Текст книги "Зеркало грядущего"

Автор книги: Натали О'Найт

Соавторы: Кристофер Грант
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

– Поединок объявляется оконченным. Оскорбление смыто кровью, – произнес король положенные слова на холодном, торжественном лэйо, и перешептывавшиеся у него за спиной придворные затихли тревожно, ожидая и страшась продолжения. То, что начиналось, как невинное развлечение, неожиданно заканчивалось трагедией. В конце концов, уже многие годы не одна дуэль в Тарантии не завершалась смертью… И все же король знал, что он бессилен предпринять что бы то ни было. Правда была на стороне немедийца. Все, что ему оставалось, это дать ощутить убийце всю тяжесть королевского гнева…

– Ступайте, барон. Празднуйте, – холодно промолвил он. – Сожалею, что не могу разделить ваше торжество.

Стиснув зубы при столь неприкрытом оскорблении, Амальрик все же нашел в себе силы поклониться.

– Как будет угодно Вашему Величеству. Однако осмелюсь сказать, что душа моя столь же далека от торжества, как и ваша…

Он отшвырнул меч на брусчатку, и тот зазвенел, как храмовый колокол.

Вилер не произнес в ответ ни слова. Пренебрежительно махнув рукой, он развернулся и размашистым шагом, подметая полами горностаевой мантии мощеный двор, удалился в свои покои, сопровождаемый примолкшими, гадающими, что будет дальше, придворными.

Остаток дня Амальрик был сам не свой. Он проклинал себя за неосторожность, хотя и не знал толком, в чем она заключается, ибо Троцеро, поистине, не оставил ему другого выхода. Останься пуантенец в живых, он не успокоился бы, пока не уничтожил немедийца, сам или руками убийц. Однако, судя по настроению короля, смерть графа достигла почти того же эффекта: должно быть, Вилер вскоре сообщит ему, что не нуждается в услугах посланника, и Амальрику придется удалиться не солоно хлебавши. И это тогда, когда мгновения решают все, а промедление может быть чревато гибелью.

Как же возликовал барон, когда до него докатилась весть о том, что рана оказалась несмертельной, и Троцеро, скорее всего, поправится. Он готов был плясать на месте и хлопать в ладоши, да что там хлопать! Он готов был кувыркаться через голову, как самый последний акробат из балагана. Да, Митра явно благоволит к нему, если сохранил жизнь этому пуантенцу! Завтра же он принесет Пламенноликому обильную жертву! Нет! К Нергалу – завтра! Сегодня! Сейчас! Он отсыпал пригоршню золотых лекарю, пользовавшему пуантенца, и строго-настрого наказал тому сообщать незамедлительно о малейших ухудшениях драгоценного здоровья графа Троцеро. На радостях он едва не распорядился послать раненому лучшего немедийского вина с пожеланиями скорейшего выздоровления, – однако спохватился, что жест этот, скорее всего, будет истолкован превратно. И все же чувство, что испытал при этой вести Амальрик, было сродни ощущениям осужденного на казнь, помилованного уже на пути к плахе. Неожиданно он вспомнил Ораста – так вот что чувствовал тот, когда на площади возводили поленницу для костра!

Конечно, живой пуантенец тоже опасен! Но, видно, он понимает, что все, что он в силах поведать королю, невозможно доказать! А раз так, то у него, Амальрика, еще есть время, чтобы довести до конца задуманное…

Амальрик засиделся далеко за полночь, напиваясь в одиночестве сладким пуантенским вином, поднимая бокал за здравие раненого графа, себя самого и будущего короля Аквилонии.

Нынешним утром, однако, от вчерашней радости не осталось и следа. Первым делом он послал слугу осведомиться о самочувствии Троцеро и, с облегчением услышав, что ночью тому не стало хуже, принялся обдумывать насущные дела, что ожидали его сегодня. И, для начала, решил поговорить с принцем Нумедидесом. Им было что сказать друг другу.

