пятидесяти. Лиа нежно поцеловала свою покровительницу.
– Почему вы меня не прогоните, если так ненавидите?
– Возможно, я последую вашему совету. – Балерина высокомерно пожала плечами. – Вы слишком независимы. Когда вы пришли ко мне и попросили, чтобы я научила вас танцевать, вы были и нежны и застенчивы. Как святая. Уже тогда нужно было бы понять, что это лишь плутовство. Вы хотели получить от меня то, что я могла вам дать. Вы врете, маленькая интриганка, как и все остальные.
– Но и вы, Мари, хотели получить от меня то, что я могла вам дать, – возразила Лиа, потершись носом о шею танцовщицы и гладя ее волосы. – Я люблю вас, как никто другой. Я никогда не покину вас. Но сейчас мой брат попал в трудное положение, и я должна сделать все, чтобы спасти его. Разве вы не можете помочь мне?
– Но как я могу уговорить инквизиторов? – удивилась де Планше. – Ваш брат уже в «Могиле»! Это невозможно!
– Если хочешь помочь тому, кого любишь, ничего невозможного нет, – убежденно сказала Лиа. – Вы мне поможете, Мари? У вас есть влиятельные друзья, занимающие важные должности в правительстве. Вы можете выяснить так много…
Лиа поцеловала ее в губы. Мари затрепетала и закрыла глаза. «Действительно, – думала Мари, – все так легко, если тебя любят. Любовники всегда готовы идти на компромисс. Они сделают что угодно, лишь бы не сердить своего партнера».
– Моя драгоценная Мари, – прошептала Лиа.
– Я всегда знала, что вы превзойдете меня во всем, чему я научила вас, – сказала Мари. – Хорошо, попробую. Но если мне не удастся, прошу вас не разочаровываться. В Венеции есть вещи, которые боятся обсуждать даже самые могущественные люди. Измена… Это очень серьезно, Лиа. Мне такое обвинение не по душе.
– Но вы поможете! – восторженно воскликнула Лиа. – Я знала, что поможете!
Женщины обняли друг друга за талию и пошли в спальню. Лиа ни на секунду не сомневалась, что заручится поддержкой Планше.
– Вы хотите стать танцовщицей? – насмешливо спросила Мари де Планше.
Лиа была потрясена: загримированное лицо танцовщицы вблизи оказалось отвратительно. Пудра на щеках лежала комками и потрескалась от пота. Кожа под подбородком обвисла. Сверкающие глаза были на самом деле маленькими, окруженными морщинами. Она совсем не походила на фею, какой виделась публике.
Но в танце она по-прежнему воплощала несбыточную мечту. Лиа не пожалела потраченный на входной билет последний цехин. Теперь оставалось только убедить старую балерину научить ее танцевать.
– Если бы вы только знали, сколько девушек обращалось и обращается ко мне, – вздохнула Мари. – И все они безнадежно бездарны. Почему же вы думаете, что отличаетесь от них? Вы учились?
– Немного. Меня учила одна женщина из труппы.
– Труппы? Балетной?
– Нет. Это были акробаты.
– О Боже, акробаты! – простонала де Планше. – Девочка, в танце недостаточно вертеться и прыгать. Танец – это тяжелый труд, но большинство девушек не верят этому. Не хотят ни от чего отказываться. У них нет самодисциплины, самоотдачи. Они не смогут появиться на сцене со мной, величайшей танцовщицей нашего времени. Я ведь была прима-балериной в «Опера» в Париже, и они хотели бы, чтобы я вернулась. Но я и не собираюсь возвращаться. Подумать только, они пытались диктовать мне!.. – Танцовщица сердито фыркнула. – Давайте посмотрим, что вы можете предложить миру танца. Раздевайтесь. Я хочу посмотреть ваше тело.
Лиа без колебаний подчинилась требованию де Планше. Когда она стала раздеваться, то заметила в ее глазах знакомый блеск. К тому времени она уже знала, что некоторые женщины, Бог знает почему, хотят ее. Она видела такой же блеск в глазах сотни мужчин.
Лиа стояла расслабленная и обнаженная, а танцовщица ходила вокруг нее, рассматривая, ощупывая ее тело, подобно тренеру, отбирающему скаковую лошадь. Де Планше признала, что Лиа обладает обещающими физическими данными.
