Текст книги "Зеркало грядущего"

Автор книги: Натали О'Найт

Соавторы: Кристофер Грант
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

ОБРАЗ СТРАСТИ

Ты так торопишься уйти? Валерий недоуменно поднял брови. За весь вечер Нумедидес не выдавил из себя и трех слов и сидел за столом, надутый, вяло ковыряясь в тарелке с жарким, так что Валерий даже забеспокоился, не заболел ли его кузен, всегда отличавшийся завидным аппетитом. И вдруг, когда принц уже любезно распрощался с сыновьями Тиберия, пожелал им доброй ночи и скорейшего выздоровления батюшке – этот необъяснимый всплеск язвительной враждебности! Валерий медленно обернулся к Нумедидесу.

– Да, я хотел бы уйти. День был долгим, и я порядком устал. А что, Ваше Высочество не изволит отпускать меня? – Последняя фраза прозвучала нарочито резко, с неприкрытой издевкой. Смущенные столь явным напряжением между вельможными гостями, Винсент с Дельриком, поспешно пробормотав извинения и взяв по кубку вина, отошли к пылающему камину, подальше от начинающейся сцены. Нумедидес поднял голову, сонно хлопая глазами. Валерию показалось, он не в состоянии был сразу отозваться на его слова, – точно ныряльщик, всплывающий на поверхность из вязкой пучины.

Но вот взгляд Нумедидеса прояснился… и вспыхнул откровенной злобой.

– Торопишься? Может, тебя ждут еще какие-то развлечения сегодня?

Помимо воли, Валерий покосился на мирно беседовавших у очага братьев. Хвала Митре, они, кажется, ничего не услышали. Он похолодел, представив, что за скандал разыгрался бы, узнай эти горячие головы о происшедшем сегодня в лесу. Едва ли ему удалось бы объяснить, что встреча их с Релатой на поляне была абсолютно непреднамеренной и не таила ни малейшей угрозы чести их сестры. С мрачной усмешкой Валерий сказал себе, что, несмотря на его сан, у него скорее потребовали бы кровью искупить вину, – и лишь затем, возможно, снизошли бы до разговора.

Хвала Митре, суета в замке, вызванная несчастным случаем с бароном, захватила всех, и слуг, и наследников, – и никто даже не заметил возвращения принца. Релата, бросив на него последний взгляд, полный огня и смутных обещаний, поспешно скрылась… и даже сейчас, вспоминая об этом, Валерий не сдержал вздох облегчения. Внимание девушки было ему лестно – однако таило слишком много опасностей и слишком легко могло увлечь на скользкий путь. Единожды испытав на себе последствия подобных ошибок, принц Шамарский отнюдь не горел желанием повторить это вновь.

По счастью, их отъезд был намечен на завтрашнее утро. Лишь тогда он сможет вздохнуть полной грудью, – воздух амилийского замка внезапно сделался слишком душным. Да еще эта непонятная враждебность Нумедидеса…

Глядя кузену в лицо, он произнес как мог твердо, стремясь одновременно убедить в своей искренности и дать понять, что сейчас не время и не место затевать ссору:

– Я очень устал, и мне не до развлечений, брат. Все удовольствия, что есть в этом замке, я с радостью уступаю тебе.

Нумедидес задумался на миг, прижимая толстые, унизанные перстнями пальцы к влажным губам. И, отхлебнув вина, заметил небрежно, словно и вне всякой связи с предыдущим:

– Как странно… Я был уверен, что маленькая Релата спустится к нам сегодня. Она ведь обещала сыграть мне на лютне… – Он неожиданно усмехнулся, недобро, точно вкладывая в свои слова некий тайный смысл. – Должно быть, теперь она захочет играть только тебе.

