Текст книги "Рыцарь моих снов"

Автор книги: Натали де Рамон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

В зале, обшитом дубовыми панелями, было темновато. Здесь всегда темновато: люстра, горящая от электричества – от движка в подвале, – всего одна, остальные светильники – со свечами. Люди все шли и шли. Через распахнутые настежь двери тянуло сквозняком и ароматом каштанов.

От сквозняка папины волосы шевелились надо лбом. Мягкие, немного волнистые светлые волосы с проседью. Как будто это не седина, а просто пряди выгорели на солнце. Значит, рыцарь с выгоревшими волосами – мой папа? Но в том сне он сидел в самолете перед нами…

– Не стесняйся, подойди к отцу, – прошептал за моей спиной Брунар. – Все знают, кто ты. Никто не помешает.

Чуть поодаль на фоне камина старательно пели монахи, а по обеим сторонам ложа выстроились полицейские, члены муниципалитета, музыканты люанвильского духового оркестра с опущенными трубами, траурными повязками и театрально-скорбным видом. Это было бы, пожалуй, увлекательно, если бы на ложе лежал какой-нибудь актер в роли короля, но не папа.

– Потом, дядя Эдуар, – тихо сказала я. Теперь меня трясло не только от холода, но и от возмущения. – Когда все уйдут. Я не хочу участвовать в этом спектакле.

– Они не уйдут все, – прошептал Брунар. – Почетный караул – распоряжение мэра, а певчие – благодарность аббатства за реставрацию колокольни. Они будут петь всю ночь, каждые три часа меняются…

– Пусть поют, монахи мне не мешают. А всех остальных отправь спать.

– Но, дружочек, я не могу распоряжаться. – В его голосе появились профессиональные адвокатские нотки. – Не имею права. Все организовано мэрией, и неплохо, по-моему. Наш барон был общественной фигурой, мне кажется, он остался бы доволен.

Я поправила очки и внимательно посмотрела в глаза Брунара. Добрые глаза доброго папиного друга, который несет полную ахинею! Друг смущенно поёжился.

– Правда, Нана, поверь мне. Так всегда бывает с известными людьми. Тебе не следует обижаться.

– Я не обижаюсь. Просто я сейчас прикажу дворецкому закрыть ворота и разогнать всех. Я здесь хозяйка, и я имею право поговорить с папой наедине!

– Конечно, конечно. Только наш старина Герен спит. Он двое суток не отходил от барона и очень подружился с мэром…

– В таком случае, я звоню мэру!

– Успокойся, дружочек. Мэр здесь. Вон, посмотри, стоит с директором гимназии и мсье Дюленом возле окна. Кстати, я как раз собирался познакомить тебя с мсье Дюленом…

Но я уже не слушала адвоката, а решительно зашагала к собеседникам возле окна, с непривычки путаясь в длинном подоле платья от Моник. Шерстяное оно или нет, но я заледенела окончательно. Только бы все эти люди исчезли! Я бы забралась к папе под одеяло, прижалась покрепче и согрелась…

– Мои глубочайшие соболезнования, дорогая мадемуазель де Бельшют! – Мэр картинно опустил голову и распахнул объятия. – Какое счастье, что вы опять с нами!

Может, прижаться к мэру? – мелькнула предательская мысль. Вон он какой толстенный и наверняка горячий. И ручищи как у молотобойца, они запросто укроют мою спину от холода…

– Добрый вечер, господа, – сухо сказала я мэру и остальным из его компании. – Благодарю вас за участие, но нельзя ли мне остаться с отцом наедине?

Мэр соединил не оправдавшие объятия руки и потер ладони, выразительно глядя на меня. Я молчала, заставляя себя сохранять прямую спину и не трястись от озноба. Пока я меняла антарктическую одежду на европейскую, Моник влила в меня еще с полстакана коньяка. Тепла не прибавилось, но вот уверенности – пожалуй.

– Ваш отец сделал так много, – заговорил мэр.

Я смотрела на него не мигая.

– И я думаю, – продолжил он, – что, несомненно, народная молва и, так сказать, массы трудящихся…

– Мадемуазель де Бельшют, позвольте представить вам, – словно из воздуха возник Брунар, – нашего гостя мсье Дюлена. – И только что не силой подтащил меня к одному из мэрских собеседников – пожилому осанистому человеку, похожему на степенного индюка.