Однако здесь его ожидало разочарование. Посланный с короткой запиской слуга вернулся сообщить, что Его Высочество прибыли еще вчера, но до сих пор изволят почивать и велели до полудня не беспокоить. От себя же он добавил почерпнутые по пути слухи, что накануне ночью в покои принца его конфидант зачем-то приводил огромного варвара, известного в городе командира отряда наемников. Тот пробыл у Нумедидеса почти до утра и удалился, по слухам, в хорошем расположении духа.

Вести эти насторожили Амальрика, он ощутил дрожь дурных предчувствий, – точно черная птица Зигдаль отбросила на него тень огромного крыла. Он не доверял сумасбродствам Нумедидеса, и то, что этот слизняк счел нужным действовать в одиночку, не посоветовавшись предварительно с дуайеном, показалось тому дурным знаком. А уж то, что он нанял для каких-то низменных целей Вольный Отряд, и вовсе предвещало массу неприятностей. Митра, с какими глупцами приходится иметь дело! Куда, спрашивается, лезет этот обрюзгший слюнтяй? Лучше бы, как прежде, вволю лакал вино, щупал покорных служанок да просаживал деньги в тарантийских кабаках! Ведь своими дурацкими шутками он запросто может перечеркнуть все планы повстанцев… Планы, которые столько зим выкладывались по кирпичику, по щепочке. И все может полететь псу под хвост из-за какого-то выродка! Барона охватило желание ворваться силой в покои Нумедидеса и трясти этого жирного болвана, покуда тот не сознается, что затеял… В беспомощной ярости он заметался по комнате и лишь усилием воли смог заставить себя остановиться и вновь сесть в кресло.

Дурные дни наступили для них. Черные дни. Он чувствовал это! Ему захотелось вскочить на коня и умчаться прочь из этой проклятой всеми богами Аквилонии как можно дальше, не останавливаясь, покуда не достигнет границ Торы, – однако то были лишь мечты, и он прекрасно сознавал это, равно как и то, что ровно через месяц пребывания в вожделенной Торе взвоет от тоски, точно северный волк на луну, и устремится куда глаза глядят, на поиски интриг и приключений.

Внезапно странный звук за окном привлек его внимание. Какая-то птица царапала когтями свинцовый переплет, пытаясь сесть на окно, хлопала крыльями, стучала клювом в стекло… Не веря своим глазам, Амальрик приблизился, затем дрожащими пальцами отодвинул задвижку. В комнату влетел огромный ворон.

Склонив голову, птица опустилась на спинку кресла, не сводя с немедийца блестящего взгляда черных глаз-бусинок. Несколько секунд они смотрели друг на друга, – и вдруг ворон каркнул, резко и повелительно. Амальрик вздрогнул от неожиданности. Однако это мгновенно привело его в чувство. Он вспомнил, что надлежало делать.

Неверной рукой он повел перед самым клювом ворона, как когда-то учила его колдунья, и медленно начертал в воздухе три таинственных знака. Если он ошибся, птица немедленно улетит; однако уроки Марны не пропали даром. Ворон взмахнул крыльями, словно собираясь взмыть в воздух, и вдруг застыл неподвижно, раскрыв клюв. Однако вместо прежнего карканья из горла его донеслись хриплые, гортанные звуки человеческой речи:

– Марна, лесная владычица, шлет привет тебе, Амальрик Торский. – Барон склонился ближе, боясь упустить хоть слово. На лбу его от волнения выступила испарина. Хотя колдунья в свое время и предупреждала его о том, что если понадобится она, пришлет крылатого посланца, барон отнесся к ее словам легкомысленно, приписав их чудачествам старой ведьмы. Однако ворон говорил – и у него не осталось сомнений. Дурное предчувствие навалилось на него, прежде чем он услышал последние слова птицы: – Поторопись, посланник! Охотник выпустил стрелу! Поторопись!

