Текст книги "Журнал Наш Современник №10 (2004)"

Александр АНАНИЧЕВ • Истоки благотворения Троицкого монастыря (Наш современник N10 2004)

Александр АНАНИЧЕВ

Истоки благотворения

Троицкого монастыря

Знаменитый монастырь создавался сообща, как говорится, всем миром. Преподобный Сергий, Ангел-хранитель земли Русской, вдохновил наших предков на сотворение великого Города Духа, молитвы и “благолепной красоты”. О мощные стены Города славы Бога нашего разбиваются волны бушующего непостоянного мира – тщетные, суетные волны! Не одолеть волнам нерушимых стен.

Трудно, да и невозможно представить в России существование монастыря, где насельники замкнулись бы за неприступными стенами исключительно ради уединения и духовного делания. Но чтобы начать духовную, просветительскую, образовательную, воспитательную и благотворительную деятельность, любой монастырь сам нуждается в благотворительной поддержке.

Значительную помощь монастырю преподобного Сергия Радонежского в начальный период становления оказали благочестивые жертвователи и благотворители. На деньги одного из них (имя неизвестно), принесшего монастырю “большое богатство”, была построена деревянная церковь. Известен случай: однажды, еще при жизни Сергия Радонежского, в монастыре закончилось продовольствие и монахи “предались великой скорби”, и вдруг в ворота обители въехала повозка пожелавшего остаться неизвестным благодетеля “с множеством печеных хлебов, рыбы и иных различных приготовленных яств”.

Высшая светская власть не могла не заметить значительности объединительной, духовно-просветительской и воспитательной роли Троицкого монастыря. Первые привилегии монастырь получил еще в начале княжения Дмитрия Донского: в московском Кремле отрядили специальное место для лошадей с монастырского двора и позволили взимать пошлины с клеймения лошадей, что приносило определенный доход Троицкой обители.

Из мирян в числе первых жертвователей оказались потомки новгородских бояр – братья Онисим и Никифор Головкины. Они передали Троицкой обители свои села и деревни, расположенные на границе Тверского и Московского княжеств, в верхней части реки Мологи, у города Бежецкий Верх (теперь Городец. – Прим. авт. ). Потомки из рода Головкиных сохраняли тесные отношения с Троицким монастырем, по примеру своих отцов являясь щедрыми жертвователями. Внуки Онисима Андрей и Борис в 1504 году отписали монастырю пустошь Язвище. Через некоторое время Андрей Головкин принял монашество в Троицком монастыре. В конце XVI века хозяйство Головкиных пришло в упадок. Но, несмотря на материальные затруднения, Борис отдал Троице последние участки своей вотчины в Бежецком Верхе. Вскоре он сам пришел в монастырь, став послушником, а затем был рукоположен в монахи.

В ряду древнейших родовых поминальных вкладов – жалованная Грамота удельного князя Федора Андреевича (внука великого князя Ивана Калиты), подарившего в двадцатые годы XV века монастырю два озера в Стародубском княжестве возле реки Клязьмы. Подаренные имения “на ино ни на чтоже не расточаются, разве на церковные и монастырские потребы, и на странныя, и на нищия, и плененная, и вредная (т. е. на калек. – Прим. авт. ), и елико им подобная”. Князь Федор Андреевич указал в Грамоте, для чего он жертвует земли монастырю: “ради поминок душе своему деду, да и своему отцю, да и своей, да и всему роду”. Это был первый родовой поминальный вклад монастырю.

В Кормовой книге XVI века указывается: “Дал Князь Андрей Радонежский (1327—1353) село Княже под монастырем, да село Афанасьево, да село Клементьево. А на их же земле монастырь стоит”.

Еще больше возросла слава монастыря после открытия мощей преподобного Сергия и его официальной канонизации в июле 1422 года. Тот год для Московского государства оказался тяжелым – был холод – “зимa студена”. Люди умирали от голода и холода, а иные “мертвыя скоты ядаху, и кони, и псы...”. Но, однако же, всего за 14 месяцев (1422—1423 гг.) поднялся к небу величественный Троицкий собор в монастыре преподобного!

