Текст книги "Журнал Наш Современник №10 (2001)"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Итак, Шмидт, якобы тяжело заболев, остается в Суэце. А едва “Иртыш” выходит в море, он спешно едет в Петербург к дядюшке. Не знаю, какой получилась встреча дяди-героя с племянником, который дезертировал с поля брани. Думается, что бегство старшего из племянников с идущей в бой эскадры у боевого адмирала восторга не вызвало. Но племянник остается племянником, даже если он и такой непутевый. А кроме того, адмирал Владимир Шмидт очень любил своего покойного брата Петра и не мог оставить без опеки его великовозрастного первенца.

Однако идет война, и даже сенатор не может добиться увольнения Петра Шмидта с действительной службы. Медицина признала его ограниченно годным к службе в военное время. И тогда дядя решает: племянник должен переждать войну где-нибудь в спокойном месте, а после ее завершения уволиться и вернуться на гражданский флот. Самое спокойное место – это, естественно, невоюющий флот. И вот дядюшка-адмирал переводит Шмидта на Черноморский флот, который в войне с Японией не участвовал и никаких эскадр для усиления Тихоокеанского флота на Дальний Восток не посылал. Вполне возможно, что о переводе на Черное море упросил старого адмирала сам Петр Шмидт. Как увидим дальше, основания попасть именно туда и именно в то время у лейтенанта Шмидта были весьма веские.

Командующим Черноморским флотом в то время был назначен вице-адмирал Г. Чухнин. Бывший начальник и подчиненный встретились вновь. На Черноморском флоте к тому времени было уже неспокойно. Назревали события лета 1905 года. А потому Чyxнинy особенно не было дела до своего старого соплавателя. Однако он и здесь идет навстречу всем пожеланиям дяди-сенатора. Чтобы больному Шмидту было как можно легче служить, Чухнин назначает его командиром небольшого номерного миноносца № 253, который базируется в провинциальном Измаиле. Измаил далеко от Севастополя, а тем более от театра боевых действий. Там Шмидт может прекрасно дождаться окончания войны, чтобы снова вернуться на коммерческий флот.

Так как на Измаиле базировалось сразу два миноносца, то Шмидт, как старший по возрасту из двух командиров (многие однокашники Шмидта к этому времени давно были уже капитанами 2-го ранга), назначается старшим начальником этого маленького отрядика. Здесь необходимо отметить, что несмотря на непосредственное неучастие в боевых действиях, Черноморский флот все же находился в состоянии повышенной боеготовности, как флот воюющей страны, что подразумевало постоянное нахождение на борту и готовность кораблей к выходу в море. И еще одна особенность нахождения Шмидта в Измаиле. Будучи начальником отряда, Шмидт был весьма автономен от далекого севастопольского начальства, а потому мог сам распоряжаться своим временем. Учитывая, что ранее он проживал в Одессе, его контакты с тамошними демократами и близкое расстояние между городами, трудно сомневаться, что лейтенант наведывался туда весьма часто. Это тем более вероятно, что службой Шмидт не жил, а лишь дожидался своего увольнения в запас.

То, что произошло дальше, выглядит настолько невероятно, что никто из биографов революционного лейтенанта даже не решился внятно описать происшедшее. Данный период жизни нашего героя упорно всеми замалчивался. А зря! Ведь именно он проливает свет на все дальнейшие события.

Однако прежде чем поведать о дальнейших приключениях нашего героя, рассмотрим политическую обстановку, которая сложилась к тому времени в районе его службы. Для этого обратимся к совершенно забытым ныне воспоминаниям столичного писателя и журналиста С. Орлицкого, опубликованным в мартовском номере журнала “Исторический вестник” за 1907 год. (Статья была перепечатана журналом “Чудеса и приключения” за 2000 год.)