ОБРАЗ СИЛЫ

В тот самый миг, когда зловещий посланец Марны предстал перед бароном Торским, у Северных ворот Тарантии, самых шумных и многолюдных, через которые с рассвета до заката струился бесконечный неуправляемый поток – повозки, экипажи, паланкины, телеги, всадники и пеший люд, – случилось настоящее столпотворение. По одной из боковых улочек к воротам выехал, оттесняя горожан и съезжавшихся на рынок торговцев, небольшой отряд вооруженных людей. Любой без труда определил бы в них вольных наемников. Мрачные, иссеченные шрамами лица, загорелые и обветренные, с забранными сзади в хвост длинными волосами; остро отточенные мечи, запыленная одежда… В них не было ничего показного, ничего, что привлекло бы взоры поэтов. Это были настоящие волки, сильные безжалостные звери, готовые перегрызть глотку любому, кто осмелится встать у них на пути.

Однако было в них нечто, что заставляло насторожиться любого, имеющего хоть каплю здравого смысла – воины были одеты в доспехи Антуйского Дома. А их штандарт изображал золотой квадрат на синем фоне, в центре которого горделиво гарцевал красный единорог.

Но почему эти странные люди, среди которых только двое могли с натяжкой называться аквилонцами, да и то один был гандер, другой танасулец; а остальные и вовсе офирцы, кофиты и зингарцы, носили цвета принца Валерия? Неужто он формирует отряды ландскнехтов открыто, не таясь, презрев указ короля? И что все это значит? Не пахнет ли тут войной?

Возглавлял отряд могучий черноволосый воин с пронзительным взглядом синих глаз. Он держался в седле настолько непринужденно, как будто вырос в нем, а своей горделивой осанкой и царственным взглядом напоминал царя зверей. Не зря трусливые стигийцы, завистливые аргосцы и дикие воины из Черных Королевств дали ему прозвище Амра-Лев. В хайборийских же королевствах его звали Конан-варвар и это имя многим внушало страх и приводило в трепет.

У него одного на голове красовался шлем с султаном из конского волоса; за плечами развевался синий плащ, с тем же багряным единорогом на золотом фоне. Бугрившаяся мышцами правая рука уверенно лежала на рукояти длинного прямого меча, а левой он крепко держал под уздцы своего скакуна.

Его взгляд был свиреп, а в синих глазах, казалось, застыл лед, подобно тому, что даже холодным летом лежит в расселинах скал его киммерийской родины. Редкие прохожие, кто осмеливался встретиться с ним глазами, спешно отводили очи и старались укрыться в тени.

У ворот он чуть придержал коня и оглянулся, проверяя, все ли на месте. Он сделал это скорее по привычке, чем по необходимости, прекрасно зная, что его парни, отчаянные рубаки, готовые, если надо, спуститься в любую из девяти преисподних самого Зандры и вытащить оттуда за хвост лукавого Властителя Зла, лучшие из лучших, отобранные тщательно из людского жнивья, с той же рачительностью, с какой пахарь отделяет здоровые, могущие дать добрый урожай зерна от черных плевел; гордые изгои, признающие над собой лишь одного господина – своего командира, – следуют за ним в образцовом порядке, ни на шаг не отставая, и готовы ринуться в бой по первому же зову. Вид их наполнил радостью сердце северянина – пусть этих парней он знал немногим дольше одной луны, но уже сроднился с ними, словно с собственным мечом. Конан никогда не забывал слова своего отца, сурового Ниуна, который не раз говорил ему, гордому киммерийскому несмышленышу: «Могут предать все – братья, друзья, женщины! Верь только мечу! Лишь он один не оставит тебя до конца!» Поэтому он относился к своим солдатам удачи, словно к оружию, которое всегда, начищенное и смазанное, должно быть под рукой.