Валерий устало покачал головой. Боги пресветлые, мало ему других забот – так теперь еще эта глупейшая ревность! Погруженный в себя, он мало что замечал вокруг, особенно в последнее время, хотя и раньше он не мог похвастаться особой наблюдательностью, – однако повышенный интерес брата к дочери барона он отметил еще со дня злополучного Осеннего Гона. После явления Цернунноса, хоть принц и был явно не в себе, однако ведь не стал хватать за ноги кого ни попадя, а потянулся к этой смазливой девице. Да, если бы не тот досадный случай, то он с радостью препоручил бы любвеобильную дочку Тиберия заботам Нумедидеса, и искренне пожелал бы обоим счастья! Но это, увы, невозможно. И к тому же, устами принца сегодня говорило уязвленное самолюбие отвергнутого самца, а не искренняя страсть. Как ни старался, Валерий не мог заставить себя поверить, что кузен его способен на неподдельные человеческие чувства, – кроме зависти и ревности к более удачливому сопернику.

Да еще эта гадалка – Эрлик ее забери!.. Ему вспомнилось, как мрачен был Нумедидес, когда догнал Валерия в лесу. В сердцах, и сразу, должно быть, пожалев о нечаянной откровенности, он признался брату, что Марна отказалась гадать ему. Взяла перепелку, извлекла внутренности, и тут же, по словам Нумедидеса, взвыла, точно ошпаренная кошка: «Оленя убей! Оленя!» – и с нечленораздельными воплями скрылась в своей избушке; так что принцу пришлось несолоно хлебавши возвращаться назад.

Самому Валерию это показалось смехотворным, и его презрение к горе-прорицательнице лишь усилилось. Видно, фантазия ее исчерпалась на первом же предсказании и, не зная, что бы еще наплести доверчивому принцу, отделалась от него под самым нелепым предлогом. Ибо смешно было бы, в самом деле, полагать, будто по оленьим кишкам гадать у нее выйдет лучше, чем по птичьим… Хотя Нумедидес скептицизма кузена не разделял, и заметно было, что случившееся уязвило его куда сильнее, нежели он тщился показать.

И это лишь подогрело недобрые чувства, что питал к Валерию принц. Оставалось лишь надеяться, что, когда тот удалится наконец в Шамар, Нумедидес успокоится и перестанет искать угрозу там, где нет ее и в помине. Что ж, пусть пройдет время… С внезапной остротой и горечью Валерий проклял свою уступчивость, что толкнула его отправиться с кузеном в Амилию. Да уж, радости эта прогулка не принесла никому, ни ему самому, ни брату, ни терпеливым хозяевам. Вон как бедным молодым баронам приходится делать вид, что их совершенно не интересуют разговоры венценосных гостей. Скорее бы утро! С первыми лучами солнца нужно убраться отсюда прочь, как можно дальше. Пока не случилось чего недоброго.

– Я не люблю лютни, – холодно сказал Валерий Нумедидесу, стремясь передать скрытый смысл, вложенный им в эти слова. – Ее звуки утомляют меня и наводят тоску… Доброй ночи, брат. – Он поклонился и встал.

Однако, если Валерий и ожидал, что слова его смягчат Нумедидеса, его ждало жестокое разочарование. Полные губы кузена поджались брюзгливо, и он небрежно махнул рукой, так, словно отсылал прочь неугодившего слугу.

– Ступай. Я не стану задерживать тебя.

Валерий почувствовал, как закипает гнев в душе. Долготерпение не было свойственно его натуре, и лишь воинская дисциплина приучила его держать гордость в узде. Так же был предел и его снисходительности, – он мог выносить капризы и настроения Нумедидеса, однако далеко не безгранично. Самодовольный, надменный ублюдок! Что он возомнил о себе? Валерием одолело искушение надавать кузену по жирной шее, как принято в солдатских казармах, чтобы научить хорошим манерам… Этот тупой боров обращался с ним, наследным принцем Аквилонии, точно с последним из своих рабов!

Стиснув зубы, Валерий произнес отчетливо, но так, чтобы было слышно лишь им двоим:

– Весьма благодарен тебе за милость, Нумедидес. Однако напомню, что не тебе удерживать или отпускать меня. Я признаю над собой лишь одного господина – своего короля!

Нумедидес лишь усмехнулся в ответ, – но улыбка его оставила в душе Валерия такое гадостное, гнетущее впечатление, как никакие слова. Он и сам не знал почему… Но его пробрала ледяная дрожь, словно черное крыло бога смерти распахнулось над ним в этот миг, и исподволь послышалось змеиное шипение самого Сета. Он отступил на шаг, тщась собраться с мыслями, – но тут их прервал встревоженный Винсент Амилийский.