Воспоминания С. Орлицкого ценны тем, что он был непосредственным свидетелем знаменитого Одесского восстания. Итак, что же пишет оказавшийся в июне 1905 года в Одессе писатель? По словам С. Орлицкого, он сразу же попал там в “круговорот начавшегося освободительного движения”. В центре круговорота – некий таинственный комитет, выступавший под лозунгом: “За социальную пролетарскую республику!” Территориально комитет располагался в ... приюте для неимущих стариков имени Пушкина. Конспирации комитетчики никакой не соблюдали, а потому С. Орлицкий мог свободно с ними беседовать. Писатель приводит весьма знаменательный диалог с одним из лидеров этого комитета, неким Сергеем Самуиловичем Цукербергом.

Орлицкий спрашивает Цукерберга, на чью помощь рассчитывает комитет.

Цукерберг: “Моряки уже с нами за освободительное движение. Сегодня, надеемся, в собрании будет и бравый лейтенант Шмидт. Вот увидите и услышите будущего адмирала Черноморского флота, когда мы завладеем эскадрой!”

Орлицкий: “А когда вы завладеете эскадрой?”

Цукерберг: “Матросы на нашей стороне. Офицеров, которые не согласны, Шмидт обещает побросать в воду. А раз броненосцы будут наши – весь юг будет наш. Здесь создается Южная республика с Крымом и плодороднейшими землями Волыни и Подолии... Пусть старая насильница некультурная Москва погибает от внутренних раздоров. Это нас, южан, не касается... У нас будет чудное, незамерзающее море и лучшие пшеничные земли, виноградники и шелководство, первоклассные порты и крепость Севастополь с броненосным флотом”.

Орлицкий: “А народ Южной республики?”

Цукерберг: “Народ! Эти хохлы-волопасы пойдут за интеллигенцией... У нас капиталы, наука, энергия; мы господа в торговле и политике. Заставим, коли добром не уживутся...”

Орлицкий: “Выходит, ваша Южная республика со столицей Одессой будет царством евреев?”

Цукерберг: “А хотя бы и так! Пусть будет снова царство семитов. В России его основать удобнее, чем в песках Палестины или где-нибудь в Уганде. На Черном море воскресим Карфаген... Мы, евреи, создадим торговое государство, создадим капиталы, торговлю, коммерческий флот... Занимать деньги со временем Европа будет у нас, в Одессе, а не в Париже или Берлине... Богачам-евреям, которые сейчас скупятся на революцию, достанется! Их склады сожгут, дома разграбят. Будут убитые, раненые, оскверненные синагоги. Мы к этому готовы. Это не больше, как расплата за грядущее восстановление царства семитов на Черном море. Не в далекой Палестине или Аргентине оно должно воскреснуть, а здесь, где миллионы евреев живут уже сотни лет...”

Орлицкий: “Когда же начнется восстание?”

Цукерберг: “Ждем сигнала, а у нас в городе все давно готово!”

Далее С. Орлицкий пишет, что, будучи поражен планами комитета, он остался на начинавшемся митинге, где услышал еще более удивительные вещи: оказывается, лейтенанта Шмидта комитетчики прочили в протекторы Южно-Русской республики до того момента, когда все успокоится и будет избран президент. Услышал С. Орлицкий и то, что в предстоящих событиях решающая роль отводится броненосцу “Потемкин”. В назначенный день на нем якобы должно произойти восстание и броненосец должен прийти в Одессу. По плану он должен был произвести артиллерийский обстрел правительственных войск.

Восстание в Одессе началось утром 13 июня 1905 года. В этот день во время столкновения полиции и забастовщиков около завода Гена на Пересыпи выстрелом из толпы был убит рабочий. Тело убитого подняли на носилки и с пением “Варшавянки” носили по рабочим кварталам. Весть об убийстве мгновенно разнеслась по городу. Остановился трамвай, забастовала железная дорога. На следующий день к полудню забастовка стала всеобщей. Владельцам магазинов, рынков и лавок было велено закрыться. Если кто отказывался это сделать, к нему тут же направлялись отряды молодых людей, которые обрезками труб и кирпичами крушили витрины и окна. Начались стычки с полицией. Кое-где стали появляться и баррикады. Восставшие и полиция стояли друг против друга в готовности к схватке. Никто не решался начать первым. Все ждали. Полиция ждала подхода правительственных войск. Восставшие – прихода броненосца “Потемкин”. Первым, как и предсказывал член комитета Цукерберг, вечером 14 июня пришел “Потемкин”.

