Текст книги "Снежинка для бандита (СИ)"

Автор книги: Натали Лав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

У этого чувства только одно название – я дома.

И сейчас я просто адски хочу домой. Единственное препятствие к этому сидит в зале, потягивает дорогое пойло из толстого стакана, делает ставки и не знает, что жить ему осталось полчаса. У собравшихся в клубе зрителей будет другое развлечение. Я дохожу до того места, с которого я уверен, он не сможет меня не заметить, и стягиваю с головы капюшон. Мои губы трогает усмешка, когда он,  глядя на бойцов на ринге, неожиданно замечает меня. Ему не удается скрыть удивления. Все же меня слишком долго ищут, чтобы не допускать мысль о моей гибели всерьез. Мы встречаемся глазами. И в них я вижу отражение моей собственной ненависти.

Макс морщится:

– Демид, нога.

Мог бы и не напоминать. Никакая нога меня уже не остановит. Да я и вернулся к своей прежней форме. Почти.

Я направляюсь в вип-зону. Возле Гоева вьется хозяин клуба Митхад Сатоев. Очевидно, что единственное, чего мы с Кайсом оба хотим, это вцепиться друг другу в глотки. Сатоеву такое не по нраву. Здесь много важных для него гостей, и перестрелка не является пределом его мечтаний.

– Здравствуй, Кайс! Ты искал меня. Я ждал встречи с тобой. Может, в этот раз ты не будешь пытаться спрятаться за женский подол?

– Не буду желать тебе здоровья, Демид. Но твоя наглость меня впечатляет.

– Да я не впечатлять тебя пришел, а убить. Развлечем друзей? Зря, что ли, они пришли сюда.

И опять в его черных омутах мелькает отблеск моего собственного азарта.

– Думаешь, не выйду против тебя?

– А ты выйдешь?

И мы с ним не замечаем сами, как оказываемся на ринге, вооруженные ножами. Как толпа свистит и улюлюкает уже нам. Мы сосредоточены друг на друге. Это другие могут думать, что это развлечение. Но мы-то с ним точно знаем, сегодня один из нас умрет. Выпад, удар, уход от удара. Мы словно танцуем. Последний танец. Я его достал, по его торсу течет кровь. Но и он не остался в долгу. По мне тоже стекают струйки алой жидкости. А еще начинает ныть не раз прооперированная нога, и я понимаю, что если хочу уйти отсюда живым, мне нужно закругляться. Вся надежда на один прием, который мне показали давно, который по сути своей прост, как все гениальное в этом мире. Я бросаюсь на врага. И у меня получается. Я стою и смотрю, как из него уходит жизнь, ловлю его последний хрип. А потом начинается стрельба. Макс хорошенько въезжает мне по спине, чтобы до меня быстрее дошло, что не время стоять здесь и любоваться делом своих рук.

Я не чувствую радости оттого, что убил. От этого невозможно получать радость. Лишь облегчение, что, наконец, моей девочке и нашим детям ничего не угрожает. В роду Гоевых не осталось больше мужчин, другие за него не впрягутся, потому что благодаря последнему подарку Сивого, моя значимость в обществе значительно возросла. Мне пора вступать в наследство. И я выйду из криминального бизнеса. Этим пускай занимаются другие. Я отвечаю не только за себя. Вот сейчас я  понимаю Власова, который всегда был против того, чтобы стать участником этого сообщества. Я очень хорошо понимаю, что им движет. Я хочу, чтобы мои дети жили нормальной жизнью, играли в песочнице с такими же карапузами, ходили в школу и делали массу других вещей, как и их сверстники. А не сидели за высоким забором, расплачиваясь своей жизнью за мои ошибки.

Макс хорошо знает свое дело. Он выводит и меня, и людей из-под огня почти без потерь. Пара раненых при такой заварушке – это ничто.

А уже в машине по дороге в Москву я начинаю бояться. Что если Лерка меня благополучно похоронила, и я ей нравлюсь больше мертвым, чем живым?

Раздается звонок телефона. Звонят Максу. Он некоторое время слушает то, что ему говорят, потом смотрит на меня.

– Тут такое дело. Зазноба твоя на историческую родину отбыла.

– Что стряслось?

– У нее родители погибли.

Молча перевариваю эту новость.

– А мы теперь куда? – спрашивает он.