– Вы сказали, что вы акробатка? Значит, какую-то тренировку получили. Но можете ли вы сделать, например, это?
Де Планше продемонстрировала несколько обманчиво простых движений. Она будто не прилагала никаких усилий, но ее грация завораживала. Лиа забыла о возрасте и гриме женщины и повторила свою просьбу. Она хотела стать настоящей артисткой, а не еще одной потаскушкой из театра. Репутация танцовщиц была даже хуже, чем у актрис. Если мужчина говорил, что встречается с танцовщицей, все понимали, что тот имел в виду. Но некоторые танцовщицы – подобные де Планше – имели влиятельных друзей, водили знакомства с важными людьми, обладающими реальной властью.
Лиа хотела стать танцовщицей, с которой бы считались. Она знала, что настанет день, когда Раф вернется в Венецию, и хотела, чтобы тогда он понял, чего лишился, презрительно отвергнув ее любовь.
Лиа повторила движения балерины. Это было сделано не очень гладко, но для первого раза неплохо. Де Планше заметила, что Лиа небезнадежна, и согласилась ее учить. Лиа упала перед ней на колени и с благодарностью целовала руки. Мари приподняла лицо девушки и слепо погладила его.
– Вы очень хорошенькая, Лиа, – сказала она. – У меня есть идея. Почему бы вам на время учебы не поселиться у меня? Это ускорило бы ваши успехи – я уделяла бы вам больше внимания.
Лиа знала, о каком внимании идет речь. Но ее не смущало заниматься любовью с этой женщиной. Она привыкла к любовным играм с совершенно незнакомыми людьми. Лиа знала, что ни одна женщина не может быть такой жестокой и бесчувственной, как большинство мужчин.
В ту же ночь Мари де Планше взяла Лиу к себе и посвятила её в тайны «венецианской любви» – любви, как сказала она, «более чистой и красивой, нежели любая другая». Лиа пошла навстречу ее пожеланиям, не сдерживала себя и была приятно удивлена, обнаружив, что Мари лучше любого мужчины знала, как доставить ей наслаждение. Лиа все еще мечтала о Рафе, о том, чтобы лечь с ним и испытать истинное блаженство.
Время от времени Мари в силу необходимости принимала любовь мужчин. Они оплачивали ее квартиру, покупали одежду, делали подарки, давали деньги. Но сердце ее принадлежало женщинам. Она ревновала Лиу и требовательно к ней относилась. Порой девушке хотелось убежать и жить с кем-нибудь попроще, как Неро. Но время, которое она провела в доме Рафа, и ее жизнь с балериной привели ее к мысли о лучшей доле. Она больше не могла вернуться в круг уличных артистов – все, что угодно, только не это. Познав иную жизнь, она осознала, как ненавидит свое прежнее существование.
Да, де Планше поможет ей освободить Рафа. Не важно, что для этого придется сделать Лие. Ради него она отдала бы все, даже жизнь, чтобы доказать, как сильно она его любит.
Фоска подхватила летнюю лихорадку, не такое уж редкое заболевание в Венеции в это время года. Именно опасность подхватить его являлась одной из причин отъезда дворян из города. Она металась и исходила потом в своей душной тюрьме. Фоска ничего не ела, отказывалась от питья, мечтала о смерти. Алессандро посетил ее и нашел, что здоровье ее ухудшается – она похудела, кожа на лице стала совсем прозрачной, а огромные глаза смотрели на Алессандро, не узнавая его. Однажды он присел на край кровати и прикоснулся к ее лицу. Она улыбнулась, схватила его за руку и пробормотала: «Рафаэлло». Алессандро вырвал руку и вышел из комнаты.
Для него был огромный соблазн видеть ее беспомощной и одинокой. Он хотел взять ее, почувствовать, как она движется под ним и дарит ему свою любовь. Но сколько бы он ни хотел этого, он не мог позволить себе ввести ее в заблуждение.
Приглашенные им врачи сказали, что, если Фоску не увезут из Венеции, они не отвечают за последствия для нее или для ребенка. Алессандро согласился, и Фоску перевели в просторную комнату на загородной вилле Лоредана вблизи Виченцы. Приходили ее друзья, но им говорили – так повелось с момента ее побега с Рафом Леопарди, – что она дома, но слишком плохо себя чувствует и никого не принимает. На сей раз это оказалось правдой. Немую служанку уволили, а к Фоске приставили раскаявшуюся Эмилию.