Что касается истории восстания на броненосце “Потемкин”, то, несмотря на обилие всевозможной литературы об этом событии, чего-либо конкретного известно весьма мало. В архиве ВМФ материалы о восстании на “Потемкине” почему-то отсутствуют. Когда и кто их оттуда изъял, неизвестно. Главный источник информа-ции – воспоминания оставшихся в живых участников тех достопамятных событий.

В конце семидесятых годов я поступил учиться в Киевское высшее военно-морское училище. Как-то у нас объявили, что группа ротной художественной самодеятельности должна ехать в Киевский дом престарелых ветеранов партии, чтобы поздравить со столетним юбилеем последнего потемкинца, матроса Шестидесятного. Мне очень хотелось увидеть и услышать живого потемкинца, а потому я тоже напросился в эту поездку.

Столетний ветеран к этому времени уже почти не вставал с кровати и пользовался слуховым аппаратом, однако сохранил трезвость ума. Когда наши ребята подарили ему традиционную флотскую тельняшку, спели и сплясали, старик начал нам рассказывать о восстании на “Потемкине”. Однако чем больше я его слушал, тем больше мне казалось, что ветеран пересказывает мне содержание уже хорошо мне известного фильма С. Эйзенштейна. Когда же Шестидесятный начал рассказывать о том, что собственными глазами видел, как на Потемкинской лестнице каратели расстреливали демонстрацию и вниз по ступеням внезапно покатилась детская коляска с ребенком (а это, как известно, был эпизод, придуманный самим С. Эйзенштейном, о чем много писалось), все стало окончательно понятно. Разумеется, винить старика в том, что знаменитый кинофильм перемешался для него с реальными событиями, нельзя. Сила искусства и преклонный возраст сделали здесь свое дело. Однако и верить таким воспоминаниям тоже не имеет смысла!

А чего стоит от начала до конца надуманная С. Эйзенштейном сцена подготовки массового расстрела матросов на корабле с выносом брезента. Сцена, вне всяких сомнений, эффектна, но лжива от начала до конца. Попробовал бы только командир “Потемкина” капитан 1-го ранга Е. Голиков совершить такое! Тут уж речь шла бы не о погонах, а о каторге! На российском флоте никогда ничего подобного не происходило! Сцена подготовки расстрела заимствована из пиратских фильмов. С. Эйзенштейну же эта сцена понадобилась для того, чтобы хоть как-то объяснить причину последовавшего вскоре столь беспощадного истребления офицеров.

В восстании “Потемкина” настораживает тот факт, что оно началось сразу после прибытия миноносца из Одессы. Несвежее мясо – это всего лишь повод, но никак не причина. Кто и какой приказ привез на броненосец из Одессы, до сих пор неизвестно. “Одесский” след в деле “Потемкина” прослеживается весьма явно*.

Матросы броненосца, социал-демократы, не желали восстания и делали все, чтобы его не допустить, но их фактически отстранили от руководства, и восстание произошло. Почему не хотели выступать социал-демократы? Почему они оказались в меньшинстве и были вынуждены, в конце концов, подчиниться обстоятельствам? Кто их переборол?

Во второй половине восьмидесятых в научных публикациях стал понемногу признаваться тот факт, что социал-демократическая организация на броненосце была не столь большой и влиятельной, как об этом писалось ранее. ЦК РСДРП вообще ничего не знал о событиях на “Потемкине”. Для проживавшего в Женеве В. Ленина они были полной неожиданностью. Чтобы хоть как-то поправить дело, В. Ленин срочно высылает в Одессу известного большевика Васильева-Южина с задачей установить контакт с броненосцем и повлиять на потемкинцев. Но Васильев-Южин опаздывает. Когда он добрался до Одессы, “Потемкин” ее уже покинул. Согласно научным работам последних лет, на “Потемкине” всем заправляли эсеры и анархисты. Но и о них известно крайне мало. Известно лишь, что анархистом был один из руководителей восстания матрос А. Матюшенко.