– Нижайше прошу простить, господа! Вы позволите… – Он любезно поклонился им, и Валерий подумал про себя, что юнец, должно быть, совсем неглуп, и, ощутив надвигающуюся ссору между гостями, предпочел вмешаться, защищая достоинство дома. Вполне объяснимо – невелика радость, чтобы под твоей крышей перегрызли друг другу глотку наследные принцы Аквилонии…

Валерий дружески улыбнулся отваге юноши, хотя дрожащие от ярости губы были неподатливы, и голос звучал глухо:

– Разумеется, Винсент. Мы с братом внимательно слушаем тебя!

– Я не отвлеку вас надолго… – Чувствуя, что ссору, по крайней мере на время, удалось предотвратить, сын барона вздохнул с облегчением. – Я только хотел попросить прощения у наших гостей за то, что мы вынуждены их покинуть. Час уже поздний – а мы хотели еще навестить отца. Надеюсь, вы простите, что мы не смогли предложить вам достойных развлечений сегодня… Обещаю, когда в следующий раз вы снизойдете до посещения нашего скромного дома, мы встретим дорогих гостей как подобает!

Вот так. Изысканно любезно и, в то же время, вполне определенно. Да, сын барона все больше нравился Валерию. В годы службы он был бы рад оказаться с ним в одном отряде… И, заметив, что уголки рта Нумедидеса опускаются в выражении оскорбленного достоинства, и опасаясь какой-нибудь неблаговидной выходки с его стороны, Валерий сделал шаг вперед, поспешив заметить:

– Нам не в чем упрекнуть гостеприимство Амилии, месьор, и мы с кузеном будем счастливы принять ваше приглашение. Так же, как и вы всегда будете желанными гостями в столице и у меня в Шамаре. – Ему показалось, что за спиной у него Нумедидес собрался что-то сказать, и заговорил быстрее, не желая давать тому подобной возможности. – Вечер был превосходным, однако мы оба порядком утомились на охоте и рады будем удалиться в свои покои… И непременно передайте вашему батюшке нашу благодарность и пожелания скорейшего выздоровления. Завтра перед отъездом мы будем иметь честь зайти к нему попрощаться, если он будет готов принять нас.

Кивнув с явным облегчением, молодой барон поспешно вызвал двоих слуг, что должны были сопроводить высокородных гостей в отведенные им покои. Валерий с Нумедидесом разошлись в разные стороны, не обменявшись более ни единым словом.

У дверей комнаты Валерий отпустил слугу, как ни настаивал тот на своей помощи, – однако принц чувствовал себя раздраженным и усталым, и присутствие чужого человека, пусть даже слуги, было бы ему невыносимым.

Сам он, как и положено солдату, давно привык в быту обходиться без помощи бесчисленных, до назойливости услужливых лакеев, как то было в ходу у большинства аквилонских вельмож, и даже по возвращении в Шамар, к вящему огорчению домочадцев, не пожелал расстаться с походными привычками. Должно быть, это послужило поводом для кривотолков во дворце – возможно даже, для насмешек, – однако суровости и горячего нрава принца опасались достаточно, чтобы задеть его хоть ничтожным намеком.

Иное дело, Нумедидес. Насколько Валерий знал своего кузена, тот за всю жизнь и шагу не ступил самостоятельно, без поддержки целой армии вышколенных, предугадывающих все желания господина челядинцев. По каким-то своим соображениям, до сих пор остававшимся загадкой для Валерия, он не пожелал взять в Амилию ни свиты, ни охраны, – однако здесь с удовольствием пользовался любезностью барона. Добрая половина слуг в замке с утра только и выполняла его капризы, и, по возвращении с охоты, все началось сызнова… Валерий поморщился. Если так должен вести себя монарх, чтобы заслужить уважение подданных – он лучше останется солдатом…