Оставлять ее беременную одну с похоронами нельзя. Поэтому вопрос Макса меня раздражает.

– Сам как думаешь?

Он дает распоряжение водителям и охране. Я возвращаюсь туда, где все началось.

Глава 18.

Лера

Погибли. Какое странное слово для ужасной трагедии. В моей жизни за последнее время было много всего. И, наверное, поэтому моя связь с ними почти не ощущалась. Иногда ночами мне снилось, что я снова дома. Но во сне я была маленькой девочкой. Мы – я, мама, папа, вместе гуляли, обедали, они со мной играли, укладывали спать, читали на ночь сказки. Тогда я не обращала внимания на их отношения, главное, что они меня любили и баловали. Хотя, конечно, подмечала странные вещи. Мама всегда очень старалась угодить отцу. И меня приучала к этому же. Стоило ему высказать какое-то пожелание, как домашние должны были сразу же броситься его исполнять. И горе тому, кто не проявил достаточного рвения. Папа не любил маминых родственников, не разрешал им общаться, мог высказать любое обидное замечание. А она твердила, что он – ее муж и ему лучше знать, как поступать. Он не был неправым. Никогда.

Может, поэтому все так у меня получилось. Чтобы я поняла, что идеальная картинка – это не счастье, это всего лишь его синоним. И стоило оступиться, как для взрослой меня в моем же собственном доме не стало места. И это был уже не мой дом, а дом моих родителей. Чтобы мне не говорили специалисты, я все равно не понимаю. Вот ты приводишь в этот мир ребенка, растишь его, холишь и лелеешь, но как только что-то пошло не по плану, ты отказываешься от него. Выходит, ты его не любил? Потому что, как можно любимого человека так легко вычеркнуть из жизни? Как может быть все равно, что он ест и где спит? И есть ли у него эта самая еда?

Обида осталась, никуда не испарилась. Она жгучая, словно крапива. И до сих пор жжет мою душу. Но то, что случилось... Я не смогла оставаться в Москве. У них ведь тоже никого, кроме меня, нет. И они подарили мне жизнь. Так что достойно проводить их в последний путь – это моя обязанность.

Честно, я думала – это авария, какое-нибудь заболевание, еще какая-нибудь трагедия. Но это... Не укладывается в моей голове, сколько я об этом не думаю. Мне не сказали по телефону, что именно произошло. Позвонила Ольга и, сообщив, что родители погибли, спросила, хочу ли приехать их хоронить. Я не смогла отказаться. И уже на месте я столкнулась со следователем, который выложил все как есть.

Оказывается, папа завел молоденькую любовницу. Она забеременела. И он, ни секунды не колеблясь, сказал матери, чтобы она выметалась. Все в ту же злополучную коммуналку, в которую они выгнали меня. Не знаю, что произошло с ней. То ли ее одержимость отцом сыграла с ней злую шутку, то ли нежелание жить самостоятельно. Но отец любил отдыхать за городом, в лесу. Там такие небольшие деревянные домики рядом с озером. Лес хвойный, очень чистый воздух. Летом можно купаться, осенью собирать грибы, зимой кататься на лыжах, весной просто гулять. Он поехал туда с той девушкой. Мама проследила за ними. И когда они легли спать, она заблокировала двери и окна, а затем подожгла домик. Он стоял на отшибе. Пожар заметили не сразу. Папа и та девушка сгорели заживо. Мне хочется верить, что не проснулись. А она... Она завела машину и на полном ходу съехала с моста в то же озеро. Двери в автомобиле были заблокированы. Она даже не пыталась выбраться.

Ее мир розовых пони тоже рухнул. И она сожгла обломки дотла. Только вот была ли необходимость в этом во всем? Разве на одном человека заканчивается твоя жизнь? Ведь в ней столько вещей, которыми стоит заниматься. И пусть маленькие, но радости тоже случаются. Даже если жизнь не будет идеальной, она ведь не картинка.

В этот раз я остановилась у себя дома. Отец не оставил завещания. Все его имущество переходит ко мне. И как со всем этим справиться, я не знаю. Последнее время я слишком часто становлюсь наследницей. Правда, Власов пообещал найти толкового управляющего.

Пока тела родителей мне не отдали, проводятся экспертизы. Но я уже связалась с клининговой компанией. Дом подготовлен к похоронам. Я разговаривала со следователем. Он пообещал, что еще день, максимум два, и я смогу их предать земле.