Почему восставшие расправились со своими офицерами с такой зверской жестокостью, поубивав большую часть из них? В последовавшем спустя несколько месяцев восстании на “Очакове” такого не произошло. Не было ничего подобного при восстаниях тех лет в Кронштадте и Свеаборге. Нечто подобное повторилось лишь спустя двенадцать лет в феврале семнадцатого на Балтийском флоте. Кто и зачем отдал приказ об истреблении офицеров? Может, это опять все тот же “одесский” след?

Почему офицеры практически не оказали никакого сопротивления своим убийцам?

Почему восставший “Потемкин” сразу же помчался именно в Одессу, а не в Севастополь, чтобы присоединить к себе остальной флот? С точки зрения здравого смысла поход в Одессу команде “Потемкина” ничего дать не мог, ибо броненосец по-прежнему оставался одинок перед лицом всего Черноморского флота. При этом, учитывая, что восстание на “Потемкине” началось внезапно для флотского командования, приход “Потемкина” в Севастополь мог сразу же присоединить к восстанию большую часть эскадры. Одесса “Потемкину” была, собственно, не нужна, зато Одессе броненосец был весьма и весьма нужен. А потому можно с большой долей уверенности предположить, что решение на поход к Одессе принималось не на палубе мятежного броненосца. Там его только озвучили, а затем и исполнили. Однако даже прибытие “Потемкина” не спасло восстания в Одессе. Когда началась паника, об одиноком броненосце сразу же забыли. Когда же стало ясно, что рассчитывать на поддержку Одессы не приходится, на “Потемкине” сразу упала дисциплина, начался разброд и шатание, в результате чего, бесцельно пометавшись по Черному морю, корабль поспешил сдаться румынским властям. Не значит ли и этот факт, что весь расчет восстания изначально строился именно и только на Одессу?

Какова, наконец, во всех этих событиях роль лейтенанта Шмидта? Был ли он в те дни в Одессе, как утверждал комитетчик Цукерберг? Если был, то в качестве кого? Почему не принял командование “Потемкиным”? Побоялся? Просчитал, что броненосец обречен? Не получил приказания комитета, посчитавшего, что время лейтенанта Шмидта еще не пришло?

Но вернемся к одесским событиям. Итак, “Потемкин” стал на рейде города. Когда же утром 15 июня одесситы пришли в порт посмотреть на новейший броненосец, то там их ожидал страшный сюрприз: на конце Нового мола стояла палатка с телом убитого матроса. Это был матрос Григорий Вакуленчук, застреленный старшим офицером броненосца капитаном 2-го ранга Гилляровским в самом начале восстания. Казалось бы, этот факт хорошо известен и никаких сомнений вызывать не может. Но и здесь не все так просто! Уже известный нам С. Орлицкий пишет, что настоящая фамилия матроса была не Вакуленчук, а Омельчук. То, что матрос имел фамилию не Вакуленчук, а Омельчук, подтверждает в своем донесении о восстании на “Потемкине” командир Одесского порта генерал-майор Перелешин. Кому и для чего понадобилось менять фамилию, совершенно непонятно. Но дело даже не в фамилии. Все куда серьезнее. В “Календаре русской революции” петроградского издательства “Шиповник” за 1917 год относительно одесских событий написано, что во время первого столкновения с полицией был убит не один, а два рабочих. “Один из трупов украла полиция, другой рабочие подняли на носилки и с пением “Варшавянки” понесли по рабочим кварталам”. Но зачем полиции воровать труп рабочего? Что, у них других дел не было тогда? Не логичнее ли предположить, что труп был припрятан самими организаторами восстания. Для чего? Да для “Потемкина”! Не этот ли труп и положили в палатку на Новом молу, выдавая его за труп потемкинца. Может, именно поэтому и возникла весьма странная путаница с фамилией? Наша печать много писала о знаменитом совместном митинге матросов и рабочих у тела Вакуленчука. Однако о самих похоронах почти ничего не известно. Однако остались воспоминания о них поэта А. Федорова. Во второй половине дня 15 июня, проходя по Гаванской улице, он столкнулся с весьма странной процессией, поднимавшейся из Карантинной гавани. Вот что пишет А. Федоров: “Запыленные матросы, всего человек восемь-десять, шли за гробом, поставленным на дроги. Некоторые матросы были одеты в матросские куртки, а один из них был в желтом замазанном дождевике. Позади этой странной процессии ехала карета, а в ней за стеклами виднелись какие-то совсем чужие этой компании физиономии и опять-таки – матросская куртка”. Нетрудно догадаться, что “чужие физиономии” – это члены все того же загадочного комитета, отвечавшие за похороны потемкинца. Вопрос о том, кого хоронили в тот день – рабочего или матроса, – думается, теперь уже вряд ли когда-либо будет разрешен.