С кислой усмешкой принц окинул взглядом небольшую гостиную, из которой дверь вела в спальню. Обставлена добротно, но скромно, должно быть, еще отцом нынешнего барона. Патина на бронзовой масляной лампе, чадившей на почерневшем от времени деревянном столе. Обтертая обивка на стульях и постели. Даже ковер на полу – и тот жесткий, точно из козлиной шерсти, и рисунок так выцвел от времени, что орнамента почти не разглядеть. Против воли, ему подумалось, что апартаменты Нумедидеса, должно быть, обставлены получше, пусть даже подобная простота, почти скупость обстановки и была свойственна всему замку в целом. Однако то были неприятные, черные мысли, и сейчас, когда злость на кузена еще свежа была в памяти, он не желал давать им хода. Слишком далеко могла завести подобная горечь – он не единожды видел, как это бывает! Все в руках Митры, да будет рука его крепка и справедлива. Зависть же и ревность лишь отравляют душу и жизнь того, кто им предается.

Душа самого Нумедидеса была источена этой черной гнилью… В последнее время Валерий все чаще ловил себя на мысли, что ему физически неприятно находиться рядом с кузеном, – точно от того веет каким-то зловонием, и сам воздух делается отравленным в его присутствии. До королевской охоты он не помнил, чтобы ему доводилось чувствовать что-то подобное. Возможно, то, что произошло там между ними… Валерий яростно затряс головой, точно желая вытряхнуть из сознания нежеланные мысли. Всеми силами он старался не думать об Осеннем Гоне и о том, что случилось в тот день. До сих пор ему это удавалось – вот и сейчас он вполне сумел овладеть собой, достаточно, чтобы изгнать нависшую тень. Однако он по-прежнему не находил себе места.

Валерий рассеянно сбросил парадную бархатную накидку, оставшись в одном камзоле, и, задув коптящую лампу, прошел в спальню, на ходу расстегивая рубаху.

В опочивальне было темно; свечу то ли позабыли зажечь, то ли она догорела в ожидании хозяина. Ставни были заперты, и мягкий, густой полумрак встретил его на пороге. Валерий замер, сам не зная, что смутило его, – и вдруг ощутил чье-то присутствие в комнате. Рука сама потянулась к ножнам, но он тут же с досадой вспомнил, что, по обычаю, снял свой кинжал перед ужином. Он невольно попятился, инстинктивно отыскивая наиболее удобную позицию, где бы мог встретить противника…

Однако предосторожность эта оказалась излишней. Во тьме послышались шаги, воздушное шуршание шелков, пахнуло пряным ароматом, и он мгновенно догадался, что за гость дожидался его в спальне.

Валерий усмехнулся про себя. Похоже, гостеприимство Тиберия Амилийского и впрямь старо, как Тарантийская Триумфальная арка, воздвигнутая в незапамятные времена в честь победы то ли над пиктами, то ли еще каким забытым ныне врагом. Обычай присылать гостю на ночь девушку, чтобы согревала постель, отошел в прошлое так давно, что едва ли кто-нибудь вспоминал о нем иначе, как в шутку. Однако барон, похоже, вместе с обстановкой, унаследовал от предков и многие привычки… Ну что ж! Сегодня Валерий был в том настроении, когда не отказался бы от подобного дара.

Без колебаний, он сделал шаг в том направлении, где стояла ночная гостья, и, без лишних церемоний, сгреб ее в объятия. Девушка чуть слышно вскрикнула, пряча лицо у него на плече, однако нежные руки уже сомкнулись у воина на затылке, проникли в густые волосы, и коготки ласкающе заскреблись по коже. Наслаждение, которое он испытал от этого столь простого жеста, был столь неожиданно сильным, что по спине у Валерия побежали мурашки. Стиснув зубы, чтобы не застонать, он навис над нею, заставляя голову запрокинуться, и впился в податливые губы жадным, грубым поцелуем.

Он не знал, что произошло с ним в тот миг… Должно быть, долго копившееся напряжение наконец прорвалось, – или он попросту слишком давно не был с женщиной, – или свежий воздух на охоте так взбодрил его… Принц набросился на нее, точно вепрь на пастушку. Девушка не воспротивилась, не отпрянула, но лишь сильнее прижалась к мужчине, тая, точно воск, под терзающими ее плоть руками.