И хотя северянин частенько поддразнивал своих ратников, называя их хауранскими гиенами, готовыми за звонкую монету перерезать горло даже собственному брату, хотя частенько потчевал их полновесными тумаками, отучая отлынивать от работы и вбивая в их упрямые головы дисциплину, они знали: их командир заботиться о них как о собственных детях. Они знали: он один не побрезгует отсосать гной или яд из раны, полученной в бою или потасовке; только он не пожалеет денег, чтобы выкупить из городской тюрьмы, куда они не раз попадали по глупости, за драки в тавернах; он один не побоится прикрыть в сражении собственной грудью и, самое главное – никогда не предаст, не бросит на произвол судьбы… Они знали все это, и готовы были идти за киммерийцем хоть на край света…

Конан нахмурился – сегодняшнее дело было решено в одночасье, так спешно, что у него не хватило даже времени обсудить его с Невусом и Бернаном. Гандер и танасулец! Кто лучше них может знать, что творится в этой странной стране… Конечно, теперь у них есть работа, но такая, которая не вызывает в душе его ничего, кроме неприязни. Будь он один – десять раз бы подумал, прежде чем согласиться на нечто подобное. Но сейчас варвар не имел права на отказ – на его плечах лежала ответственность за десяток душ. Ведь его люди нуждались в деньгах. Таверна, ночлег, лошади, снаряжение, да что греха таить: кости, выпивка и женщины – все это стоило немало, особенно в Тарантии, надменном городе, величавшем себя жемчужиной Запада, за привилегию жить в котором приходилось платить дорогой ценой…

Он еще раз проиграл в памяти разговор с этим жирным принцем Нумедидесом, похожим на скользкую, бородавчатую жабу. До чего же мерзкая рожа, Кром его побери! Однако то, что он рассказал, заставляло призадуматься.

Неужели черное колдовство Саломеи не умерло там, в знойных бараханах Хаурана а протянулось сюда – в центр хайборийского материка, подобно ядовитой паутине? Неужели оно не иссякло со смертью этого отродья Тьмы, а взошло мрачным урожаем в душе принца Валерия и его сподвижников? Кром побери всех магов и чародеев!

Конан стиснул зубы. Ничего! Когда-нибудь настанет час, и он огнем и мечом выжжет всю эту скверну – все эти Черные Круги, Красные Кольца, Белые Руки! Он задушит собственными руками всех чернокнижников, что попадутся на его пути, и будет без пощады разить нечисть, покуда бьется его сердце, а руки в силах сжимать меч!

Но сейчас предстояло выполнить работу, чтобы оправдать содержимое увесистого кожаного кошеля, так приятно оттягивавшего его пояс. Он не мог думать о предстоящем без неприязни. Ох, как же он ненавидел все, связанное с колдовством. Его дикарская душа наполнялась отвращением только при одной мысли о нем… Будь они прокляты, эти аквилонские и немедийские дворянчики, готовые ради наживы и жажды власти продать свои души Змееголовому Сету…

Вчера вечером они поужинали все вместе, за длинным столом, специально для них установленном в большом зале таверны. Парни сказали, что хотят отправиться в город, поразвлечься немного. О тарантийских жрицах любви был наслышан каждый, – однако киммериец почему-то отказался составить им компанию. Душа не лежала веселиться.

Он зашел проведать Бернана. Парень поправлялся на славу и уже принялся ныть, что ему скучно лежать одному, когда остальные развлекаются, – что, по мнению Конана, было добрым знаком. Когда человек думает о бабах и о выпивке, значит, пошел на поправку и через пару дней уже сможет сидеть в седле. Вот только каждый раз, когда он смотрел на Бернана, его точила одна мысль: лекарю, что приводил парня в порядок, после наспех проделанной киммерийцем операции, он отдал последние деньги. Жизнь в Аквилонии оказалась непомерно дорога… Конечно, какое-то время в таверне им будут отпускать в кредит, – едва ли хозяин решится связываться с дюжиной таких молодцов, – однако рано или поздно терпение его истощится. А это не какой-нибудь Хауран. Здесь к должникам сразу зовут городских стражников, а у тех лекарство одно: долговая тюрьма и принудительные работы. Доводить свой отряд до такой крайности Конану не хотелось. Но тогда следовало как можно скорее разжиться деньгами.

Разумеется, как только они оказались в Тарантии, он поспешил навести справки. Благо в это время почти весь двор был в сборе, и он не сомневался, что кто-нибудь из местных нобилей не преминет заинтересоваться его молодцами, – но жестокое разочарование ожидало его. Никто не желал иметь с ними дела.

