Текст книги "Зеркало грядущего"

Автор книги: Натали О'Найт

Соавторы: Кристофер Грант
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

Когда, по тайному приказу короля Гариана, жрецы Митры начали Поход против чернокнижников и по всей Немедии запылали священные костры, Ораст был в числе тех, кто усердно подкладывал вязанки хвороста и подносил к ним зажженный факел. Нечестивые маги боялись, как огня, аскетичного юношу с горящими глазами, да он и был огнем – праведным митрианским пламенем, очищавшим страну от хулы. И никто не знал, и даже не мог предположить, что праведный Ораст, словно тать в нощи, украдкой, во время обыска, сует себе под рясу самые Ценные магические атрибуты осужденных – хрустальные шары, старинные книги, зачарованные кинжалы, а после прячет их в потайном месте, надежно скрытом от любопытных глаз.

Но пришел час, когда он ошибся, открыто покусившись на древний том мага Оствальда. Когда суровые немедийские солдаты тащили безумного старца на костер, тот проклинал Митру и предрекал час, когда Скрижаль Изгоев, как он величал свой драгоценный фолиант, изменит судьбы мира.

Ораст, занимавший в ту пору почетный пост помощника тайного судьи, не таясь, забрал зловещий том в свою келью, объяснив всем, что он якобы хочет изучить ересь, дабы наметить новые пути борьбы с чернокнижием.

Поначалу ему поверили, да и кто бы стал перечить ему, Орасту, прозванному Магдебским, который одним росчерком пера мог выкорчевать целый род, обвинив его в служении Силам Тьмы. Но когда из кельи молодого аскета стали доноситься леденящие душу вопли неведомых существ, от которого гас огонь в жертвенных пламенниках и начинал бродить можжевеловый сок, жрецы не выдержали и, заручившись поддержкой светских властей в лице благородного барона Амальрика Торского, заковали непокорного в железо и подвергли пытке огнем…

Ему оставалось жить не более дня, и никакое чернокнижие не помогло бы ему хоть на мгновение отсрочить тот час, когда солнце его сознания должно было закатиться в самую глубокую из Преисподних Зандры, как не помогло всем тем несчастным, которых он безжалостно сжигал, четвертовал и топил, пытаясь отомстить Миру за собственную ничтожность. Ему не помогли бы все те демоны, которых он кормил с ладони внутренностями черных петухов и поил свежей кровью, заботливо нацеженной им в склянку во время пыток в подземельях; не помогло бы все то ведовство, которое он накопил за прошедшие зимы, ибо не сотворили злые умы еще такого чародейства, что в силах было бы расплавить тяжелое железо кандалов и источить сырой, замшелый камень тюремных стен; не помогло бы ничто, если бы не слепая Судьба, заставившая Амальрика барона Торского завернуть в его каземат и тем самым изменить течение Истории…

ОБРАЗ ВОРОЖБЫ

Солнечный свет мне несносен, кузен. А эта жара… – Губы Нумедидеса обиженно поджались, словно никто иной как, Валерий, повинен был в том, что полдень выдался таким удушливо-жарким, и на дороге, как назло, последние десять лиг не попадалось ни деревни, ни хотя бы постоялого двора. – Хоть бы прошел наконец дождь и прибил к земле эту проклятую пыль! Мне невозможно дышать, кузен. И одежда – ты видел, в каком состоянии мой камзол?!

Валерий Шамарский устало передернул плечами, не утруждая себя ответом. Нумедидес не переставал ныть с той самой минуты, как они выехали из ворот Тарантии, направляясь в Амилию, и гунливые жалобы его и беспричинное недовольство всем на свете стояли у него поперек горла. И ничем иным, кроме временного помутнения сознания, не мог он объяснить, почему согласился, уступив настояниям Нумедидеса, составить ему компанию в эту нелепую, бесцельную поездку.