– Очень приятно, мадемуазель де Бельшют, – сказал индюк. – Я уже имел честь беседовать на днях с вашим родителем, но, к прискорбию, судьба столь внезапно оборвала наше знакомство, однако смею надеяться на вашу благосклонность, мадемуазель де Бельшют, и, памятуя о…

Что ему нужно? – ужаснулась я, в поисках поддержки оглядываясь на папино ложе через плечо Брунара. Но папа совсем не мог прийти мне на помощь, зато Брунар одобряюще закивал и молниеносно увел мэра.

– Может быть, сейчас не самое подходящее место и время, – разглагольствовал Дюлен, подставляя мне согнутую кренделем руку. – Обопритесь на меня, мадемуазель де Бельшют, пройдемте в соседнюю комнату.

Маленькая «охотничья» гостиная встретила нас тишиной и пустотой.

– Присядем, мадемуазель де Бельшют? – Дюлен проворно подставил кресло. – Не желаете ли выпить? – Он направился к барному столику, двигаясь так непринужденно, словно был по меньшей мере двойником нашего дворецкого, если не им самим.

– Да. Минеральной.

– Несомненно, мадемуазель де Бельшют. Но я бы осмелился порекомендовать вам рюмочку кларета или даже капельку коньяка. У вас замерзший вид и ледяные руки, а благородная виноградная лоза согреет вас.

Я послушно выпила, не отдавая себе отчета, что это, кларет или коньяк.

– Ваш замок, мадемуазель де Бельшют, колоссальная историческая ценность. Один из немногих, которые из глубины веков дошли до нас в почти первозданном виде. Здесь никогда не производились ни археологические раскопки, ни подробные изыскания. Министерство культуры очень заинтересовано в сохранении замка Бельшют для грядущих, так сказать, поколений и досконального изучения. Как вам известно, баронесса, я имел честь беседовать об этом с вашим досточтимым родителем, бароном де Бельшютом, и он соблаговолил выразить известный интерес к данному предложению, но, увы…

Велеречивый Дюлен развел руками. Его голос и жесты завораживали.

– Позвольте мне заметить, дорогая баронесса, содержание такого значительного памятника старины в достойном состоянии обходится недешево, поэтому Министерство культуры готово взять эти расходы на себя, погасив задолженности, а также обеспечить материальной поддержкой другие, так сказать, объекты филантропической деятельности мсье барона, как-то: люанвильскую гимназию, клуб ревнителей виноделия, сохранить стипендии Бельшютов для юных талантов биофака Лионского университета, традиционный ежегодный Капустный праздник, профинансировать переиздание ряда книг мэтра де Бельшюта, а также обеспечить достаточной рентой и определенными полномочиями вас, как его наследницу. Вы могли бы сохранить за собой какой-нибудь флигелек, чтобы после полярных экспедиций и многотрудных изысканий в пингвинистической области отдыхать, так сказать, среди родных стен, а также занять достойное место почетного директора, или, скажем, хранителя Бельшюта, или…

– Вы чиновник от культуры? – наконец-то поборов гипнотизм Дюлена, спросила я.

– Помилуйте, мадемуазель де Бельшют, я всего лишь скромный торговец недвижимостью, но считаю высокой честью выполнить поручение министерства. Видите ли…

– Извините, мсье Дюлен, что перебиваю. Скажите прямо, вы хотите, чтобы я сию же секунду продала вам наш замок?

– Не мне, мадемуазель де Бельшют, помилуй Бог! И речь вовсе не идет о продаже, лишь о передаче государству. Бельшют не просто некое строительное сооружение, это культурное наследие Франции, да что там Франции – всего человечества! Замок нуждается в реставрации и в заботе!

– И поэтому вы считаете уместным говорить об этом сейчас? Мое личное горе – ничто по сравнению с культурными запросами человечества?

– Еще рюмочку кларета, баронесса?

От его наглости я опять лишилась дара речи.