Не переставая ласкать ее, Валерий принялся срывать с себя одежду. Затрещали завязки, раздался треск рвущейся ткани, – он даже не заметил этого. Узкие, чуть загрубевшие от домашней работы девичьи руки с наслаждением ласкали каждый участок приоткрывающейся кожи, царапали коготками, доводя до исступления, а полные, пахнущие вином губы покрывали тело его нежными, точно мириады бабочек, поцелуями.

Не помня себя от нетерпения, он повалил ее на пол, и сам рухнул рядом. В кромешной тьме чуть заметно виднелись очертания упругой маленькой груди, – точно алчущий плоти призрак явился к нему в эту ночь. Валерий в исступлении ласкал ее, проникая в самые потаенные уголки нежного, сладкого, точно мед, тела, заставляя таинственную гостью стонать и выгибаться от наслаждения. И когда ощутил, что жажда ее сровнялась с его собственной – слился с нею в водовороте восторга.

Девушка чуть слышно вскрикнула, когда он проник в нее… Принц ощутил преграду ее девственности, но разум его был воспламенен желанием, и он еще горячее принялся терзать разверстые бедра, впиваться зубами в напрягшиеся соски… Жертва его страсти застонала – на сей раз от наслаждения. Он ощутил нарастающий экстаз, уже не зная свой или ее… чувства их были едины, как едины были их тела и души…

Древний танец длился бесконечно. Валерий потерял счет времени, забыл, где находится, утратил связь с внешним миром, вплоть до собственного я… Никогда прежде, ни с одной другой женщиной он не испытывал ничего подобного тому, что творила с ним эта маленькая служанка, подарок гостеприимного хозяина, лица которой он даже не знал. Она уносила его прочь на волнах пламени и льда, возносила ввысь и вместе с ним обрушивалась в бездну. Она была сталью и медом, шелком и хрусталем! Она была упоением битвы и истомой плоти! Он терзал и мучал ее бесконечно, и она принимала его с восторгом и ненасытною алчностью.

Наконец он содрогнулся в последний раз, изливаясь в горячее лоно ее огнем чресел своих, – и рухнул рядом, не выпуская ее из жадных объятий. Пропитанные сладким потом, волосы липли к лицу. Тело ныло, напоенное солнечной негой, и трепещущая пелена забвения уже готова была окутать его…

– Доволен ли мой господин? – пропел вдруг нежный голосок у него над ухом.

Истому и негу как рукой сняло. Рывком Валерий приподнялся на локте, до боли вглядываясь в сокрытое мраком лицо.

– Кто ты? – Пересохшие губы шевельнулись с трудом, но он уже знал ответ. Единственной фразы, произнесенной напевным выговором благородной наследницы оказалось достаточно. – Релата…

Она чуть слышно, с нескрываемым наслаждением, засмеялась в темноте.

– Возлюбленный мой, ты узнал меня!..

Но ему было не до нежностей. Вскочив, он грубо схватил девушку за плечи и, не обращая внимания на ее стоны и попытки воспротивиться такому обращению, подтащил ее к дверям. Там, в гостиной, ставни были открыты, в слабом свете народившейся луны…

– Релата… – прошептал он вновь, обреченно. Ему и в голову не могло прийти, что она решится на такое. Сегодня в лесу он счел их встречу не более чем случайностью. Ее речи позабавили его, он даже согласился потакать ей, больше чтобы позлить Нумедидеса… Но прийти к нему ночью, вот так, в открытую, когда кто угодно мог застать ее здесь… Липкая испарина выступила на лбу у Валерия. И она была девственницей… Будь он хоть трижды королем Аквилонии, подобного ему не простят!..

В бессильном гневе он затряс Релату за плечи. Медноволосая головка дернулась на тонкой шее, и у него внезапно возникло ужасающее желание задушить ее.

– Как ты могла? Как ты могла? – Он помотал головой, точно надеясь, что наваждение вот-вот развеется, девушка исчезнет, подобно призраку-инкубу, вызванному сладострастием спящего, и вновь вернется мир и покой в его душу. – Как ты могла?..