Нумедидес явился к нему ни свет ни заря, необычайно возбужденный, и с порога принялся взахлеб болтать о какой-то чудодейной ведьме-прорицательнице, которую, якобы, пригрел барон Тиберий в своих владениях. Зная приземленность старого вояки и его брезгливую недоверчивость ко всему, что хоть на сенм выступало за рамки привычного здравого смысла, все это представлялось Валерию крайне сомнительным. К тому же, антуйский наследник после Хаурана не выносил, когда при нем говорили о магии… Но для кузена его душевное смятение было пустым звуком. Один Митра ведает почему, но он накрепко вбил себе в голову, что чернокнижница может представлять для него интерес, и ему непременно потребовалось увидеться с ней, – а уж если Нумедидесу чего-то хотелось, он не останавливался ни перед чем, лишь бы обрести желаемое. Это Валерию известно было с самого раннего детства; и сейчас, скорее чем спорить, он предпочел уступить старшему брату, как уступал и тогда.

– Ты только представь, Валь! – Глаза Нумедидеса горели совершенно ребяческим восторгом. – Настоящая ведунья! Она все расскажет о будущем, все, как есть, что с тобой станется, – надо только принести ей перепелку, убитую не железом… – Он хихикнул, словно вспомнив нечто забавное, – Ну, на такой случай у меня кое-что припасено… – И с гордостью продемонстрировал кузену четыре стрелы с обсидиановыми наконечниками.

Смехотворная забава эта, казалось, совершенно вернула принца в детство; даже то, что он обратился к Валерию Уменьшительным именем, которым не называл того уже лет пятнадцать, говорило об этом. Да и возбуждение его до такой степени не вязалось с обликом наследника престола тридцати с лишним зим от роду, что впору было заподозрить притворство, – вот только Валерий решительно не видел, какова могла быть цель, ради которой кузен с такой настойчивостью стал бы заманивать его в амилийские владения.

Нет, сказал он себе. Скорее всего, здесь нет никакого обмана. А Нумедидес настолько взбалмошен и капризен, что любая нелепая прихоть у него вырастает в задачу государственных масштабов. И противиться ему в таком случае нет ни малейшей возможности. И Валерию ничего не осталось, как уступить, хотя мысль ехать за добрую сотню лиг вдвоем, без слуг и свиты, в гости к барону, где их никто не ждал, и еще неизвестно, будут ли рады их видеть, казалась ему крайне сомнительной. Но когда он заметил это Нумедидесу, тот пренебрежительно отмел все его колебания.

– Аквилонский принц – везде желанный гость, – заметил он, фатовато ухмыляясь. – В особенности в доме, где есть девки на выданье… Я надеюсь, ты не забыл еще прелестной Релаты? Кстати, я намерен серьезно ею заняться – так что предупреждаю: не вздумай мне ставить палки в колеса!

Шутливый тон его предупреждения, впрочем, не мог обмануть принца Валерия. И он облегченно вздохнул, осознав наконец истинную причину, что гнала его кузена в далекую Амилию. Это было куда больше ему по душе, чем всякие ведьмы-предсказательницы! И хотя ехать по-прежнему не хотелось, отказать, как будто, тоже не было особых причин. В ближайшие дни он не был связан никакими обязанностями при дворе, изрядно опустевшем и поскучневшим с тех пор, как отзвучали трубы Осеннего Гона, безделье опостылело ему, но и возвращаться в Шамар пока не тянуло. Так что Нумедидес, сам о том не подозревая, подарил ему прекрасную возможность немного отвлечься… И, с несколько преувеличенной бодростью, Валерий воскликнул:

– Что ж, убедил! В Амилию – так в Амилию. Я согласен!

О чем жестоко пожалел уже очень скоро, лишь только они тронулись в путь.

Но менять что-то было уже поздно, и принцу оставалось лишь стоически переносить капризы и брюзжание кузена, не переставая недоумевать, чем вызваны были подобные перепады настроения, и что все-таки, если общество его было Нумедидесу столь несносно, заставило кузена с такой необъяснимой настойчивостью звать его с собой в эту поездку.