– Мне вполне понятны ваши чувства, мадемуазель де Бельшют. На первый взгляд столь прозаические темы действительно кажутся неуместными и оскорбительными отчасти. Но лишь на первый взгляд. Вы сами почувствуете себя увереннее, дорогая баронесса, зная, что государство готово протянуть вам руку помощи в столь трудную для вас минуту. Я вполне разделяю ваше нежелание расставаться с замком, но ведь этого-то как раз и не произойдет! Министерство культуры – лучший и самый достойный преемник из всех возможных покупателей. Уверен, их у вас будет немало, поэтому дерзнул…

– Отложим этот разговор, мсье Дюлен. – Я приподнялась с кресла и тут же плюхнулась обратно. Окоченевшие в туфлях ноги не держали меня. – Я не могу принять сейчас никакого решения: завещание еще не оглашено. Кто знает, как распорядился замком мой отец?

– Не думаю, чтобы у барона были другие наследники, кроме вас, мадемуазель, – заявил торговец недвижимостью, скептически рассматривая мои колени.

– Завещание будет оглашено завтра после похорон. – Эти слова произнес мой голос, но он определенно не принадлежал мне! – Тогда и узнаем.

– В таком случае, надеюсь, вы не откажете мне в аудиенции послезавтра, баронесса де Бельшют?

Я кивнула и показала на дверь. Дюлен церемонно распрощался и ушел, беззвучно затворив тяжелую дверь за собой. Я подышала на руки, передернула плечами, потопала ногами. Выпить еще, что ли? А я не сопьюсь? Ладно, от одного глотка не будет хуже. Я протянула руку и коснулась бутылки. Ледяная! Холоднее, чем моя рука. Я потрогала другую. То же самое. Все ясно: я пью все холодное, потому и не могу согреться.

Что ты там застряла, маленькая пьяница? Папина шутливая интонация и папин ласковый голос. Я соскучился!

Дверь за моей спиной заскрипела. Я обернулась. Она начала открываться! Папа!

Так все-таки это сон! Цветы, скорбные лица, песнопения, индюк, торгующий недвижимостью… Этого же не может быть! Папа сейчас войдет, заговорит со мной, а потом я проснусь в своем спальнике в полумраке антарктической станции. Оденусь, выпью кофе, возьму видеокамеру и отправлюсь наблюдать за моими пингвинами. Да, обязательно кофе! И хорошо бы его принес на подносе Герен, чтобы все было, как дома…

Тут в дверном проеме действительно возник поднос с кофейником и чашками, но держал его вовсе не дворецкий, а адвокат Брунар. Конечно же это сон!

– Как ты, дружочек? – спросил Брунар. – Не хотелось будить Герена, я сам сварил тебе кофе.

Я залпом проглотила чашку обжигающего напитка. Вот именно это мне и было надо! Налила себе вторую.

– Старина Арман так переживал, что банкет будет в мэрии, а не в замке, – сплетничал про дворецкого Брунар. – Как тебе Фонтан-Дюлен? Заговорил до умопомрачения? Редкостный проходимец! Классический образец торгаша и деляги.

Жаль, это определенно не сон.

– А ты не проходимец, дядюшка Эдуар? Как ты мог? Я еще не успела повидаться с папой, а ты подсовываешь мне этого делягу! Ты же прекрасно знал, кто он и что ему от меня надо! Это унизительно! Так не поступают друзья!

– Успокойся, девочка. – Адвокат взял мои руки. – Ох и ледышки!

Я дернулась, но он держал крепко.

– Послушай меня, Нана. Успокойся. Если бы Министерство культуры не заинтересовалось вашим замком, а Дюлен не проявил расторопность, задействовав все свои связи, то сейчас твой папа лежал бы в морге, а здесь хозяйничали бы судебные исполнители, описывая имущество для торгов.

– Торги! Долги! Папа никогда бы не потерпел вашего беспардонного нашествия!

Я со всей силы отпихнула Брунара, вылетела из охотничьей гостиной в гербовый зал и остановилась как вкопанная. Там не было ни души! Только папа по-прежнему лежал среди цветов и складок бархата.

– Папочка! – Я устремилась к нему. Мой голос и звуки шагов гулко зазвенели по залу. – Папочка!

Беззаботный сквознячок все так же играл папиными волосами и пламенем свечей в изголовье. Папины ресницы дрогнули, губы сложились в ласковую улыбку. А вдруг все неправда? Вдруг они ошибаются? Папа просто спит, устало свесив с постели правую руку?