Возле дома я, не спеша выбираюсь из машины. Делать это не так уж  просто с животом, как вдруг, откуда не возьмись, к нам подлетает женщина и начинает истошно кричать:

– Убийцы! Вы все убийцы! Моя дочь... Моя девочка... Вас Бог накажет... Что смотришь? Это твоя семейка во всем виновата!

Тут она замечает мой выступающий живот и бросается на меня.

– Ты! Беременная! А я... Моя дочь... Я никогда не увижу внуков... Будь ты проклята!

Разумеется, приблизиться ко мне ей не дает охрана, но сама ситуация... Кто дал ей право меня в чем-то обвинять?

– Вашей дочери не нужно было связываться с женатым мужчиной, – чеканю я жестокие слова.

Я так устала всем сострадать. И ее жалеть мне не хочется. Я не заслужила никаких обвинений и проклятий. У меня у самой горе.

Откуда-то сбоку раздается:

– Что встали столбами? Уберите эту дуру, пока все соседи здесь не собрались.

Не может быть! Медленно оборачиваюсь на голос. Он принадлежит мужчине в темной куртке, капюшон которой надвинут на голову и скрывает лицо. Но голос... Я же не могу ошибиться.

В этот момент мужчина стягивает капюшон.

А у меня перед глазами все начинает кружиться и темнеть. Я придерживаю живот рукой и хватаюсь за стоящий за мной автомобиль.

– Лер! Лер! Ты чего?

Даже ответить не могу, слышу все через вату и, проваливаясь в темноту, шепчу:

– Демид...

Демид

Нервно расхаживаю по коридору больницы. Жду, когда Леру осмотрит врач. Не так я представлял нашу встречу. Надо было хоть цветов купить. А с другой стороны, узнав о смерти ее родителей, я ни о чем уже думать не мог, как о том, чтобы с ней и детьми ничего не случилось. Когда она стала падать, ее подхватил какой-то белобрысый мужик. Я забрал у него девушку и отвез в больницу. А сейчас метался, не зная, к чему привело мое появление.

Белобрысый тоже был здесь и смотрел на меня явно не с восторгом. Мне тоже он не особо понравился, но сейчас было не до него.

– Воскрес? – раздалось за моей спиной спокойно-насмешливое.

– Твоими молитвами, – ответил я, пожимая руку Власову.

– Что-то ты долго из ада выбирался, Демид.

Я выдохнул с облегчением. Хоть "Демидушкой" звать перестал, а то это очень меня раздражало.

– Дела были. Сначала их пришлось решить.

– В курсе я, как ты их  решил.

Уже донесли? Быстро. Отвечать ничего не стал. Что тут скажешь.

– А потом вот мне Степан Витальевич звонит, говорит, что мужик какой-то заявился, его подопечную до обморока довел и в больницу повез. Я так и понял, что это ты.

Я поморщился

– Откуда я знал, что она сознание потеряет?

Лицо Романа стало серьезным:

– Я что хочу тебе сказать. Не обижай ее. Не знаю, как у вас будет складываться, но если не можешь нормально относиться, лучше отпусти.

И куда все лезут со своими советами? Разве я их просил?

– Ром...

Но он перебивает:

– Она сама тебе не скажет. Но она очень переживала из-за того, что ты погиб.

Смотрю на него. Не похоже, что шутит. На сердце теплеет. Тревога отпускает. Хоть на чуточку, но до конца осознать слова Власова я не успеваю, потому что дверь палаты открывается и выходит врач.

– Кто из вас Барс?

Делаю шаг к нему.

– Я. Как она?

– Нормально. Обычный обморок. Упало давление. Девушка очнулась и хочет с Вами поговорить.

Я собираюсь уже  зайти в палату, но он останавливает меня за руку.

– Но волноваться ей нельзя. Это понятно?

– Вполне.

Захожу, и вся моя смелость куда-то девается. Лера лежит на больничной койке, бледная и напряженно смотрит на меня. Рукой поглаживает большой живот. Молчит.

Я подхожу к ней, ловлю ладонь, сжимаю в своей. И тоже молчу. Просто смотрю, впитывая ее черты в себя.

Поднимаю руку, бережно провожу по щеке, и против воли вырывается правда:

– Лерка, я так соскучился.