… Чего не знал Валерий, так это что незадолго перед тем, как брат ворвался к нему в Алые Палаты этим утром, к нему самому, испросив нижайше аудиенции, явился немедийский посланник, барон Амальрик Торский, лишь накануне вернувшийся из той же самой Амилии. И что после встречи с бельверусским дуайеном принц выбежал из покоев своих, возбужденный и веселый, и велел немедленно седлать себе лошадь… Тогда как барон весь остаток дня проходил недовольно-мрачный, с видом человека, исполнившего тяжкий, неприятный долг, однако сомневающегося, что хотя бы кто-то будет ему за то благодарен.

Впрочем, даже если бы факт сей был известен Валерию Шамарскому, едва ли это что-либо изменило…

В первый день новолуния, когда полчища грозных слуг Темного Сета более обычного благоволят к несчастному, что не убоится прибегнуть к колдовству, осквернив устои, дарованные Хранителем Горнего Очага, – Ораст едва дождался вечера. Он то и дело выглядывал в окно, надеясь обнаружить приближение сумерек, но Митра, точно в насмешку над нерадивым послушником, не торопился распрягать своих Огнегривых коней. Памятуя, что медитация позволяет обмануть время и превратить часы в летучие мгновенья, жрец попытался было прибегнуть к этому способу, но после нескольких неудачных попыток вынужден был отступиться – дом Тиберия гудел, как хорошо растопленный очаг, и бесконечное ржанье, лязг, Цокот копыт, перебранка прислуги, квохтанье кур не позволяли сосредоточиться, и, стоило только душе его взмыть в хрустальные выси, ее тут же грубо стаскивали на пыльную и душную землю.

И вся эта досадная, выводящая из себя суета лишь из-за того, что любимая кобыла хозяина принесла, наконец, жеребенка! Чем не повод для суматохи и бесконечных воплей?.. А не успела кутерьма улечься – всполошились женщины, эти глупые тетерки. Одной из балаболок, похоже, померещилось, будто в кухню пробрался вор. Тревога, само собой, оказалась ложной, – однако Ораст с трудом удержался, чтобы не спуститься вниз и, угрожая проклятиями всех черных богов, не заставить этих болванов прикусить языки. С трудом удалось ему обуздать свой гнев, но беды на этом не кончились. Под вечер к барону нагрянули гости.

Он видел их из окна: двое вельмож, довольно молодых, на отличных породистых скакунах, с мечами в богато изукрашенных ножнах… Один, грузный, с потным, недовольным лицом, разряжен в шелка и бархат. Сочетание оранжевого, синего и пурпурного в его одежде, на вкус жреца, выглядело чудовищно, однако за последнее время он успел убедиться, что подобное считается в этой дикарской Аквилонии признаком хорошего тона.

Спутник его был одет куда скромнее и отличался строгой военной выправкой и надменной посадкой головы. Жреца поразил цвет его волос – соломенно-желтый, такой редко встретишь в этих краях, где все жители смуглые и чернявые. В благородной Немедии, напротив, светлые волосы считались признаком истинной породы, и может быть поэтому Орасту второй пришелся куда больше по душе. Но, в общем, его любопытство не было растревожено; он не придал особого значения запоздалым гостям, уделив им не больше внимания, чем зеленой жирной мухе, что с густым, сонным жужжанием билась в свинцовый переплет окна. Ум его был занят совсем иным.

Ораст не стал спускаться к ужину, хотя за ним и присылали. Вот уже третий день, как, строго следуя указаниям Скрижали, он постился, – слава Нергалу, никто из домочадцев и слуг, привыкших к чудачествам гостя, не придал этому значения, и даже господин Амальрик ничего не заметил, хоть глаз у него остер, словно у кречета. Жрец не придавал особого значения воздержанию в пище, его магический опыт подсказывал, что такие факторы не могут повредить сути предприятия – однако, поголодать пару дней было совсем нетрудно, а раз так, то зачем же ставить под угрозу успех всего задуманного из-за такой незначительной детали, как пустой желудок. Тем более, что и в обычные дни он старался довольствоваться малым.