В ответ она лишь улыбнулась, приоткрыв пухлые губки, и, призывно качнув бедрами, обвила руками его плечи. Он с силой оторвал ее от себя.

– Да будешь ты говорить, в конце концов?! – Он почти кричал, не думая об опасности. – Ты хоть соображаешь, что натворила?

Глаза ее, черные во мраке ночи, влажно блеснули, распахнувшись широко и невинно.

– Я хотела видеть тебя, мой господин… Я не могла больше ждать. – Тонкими пальчиками она принялась поглаживать его грудь, испещренную давними шрамами. – Ты прекрасен, мой господин! Я не видела никого, кто мог бы сравниться с тобой…

Валерий ощутил внезапную растерянность. Он был уверен, что, когда пройдет изначальный порыв и ужас происшедшего дойдет до нее, девушка будет раздавлена ужасом содеянного, возможно даже, примется осыпать его попреками, – он не был готов к этой нежности, восторженному преклонению и лучащимся счастьем глазам в зыбком лунном свете. Он не мог поверить, что подобное возможно в действительности… однако девушка была здесь, перед ним, она улыбалась маняще, ласкала его и, похоже, не ощущала и тени раскаяния.

Она вела себя подобно восточной одалиске, – однако подобное немыслимо было здесь, в Аквилонии, и уж тем более, со стороны наследницы знатного рода! Валерий не в силах был поверить собственным глазам.

– Но как ты могла? – прошептал он слабо. – Сюда могли войти, увидеть тебя! Ты хоть понимаешь, что погубила себя безвозвратно, что, отдавшись мне, лишила себя будущего! – У него мелькнула мысль, что подобным способом девушка могла пытаться принудить его к браку, – однако тут он решил сразу поставить ее на место. – Я весьма тронут твоим даром, но ты должна понимать…

Она не дала ему договорить, приложив ко рту теплые пальчики, затем пробормотала сонно, едва слышно, так что Валерию пришлось склониться к самым ее губам:

– Это не имеет никакого значения. Ты – мое будущее и вся жизнь, господин мой. Другой у меня нет и не нужно…

Обескураженный, Валерий разжал руки, и девушка, поспешив воспользоваться этим, прижалась к его груди. Ее тело было душистым, манящим… Он сделал последнюю попытку:

– Но Релата – разве ты не понимаешь?..

– Я понимаю одно! – Со звенящим грудным смехом она опустила руку, и к стыду и ужасу своему Валерий осознал, что плоть его вновь желает ее. – Я понимаю, что мой господин рад мне!

Валерий отпрянул. Она попыталась удержать его – но он отстранился в смятении.

– Нет, уходи, прошу тебя! – Он готов был встать на колени, лишь бы она наконец ушла. Ужасные картины врывающихся в опочивальню братьев Релаты, с самим бароном во главе; королевского суда, осуждения и ссылки пронеслись у него в голове. Ведь он даже не любил эту женщину! В отчаянии Валерий помотал головой. Дурной сон! Наваждение! Он не знал, что и делать. Только одна мысль растерянной птицей кружилась, не давая покоя: «Ну почему именно я? Почему это со мной?»

Это было странно, ведь Валерий Шамарский, принц и воин, никогда не был трусом. Подобного упрека даже враг не осмелился бы бросить ему. Однако сейчас им овладел слепой ужас – и он бессилен был противостоять ему.

– Уходи! – взмолился он, падая на жесткий стул. Релата склонила голову с покорным вздохом – длинные волосы шелковой волной легли на грудь.

– Если мой господин гонит меня – я уйду. Но вернусь, когда он вновь пожелает того.

Никогда! Никогда! Это крик готов был сорваться с уст Валерия, но он заставил себя сдержаться, мертвенным взглядом следя, как поднимает Релата с пола свое воздушное одеяние, как накидывает на плечи разорванную ткань, что скорее обнажала, чем скрывала стройное тело… Она двигалась легко, точно тень. Ему вновь вспомнились искусители инкубы, и холодная дрожь пронзила все тело. Он даже не поднялся проводить ее.