В большинстве резиденций киммерийца не пустили даже на порог, шарахаясь от него, точно от зачумленного. Он никак не мог взять в толк, в чем тут дело, пока не разговорился в таверне с одним пуантенцем, Лорантом, служившим у графа Троцеро. Тот объяснил ему все – и слова его повергли Конана в растерянность. По закону, изданному в начале осени королем Вилером, никто из аквилонских вельмож не имел права нанимать себе дружину, не получив на то соизволения Его Величества. В соизволении же до сих пор отказывалось всем и каждому. Похоже, король начал опасаться своих вассалов, подумал тогда киммериец. И это серьезно осложняло его положение!

«Пуантен – дело другое, – сказал ему тогда Лорант. – Наш граф никогда на войска не скупился. Казармы – битком. На плацу, что ни день, учения…» – Старый вояка вздохнул, добрым словом поминая давно минувшие времена, но, заметив, как вспыхнули жадным огнем глаза собеседника, огорченно развел руками. «Теперь не то… Как с Аквилонией замирились – половину отрядов граф и распустил. А новых не нанимает. Ни к чему, говорит».

Заливая горе, с говорливым южанином они осушили не одну чашу медовухи… Но это не решило проблемы.

И оставшись один в таверне, Конан, подперев кулаком черноволосую голову, пытался решить, как сообщить своим товарищам, что им вновь пора трогаться в путь, – и на сей раз, на голодный желудок.

Он был настолько поглощен невеселыми мыслями, что заметил незнакомца, лишь когда тот был в пяти шагах от него, – непростительная оплошность, по меркам киммерийца. И потому, часть досады перенося на незваного гостя, неприветливо рявкнул, едва подняв голову:

– Чего тебе? Попрошайкам не наливаю! – И, в подтверждение своих слов, поближе придвинул глиняный кувшин, где вино плескалось уже на самом донышке, – по его расчетам, это был едва ли не последний глоток, что он мог себе позволить.

Незнакомец хихикнул, но как-то неуверенно, неуклюже скрывая неловкость, которую большинство людей ощущали обычно в присутствии северянина.

– Разве так встречают тех, кто хочет предложить работу?

Работу? Что ж, это становится интересно. Киммериец мгновенно насторожился, однако, верный законам южных базаров, никак не выказал интереса.

– Хм-м, – протянул Конан небрежно, жестом демонстрируя незнакомцу, мол, садись, и тот поспешно опустился напротив. – Мне всегда казалось, чтобы нанять кого-то на работу, нужно обоюдное желание. С чего ты взял, что я захочу иметь тебя своим хозяином?

Острый подбородок дернулся, точно пришедший с трудом удержался от крепкого словца, и это придало Конану бодрости. Уж если его не посмели одернуть, значит, в нем заинтересованы всерьез. За долгие годы службы наемником он это усвоил точно. А потому взглянул на предполагаемого работодателя с удвоенной дерзостью.

– Так что же ты хочешь мне предложить?

– Не я, не я, Митра упаси! – Тот замахал руками, отметая самую возможность того, что по собственной воле он мог бы связаться с таким грубым и опасным типом, как варвар-северянин. – Мой господин пожелал видеть тебя.

Это было уже интереснее. Конан приподнял бровь.

– И кто же он, твой господин, что не боится нарушить приказа короля?

Гость его, как он и ожидал, при этих словах пугливо заозирался по сторонам, проверяя, не слышал ли кто крамольных речей, что вели они между собой, – и киммериец не стал даже скрывать презрительной усмешки. Только последний дурак, если ему есть что скрывать, ведет себя так, – трясется от каждого шороха, стреляет во все стороны глазами, пригибается к столу и говорит заговорщическим шепотом. Нет, единственный способ утаить что-то – это вести себя вызывающе и дерзко, трубить о своих секретах всем и каждому… так уж устроены люди, что никогда не поверят в тайну, когда о ней кричат на всех перекрестках.