Как ни удивительно, с каждым проходящим днем он все больше забывал, что поначалу затевал приворот только как простой опыт, эксперимент, способ определить, насколько действенны заклинания, скрытые в украденной книге несчастного мага Оствальда. Теперь же он все больше и больше задумывался об итоге своего мероприятия. Результат, поначалу такой незначительный и мелкий, становился для него все важнее с каждым часом, мысли о будущем постепенно уходили на второй план, и теперь лишь образ прекрасной Релаты безраздельно властвовал в его распалявшемся с каждым мгновением сознании.

В былые времена это не преминуло бы встревожить жреца. Годы обучения в храме приучили его сохранять строгий контроль над собственными чувствами и побуждениями; однако с тех пор многое изменилось. Пережитые страдания, говорил он себе, сделали его отличным от прочих смертных, ничтожных животных, что только и знают, что набивать желудок пищей, испражняться, совокупляться, рожать столь же убогих, как и они сами, детенышей, а потом незаметно увядать, словно листья в осень. Мудрость Скрижали и собственное его исключительное положение даровали жрецу, как твердил он себе, право самому выбирать Цель и Путь к ней, не оглядываясь на низменную мудрость тех, что мнили себя его учителями… И так, сам того не заметив, Ораст из погонщика дикой пантеры страстей, как предостерегала древняя пословица, превратился в ее жертву, и с наслаждением отдался буре неведомых прежде ощущений.

Когда за окном наконец стемнело, жрец неспешно собрал в объемистый кошель все необходимое и выскользнул за дверь. Свечу, горевшую на столе, он намеренно не стал задувать: пусть думают, что он у себя. Предосторожность, казалось бы, излишняя, однако все же так спокойнее.

Ворота еще не запирали, и, улучив момент, когда беспечный стражник, толстый и неуклюжий, словно гусь, откормленный к празднику Зимнего Солнцестояния, отошел почесать язык с приятелем, Ораст неслышной тенью выскользнул наружу, почти сразу свернул влево и крадучись побежал вдоль крепостной стены. Густые кусты полностью скрывали его тщедушную фигуру. И за это тоже можно было благодарить безмятежного Вилера, в чье царствование былые предосторожности сделались ненужными и смешными: ведь в прежние воинственные времена всю эту поросль у стен крепости давно вырубили бы недрогнувшей рукой, дабы никакой ворог не сумел подобраться к цитадели и на триста шагов.

Три сотни шагов – и неприметная извилистая тропинка вывела Ораста к холму. Здесь был самый опасный участок пути: из окон замка он был виден, как на ладони. Однако, судя по пьяным выкрикам и нестройному пению, доносившемуся из замка, радушный хозяин на совесть встречал нежданных гостей, – должно быть, важные персоны, хоть и прибыли запросто, без свиты, – и из окон было попросту некому выглядывать.

Но вот наконец он спустился с холма, и густые сиреневые сумерки скрыли его в ласковых влажных объятиях. Впереди расстилался лес. Бывший жрец поплотнее прижал к груди кожаный кошель и поежился – вечерняя роса неприятно студила босые ступни ног.

Оставалось пройти совсем недалеко, и он вознес хвалу Митре, что помог ему так удачно выбрать место. В душе Ораст не был уверен, что за это стоило благодарить именно Солнцеликого – скорее всего, тот давно отвернулся от нерадивого слуги, – однако годы, проведенные в храме, не прошли даром, и старые привычки держались цепко. К тому же, жрец обычно старался молиться разным богам – авось хоть один да услышит и поможет недостойному в задуманном… Он осмотрелся. Да, что ни говори, место и впрямь отличное, не в самой чаще, куда Орасту забредать решительно не хотелось, – городской житель, он не питал к лесу ни любви, ни доверия, – однако же и не на виду, где за ним мог бы проследить любой досужий соглядатай. Кроме того, если все выйдет, как задумано, и завтра на закате Релата откликнется на призыв… Жрец облизал пересохшие губы, чувствуя, как бешено колотится под рубахой сердце. Нет, сейчас об этом лучше не думать!