– Папа, это я, – тихо произнесла я, уселась на край ложа и попыталась поудобнее пристроить эту его руку, интимно испачканную помадой какой-то из целовавших ее женщин.

Рука вяло сопротивлялась и была холодная. Я вытерла следы помады. Ну и что? У меня тоже холодные руки. Брунар назвал их ледышками.

– Папа! – Я передвинулась по бархатному покрывалу к нему поближе и заглянула в лицо, как делала в детстве, когда приходила будить утром. – Па-па! – Я погладила его волосы и скользнула рукой по щеке.

Щека тоже была холодная. Для сравнения я потрогала свою и чуть не вскрикнула: моя собственная оказалась страшно горячей, несмотря на непрекращающийся озноб. А папина была холодная, нет, не ледяная, не замерзшая, а просто холодная. Безразлично холодная. И его лоб тоже был холодный и безразличный, как камень.

Чтобы убедиться окончательно, я коснулась папиного лба губами, как делал он сам, когда я болела. Лучше бы я не экспериментировала! Ощущение губ оказалось еще страшнее! И едва уловимый лекарственный запашок консерванта, я его хорошо знаю: так пахнут в музеях чучела животных и птиц…

– Папочка, значит, все? Значит, тебя нет больше? – Мне ужасно хотелось заплакать, но мои глаза были сухими до боли. – А как же я? Как я без тебя? Папочка! Зачем ты это сделал?

Я обняла его за плечи и прижалась к груди. С тем же успехом я могла бы обнимать ледяной валун в Антарктиде. И вдруг вместе с холодом на меня накатил ужас: а что, если папа сейчас прижмет меня к себе своими безразличными холодными руками и задушит? Нет, Боже мой, глупость какая! Папа никогда не поступит так. Но ведь это не папа: это бездушное, холодное тело, труп, камень… И мой папа одновременно…

– Папочка, прости! Прости! Как я могла подумать такое! Прости, папочка!

Я сползла с ложа вниз и встала перед ним на колени, уткнувшись лбом в шелковистый холодный бархат. А что, если мне умереть тоже? Зачем мне жить дальше без папы, без нашего замка? Я ведь никому не нужна. Мэр устроит очередное шоу, потом здесь будет музей и экскурсоводы станут рассказывать туристам, как, дескать, несколько столетий подряд жили тут такие Бельшюты, беспечные, добрые бароны, а потом все сразу умерли, как динозавры…

Не придумывай, девочка, сказал папа. Он сидел на складном стульчике, а вокруг него бродили пингвины и ели морковку и груши из его рук. Ты нужна пингвинам, ты не можешь их бросить.

– Но ты же смог бросить меня?

Я с тобой, я никуда не делся. Просто износилось мое тело. Но я-то здесь, мы ведь разговариваем!

– А пингвины? Их здесь нет. Они в Антарктиде.

В Антарктиде, согласился папа. И ты нужна им.

– А замок? Я должна бросить замок?

Крепость не бросит тебя, сказала мама и положила свою голову папе на плечо.

– Да-а, – сказала я. – Вам теперь хорошо, вы теперь вместе.

Маленькая зануда, сказал папа. Могла бы и порадоваться за нас.

– Я страшно рада!

– Анабель? Все в порядке? – шепотом спросил Брунар и потряс меня за плечо.

Я открыла глаза и посмотрела на него снизу вверх. Неужели я опять превратилась в ребенка?

– Поднимайся, дружочек, вставай. – Брунар нагнулся ко мне и протянул руки. – Свернулась тут комочком на полу. И разговариваешь! Разговариваешь!

Я с трудом поднялась на ноги, стуча от холода зубами.

– Хочешь, я принесу тебе плед и стул? Посижу с тобой? В смысле с вами? С тобой и с твоим папой?

– Нет. Это не папа. Его больше нет. Нет! – закричала я и затопала ногами. – Это несправедливо!

– Ты взрослая девочка, Нана. Даже имеешь ученую степень. Возьми себя в руки. Завтра тебя ждет еще более тяжелый день. – Брунар прижал меня к себе и гладил по волосам.

– Это не папа, не папа… Не папа!

– Хорошо, хорошо. Пойдем. Подруга твоего брата приготовила ужин, накрыла стол у тебя.

– Она не подруга! Она невеста! Ее зовут Моник! Она хорошая!