Руки сами собой обхватывают ее, прижимают к груди, в которой грохочет сердце, угрожая вынести грудную клетку. Ответом служит всхлип, потом еще один, а потом она заходится в беззвучном плаче, лишь одежда у меня на груди намокает от ее слез.

Начинаю гладить ее по волосам, по спине, разжать сейчас руки и выпустить ее из объятий – невозможно.

– Не надо плакать. Я и выжил-то из-за тебя. И из-за них.

Моя рука дотрагивается до ее живота, слегка проводит по нему. И вдруг я чувствую, как мне в ладонь что-то толкается. Да так сильно. А потом еще раз, пытаюсь прощупать, что это. Похоже, на крохотную пятку.

– Я думала, тебя больше нет, – мне удается разобрать слова между рыданиями, – И я всегда считала, что мне будет хорошо, если ты умрешь.

Слышать такое больно. Я тоже живой человек. И мне хочется тепла. Но и судить ее мне нельзя.

А потом слышу тяжкий вздох:

– Но мне не стало, Демид.

Пусть пока хоть так.

– Не оставляй меня больше.

А от этих слов самому хочется зареветь. Но уж очень это будет странно. Ей не плевать на меня. Она останется со мной. Сама. Потому что так захотела.

– Куда же я теперь от вас денусь.

– Ты знаешь? – настороженный вопрос.

– О том, что двойня? Да.

И, может быть, об этом не стоит говорить, но не хочу, чтобы были какие-то недомолвки.

– За тобой все это время присматривали. И, – делаю глубокий вдох, – у тебя брали кровь для ДНК-теста.

Лера замирает у меня в руках, а я тороплюсь сказать все, как есть.

– Я просто хотел знать. Ты можешь мне не верить, но результат экспертизы ничего бы не изменил.

– Чьи они?

– Мои. Наши. И даже, если бы это было не так, я бы их все равно записал на себя. И растил бы, как своих.

Лера недоверчиво хмыкает:

– Правда, что ли?

– Не веришь мне?

– Ты же вообще детей не хотел? На аборт меня собирался отправить.

– Я... Ты же знаешь теперь, чем я занимаюсь. А тогда... Я просто испугался. И ты бы тоже испугалась, если б знала, что с тобой беременной могут сделать. Это неважно уже.

– Демид, а оно тебе надо вообще? Я с пузом, потом орущие младенцы. Ни тебе покоя, ни секса. Ты же за этим меня забрал.

Забрал-то я за этим, только вот оказалось, что просто секса мне мало.

– Лера... – приподнял ее лицо, вытер большими пальцами щеки, – Ты с животиком – такая аппетитная. А младенцы – они вырастут. Ты пол уже знаешь?

Тонкая женская ладонь скользнула мне по щеке.

– Знаю. Сын и дочь.

Я прижался губами  к ее теплому рту, перемешивая наше дыхание. Как же я давно ее не целовал! Поцелуй из целомудренного быстро перерос в тот, к которым я привык. Но тут меня стали отпихивать.

Я отстранился.

– Если ты на что-то рассчитываешь, то мне нельзя.

Не то, чтобы я сильно рассчитывал, но секса не было давненько. Видимо, какое-то время его и не будет.

А с другой стороны, существуют варианты.

– Можно придумать что-то другое.

Голубые глаза прищурились:

– Подрочить, например?

Я немного обалдел. Что происходит с моей скромницей?

– Если ты смотреть будешь.

Меня шлепнули ладошкой по плечу.

– Фу, какой ты.

Лера

Есть ли месяц более печальный, чем ноябрь?  Серое небо, голые деревья, слякоть под ногами там, где есть асфальт, либо грязь, там, где его нет. Мне в этом месяце тяжело верить, что все хорошо. Особенно сегодня. Тем более на кладбище. Демид не хотел меня пускать на похороны моих родителей. Но я чувствовала, что должна пойти.

«Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет и да долголетен будеши на земли» – я много думала над этими словами. И не поняла их. Может, это мой грех, но то, как родители отвернулись  от меня – это было страшно. Узы, связывающие семью – это узы любви. И если ее нет, то все остальное приобретает ужасные, извращенные формы. Меня жизнь столкнула со многими горестями, но озлобиться так, чтобы выгрызать себе место под солнцем, я так и не смогла. И не смогу. Так вот дети для многих, в том числе и для моих родителей  – как домашние любимцы. Родители либо вовсе не чувствуют к ним любви и заводят их, потому что «так положено», либо их любовь – она неправильная от начала до конца. Я сама скоро стану матерью, но я уже люблю тех, кого приведу в этот мир. Люблю безусловной любовью. И буду с ними, чтобы не случилось. Но моя любовь к ним, пусть пока нерожденным, имеет границы. Мой долг и обязанность не только любить их, но и воспитывать, установить им рамки, благодаря которым они смогут стать личностями, а не просто мамиными детьми.

А сейчас, стоя под пронизывающим ветром и начинающимся дождем, я уверена – я была для них именно домашним любимцем, который дополнял их картину мира. Но это их позиция. У меня она другая – я остаюсь их дочерью,  поэтому мне важно все сделать правильно. Уже ничего не исправить. До них не достучаться. Не объяснить. Не выслушать их. Потому что родителей больше нет в живых. А я – я просто выполняю свой дочерний долг. Демиду это очень не нравится. Я это ощущаю по взглядам, которые он бросает на меня. Но он мне не препятствовал. Более того, можно сказать, что похороны организовал он. Гробы, венки, списки, кого нужно позвать, машины, место на кладбище, заморозка тел и много еще чего – он все взял на себя. Я помогла разве что составить списки. А потом он вообще сидел со мной всю ночь, пока в доме стояли гробы с телами, а пожилые женщины читали над умершими молитвы. Он позволил мне с ними проститься, но после увел из гостиной. А я так и не смогла заснуть.

Здесь на кладбище я прощаюсь со своим прошлым. Отпускаю его. Потому что жить в нем – это лишить себя возможности двигаться вперед. И пусть я пока сама не знаю, что чувствую к отцу своих детей, но не может же он делать все, что делает, просто так? Да, он меня уничтожил, унизил, растоптал, сделал больно. Но и новую меня создал тоже он. И я хочу дать нам двоим шанс – закрыть то темное и страшное, что было между нами, в каком-нибудь уголке своей души. И не открывать. Потому что пользы от этого не будет. А с возвращением Демида дышать мне стало легче. Я не планирую приносить себя в жертву этому мужчине. Я искренне надеюсь, что он все понял и осознал. И не оступится. Для меня это важно.

– Лер, может, хватит уже? Давай тебя отвезут домой? Я за всем прослежу. Поминки будут в ресторане. Ты сможешь отдохнуть, – не выдерживает он, в конце концов.

Я смотрю на него и пытаюсь объяснить:

– Демид, не дави на меня. Сейчас похороны закончатся, и я уеду домой. На поминки не пойду. Но здесь я хочу остаться.

Неодобрительно морщится, но уговаривать прекращает, только обнимает за талию, закрывая собой от ветра.

И вот церемония подходит к концу, я бросаю первые горсти земли в обе могилы и отхожу. Земляные холмы над телами родителей растут, но я не плачу. Мне жаль, что все так получилось между нами. Но это не моя вина. Это их выбор. И они имели на него право.

Только жаль, что все могло быть по-другому. Жаль, что они не увидят внуков. Жаль многого, что не случилось. Хотя могло.

После окончания похорон Демид усаживает меня в машину вместе с Эльфией и отправляет домой. Он  о чем-то договорился со Степаном Витальевичем. О чем именно я не спрашивала. Не до этого мне было. Но люди, которые меня охраняли, остались на своих местах.

Эля видит мое растерянное состояние.

– Слушай, может тебе чаю с ромашкой заварить? Надо переключиться.

Тут она права. Поэтому согласно киваю:

– Да, было бы неплохо.

Сажусь в кресло на кухне, которое переставили специально для меня. Мне тяжело долго сидеть на стульях, и наблюдаю, как она суетится. Стараюсь ни о чем ни думать. Надо дать себе передышку.

Эля ставит передо мной чашку с горячим напитком и спрашивает:

– Что-нибудь еще будешь?

Отрицательно качаю головой. Я не спала всю ночь и устала. Больше морально, чем физически.

Девушка садится напротив меня, двигает к себе свою чашку и, не поднимая на меня глаз, говорит:

– Ты можешь мне не верить, но я считаю, что у тебя с этим парнем все будет хорошо.