Ночной лес встретил его неприветливо. Здесь было куда холоднее, чем в низине, воздух казался липким и волглым, и юноша поплотнее запахнулся в плащ. Пахло жухлой листвой, землей и чем-то еще, непонятным, но тревожащим. Тонкие ноздри жреца раздувались, точно у хищника, – да он и впрямь чувствовал себя таковым, пробираясь по темному, полному невидимой жизни лесу. Мелкая ночная живность разбегалась, заслышав его шаги, и внезапно он ощутил приятное тепло. Они боялись его, эти козявки! Он внушал им страх! Это чувство было ему внове и доставляло непривычное наслаждение. Ораст стиснул кулаки. Очень скоро иные твари, двуногие, но без перьев, как именовал их древний мудрец, точно так же станут трепетать при одном лишь его приближении! И сегодняшнее деяние приблизит этот час.

Ораст вышел на темную поляну. Густые синие сумерки сменились кромешной тьмой. Было тихо, лишь откуда-то издалека доносилось журчание ручья, да чуть слышно перешептывались колеблемые легким ветерком ветви. В вязкой мгле, не разбавленной и каплей лунного молока, невозможно было ничего разглядеть вокруг, однако он меньше всего полагался на зрение. Казалось, кто-то выключил все органы чувств, заменив их Силой, взявшей власть над покорным телом, и теперь невидимые течения направляли его движения, подобно тому как воздушные потоки направляют полет древесного листа.

Он отыскал точку, где течения пересекались – точнее, она сама притянула его. Из кошеля достал и бережно расстелил на земле шелковый черный платок, по краю которого жидким воском, смешанным с истолченными корнями и пеплом цикламена, мозгом лисицы и кровью из чрева женщины, были старательно нанесены магические руны.

Опустившись на колени, на четыре угла платка он насыпал по щепотке истолченных волос будущей жертвы, а в центре установил вырезанную из мориона женскую фигурку. Он вспомнил, как нелегко далось ему выстругать образ горделивой красавицы из зловещего корня мандрагоры, который трепетал под его неумелыми пальцами, вздыхая и всхлипывая, точно обиженный ребенок. Но видно, сам Темный Сет направлял его резец – и теперь любой, даже посторонний, мог узнать в изваянии Релату.

Что ж, чем ближе деревянный истукан к оригиналу, тем надежнее будут магические путы. Ораст простер над тканью руки, и пересохшими губами забормотал заученные наизусть заклинания.

По углам платка вспыхнул огонь. Порошок из волос и обрезка ногтя (выходит, не зря он рискнул добавить его) затлел, источая удушливый, сладковатый запах, шелк загорелся. Огонь постепенно распространялся все дальше, жадно пожирая ткань. В его зеленоватом свете лицо жреца казалось перекошенной маской, – калейдоскопом опалесцирующих пятен. Фигурка в центре платка начала понемногу раскаляться, словно была сделана из металла… странно, пламя как будто и не трогало ее, хотя любой другой корешок давно бы уже превратился в угли, – вот она сделалась вишневой, затем алой, потом померанцевой и, наконец, раскалилась добела. Последняя вспышка – и пламя поглотило все.

На мгновение Ораст зажмурился – а когда открыл глаза, перед ним был пустой выжженный участок земли, размером не больше четырех ладоней. Ровно столько, чтобы поместились две крохотные женские ножки. В центре его лежало изваяние Релаты – оно стало цвета красной меди и было покрыто паутинкой тончайших трещинок. Энергия жертвы, оставшаяся в ее волосах и обрезке ногтя перешла в статуэтку, и та превратилась в миниатюрную копию девушки. Если бы не было так темно, жрец мог бы полюбоваться творением своих рук, ибо тонкость работы зачаровывала – на лице маленькой Релаты была видна каждая ресничка, каждый ноготок на крошечных пальцах, каждая пора в коже.