– Конечно, хорошая. Пойдем, пойдем, дружочек.

В моих апартаментах пылал камин. Моник поила меня горячим бульоном, я почти обожгла губы, но теплее мне не становилось. Брат и Брунар курили на балконе. Темные силуэты на фоне темного неба и золотые точечки сигарет.

– Хорошо попрощалась с отцом? – спросила Моник.

– Папы здесь больше нет, – сказала я. – Там лежит только его тело.

– Конечно, – согласилась она, – конечно. Хочешь посмотреть мое новое платье? Его уже доставили.

Черная органза была жесткой и хрустела как калька. Муаровое переплетение напоминало узоры на морозном стекле, когда за окном ненастная полярная ночь и непроглядная кромешная чернота…

Весь следующий день – банальная провинциальная мешанина из гражданских и церковных похоронных обрядов: помпезные словоизвержения мэра, профсоюзных деятелей, папиных коллег и студентов Лионского университета, пространные маловразумительные воспоминания простых люанвильцев; духовой оркестр, путешествие траурного кортежа в аббатство; свечи, деликатно короткая панихида; фоб на плечах монахов, студентов, виноградарей, рабочих, сограждан, полицейских поплыл в фамильный склеп; низкие тяжелые двери портала тяжело захлопнулись…

А я рассматривала эти узоры платья Моник. Речи и мемуары, заверения, клятвы, монашеский хор – все происходящее не имело ко мне абсолютно никакого отношения: папы здесь не было, только его сдавшееся, усталое, окаменевшее тело. Мое собственное мало отличалось от его, разве что еще переставляло ноги, кивало головой в ответ на соболезнования и мучительно страдало от наждачной сухости и жжения в глазах. Резкий контраст с неумолимым холодом, пожиравшим весь остальной мой организм.

Созерцание этих похожих на иней узоров было наименее болезненным занятием для глаз. Я рассматривала платье Моник и в охотничьей гостиной, пока Брунар читал папино завещание. Вернувшись в замок, он предложил побыстрее закончить формальности, чтобы «в узком семейном кругу за бокалом вина помянуть нашего любимого барона». От участия в протокольном банкете мэрии мы все отказались, чем явно разочаровали не только мэра, лишив его «свадебного генерала», но и нашего старину Армана Герена, лишенного удовольствия провозгласить: «Госпожа баронесса де Бельшют!» – перед моим появлением в банкетном зале.

Старику очень нравится называть меня так, хотя по законам майората это явное преувеличение, и Герен прекрасно знает: даже унаследовав папин замок, на титул я не имею права – я всего лишь дочь, а не старший сын титулованного отца. Так что папа – последний барон из рода де Бельшют.

Это действительно было то самое старое завещание, сочиненное папой двадцать семь с лишним лет назад, в день моего рождения. Из него следовало, что все папины банковские счета, право на переиздание научных трудов, а также замок со всеми уцелевшими за века постройками и угодьями достается мне. Однако я должна «подарить» определенные суммы мсье Алену Жердолю и мсье Герену «и целиком и полностью, до последних дней, выполняя все желания, содержать свою мать, баронессу Аманду де Бельшют, урожденную Клиши».

Папино напоминание о том, что я должна «до последних дней» содержать маму, которая умерла больше двадцати лет назад, добавило еще больше нереальности происходящему.

– Старое завещание, – виновато пояснил Брунар. – Есть какие-нибудь вопросы?

– Мог бы и переписать бумагу после ее смерти, – едко отреагировал Ален. – Узнаю нашего беспечного Артюра!

– Если всем все ясно, – адвокат проигнорировал колкость, – можем переходить ко второй части процедуры.

– Вперед, старина Брунар! – игриво поторопил Ален.

Дворецкий смерил его взглядом и спросил меня:

– В таком случае, вы позволите мне заняться ужином, госпожа баронесса?

– Ужином… – машинально повторила я и переспросила Брунара: – Эдуар, я правильно поняла? Я должна выплатить некие суммы брату и Арману? Но где я возьму деньги?

– Продашь свои каменные сараи и выплатишь, – вместо него весело отозвался брат. – А не выплатишь, так мы с Арманом взыщем с тебя судом! Давайте, давайте поскорее со второй частью, старина Эдуар, что там у нас еще? Давно пора ужинать!