Быстро миновал август, и в начале сентября Фоска стала поправляться. Ей не сказали, что казнь Рафа назначена на первую неделю октября.
Алессандро вернулся в Венецию к открытию заседаний Большого совета. Большинство дворян не последовали его примеру, не желая отказываться от радостей сельской жизни и выполнить свой долг перед государством, которое в их услугах больше не нуждалось. Но Алессандро Лоредан не пропустил начала первой сессии.
Войдя через главный вход во Дворец дожей, он обратил внимание на то, что разговоры затихли, совсем замолкли, а затем возобновились еще оживленней. Он знал, о чем сплетничали. О том, что того еврея силой притащили из Парижа, чтобы здесь наказать, но не за его революционные настроения, а для того, чтобы утолить жажду мести Лоредана. Леопарди предстоит очень дорого заплатить за то, что он наставил рога комиссару по морским делам.
Неужели он действительно сбежал с синьорой Лоредан? В сплетнях точно не утверждалось – никто не знал правды, за исключением инквизитора и самого Лоредана. Однако это не мешало знатным венецианцам высказывать всякого рода домыслы. В частности, обсуждалось, разведется ли теперь Лоредан с женой. Совершенно определенно, коль скоро скандал принял подобный размах.
Жаль. Что бы она ни натворила, она тем не менее очень красивая женщина.
Алессандро игнорировал все эти разговоры и исправно выполнял свои обязанности перед государством, будто ничего не произошло. Он правдиво отвечал на вопросы о здоровье жены, и звучавшее в его словах сожаление было искренним. Для себя он решил, что Леопарди заслуживал бы смерти даже в том случае, если бы никогда не встретился с Фоской.
Один раз под воздействием импульса Лоредан посетил «Могилу», чтобы повидаться с узником. Надзиратель впустил его в камеру Рафа. Чтобы войти в нее, Алессандро пришлось наклониться, а тюремщик остался стоять в дверях с высоко поднятым фонарем, освещая помещение.
Лоредан слегка сморщил нос. Подобные места ужасны…
– Оставьте фонарь и уходите, – сказал он надзирателю. – Заприте дверь. Я позову вас.
– Но, ваше превосходительство, приказ…
– За это отвечаю я. Делайте, как я говорю. Тюремщик неохотно подчинился – он отдал бы свой годовой оклад, лишь бы послушать, что произойдет между Лореданом и наставившим ему рога евреем. Вот бы рассказать об этом парням в караулке!
Алессандро был потрясен большими переменами, которые произошли с Леопарди с тех пор, как он видел его в последний раз в «казино» Фоски. Длинные волосы и борода свалялись и потускнели. После оглашения приговора ему не выдавали свежую одежду, не разрешали мыться или делать физические упражнения. Но его глаза светились прежним бунтарским блеском. Когда Алессандро вошел в камеру, Раф даже не попытался встать. Он развалился на своей койке и прикрыл глаза от света, казавшегося ему ярким.
Раф испытал искушение напасть на Лоредана и попытаться бежать. Но тут же отказался от этой мысли: два вооруженных человека охраняли его день и ночь напролет, ходили по коридору перед камерой. Добиться успеха он вряд ли смог бы.
– Что вам нужно, Лоредан? Пришли полюбоваться на вашу работу? Я слышал, что скоро все будет кончено. На следующей неделе.
– Вижу, что вы по-прежнему грубы и неуважительны, – заметил Алессандро.
– Что, если бы я проявил уважение, вы бы меня помиловали? Мы оба знаем, почему я здесь. Я не предатель. В Венеции не я один симпатизирую якобинцам.
Алессандро оставил его слова без внимания.
– Я думал, что смертный приговор и восемь недель, проведенных здесь, научат вас хорошим манерам.
– Там, куда я собираюсь, манеры не нужны. Но тюрьмы отнюдь не неприступны, знаете ли. Я был в Париже, когда они штурмовали Бастилию. Народ может снести и каменные стены.
Алессандро прислонился к стене напротив койки и скрестил руки на груди.