В Скрижали ничего не говорилось о том, что делать дальше с изваянием, и Ораст решил не рисковать понапрасну и оставить его в лесу: кто знает, к чему приведет разрушение тонких магических связей между предметом и местом… Жрец припорошил фигурку сухими листьями и довольно прищелкнул языком – все удалось как нельзя лучше, и завтра, на этом самом месте, если только Книга не лжет, повинуясь могущественным чарам, появится гордячка Релата. Она не сможет не прийти на зов, что сильнее разума и ее хрупкой воли, – как не сможет и устоять перед мужчиной, что предстанет в этот миг ее очам.

Мысленно Ораст представил себе, что последует затем… Тонкие губы скривились в довольной усмешке, и, позабыв все ночные страхи, он заторопился назад в замок.

Утром следующего дня Релата проснулась с рассветом, лишь только первый луч солнца заглянул в окошко. Девушке не впервой было подниматься так рано, ведь со смертью матери все заботы по дому легли на ее хрупкие плечи, – однако сегодня все было как-то странно, не так, как обычно, и с первых мгновений она ощутила смутную гнетущую тревогу.

Должно быть, просто дурной сон, сказала себе девушка и встряхнула головой, стремясь разогнать остатки наваждения. Ей показалось, что помогло, но она больше не задумывалась об этом, ведь у нее, в отличие от столичных сверстниц, было слишком много забот, чтобы уделять внимание таким пустякам.

Ополоснув лицо над серебряным умывальником, она кликнула служанку. Пухленькая, улыбчивая Лира поспешила на зов, протирая заспанные глаза. Усадив госпожу на стул, она принялась расчесывать ее длинные густые волосы сандаловым гребнем, покуда те не заблестели шелком на солнце, не заискрились, словно соты свежего летнего меда… Тогда служанка неумело соорудила высокую сложную прическу, скрепив золотым гребнем и шпильками с костяными головками в форме феникса, распахнувшего крылья, – редкая диковина, привезенная купцами из самой Вендии. За все время Релата пользовалась этими безделушками не больше трех раз, последний из них был в канун Осеннего Гона, где девушка должна была не осрамить отца и предстать перед придворными щеголями и кокетками во всей красе. Но скромной девушке были не по душе эти ухищрения. Она выросла среди простых и душевно здоровых людей, где знали цену настоящему румянцу свежих девичьих ланит и предпочитали его пунцовым румянам худосочных городских красоток. Поэтому сейчас, заметив, что делает служанка, Релата невольно нахмурилась.

– Кто тебя просил? Разве у нас праздник сегодня?

Девушка лукаво усмехнулась. На пухлых щечках показались ямочки.

– Как же не праздник – два таких красавца гостят в доме..

Релата презрительно поморщилась.

– Ну, ты и скажешь… – Ей вспомнился вчерашний ужин. Не перестающий бахвалиться Нумедидес, размахивающий руками, с сальным, раскрасневшимся от выпитого вина лицом. Он пытался говорить даже с набитым ртом, и брызги летели во все стороны… Ее невольно передернуло от отвращения, вспомнилась та ужасная сцена на королевской охоте, после которой ее не один день мучали кошмары… А как он косился на нее! Она слишком хорошо понимала значение этих взглядов и знала им цену! Батюшка же сидел рядом, как ни в чем не бывало, гордый, довольный собой… точно для него было огромной честью, что на единственную дочь его косятся, как на жрицу любви, из тех, что, как ей нашептывали дворцовые подруги, готовы торговать своими телами за пару серебряных марок! Релата вспыхнула от возмущения. Однако вида не показала и вслух произнесла беспечно; – Что же в них такого, скажи на милость, чтобы все мы должны были изменять своим привычкам?

Лира насупилась, явно не понимая, что это нашло на ее хозяйку. Для нее все было так очевидно…

– Так ведь то принцы, госпожа. Не чета нашим деревенским увальням. И все говорят, что тот, толстый, скоро королем станет! Чего ж не принарядиться? Глядишь, и понравитесь ему… Все лучше, чем здесь коротать свой век!

Релата Амилийская надменно дернула плечиком.