Не могу проигнорировать ее замечание:

– Почему ты так думаешь?

Она поднимает глаза от напитка и встречается со мной глазами.

– Интуиция.

Мне сложно ей возражать. Да и незачем. Время покажет.

Глава 19.

Демид

Наконец-то похороны позади. Я поглядываю на Леру, которая задремала и сладко посапывает на моем плече. Я беспокоился за то, как это отразится на ней. Она была грустной и подавленной, но не убитой горем. Это и понятно. Если бы меня вышвырнули так, как и ее, я бы не поехал ни на какие похороны, даже если бы люди, так поступившие со мной, валялись под забором и их жрали собаки. Но это я. Лера – другая. И, похоже, именно этим меня и притягивает.

Я долго разговаривал с Власовым перед отъездом, обсуждая возможные выходы из криминального бизнеса. Он был настроен скептически  и прямо сказал, что оттуда есть один беспроблемный выход – на кладбище. Я ему ответил, что это меня не устраивает. Я не собираюсь отказываться от легального наследства Сивого, но на это имущество есть много желающих наложить лапу. Будет нелегко. Особенно теперь, когда со мной Лера. Власов убедил меня оставить Степана для охраны, расхваливая его как настоящего профессионала. Мы пообщались. И заметно успокоились оба. Он после того, как ничего страшного с его подопечной не случилось из-за моего появления. Я – оценив, как грамотно осуществляется охрана Леры. Также за это время мне удалось найти хорошего управленца, который будет заниматься компанией Самойлова. Хотя бы ближайшие полгода до вступления ее в наследство. Обсуждать дальнейшую судьбу фирмы я с Лерой пока не стал. Ей нужно время. В любом случае я решил, что сделаю так, как она захочет. Если ей это будет нужно – компания останется. Нет – ее можно продать.

И у меня остался еще один должник. При мысли о  нем с глубин моей души поднимается вся муть. Я хочу его уничтожить, стереть с лица земли за то, что посмел  дотронуться до моей женщины. И никакие доводы рассудка не помогали. Что я сам – не ангел. Что за то, что я сделал с ней, меня надо четвертовать. Что в моем положении, если я еще закушусь с Шуваловым-старшим, все может выйти из-под контроля. Ничего мне не помогало.

Вернувшись в Москву, я начал процедуры вступления в наследство. Усилил и свою охрану, и Лерину. А еще попросил Макса устранить Романа Шувалова. Это должен быть несчастный случай, когда всегда остается вариант, что  то, что в чьей-то смерти что-то не так, тебе просто кажется.

Самого Шувалова-младшего я не видел, в клубе он не появлялся. В университете, где училась Лера, не появлялся я.

Я сидел в клубе, разбираясь в бумагах и потягивая кофе, и не понимал, как все можно было привести в состоянии хаоса за время моего отсутствия.

Раздался звонок сотового, я машинально принял вызов, буркнув:

– Алло!

– Мне нужно с тобой встретиться, – голос показался мне знакомым, но чтобы вот так – ни "здравствуйте", ни кто это – уже перебор.

– А мне не нужно, – бросил коротко и собрался отключаться.

– Это Шувалов.

Я поморщился. Голос был человека в возрасте. Значит, это тот, который старше. Посылать такого, не выслушав, себе дороже. Неужели он узнал про покушение?

– Когда и где? – лучший способ устранять все неясное – это идти ему навстречу.

– Сегодня погода хорошая. Подъезжай на Пресненскую набережную. Через час.

Я не успел раскрыть рта, чтобы сказать, что он – не красная девица, чтобы с ним гулять, как он прервал разговор.

Я набрал Макса, который тоже был в клубе:

– Зайди.

Когда он появился в кабинете, я его огорошил:

– Меня Шувалов-старший только что на свидание позвал.

– Куда и когда? – поинтересовался он, растирая подбородок.

– Через час на Пресненской набережной.

– Место открытое. Снайпера вроде негде посадить. Стремно, конечно, что за спешка. Но лучше съездить. Люди готовы, и их достаточно.

Я тоже был склонен с ним согласиться. Если Владимир Владимирович хочет поговорить, то разумнее нам с ним пообщаться.

На машинах к месту встречи было не проехать, поэтому пришлось выйти и идти пешком. С собой взял только Макса и двух ребят. Остальные остались ждать в машинах.