– Полагаю, вы надеетесь, что народ Венеции сделает то же самое ради вас? Придется разочароваться. Ему безразлично, что произойдет с вами. Его не интересуют революции, ему не из-за чего бунтовать. Мы всегда справедливо обращаемся с ним.
– Так же справедливо, как с евреями? – усмехнулся Раф.
– Евреи – это совсем другое дело, – признал Алессандро.
– Ну да, христоубийцы. Правильно? Вот уже почти две тысячи лет они расплачиваются за совершенное римлянами преступление! Так бросьте их в тюрьмы, наденьте кандалы на всех этих мелочных торговцев, ростовщиков, банкиров. А прежде всего присматривайте за вашими женами.
Алессандро напрягся.
– А я-то думал, вас заинтересуют новости о Фоске. Она была больна. Почти при смерти. Но сейчас поправляется.
Сердце Рафа забилось чаще, но он небрежно бросил:
– Правда? Рад слышать. Здесь до меня не доходят сведения о жизни высшего света, даже «Газзеттино» не дают читать. Может, синьор, у вас есть еще какие-нибудь сплетни?
Алессандро покраснел.
– Нет. Она бы не обрадовалась, услышав о вашем бездушном к ней отношении.
– За шесть лет брака она привыкла к бездушию и холодности. Между прочим, она пока еще носит в своем чреве моего сына или вам уже удалось убить его?
Лоредан не оборачиваясь позвал стражника.
– Что случилось, Лоредан? – спросил Раф. – Вы об этом не знали? Ну конечно же, знали. Она наверняка сказала вам. Она не стыдится этого. Но вы уж постараетесь, чтобы ей стало стыдно. Заставите ее заплатить. Я вас понимаю. Вы удивились, что она сбежала со мной? А чего вы ожидали? Странно, почему она не наставила вам рога раньше.
Алессандро бросился вперед и вцепился ему в горло. Раф попытался отразить его нападение, но недели, проведенные в тюрьме, подточили его силы. Лоредан стал душить его и бить головой о каменную стену. Свет померк в глазах Рафа…
Охранник ворвался в камеру и оттащил Алессандро. Раф схватился за кровоточащую шею и закашлялся.
– Вот так спектакль! Почему бы не привести сюда Фоску? Уверен, ей бы понравилось это зрелище!
Один из стражников ударил Рафа дубинкой, и он, потеряв сознание, рухнул на пол. Кровь, вытекавшая из раны на голове, медленно растекалась по камням.
Алессандро, дрожа, стоял в дверях. Охранники несколько раз окликнули его, прежде чем он вышел и вернулся по Мосту вздохов во Дворец дожей.
– Почему вы мне не сказали, что этот ваш брат на самом деле еврей, который удрал во Францию? – возмущалась Мари де Планше. – Какой дурой я выглядела, когда поинтересовалась у своих друзей, знают ли они о нем что-нибудь! Неужели вы думаете, что кто-нибудь поможет этому человеку после того, что он натворил! Говорят, он бежал с женой Лоредана! А вы, плутовка, солгали мне. Он вам совсем не брат, а один из ваших любовников. Вы – мерзкая лгунья. Все ваши слова о любви ко мне не стоят и ломаного гроша! Убирайтесь из моего дома, а не то я вас зарежу!
Лиа вздохнула.
– Да, Раф Леопарди мне не брат, но он никогда не был моим любовником. Хотя один Бог знает, как сильно я хотела его. И тем не менее я хочу помочь ему. Я обязана ему. Знаю, Мари, вы сердиты на меня, и я не осуждаю вас за это. Надо было рассказать вам об этой истории. Но вы же, конечно, догадались?
– Догадалась! Вы полагаете, что я читаю газеты и выслушиваю сплетни, как это делают ваши тупые дворянки? У меня для этого нет времени!
– Значит, ничего нельзя сделать, – в отчаянии пробормотала Лиа, уронив голову на руки. Ее плечи сотрясались от рыданий. – Я сделала бы для него все, отдала бы жизнь!
Мари покачала головой.
– Один человек поставил меня в известность, что очень заинтересован сложившейся ситуацией. Он хочет повидаться с вами и желает помочь этому человеку.
– Кто он такой? – изумилась Лиа, в которой пробудились надежды.
– Не знаю и не хочу знать, – отрывисто ответила де Планше. – Сегодня вечером он придет поговорить с вами.