– Вот еще, буду я наряжаться ради какого-то напыщенного индюка. Подумаешь, королем станет. Как будто когда он наденет корону, то перестанет в соусе рукавами возить! – Обе девушки, не выдержав, прыснули, и служанка продолжила заговорщически, слегка приободренная:

– Так есть же еще второй! Он-то красавец хоть куда. Видный мужчина, что ни говори…

Второй? Релата вспыхнула невольно, вспомнив о Валерии Шамарском и о тех неуклюжих уловках, коими пыталась привлечь внимание его в Тарантии во время Осеннего Гона. Он и внимания не обратил на нее тогда, и она не знала, куда девать себя от унижения, уверенная, что все вокруг заметили и неуклюжее ее кокетство, и то, с каким равнодушным презрением было оно встречено. Нет! Не будет она больше думать о принце Валерии! И Релата сурово поджала губы. Однако служанка, то ли глухая совершенно к настроениям своей госпожи, то ли, напротив, слишком чуткая к ним, не унималась:

– А он, говорят, еще и герой! Вон, на кухне слышала, в южных краях от чудовища какого-то принцессу спас… – И, мигом сообразив, что говорит что-то не то, поспешила поправиться: – Только врут все, наверное! Вернулся-то холостой. И на примете никого. А чем не пара? Вот и барон сам, как его увидал…

Релата, не выдержав, больно дернула служанку за волосы, чтобы заставить ее замолчать. Та невольно взвизгнула, а дочь Тиберия выкрикнула со злыми слезами в голосе:

– Ах, так тебе и надо, дуреха! В другой раз думай, что говоришь! Он и не смотрит на меня вовсе! Весь вечер просидел вчера, как туча мрачный, словно все на свете ему опостылело… Хорош гость!

– Так надо сделать, чтоб посмотрел… – с досадой пробормотала себе под нос служаночка, заветная мечта которой стать королевской фрейлиной на глазах рассыпалась в прах. Правда, слабую надежду внушало все же то, что гребень и заколки в волосах госпожа оставила…

А Релата, оставшись наконец одна, придирчиво оглядела в большом медном зеркале свою стройную фигурку, нежным касанием пальчиков оглаживая высокую грудь и плоский живот, и надолго задумалась. Слова горничной невольно вызвали в душе девушки то состояние крамольной, дерзкой решимости, что овладевало ею порой, – когда она готова была на любые безумства, лишь бы достичь желаемого, – и выражение лукавой задумчивости мелькнуло в синих, как ночь, очах. «А что, чем не королева?!» – прошептала она чуть слышно. И надо-то было совсем немного. Всего только один безумный шаг… И, резко развернувшись, зашуршав юбками, Релата вышла из комнаты, гордо вскинув прелестную голову.

В замке Тиберия Амилийского начался новый день.

Скверное настроение, сделавшееся его постоянным спутником в эти дни, не оставило Валерия и сегодня. Он и сам не знал почему, но все кругом раздражало его, и любая мелочь могла вывести из себя.

С утра Нумедидес проспал, затем собирался так долго, словно ехал на бал, а не стрелять дичь. Валерий прекрасно понимал, ради чего он так наряжается, – похотливые взгляды, что бросал его кузен на дочь хозяина, не укрылись от него накануне. Сам он никак не мог понять, что нашел Нумедидес в этой девице: на его вкус, она была слишком худа, в ней не было того загадочного огонька, что манит и притягивает мужчину, и, к тому же, не чувствовалось ни ума, ни живости характера. Валерию она показалась не более интересной, чем овечка на лужайке… Впрочем, Нумедидес и в столице не пропускал ни одной юбки.

Как бы то ни было, уже к завтраку принц ощутил растущее раздражение, и сполна выплеснул его, дав нагоняй несчастному конюху, слишком туго затянувшему подпругу у его жеребца. Почти тут же ему сделалось неловко – как всегда, когда он поддавался неоправданным приступам гнева и вел себя, по собственному же пониманию, недостойно. Однако, не просить же прощения у слуги…

Кроме того, Нумедидес также присутствовал при этой безобразной сцене. Он ничего не сказал, но на лице его была такая гадливая, презрительная ухмылочка… С неожиданной злобой Валерий сказал себе, что, если представится случай, он не преминет расплатиться с кузеном за все. И сполна!