Она ушла без единого взгляда, гордо вздернув подбородок, точно королева, выполнившая свой долг, и Валерий вдруг ощутил неясное унижение и досаду, – словно в бою показал врагу спину или оставил безнаказанным оскорбление. Страх перед будущим отступил, как и стыд за содеянное, сменившись горечью и отупением. Почему-то ему казалось, будто судьба жестоко подшутила над ним; будто, сам того не подозревая, он вновь сделался игрушкой в руках богов… Это были тяжелые, неразумные мысли, – но еще хуже ему сделалось, когда он обнаружил, что неутоленное его возбуждение так и не улеглось, и разгоряченная страстью плоть по-прежнему требует своего.

Грязно, по-солдатски выругавшись, как не ругался он с самого Хаурана, принц Шамарский прошел в опочивальню и рухнул ничком на неразобранную постель, как пал бы грудью на меч. Забытье, несущее облегчение, наконец укрыло его.

– Где ты была, проклятая шлюха?

Видят боги, он не собирался говорить этого! Никогда прежде, в самых смелых своих мечтах, в самых грязных помышлениях, Ораст не мог представить себе, что язык его повернется обратиться с подобными речами к той, что была для него всех дороже. Но он так измучался, ожидая ее…

Он думал, что сойдет с ума. Сперва, когда ворвался в ее покои, дабы пасть ниц пред властительницей ночей своих, сознаться во всем, вымолить прощение, – и не обнаружив ее там. Он попытался убедить себя, что время еще не столь позднее, что она могла задержаться внизу со слугами, или у постели Тиберия. Самые безумные видения вызывал он в своем воображении, – и все же, сколь ни велики были его способности к самообману, и они оказались небезграничны. В глубокой ночи, к часу, когда из внутреннего двора до укромной галереи поблизости от покоев Релаты, где укрылся жрец, страшась пропустить миг ее возвращения, донесся звон стали и заспанные, ворчливые голоса стражников, вышедших сменить караул у ворот, Ораст вынужден был сказать себе правду. Сбывались худшие его опасения.

На миг у него мелькнула мысль уйти. Скрыться, вернуться в свои покои, пока его не застали прячущимся здесь, в недостойной близости от опочивальни дочери барона, – но соображения безопасности и приличий не способны были оказать на жреца действие, достаточное для того, чтобы заставить его сдвинуться с места. С упорством безумия он продолжал нести стражу во тьме коридора. В эти часы он впервые по-настоящему ощутил – как не чувствовал даже в ту страшную ночь перед казнью, – как покидает человека рассудок, превращая его в животное, движимое лишь яростью и отчаянием, как сгорает в огне ревности душа и все, что в ней есть возвышенного и чистого. Он был весь вожделение и злоба, когда услыхал наконец легкие шаги на лестнице, и поджался, подобно ночному хищнику, готовясь к броску.

Она показалась из-за поворота, от лестничной площадки, двигаясь почти бесшумно, лунным пятном проскользнув в сумраке, подобная призраку, с незапамятных времен живущему в этих мрачных каменных коридорах. Если бы Ораст не ожидал так долго, если бы все чувства, все существо его не было настроено на нее, точно цитра на прикосновение руки мастера, – он не заметил бы ее. Но девушка появилась, и все запело в душе, натянулись и зазвенели неведомые струны, хлынули потоки огня по жилам… Жрец заступил ей дорогу.

Однако слова нежных признаний умерли на устах его, когда он узрел истерзанные шелка одежд, блестящие, расширенные глаза, припухшие губы, – ему не нужен был свет, чтобы заметить все это. Он видел даже алые пятна у нее на плече, там, где пальцы ее ночного любовника впивались в атласную кожу, и лунообразный след на груди, там, где он укусил ее в безумии изливающейся страсти… Он видел это без света, ощущал малейшие изменения, происшедшие с ней, точно они были метами на его собственном теле.

И, преградив ей дорогу, вскинув руки угрожающе, точно карающее божество, вышедшее из самого чрева тьмы, он произнес роковые слова.

Опешив, она замерла на мгновение, и, похоже, ей понадобилось время, чтобы сознание отметило его присутствие и отозвалось на него. Машинальным жестом она сомкнула руки на груди, пытаясь прикрыть наготу. Он протянул к ней руку – и она испуганно отступила на шаг.