Но Одессу похороны матроса уже не интересовали. В оставшемся без твердой власти городе начался вселенский грабеж. В порт и центр потянулся одесский люмпен (по-одесски – ракло). Все ждали только ночи, чтобы развернуться по-настоящему. И ночь настала!

Из воспоминаний уже известного нам поэта А. Федорова: “Эта ночь дышала огнем и ужасом. В порту, где клокотало пламя, хищничали хулиганы и всякий сброд. Оттуда на извозчиках и подводах еще днем вывозились на глазах у всех товары. Жадность и дикость не пускали людей из этой раскаленной печи. Они разбивали бочки с дорогими винами и не только пили их, черпая картузами, шапками, руками, чем попало, – но и влезали в них, упиваясь до бесчувствия... тонули, захлебывались, сгорали в вине. Тут же катали разбитые бочки с сахаром, и кипящий сахар лился и заливал бесчувственные, горящие и просто опьяневшие тела. Их находили после в их сахарных красных, как кровь, корках... Ужасные цукаты из человеческих тел! Тех, кого пощадил огонь, доканывали выстрелы. Из парка и с Николаевского бульвара всю ночь гремела артиллерия, грохотали залпы и трещали пулеметы, как горох, падающий на железную крышу. В эту ночь никто не спал в Одессе. К утру пламя стало меньше. Как сказочный зверь, оно нажралось досыта и днем 16 июня, уже сонное, глотало все то, что было еще чудом пропущено им или не совсем сожрано. Черные обломки зданий, как кости изломанных им скелетов, торчали там, где накануне бился мощный пульс жизни. И среди обломков зданий грудами валялись скелеты да кое-где стонали, умирая, обгорелые, раненые, искалеченные люди. Доктора, санитары, полиция подбирали их, сваливали в уцелевшие вагоны, на телеги, увозили в больницы. Это была, однако, только часть. Множество народа, застигнутого пламенем и выстрелами, ища спасения, бросалось в воду и погибало в море. Долго потом всплывали трупы, и водолазы и рыбаки захватывали со дна человеческие тела...”

А потом началось массовое бегство людей из Одессы. С. Орлицкий пишет, что он был потрясен, как быстро деморализация охватила людей, которые всего сутки назад ратовали на митингах за свободу. Обезумевшие от страха активисты и ораторы затаптывали слабых и стариков, сталкивали с подножек вагонов барышень и дам. Среди беженцев оказались и комитетчики, готовившие сепаратистское восстание в пользу Южно-Русской республики. Теперь, сидя в вагонах уходящих из Одессы поездов, они сокрушались о погибших в городе ценностях и ругали правительство за то, что оно не смогло навести порядка в Одессе! Парадокс истории: одесское отребье – ракло сорвало честолюбивые планы комитетчиков, мечтавших создать Иудейское царство на юге России!

Члены комитета, казалось, предусмотрели все, кроме алчности одесского люмпена, это их и погубило...