Постепенно, однако, напряжение схлынуло. К полудню они уже успели прокатиться по лесу, и Валерий, к немалому своему удовлетворению, подстрелил первого перепела одной из стрел с обсидиановым наконечником, что дал ему кузен. Он заметил, как помрачнел Нумедидес при этом удачном выстреле; сам он промахнулся уже два или три раза, – его вялые руки не могли как следует удержать охотничий лук, – и настроение принца заметно улучшилось.

Чуть позже они расположились на привал на крохотной полянке, со всех сторон окруженной вековыми дубами и грабами. Валерий с наслаждением растянулся прямо на траве, запрокинув голову, следя бездумно, как подрагивают в бесконечной высоте ветви, провожая взглядом падающие листки… Нумедидес уселся рядом, подстелив предусмотрительно захваченную из дому парчовую подстилку.

Принцы подкрепились хлебом и сыром, запивая все это амилийским вином, отчего Нумедидес не переставал морщиться и сетовать на жизнь – избалованный горожанин не был приучен к простой пище. Долгое время оба молчали. Понемногу Валерий почувствовал, как что-то меняется внутри его, и странное чувство умиротворения окутало душу. Казалось, лес что-то нашептывает ему, неторопливо, убаюкивающе повествует о самых сокровенных тайнах, и голос его ведет за собой, ласковый, манящий… Почему-то ему вспомнился Цернуннос, Хозяин Леса, но при мысли о нем сегодня он не испытал страха. Он ощущал себя в мире с землей – и, возможно даже, пусть на мгновение, с самим собой.

Неожиданное движение разорвало путы дремы. Это Нумедидес вскочил на ноги, выхватил короткий охотничий лук, выстрелил… И с торжествующим воплем бросился вперед, туда, где грузно шлепнулась с ветвей в траву птичья тушка.

Бегом он вернулся, размахивая над головой трофеем.

– Видал! Видал! – Он захлебнулся слюной. – Как я его, а? – Он критически осмотрел подбитого перепела. Заметив, что птица еще шевелится, ловким, уверенным жестом свернул ей шею. – Да и покрупнее твоего будет! – Круглое лицо лучилось самодовольством.

Валерий смерил его долгим задумчивым взглядом. Принца, мертвого перепела, вновь принца.

– Да, – отозвался он медленно, ничего не выражающим голосом. – Пожалуй, и впрямь покрупнее. Под стать охотнику…

Релата неспешно пересекла внутренний двор замка и, сама не зная зачем, взглянула на небо. Солнце стояло в зените, маленькое, багровое, точно злобно сощуренный драконий глаз. «Недолго осталось», – подумалось ей, и страх того, что предстояло ей совершить, добавился к дерзкой решимости. Вот только бы она не оставила ее до ночи…

С раннего утра, как обычно, она была вся в бегах. Сходила взглянуть на новорожденного жеребенка – что за милое существо! Он уже пробовал стоять, но слабые ножки подгибались, и он ржал тоненько и обиженно, и гордая мать тянула к нему морду, недоверчивым глазом кося на непрошенных гостей. Кобыле Релата скормила половинку яблока, вторую дала малышу, но, конечно, он еще не мог съесть ее…

Она улыбнулась невольно, вспоминая очаровательную сценку, – но тут же помрачнела – всплыло в памяти, как набросился на нее отец, за то что она «шляется, где ни попадя», вместо того чтобы привечать именитых гостей. На самом деле, подозревала Релата, ему стыдно было перед принцами, что за завтраком от его дочери будет пахнуть конюшней. Но, по привычке, она пропустила его ворчание мимо ушей.

По пути на кухню, у самой лестницы, на глаза ей неожиданно попался Ораст. Как всегда при встрече с бывшим жрецом девушку охватила смутная неловкость, она вжалась в стену, давая ему пройти. Однако, вопреки обыкновению, молодой человек не проскользнул мимо с коротким вежливым поклоном, но остановился прямо перед ней и поднял на Релату глаза.