Шувалов стоял и смотрел на реку, когда я подошел. Одетый в пальто и сопровождаемый двумя охранниками, он производил впечатление важной шишки, которой, собственно и являлся. Я предпочитал более демократичный стиль в одежде.

Заметив меня, он перестал созерцать воду.

– Здравствуй, Демид.

– Приветствую, Владимир Владимирович.

– Пойдем пройдемся, – он кивнул своей охране и они остались стоять на месте, – Вдвоем.

Это уточнение было уже для меня. Я сделал знак Максу. И он с ребятами тоже остался любоваться рекой.

Какое-то время мы шли молча. Он вызвал меня для разговора, поэтому говорить первым я не собирался.

– Демид, ты в курсе, что на тебя организовано покушение?

Нет, я этого не знал. Я бросил на него недоумевающий взгляд – зачем ему сообщать мне, что он меня собирается убить?

– Нет, – усмехнулся он, – Это не я.

– И что? – чего-то подобного и стоило ожидать, поэтому здесь как раз ничего удивительного не было. Никто не был готов отдать мне лакомые куски просто так.

– Ты собрался выходить из бизнеса.

Вот это для меня не новость.

– Я все же не понимаю, как это все касается Вас.

– Из бизнеса ты может и выйдешь. Но живым – навряд ли.

Тут я с ним был не согласен, но опять же дискуссия по этому поводу  между нами неуместна.

– Я могу помочь тебе.

– С чего вдруг?

Разговор становился все интересней и интересней.

Шувалов-старший бросает на меня задумчивый взгляд и спрашивает:

– Ты меня совсем не помнишь?

Вопрос с подтекстом, мне он не нравится совсем. Пожалуй, лучше бы этого разговора не было. Никогда.

– Я Вас не очень понял, – цежу, прищуриваясь.

Я не собираюсь его разглядывать, но догадка, куда он клонит, пронзает молнией мозг, поэтому прилипаю взглядом к его лицу. Нет, я не помню лица человека, бросившего меня. Я не пытался сохранить его в памяти. Не ждал и не мечтал, что он появится. У меня были другие заботы – выжить, например.

И я не хочу никаких исповедей. Они мне не нужны. Но... Это уже зависит не от меня.

– Это было 21 год назад. Вряд ли ты забыл пустырь.

Пусть он заткнется. Зачем мне его откровения теперь?

– Там были тела твоего брата и вашей матери. Потом я отвез тебя в детский дом под Брянском. Я – твой отец, Демид.

Я морщусь, как будто у меня внезапно сильно разболелся зуб. Что-то детское неотболевшее копошится в душе. Так и хочется встряхнуть его и заорать: "Да какой ты мне отец?!", но я давлю в себе этот порыв.

Вместо этого сухо интересуюсь:

– И?

Он останавливается, я тоже. Испытующе смотрит мне в лицо, не отвожу взгляд, но не понимаю какой реакции он ждет.

– Тебе все равно? – наконец, через продолжительное время спрашивает.

– Не знаю, – врать нет желания, прыгать от радости  – тоже.

Да и вообще как реагировать – непонятно. Как не крути, какие  бы причины у него не были – он предал меня тогда. А предавший однажды – сделает это снова. И чего он добивается этим признанием? Вряд ли ему нужны дополнительные наследники его состояния, да и я не представляю себя, поддерживающим с ним какие-то отношения. В его системе координат все четко: один наследник – нет никакой грызни. Тогда что ему нужно? Чтобы этот наследник остался в живых? И явно не обо мне он так печется.

– Роман – твой брат, – ожидаемое откровение, вот только не совсем ясно – тому годков двадцать с лишним – двадцать два или двадцать три. Мне на момент той давней трагедии было шесть. Я мало что понимал во взаимоотношениях взрослых, но мне казалось, что отец с матерью были женаты. Я точно помню у нее кольцо на безымянном пальце правой руки.

Хотя какое значение сейчас имеет, сколько у него было баб и детей?

– Я знаю, ты заказал его. Я хочу, чтобы ты оставил его в покое. Взамен помогу вылезти тебе из того дерьма, в которое ты залез, – обозначает точно предмет нашего разговора.

Что ж так, по крайней мере, честно.