– Было бы неплохо, Анабель, – кашлянув, сказал адвокат, – если бы ты прямо сейчас от руки набросала собственное завещание. Надеюсь, мадемуазель Моник и мсье Герен не откажутся поставить свои подписи как свидетели?

– Завещание? Я? Зачем? Ведь судьба замка решена. Он выставляется на продажу.

– Просто формальность, Нана. Мало ли что может случиться с тобой в ближайшее время.

– Что?

– Пиши, – сказал брат. – Не тяни время. Вдруг тебе на голову свалится камень? Или в Антарктиде замерзнешь?

– Но я не собираюсь уезжать, пока не разберусь с делами…

– Правда, Нана, не усложняй, – устало попросил Брунар. – Просто формальность. Зачем лишние проблемы? Так и так, я, такая-то, завещаю все свое имущество, например, своему брату. Надеюсь, насчет суда – это была шутка, Ален?

– Какие уж тут шутки, старина, – с игривой невозмутимостью возразил Ален. – Но уж, если я сам становлюсь наследником, тогда, – он развел руками, – тогда другое дело. А так прямо сейчас и пошлю по факсу исковое заявление. Одним иском больше, одним – меньше, по-моему, Анабель уже все равно. Не так ли, моя баронесса?

– Хватит, дорогой, – подала голос Моник.

– Он шутит, – сказала ей я. – Ты еще не привыкла. Это вообще в его духе – подначивать с самым серьезным видом. Хорошо, Эдуар, я напишу. Только схожу к себе за очками.

– Ты там и накатай по-быстрому, – предложила Моник. – А мы тут с мсье Гереном сообразим ужин. И хорошо бы разжечь камин, а то я скоро вроде тебя посинею от холода.

– Да, пожалуйста, Герен, займитесь камином, – распорядилась я. – Я вернусь быстро, господа. – И ушла к себе. Писать завещание.

Наброшенный на плечи плед с соседнего кресла не спасал – стужа в моих не топленных с утра апартаментах была просто зверской. «Я, Терез-Анабель-Стефани де Бельшют, находясь в здравом уме и трезвой памяти»… Или «в трезвом уме и здравой памяти»? На чистом листе я принялась за новый вариант. Нет, все равно не то!

А в охотничьей гостиной меня ждут. Там наверняка уже давно горит камин и тепло… Подождут! В ведерке у камина полно угля, я сейчас разведу огонь, я больше не могу мерзнуть!

Я высыпала уголь в камин, скомкала исписанные листы, бросила сверху, чиркнула спичкой. Но она тут же погасла в моих дрожащих пальцах. Я присела перед камином на корточки и попыталась зажечь новую спичку прямо над бумагой. Спичка сломалась. Бумага вспыхнула только с третьей попытки и моментально исчезла в пламени. Однако на уголь это не произвело ни малейшего впечатления.

Да что же это такое! Даже камин не хочет гореть! «Я не понимаю, как здесь можно жить!» – сказал мой брат. Выходит, он прав? Замок отторгает меня? Или замок обиделся, что я малодушно и безропотно готова расстаться с родовым гнездом? А разве у меня есть другой выход? Но, может быть, Бельшют делает так нарочно, чтобы я не горевала из-за разлуки? А почему тогда мама сказала: «Крепость не бросит тебя»? Или она имела в виду не крепость Бельшют, а мою собственную крепость духа? Да нет у меня никакой крепости духа! Я больше не могу выносить этот холод! Я сейчас оденусь потеплее и пойду к ним в охотничью гостиную. За каким лешим я торчу здесь? Ну не получается у меня написать завещание, так что ж такого? Пусть Брунар продиктует. Я орнитолог, а не нотариус, я не обязана уметь составлять завещания!

Это совсем не сложно, сказал папа. Попробуй еще раз.

– Не сейчас! – сказала я. – Извини, папа.

Из еще не распакованной с дороги сумки я вытащила первые попавшиеся толстые носки домашней вязки.

Не сдавайся, сказал папа. Я же с тобой.

– Неправда! Ты меня бросил!

Я порылась в комоде, достала старую длинную юбку с запахом и надела прямо поверх платья. Юбка была мятая, зато очень теплая и удобная – она как шотландский килт крепится на поясе завязками и булавкой. И большую вязаную кофту.