Многообразные причины побуждали вкладчиков отдавать монастырю свои имения. В 1552 году некто Лука Григорьев писал: “Божия воля стала, пришли казанские люди матерь мою Марию взяли в полон и меня Лучку. А был есмъ в полону двадцать лет. А молился есмъ Живоначальной Троице и Сергию Чудотворцу, чтобы меня из полону вынесли. И Живоначальная Троица и Преподобный отец Сергий меня помиловал, и из полону есмъ вышел. Отца моего в животе не стало, и язъ Лучко отца своего двор с огородом дал в дом Живоначальной Троице и Сергию Чудотворцу”. Новокрещенный мордвин Тихон, отдавая в Троицкий монастырь родовую свою отчину Кирмальской Ухожей, просил властей Троицкого монастыря усердно молиться о нем, чтобы ему, “живя среди иноверных, не поколебаться в вере”.

С древних времен на Руси существовал обычай – за стенами монастырей погребать не только священнослужителей, но и знатных мирян, а также благочестивых ремесленников, монастырских слуг и даже крестьян. За право быть похороненными на освященной земле делались богатые вклады деньгами, вотчинами, ценным имуществом. Все вклады тщательно записывались в монастырские документы, а имена вкладчиков вносились в поминальные книги для молитвенного поминовения. Знаменитый герой Ливонской войны Василий Воронцов, защитник Смоленска князь Михаил Шеин, царственная семья Годуновых нашли свой последний приют в обители Преподобного...

Монастырская собственность в основе своей складывалась за счет добровольной жертвы верующих людей. Согласно Священному Писанию, жертва принадлежит Господу; жертвователь подает Богу, а не священнику (Лев. 27. 30, Ездр. 8. 28). Жертва призвана поддерживать не только служителей Церкви, но и весь народ Божий (Флп.4, 14—18). Монах в монастыре не владеет имуществом, все материальные блага принадлежат общежитийному монастырю, который призван стать Небесным Царством, сошедшим на землю.

Троицкая обитель с XIV века на Руси считалась образцом монастыря общежитийного типа. В 1354 году из Константинополя, вместе со священными дарами от греческого патриарха Филофея, преподобному Сергию было передано письмо, в котором благословлялось утвердить в монастыре общежитийный Устав. Византийский Устав закреплял за собой исполнение трех главных правил: равенство, послушание и распределение обязанностей между монахами монастыря. Инокам запрещалось отныне какую-либо собственность называть “своей”, обедать отдельно по кельям, уклоняться от послушаний игумена. Духовный авторитет монастыря с принятием душеспасительного общежитийного Устава еще более возрос.

Вслед за князем Дмитрием Донским, искавшим в Троицком монастыре духовной поддержки перед битвой на Куликовом поле с кочевниками, и другие русские самодержцы часто навещали монастырь. В Троицком соборе перед иконой Святой и Живоначальной Троицы – символом согласия и единения – торжественным крестоцелованием московские князья скрепляли свои договора и союзы, отмечали “молебными пениями” начало и окончание военных походов, крестили наследников престола. Богатые пожертво-вания выделяли монастырю русские князья и цари, некоторые из которых (Василий III, Иван Грозный, Федор Иоаннович) были крещены в Троицкой обители. На их щедрые вклады строились новые величественные храмы (как, например, Успенский собор, на ступенях которого юный паломник Михаил Лермонтов набросал строки будущего стихотворения “Нищий” (1830 г.): “Куска лишь хлеба он просил,/ И взор являл живую муку,/ И кто-то камень положил/ В его протянутую руку”), расписывались иконостасы, возводились мощные крепостные стены длиною 1100 и высотой в 14 метров. В строительстве монастырских церквей, росписях древних храмов принимали участие лучшие художественные силы страны – московские, псковские, ярославские мастера. Фрески могучего Успенского собора ярославские и троицкие иконописцы расписали всего за сто дней!

В середине XVI века указом Грозного царя монастырь включился в общую систему обороны Москвы. При Иване Грозном деревянная ограда сменилась каменными крепостными стенами с двенадцатью башнями. На строительство укреплений в порядке государственной повинности в течение десяти лет (1540—1550) привлекалось население из соседних уездов; им разрешалось “известной камень калоти и жечи, известь делати и иной камень ломати”, на чьих землях бы его ни нашли. Иван Грозный, лично следивший за ходом работ, в 1547 году выделил монастырю 3000 рублей, а крестьян, занятых на строительстве, освободил от податей и других повинностей.