– Что… Что ты делаешь здесь? – Голос ее звучал хрипловато, прерывисто, неуверенно. Похоже, она сперва даже не узнала его, но он наклонился ближе, и затуманенный взгляд широко раскрытых глаз испуганной птицей метнулся по его лицу. – Уходи. Дай мне пройти!

– Ты никуда не пойдешь, пока не скажешь, где ты была, тварь!

Губы, припухшие, серые во тьме, сжались упрямо, и Ораст ощутил внезапный приступ головокружения, чувствуя, как события вырываются у него из-под контроля. В безумии своем он убедил себя, что имеет какие-то права на эту женщину, что в его власти призвать ее к ответу и добиться повиновения, – однако она явно не признавала за ним таких прав, не желала вступать в игру на его условиях. Это мгновенно обескуражило неудачливого мага, который отныне стал посмешищем даже в собственных глазах, приводя в чувство, подобно ледяному душу. Ему захотелось выть от отчаяния, биться в истерике, посыпать голову пеплом – но было поздно! Релата отказывалась повиноваться ему, не желала подчиниться его власти! Более того, она даже не подозревала, что подобная власть может существовать, и ее презрительно вздернутый подбородок, прищуренные глаза – точь-в-точь как у Винсента, когда он угрожал жрецу кинжалом; и поджатые губы ясно говорили об этом.

– Опомнись, раб! Кто ты такой, чтобы чего-то требовать от меня?

Она могла бы и не говорить этого. В одно ужасающее мгновение Ораст осознал все безумие своих надежд и притязаний, и страх стиснул душу когтистой лапой. Что он возомнил о себе, презренный нищий, отщепенец? Раб, воистину, раб, точнее не скажешь. Взор его устремился слишком высоко, но карающая десница богов настигла глупца, сломила его и швырнула вновь в низость безвестья! В грязь и прах втоптан был Ораст, тот, что на несколько дней полагал себя равным небожителям! И вот она стояла перед ним, та, которую он, в дерзком безумии, считал творением своим, своею вещью, – и она возвышалась над ним, надменная, непреклонная, точно богиня мщения, и во взоре ее было пламя ярости, и сила в сиянии ее.

Без слов ощутила она надлом в его душе и надвинулась беспощадно, не ведая снисхождения к слабости и унижению его, – полная то ли божественного гнева, то ли слепой жестокости влюбленных.

– Ты, жалкий червь! – Теперь голос ее напоминал шипение, и шелк шелестел, обвивая ноги, когда она сделала шаг, оттесняя Ораста с пути. – Как осмелился ты шпионить за мной? Как повернулся твой грязный язык произнести слова, полные хулы и скверны? Подлая тварь, презревшая законы гостеприимства! Змея, кусающая руку, вскормившую ее! Я велю забить тебя плетьми на конюшне, подлая ехидна, стереть тебя в порошок… Из твоей бледной шкуры нарежут ремней – может, хоть это научит тебя почтению!

Ораст прикусил губу, отстраненным уголком сознания с необъяснимой четкостью воспринимая происходящее, вплоть до горячей соленой струйки, что текла у него по подбородку, – но у него не было сил поднять руку и утереть ее. Он смотрел в глаза Релаты, горевшие во тьме, точно колдовские болотные огоньки, чувствуя, как все глубже засасывает его вязкая трясина страха. Нечто подобное мог бы ощущать некромант, призвавший демона из пучин преисподни и обнаруживший, что не в силах совладать со своим творением… Умоляющим жестом он поднял руки, точно пытаясь защитить глаза от прожигающего насквозь взора женщины.

– Пощади раба своего, о госпожа! Прошу тебя! Я не желал зла… – Шальная мысль зародилась вдруг в голове, и, даже зная, что в этом неравном поединке воли он заведомо обречен, он решился испытать последнее средство, надеясь если и не одержать победу, то хотя бы смягчить последствия собственного безумия. – Будь милосердна, госпожа, ведь твой слуга просто тревожился за тебя. И так же встревожились бы прочие домочадцы, узнай они о том, что ты не ночевала в своих покоях…