Помнишь, как мы с тобой купили эту кофту в Нормандии? – спросил папа. Она так понравилась тебе.

– Не подлизывайся, – сказала я, надевая кофту и застегивая на все пуговицы. – Вы все меня бросили. И ты, и мама, а теперь – даже наш Бельшют. – Кофты мне показалось недостаточно, и я снова завернулась в тот же самый плед.

Как капуста, сказал папа.

– Не смешно, – отрезала я, мне все равно было холодно. – Зачем ты умер?

Зануда, сказал он. Лучше расскажи мне про пингвинов.

– А про Дюлена не хочешь? Он ведь приедет завтра отбирать наш замок.

Может, завтра же и договориться с Дюленом? – подумала я. Так лучше. Покончить со всем разом и больше не появляться здесь, а со свободной душой посвятить жизнь Антарктиде и пингвинам. Они такие симпатичные: Пьер, Бруно, Матильда, Рыжая Лапка, крошка Ясное Утро… Я уже соскучилась по ним. Но ведь можно продать замок и дороже! И тогда я смогла бы организовать собственную экспедицию!

Зря ты обиделась, погрустнел папа. Все умирают рано или поздно. Это закон природы.

– Необязательно было делать это в пятьдесят пять! Мог бы пожить до восьмидесяти!

Скрипнула дверь.

– С кем ты тут болтаешь? – поинтересовался Брунар, по-свойски, без стука, входя в комнату. – Мы ее ждем, ждем, а она тут, оказывается, наряжается!

– Не могу согреться, – призналась я, чувствуя неловкость из-за своего наряда. – Навертела на себя все, как капуста.

– Прекрасная капуста, – добро улыбнулся Брунар, и мне показалось, что в комнате сразу стало чуть-чуть теплее. – Документ-то написала?

– Нет. Ничего не получается.

– Ладно. – Брунар продиктовал мне несколько готовых фраз и напомнил про завтрашний визит Дюлена.

– А ты не смог бы поприсутствовать при переговорах? Я совершенно не разбираюсь в вопросах недвижимости.

– Извини, Нана, завтра утром я страшно занят. Но тебе ведь совершенно не обязательно сразу подписывать что бы там ни было. Пусть Дюлен оставит тебе примерный текст договора, почитаем вместе повнимательнее, все взвесим, выдвинем свои требования. Такие вопросы не решаются в одночасье. Но в любом случае иметь дело с Министерством культуры все-таки благороднее, чем с любыми нуворишами.

– Знаешь, Эдуар, если честно, мне теперь совершенно все равно, кому достанется замок. – Он сам этим гнусным холодом выпроваживает меня, мысленно добавила я. – Может быть, постараться продать его кому-нибудь подороже? Министерство культуры никуда не денется.

Брунар усмехнулся.

– Неплохо, дружочек.

– Может быть, мне не заниматься продажей самой, а все доверить брату? Если честно, то мне совсем не хочется торговать Бельшютом. А Ален – финансист, он справится лучше. И ты ведь ему поможешь, дядюшка Эдуар?

– Можешь не сомневаться, но все-таки я бы советовал тебе продавать замок самой. Тебе потом будет легче справиться с так называемым чувством вины.

– Ох, не знаю…

– Помнишь мою племянницу? – совсем не к месту спросил он.

– Крошку Пати? В розовых носочках, со скобкой на зубах?

– Извини, дружочек, со скобкой мы расстались много лет назад. Теперь наша мадемуазель Патрисия Романи студентка юрфака и самый надежный в мире агент по недвижимости; на нее ты можешь положиться как на самое себя. Пойдем, дружочек, забирай бумагу, родственники небось заждались. Должно быть, скучают без нас.

– Второй день смотрю на твою сестру, – сказала Моник, когда Брунар решил все-таки подняться к упомянутой особе и поторопить ее с написанием документа. – И только диву даюсь! Она что, всегда такая чудная? Спит на ходу, бормочет, смотрит не пойми куда. Сама бледная, а глаза красные, дурные. Хоть бы поревела, как все нормальные люди.

– А! – Ален поморщился. – Переживает! – Маленькими мехами он раздувал в камине огонь.

Герен снисходительно позволил «мсье» это занятие, но категорически запротестовал, когда «спутница мсье» выразила желание помочь с ужином, и в одиночестве удалился на кухню.