Однако проиграно пока было еще не все дело, а лишь его первый акт. Одесский вариант не удался, но оставался еще Севастопольский. Надо было лишь сделать небольшую, в несколько месяцев передышку, чтобы осмотреться и перегруппировать силы. Что касается Севастополя, то, учитывая его менталитет, там более чем нужен был именно кадровый морской офицер. Наступало время “красного лейтенанта”.

Несмотря на отсутствие каких-либо документальных подтверждений, все же можно предположить, что Шмидт в дни июньского восстания все же находился в Одессе, однако ничем проявить себя не сумел и не успел. События развивались столь стремительно и страшно, что ему надо было как можно скорее возвращаться в Измаил. А затем Шмидт вроде бы ни с того ни с сего бросается в бега, да еще в какие!

При этом лейтенант Шмидт похищает денежную кассу вверенного ему миноносного отряда, без малого две с половиной тысячи золотых рублей! Командир боевого корабля сбегает и в придачу прихватывает с собой все казенные деньги. Почему бежал? Скорее всего потому, что испугался того, что после одесских событий его, как участника, могут арестовать. Тут уже пахло не психушкой, а каторгой!

Куда же убежал Шмидт? Самое поразительное, что никуда. Он просто принялся колесить по городам и весям от Керчи до Киева, прогуливая казенные деньги. Старшее поколение читателей помнит нашумевший в свое время фильм “Почтовый роман”. Суть его такова, что неизвестно куда и зачем едущий в поезде Шмидт (а ехал он прогуливать казенные денежки!) внезапно знакомится с некой дамой Зинаидой (Идой) Ризберг и между ними за сорок минут общения сразу же вспыхивает любовь. Сама Ризберг в своих воспоминаниях именует Шмидта не иначе, как “странный офицер”. Затем по фильму Шмидт и его спутница почему-то, несмотря на эту самую любовь, внезапно расстаются, и зрители не могут взять в толк, почему?

На самом деле в жизни все выглядело несколько иначе. Во-первых, Ризберг признает в своих воспоминаниях, что увидела “странного офицера” в Киеве на конных бегах и обратила на него внимание, так как он вел там себя весьма свободно. Зададимся вопросом: что делает на конских бегах в Киеве командир отряда миноносцев, находящихся в повышенной боевой готовности, да еще с огромной суммой казенной наличности? Разумеется, играет. Ну а то, что Ризберг обратила на него внимание, говорит о том, что играл Шмидт скорее всего широко! Что делала сама Ризберг на бегах, в мемуарах не уточняется. Возможно, дама просто отдыхала, возможно, присматривала себе жертву. После встречи на бегах как-то с трудом верится, что затем Ризберг “случайно” оказалась именно в купе “странного офицера”. Вероятность такого совпадения ничтожно мала. Однако почему столь романтично начавшийся роман вдруг столь внезапно закончился? Да прежде всего потому, что у Шмидта скоро просто-напросто кончились деньги. Дама тут же куда-то исчезла (оставив, впрочем, удрученному лейтенанту свой адрес). Кроме того, к этому времени Шмидт убедился, что его участие в одесских событиях осталось вроде бы незамеченным и ему по этой части ничего не грозит, отвечать теперь надо было только за дезертирство и за растраченные деньги. К тому же с началом осени резко активизировалась деятельность одесских комитетчиков в Севастополе, и лейтенант должен был появиться именно там. Наступало время Шмидта! А поэтому лейтенанту ничего более не оставалось, как ехать сдаваться властям с повинной. И в данном случае Шмидт действует весьма грамотно. Он не едет в заштатный Измаил, а торопится в Севастополь и телеграммой взывает к дядюшке-сенатору о помощи. Теперь дважды дезертир и растратчик был как никогда близок к каторге. Относительно своего дезертирства Шмидт придумывает весьма неуклюжую версию о том, что внезапно получил письмо о семейных неурядицах своей сестры и помчался к ней поддержать в трудную минуту. Но сестра живет в Керчи, а Шмидт посещает ипподромы в Киеве! К сведению, в то время весьма оживленно действовала пассажирская каботажная линия вдоль всего северного побережья Черного моря. Пароходы ходили от Измаила на Одессу, Евпаторию, Севастополь, Феодосию и Керчь. Почему бы не взять билет на пароход, тем более что зайдя по пути в Севастополь, можно было бы вполне решить вопрос и с отпуском по семейным обстоятельствам. Если допустить, что Шмидт так страшно торопился в Керчь, что не мог дождаться ближайшего рейса, то с этим никак не вяжется посещение им киевского ипподрома. Вообще же, учитывая достаточно близкие отношения Шмидта с сестрой, можно предположить, что, ссылаясь на нее, он мог всегда обеспечить себе какое угодно алиби. Сестра же не выдаст брата! Пытаясь оправдаться в отношении растраты казенных денег, он пишет в своей объяснительной, что якобы “потерял казенные деньги, катаясь на велосипеде по Измаилу”... Ида Ризберг в своих воспоминаниях говорит, что Шмидт выдвигал кроме этой версию о том, что его спящего обокрали в поезде, и сокрушался, что ему никто не верит. Несколько позднее, под давлением фактов, он все же сознается в дезертирстве и растрате.