Однако столь простые истины, похоже, были неизвестны посланцу загадочного господина. Напряженно, приложив палец к губам и зловеще вращая глазами, – так что Конан едва не расхохотался, – он просипел:

– Это тот самый человек, кого вы спасли по дороге из Амилии.

В первый момент северянин не понял, о ком идет речь. «Постой, – хотелось сказать ему, – но ведь Бернан там, наверху. Зачем ему кого-то присылать ко мне?..» Как вдруг вспомнил, что был еще один спасенный. Не назвавший своего имени толстяк, бледный, потный, с неестественной, точно приклеенной улыбкой… Он говорил, что не забудет оказанной ему услуги, – хотя сам Конан почитал возможность разогнать две дюжины нищих селян с дрекольем скорее забавой, нежели ратным подвигом. Но, как видно, услуга вспомнилась и пришлась кстати.

Терять ему было нечего, и Конан неспешно поднялся, во весь свой гигантский рост, чем еще более смутил своего гостя.

– Пойдем. Надеюсь, вино у твоего господина получше, чем в этой дыре… – Однако, если посланец что-то и ответил ему, северянин пропустил слова его мимо ушей, поскольку, не дожидаясь, направился к двери.

… А вино, и вправду, оказалось отменным. Фаренское, без труда определил киммериец. Годы, проведенные в южных странах, научили его неплохо разбираться в этом, и теперь он смог воздать должное королевскому напитку. Королевскому – еще и потому, что вместе с ним его пил если и не сам король Аквилонии, то, по крайней мере, его наследник, принц Нумедидес.

Впрочем, на своем веку Конан повидал немало коронованых особ, а также некоронованных, но у кого власти в одном мизинце было поболе, чем у большинства самодержцев, и потому встреча с аквилонским принцем ничуть не смущала его. И ему забавно было наблюдать, как пыжится наследник престола, чтобы произвести впечатление на простого наемника.

Впрочем, в Нумедидесе многое было странным, и в самих его покоях, – куда киммерийца провели украдкой, только что не завязывая глаза, – просторных, но кажущихся тесными из-за невероятного нагромождения мебели и всевозможных безделушек, редкостных, но очевидно, что не любимых и не ценимых хозяином; и в том, какая в кабинете принца стояла жара, ибо окна были здесь запечатаны наглухо, и огромные поленья полыхали в очаге; а более всего, в манерах хозяина. Какая-то была в нем нескладность, глубинное внутреннее несоответствие, и варвар, обостренным звериным чутьем, мгновенно уловил это, – как если бы перед ним была овца, которая вдруг принялась бы, подобно волку, поедать сырое мясо.

Он не мог понять, чем вызвано это чувство, странной ли неживой улыбкой принца, или его манерой речи, когда слова то текли размеренно и плавно, то вдруг сливались в неразборчивую, брызжущую слюной скороговорку, или общим видом его, странной несообразностью движений, точно все части тела принца, и в особенности, руки, жили своей, независимой жизнью, неподвластной воле разума. Пальцы принца находились в постоянном движении. То терзали бахрому платья, то вцеплялись в подлокотники кресла, то вдруг принимались оглаживать друг друга, точно слепцы, знакомящиеся на ощупь… В один момент Конан поймал себя на мысли, что должен немедленно прекратить смотреть на эти руки, иначе безумие угрожало ему, – и в тот же миг, как он отвел глаза, сделалось легче.

И все это было тем более странно, что принц был весьма любезен с ним. В нем киммериец не заметил ни чванливости, так свойственной большинству людей его круга, ни узости взглядов, ни мелочности. Больше всего Конана поразило то, что принц желал нанять его для службы, не связанной напрямую с какими-то личными, корыстными интересами. Нет, Нумедидес радел прежде всего за Аквилонию!

Сперва, правда, он не поверил ему. Слишком это было невероятно. Он достаточно насмотрелся на королей, наследников и их приближенных, чтобы не заподозрить нечистую игру, как только в ход идут речи о благе отчизны и народа. Он попросту не мог заставить себя поверить в это, и так и сказал принцу. Тот опечаленно вздохнул.