– Тебе что, совсем ее не жалко? – спросила Моник.

– А что ее жалеть? Такая же никчемная, как ее папаша. Судись с ней теперь из-за наследства.

– Ты действительно собираешься через суд требовать с сестры эти несчастные сто тысяч?

– Ничего себе! С каких это пор сто тысяч стали несчастными?

– Да нет. Я так. Все-таки твоя сестра.

– Да пропади она пропадом, эта сестра! Кому она нужна? Очкастая дура!

– А замок тебе нужен?

– Что?!

– Нужен, мой Котик. Нужен. – Моник присела на корточки рядом и потерлась щекой о своего Котика. Он сразу обмяк, вздохнул и погладил ее по бедру. – Я же не дура, я же понимаю, что ты злишься, потому что тебе не достался замок.

– Детка, о чем ты? Я никогда не рассчитывал на него.

– Зато ты бы уж сумел им распорядиться!

– Ну и что из этого?

– Ты такой умный. – Моник медленно приблизила к его лицу свои губы. – Самый умный! – Губы коснулись его лица. – Мы бы так счастливо жили в замке.

Не удержавшись, Ален поцеловал ее сочный рот, но возразил строго:

– Не надейся, крошка, я не собираюсь выкупать у нее замок. Мне не по карману.

– А зачем выкупать? Ты же ее наследник. Сейчас она составит завещание – и замок твой.

Он усмехнулся.

– Моник, это формальное завещание. До момента продажи. А я повторяю, замок мне не по карману.

– Но если она помрет, не успев продать?

– С какой стати ей умирать?

– Ну, мало ли. Камень на башку свалится, отравится чем-нибудь. Или, скажем, руки на себя наложит. От тоски. Никто не удивится. Видно же, не жилец.

– Не болтай ерунды, Моник. Ничего с ней не случится! Она устала, перенервничала. Отойдет. Еще переживет нас с тобой! У нее мысли никогда не возникнет о самоубийстве.

– Может и возникнуть. А можно и не ждать никаких мыслей.

– Ты о чем?

– Я не думаю, Котик, что она с бухты-барахты отдаст замок первому встречному, этому, как его, мсье Дюлену. Будет еще много покупателей! Она станет водить их по замку, показывать башни, подвалы. Ты сам знаешь, какое тут все, поэтому никто не удивится, если она с каким-то покупателем слетит, например, со стены, или на них что-нибудь рухнет…

Губы Моник вместе с дыханием приятно щекотали его ухо, но ее планы пугали.

– Мы бы повенчались прямо в замке. Я бы стала женой моего сладкого барона де Бельшюта и баронессой одновременно. Можно было бы пригласить телевидение, всяких звезд, английскую королеву… У меня был бы длиннющий шлейф, и его несли бы толстенькие детки знаменитостей…

– Не городи ерунды, Моник. – Мысль об убийстве вызывала в нем страх и брезгливость. – Претензии на титул – бессмысленны.

– Но ведь ты унаследуешь замок!

– Допустим. Но, чтобы неродной сын получил титул, нужно разрешение и указ короля, а Франция, как известно, республика.

– Как некстати! – Моник обиженно надула губки.

Ален снова не удержался, чтобы не поцеловать их. Может, и правда, выкупить у сестры замок? – подумал он. Долги – пустяковые, тем более что можно взять новую ссуду, например, под организацию отеля. Место очень хорошее для туризма. К тому же можно оперативно через подставных лиц по дешевке скупить эти долги, чтобы в один прекрасный день оказаться единственным кредитором, и замок – его, потому что Анабель, по большому счету, интересуют только пингвины.

Сестра наверняка с радостью передаст ему право распоряжаться замком и без всякого выкупа. Она же понимает, что никогда не сумеет ни содержать его, ни правильно распорядиться. А уж он-то сумеет: гостиница, отель, туристический центр, что угодно! Конечно, придется периодически выкидывать деньги на ее дурацкие экспедиции, но замок-то все окупит с лихвой! Например, устроить тут на английский манер «уик-энд с убийством», нанять драматурга, актеров. Да сюжетец покруче – с духами и привидениями, это же замок, не какой-нибудь железобетонный отель – любителей острых ощущений пруд пруди…