В 1927 году Борис Пастернак создает поэму “Лейтенант Шмидт”. И хотя написана поэма с большим пафосом, судя по времени написания, она старшая сестра “Золотого теленка”. Интересно, но истории с воровством денег в поэме уделено прямо-таки не последнее место. Это и понятно: не каждый день герои грабят казенные кассы!

Я ездил в Керчь. До той поры

Стоял я в Измаиле.

Вдруг – телеграмма от сестры —

И... силы изменили.

Четыре дня схожу с ума,

В бессилье чувств коснею.

На пятый к вечеру – сама.

Я объясняюсь с нею.

Сестра описывает смерч

Семейных сцен и криков

И предлагает ехать в Керчь

Распутывать интригу.

Что делать! подавив протест,

Таю сестре в угоду,

Что, обнаружься мой отъезд,

Мне крепости три года.

Помешали. Продолжаю. Решено.

Едем вместе. Это мне должно зачесться.

В гонке сборов и пока сдаю судно,

Закрывают отделенье казначейства.

Ночь пропитана, как сыростью, судьбой.

Где б я был теперь, тогда же в путь не бросься?

Для сохранности решаюсь взять с собой

Тысячные деньги миноносца.

В Керчь водой, но по Дунаю все свои.

Разгласят, а я побег держу в секрете.

Выход ясен: трое суток толчеи

Колеями железнодорожной сети.

В Лозовой освобождается диван.

Сплю как мертвый от рассвета до рассвета.

Просыпаюсь и спросонок за карман.

Так и есть! Какое свинство! Нет пакета!

Остановка! Я – жандарма. Тут же мысль:

А инкогнито? – Спасаюсь в волны спячки.

По приезде в Киев – номер. Пью кумыс.

И под душ, и на извозчике на скачки.

Что и говорить, но в изложении Пастернака Шмидт вырисовывается как не слишком симпатичный тип. Он сваливает всю вину за собственное дезертирство на сестру, не стесняясь говорит о своем беспробудном пьянстве и проматывании денег на бегах, причем в конце рассказа совершенно забывает, что ему вроде бы надо было ехать в Керчь. В целом же поэтизированный рассказ о злоключениях Шмидта вполне сопоставим по накалу страстей с рассказами его многочисленных сыновей во главе с Остапом Бендером.