– Да, я понимаю. – В глазах мелькнул огонек интереса. – Но разве тебе не все равно, кому служить? Я всегда считал, что наемники…

– … Такие же разные, как и те, кому они служат, – оборвал его Конан. Про себя он добавил, что большинство солдат удачи куда честнее и отважнее принцев, с кем сталкивала его жизнь, – но дипломатично промолчал. – И все же мне не слишком по душе это предложение. Ваше Высочество предлагает контракт, который практически закабалит мой отряд. Задаток слишком велик – мы никогда не сумеем выплатить его, если решим оставить службу.

– Зачем же вам оставлять ее? – Но наивность Нумедидеса была показной. Конан даже не стал отвечать на этот вопрос. – Уверяю, тебе понравится служить Аквилонии. А там, может статься, обстоятельства изменятся… и тебе не придется пожалеть, что остался здесь. В дворцовой страже всегда найдется теплое местечко.

– Теплые местечки пусть ищут старики да бабы на сносях, – буркнул Конан в ответ. Намек на могущие перемениться обстоятельства не слишком понравился ему. – Настоящему солдату это ни к чему.

– Что ж, и настоящему солдату в Аквилонии найдется работа. – Принц был на диво миролюбив. Памятуя их встречу на дороге, Конан не ожидал от него такой уступчивости. Он даже намеренно старался спровоцировать того на взрыв, ибо в сердцах человек скорее выдает свои истинные мысли и чувства, а киммерийцу проникнуть в намерения будущего хозяина пришлось бы весьма кстати, однако Нумедидес оставался непроницаем. – И, я уверен, ты согласишься со мной, когда услышишь об истинном положении дел в государстве.

Разговор принимал любопытный оборот, и Конан насторожился. С первого дня прибытия в Аквилонию он не раз имел возможность убедиться, что что-то неладно в «жемчужине Запада», что-то точит ее, как червь на корню точит спелый, налитый зерном колос. Он вспомнил трольха. Перерезанные сухожилия Бернана. Огненных саламандр. В самой отдаленной стране Хайбории не поджидало его столько опасностей, как в этой цивилизованной державе.

– Что же за беды тревожат сиятельного принца? Нумедидес вздохнул. Белые руки его вновь начали свой загадочный танец.

– Мне придется начать издалека, – произнес он негромко. Конан кивнул, показывая, что обратился в слух. – Но ты должен знать одно: зараза предательства и черного колдовства губят Аквилонию.

Конан усмехнулся. Вот оно! Стало быть, он и впрямь не ошибся. Прекрасная Аквилония больна, – и, похоже, рок, в который раз, избрал его на роль лекаря. И если перед тем у киммерийца не было уверенности в том, следует ли принимать предложение Нумедидеса – ибо он не мог заставить себя до конца доверять ему, да и предложенные условия, чрезмерно соблазнительные, явно таили в себе подвох, – то теперь у него не осталось иного выбора. И дело было даже не в принце, не в его уговорах и тем более не в его золоте. Длань Крома, холодную и могучую, ощутил киммериец на плече своем в это мгновение. Кром отметил его! И подтолкнул вперед! И у него не осталось иного выбора, кроме как двинуться по пути, указанному грозным божеством северян.

– Но где источник скверны? – спросил он Нумедидеса. – Ибо всякий сорняк надлежит вырывать с корнем, а ос выжигать вместе с гнездом… Так где же хоронится зло?

Принц, похоже, ждал этого вопроса. Радость и облегчение читались на обрюзгшем лице, странным образом меняя его выражение, делая его почти мальчишеским, – если бы не опущенные книзу уголки губ. Он собственноручно, не желая дожидаться слуг, подлил им обоим вина.

– Ты принял мое предложение! Я рад! – Это был не вопрос, но утверждение. И в последней фразе было сухое удовлетворение, не более, точно он знал, что все пройдет именно так, и гордился удачно разыгранной партией.