И тут же бьет по больному:

– Чтобы у тебя не было своего такого пустыря.

Смотрю на него. Многое можно сказать, но слов нет. Лучше бы мне всего этого не знать.

– Я не набиваюсь тебе в родственники, – он усмехается и поворачивает голову в сторону реки, – Знаю, ты меня не простишь.

Между нами повисает тишина. Жизнь превратилась в кавардак в течение каких-то десяти сраных минут. Все было четко и понятно. Теперь же...

– Зачем тогда рассказал? – вот на этот вопрос я хочу знать ответ. И лучше бы честный.

– Тебе ведь не важно, что и почему тогда случилось?

Киваю. Мне важен был его поступок. Который не изменить и не исправить.

– Я не собираюсь ничего менять, – он поднимает руку, останавливая меня, когда я уже собирался ему заявить, что и рубля бы у него ржавого не взял, – И я не искал тебя, не интересовался твоей жизнью. Я о тебе забыл. Но так получилось, что судьба столкнула нас.

На его губах снова усмешка.

– И я не хочу, чтобы вы с братом вцепились друг другу в глотки. Поверь мне, он сможет дать тебе сдачи. А я... Я не хочу быть причиной смерти одного из вас.

Ни хрена не понятно. И отвечать ему что – я не знаю. Единственное, чего я жажду вот прямо в этот миг – это уйти. Разворачиваюсь и направляюсь к Максу.

В спину мне раздается:

– Демид, не горячись. Подумай о безопасности той девушки. Она ведь беременна?

Не оборачиваюсь. Даже разбираться не собираюсь, что это было – угроза или забота.

Возвращаемся к машинам с Максом. Он бросает на меня любопытствующие взгляды, но молчит.

Около тачки говорю ему:

– Насчет младшего Шувалова – отменяй пока все. И охрану усиль. Особенно у Леры.

Вижу, что у него много вопросов, но обсуждать их, когда вокруг столько лишних ушей, не стоит. Он это  и сам прекрасно знает, поэтому ничего не спрашивает.

– Куда сейчас? – задает обычный вопрос.

Работы невпроворот, но толку от меня не будет. Посмотрев время, понимаю, что Лерка должна уже вернуться из универа.

– Домой поехали.

– А...? – тянет он, намекая, что я рано раслабился.

Отрицательно машу головой.

– Потом все.

Мне надо подумать.

Пока ехали домой, не стал Максу ничего рассказывать. Не потому, что не доверял. Потому, что такое можно разделить лишь с действительно близким человеком.

Открыл дверь в квартиру своим ключом. Из кухни приятно пахло. Пошел туда. Лера возилась  у плиты.

– Привет! – сказал первым.

Она обернулась, заулыбалась.

– А я борщ варю. Будешь?

– Буду, – подошел к ней, обнял сзади, положив руки на живот, уткнулся носом в светловолосую макушку, пахнущую ромашкой.

Погладил по животу, думал, меня толкнут в ответ. Однако малышня притихла, не мешая маме  готовить. Если Роман – мой брат, то  какова вероятность, что ДНК– тест – ошибочный?

Лера завозилась, разворачиваясь ко мне лицом.

– Демид, что случилось?

Устало опустился на стул, усадив ее к себе на колени. Никому и никогда я не рассказывал о том, что случилось той зимой, когда я попал в детдом.

– Мне было шесть. У меня была своя комната, забитая игрушками. Мама, папа и старший брат. Не особо старший, я не помню, сколько точно между нами было разницы. Может два года, может три. Я... их очень любил. Это было зимой. Все были дома. Отцу позвонили, он собрался ехать, сказал, что ему срочно надо. Я разнылся, хотел покататься. Он разрешил мне поехать, встретился с каким-то дядькой. Я даже не слушал, о чем они говорят. Они встречались в кафе, а мне взяли пирожки со сгущенкой. Я помню, они были очень вкусные. Потом я больше никогда их не ел. Когда дядька ушел, мы собрались возвращаться. Но тут отцу снова позвонили. Он как-то изменился в лице. И мы поехали. Я любил смотреть в окно. И очень скоро понял, что едем мы не домой. Стал спрашивать, куда мы. Но он рявкнул, и я замолчал. Потом помню, что дорога закончилась, а впереди была белая, снежная равнина. Лишь вдалеке какие-то домики. Может, гаражи. Отец