Ситуация для Шмидта к моменту его явки с повинной, несмотря на всю изворотливость лейтенанта, весьма сложная, но снова, в какой уже раз, вмешался всесильный дядя. Он быстро погашает растраченную сумму за счет своих личных средств, затем, чтобы избежать суда, Шмидта в течение нескольких дней увольняют с флота, благо к этому моменту уже идут мирные переговоры с Японией. При этом, чтобы обеспечить племяннику возвращение капитаном на коммерческий флот, адмирал Шмидт настойчиво добивается, чтобы его уволили с одновременным производством в капитаны 2-го ранга. Однако в морском министерстве это находят излишним, и Шмидта так и увольняют лейтенантом. Как бы то ни было, но наш герой в данном случае выходит сухим из воды. В это время, собственно говоря, и начинается знаменитый “почтовый роман”. Шмидт закидывает Ризберг своими письмами. Сама Ида, судя по ее воспоминаниям, уже и не рада тому, что дала адрес “странному офицеру”. Прежде всего она, несмотря на наличие весьма свободного нрава, состоит замужем, и письма постороннего мужчины ее компрометируют. Она пытается образумить Шмидта, а потом вообще перестает ему отвечать. Но от нашего героя не так-то просто избавиться. Он начинает отправлять ей письма ежедневно, а затем и по несколько штук в день. В письмах он в весьма приказном тоне требует от нее продолжать переписку. Ризберг соглашается, но просит Шмидта писать несколько пореже...

Из письма “странного офицера” Иде Ризберг: “Никогда не был застрахован в обществе рассудка и не буду. Это страховое общество рассудка налагает на меня такие суровые правила, так стесняет мою жизнь, что я предпочитаю остаться при риске погореть, но с ним вечного контракта не заключаю. Слишком дорого это спокойствие не погореть обходится... Я желаю не только в 10-м, а в 100-м этаже обитать и на землю желаю не по каменной лестнице осторожненько спускаться, а прямо, может быть, мне любо будет с 100-го этажа головой выкинуться. И выкинусь...” Чего здесь больше: мании величия или мечты о самоубийстве, сказать сложно...

Читая эти строки, вполне можно согласиться с Ризберг, что писал их весьма “странный офицер”.

А в Севастополе в это время с каждым часом обстановка становилась все накаленнее. В эти дни вице-адмирал Г. Чухнин докладывает императору в Петербург: “Если здесь (в Севастополе. – В. Ш. ) не будет уничтожено революционное гнездо и выселены евреи, так как фактически верно, что подготовки морских команд к восстаниям производятся евреями, все противоправительственные сходки устраиваются ими, для каковой цели они имеют постоянный приезд из Одессы, то надо приготовиться к жалкому влачению существования флота...”

Из воспоминаний очевидцев, офицеров Черноморского флота: “Неудачи... вызывают в партии новое противодействие общему порядку. Массы еврейской молодежи занялись организацией забастовок среди различных ремесленников, мастеровых цехов, работников, приказчиков... Они ходили по домам и требовали прекращения работ, как выражения протеста...” “Получены были сведения, что несмотря на меры, принятые адмиралом (имеется в виду Г. Чухнин. – В. Ш. ), устраиваются сходки с нижними чинами и что таковыми организаторами сходок всегда были евреи, часто из лиц свободных профессий, пользовавшиеся в городе известным положением, но ускользавшие от преследования...”

Казалось, получив отставку, Шмидт может ехать в милую его сердцу Одессу и опять наниматься в торговый флот. Но не тут-то было! Едва подписывается приказ об увольнении, Шмидт начинает активно выступать на севастопольских митингах, обличая реакционную сущность царизма. Делает он это весьма экспансивно, не жалея себя. Так, на митинге 25 октября со Шмидтом во время речи случается психический приступ, а следующий за ним оратор некто Орловский даже падает в обморок... После очередного митинга Шмидта арестовывают. Тут уже Чухнин ничего не может поделать, так как Шмидтом занялась жандармерия. Отставного лейтенанта сажают в тюрьму. Оттуда он пишет одно за другим воззвания на волю. Теперь Шмидт не просто какой-то отставной лейтенант, он мученик за свободу! “Мученика” сразу же избирают пожизненным депутатом Севастопольского городского совета, где в то время всем заправляют эсеры. Казалось бы, что быть избранным пожизненным депутатом – великая честь и избранный должен бы был признателен городу, его избравшему. Увы, у Шмидта ко всему свое специфическое отношение. А потому Шмидт обращается к Севастополю с “горькими словами проклятья”, обзывает “местом, где господствуют одни предатели, шпионы и опричники...” Удивительное отношение к месту подвига своих родителей!