Конан подавил смутное раздражение. Нумедидес не нравился ему – не понравился еще в тот Первый день, – но никто больше во всей Аквилонии не желал нанимать их… и тем более, платить пятьсот золотых задатка. Но даже если бы тот не заплатил ни медяка – воля Крома была для киммерийца священна, а сейчас он ощущал ее столь явственно, точно видел перед глазами начертанные огнем письмена.

– Я принял предложение, – подтвердил он. – Но хочу все же знать, что здесь происходит.

Нумедидес подлил себе вина.

– Мой дядя стар. – В голосе его была неподдельная печаль. – В былые времена ему потребовалось бы не больше трех седьмиц, чтобы навести порядок в стране, огнем и мечом выжечь заразу мятежа и очистить Аквилонию от смердящих чернокнижников, как то было совершено в свое время в Немедии. – Если он и заметил, как вспыхнули при этих словах глаза Конана, то не подал вида. – Однако годы берут свое, и владыка уже не тот, что прежде. Сила покинула его! Боевой меч выпал из некогда мощной десницы… – На миг тоном голоса Нумедидес напомнил киммерийцу бродячего певца… и пальцы его шевелились, точно перебирая струны… но вскоре иллюзия исчезла. – Король слишком ослаб, чтобы удержать страну в повиновении. Мятежники спешат воспользоваться этим!

– Да, я понял, – отозвался Конан нетерпеливо. Сколько можно переливать из пустого в порожнее? За то время, что он в Аквилонии, он уже составил себе довольно ясное представление о том, что здесь происходит. Вилер не способен призвать своих нобилей к порядку; бароны же жаждут власти и, подобно шакалам, готовы утащить кусок из-под носа у умирающего льва. Знакомая история, повторявшаяся тысячекратно! И можно понять Нумедидеса – как наиболее вероятный претендент на престол, он стремится сохранить для себя страну в целости, а не получить ее разоренной войнами и восстаниями. И если законный правитель не способен или не желает действовать, принц прав, что не складывает с себя ответственность и пытается защитить свое наследие любыми способами. Любыми! Сам Конан на его месте действовал бы именно так…

– Но кто же заговорщики? Пуантен? – Ему невольно вспомнился словоохотливый Лорант, с ностальгией поминавший былые дни, когда между его родиной и Аквилонией еще не было мира.

Нумедидес покачал головой.

– Пуантен в числе предателей, и скоро их час придет! – Злобная мстительность звучала в его голосе, и он даже не пытался скрыть ее. – Скоро придет их час… Но сперва – Амилия! Дом Тиберия Амилийского – вот где свили гнездо коршуны!

– Барон Тиберий? – Конан не мог скрыть недоумения. Они проехали по землям барона, и он немало наслушался рассказов местных крестьян о суровом, но справедливом помещике, некогда отважном ратнике короля Вилера, ныне же рачительном, на всю округу уважаемом хозяине. – Трудно поверить. Нет ли тут ошибки, принц?

Нумедидес покачал головой.

– Увы! Я и сам не верил, ибо мало кто служил дяде так преданно, как Тиберий Амилийский, – однако сомнений нет. Я лично ездил в его поместье с намерением развенчать возведенный на отважного слугу трона поклеп… Однако действительность подтвердила самые худшие опасения. Мне пришлось бежать из замка барона, ибо опасность была слишком велика… Да и разве не помнишь ты вооруженных до зубов чудовищ, что бросили силы Тьмы за мной в погоню?!

– Не знаю. Я помню только рассерженных крестьян с вилами да цепами. А в остальном… – Сомнения с новой силой овладели Конаном. Возможно, это ощущение воли Крома, мощной и неумолимой, было лишь плодом его фантазии… сейчас ему очень хотелось в это верить. Чем больше рассуждал принц о заговоре, тем меньше он был склонен доверять ему. Тот явно что-то скрывал, недоговаривал, а это было Конану не про душе. Пожалуй, все же не стоит принимать этого странного предложения… Что-то в нем упорно смущало киммерийца.