В 1582 году в Духовском храме Троицкого монастыря Грозный царь, покаянно рыдая, рассыпал на холодном каменном полу 7 тысяч серебряных монет. Возле гробницы преподобного Максима Грека, осудившего в свое время повторный брак Василия III с Еленой Глинской, долгие часы горевал государь. Вольно или невольно, но до смерти забил самодержец тяжким царским посохом 27-летнего сына Ивана в Александровой слободе – тогдашней неофициальной столице Русского государства. Деньги предназначались царем на вечное поминание сына и на замаливание собственных грехов. По тем временам семь тысяч – сумма баснословная! В Москве деревянный сруб в XVI веке стоил чуть больше двух рублей, а корову можно было приобрести всего за 80 копеек. Причем 20 тысяч серебряных рублей Иван Грозный отослал еще и Вселенскому патриарху Сильвестру. Простит ли Господь Русского царя? Московский купец Трифон Коробейников – один из участников царского посольства в Царьград и на Афон, отправленного в 1582 году с милостыней на помин души убиенного царевича Иоанна, приводит в своем “Путешествии” в оправдание царя такие слова Александрийского патриарха: “Бог да простит Царя, Государя и Великого князя Ивана Васильевича всея Руси, что беззаконных жидов, аки врагов, отогнал от стада Христова”.

Вклады и пожертвования текли в Троице-Сергиев монастырь неоскудевающей рекой. Имея такую солидную поддержку, монастырь и сам год от года наращивал благотворительную деятельность.

Согласно традициям, заложенным основателем монастыря преподобным Сергием, Троицкая обитель предлагала трапезу всем приходящим – бедным и богатым. Немецкий барон Герберштейн, посетивший монастырь в первой четверти XVI века, писал: “Важнейший монастырь в Московии есть монастырь Святыя Троицы... удивительное стечение племен и народов прославляет его; туда ездит сам князь, а народ стекается ежегодно в известные дни и питается от щедрот монастыря. У Троицы есть медный горшок, в котором варятся известные кушания, и по большей части огородные овощи, – и мало ли, много ли народу придет в монастырь, однако пищи всегда остается столько, что монастырский причт может быть сыт, так что никогда нет ни недостатка, ни излишка”.

В 1878 году “кушания из волшебного горшка” отведал Лев Толстой, приехавший в лавру в пору мучительных духовных поисков. Отец-наместник лавры архимандрит Леонид приглашал Толстого отобедать в своих келиях. Но граф разделил трапезу с народом.

В монастырской ризнице, рассматривая пудовые вериги древних пустынников, Толстой спросил: “А ныне есть ли такие подвижники?” Ему ответили, что в наше время лучше терпеть те скорби, какие Бог кому попустит. После осмотра ризницы граф вызвался на отдельную беседу с наместником отцом Леонидом. Беседа длилась несколько часов. Когда Толстой ушел, старец со вздохом сказал: “Заражен такой гордыней, какую я редко встречал. Боюсь, кончит нехорошо”.

Монастырь был не только получателем вкладов, но и сам выступал в роли щедрого благотворителя. Это было особенно заметно в годы неурожая и лихолетий. И вскоре наступил момент в русской истории, когда судьба России оказалась напрямую зависимой от судьбы Троицкого монастыря. Воспользовавшись политической неразберихой в Московском государстве, осенью 1608 года польские войска окружили древнюю обитель преподобного Сергия. “Если взята будет обитель Преподобного, – говорил патриарх Гермоген царю, – то весь предел российский до окиана-моря погибнет!”

Около 5000 монастырских защитников долгих  16 месяцев держали защиту с “беспримерным мужеством и героизмом”. А ведь им противостояло 30-тысячное польско-литовское  войско! Беда сплотила всех: стрельцы и монахи бок о бок с ремесленниками, крестьянами и боярами сберегли в боях святыню. “За други своя” геройски погибли жители соседнего села Клементьева Шилов и Слота, взорвавшие вражеский подкоп возле южной монастырской башни.

Но не только военные действия вел тогда осажденный монастырь. Когда из-за нехватки хлеба в столице подскочили цены на муку и хлеб, келарь Троицкого монастыря Авраамий Палицын вывез на торг из хранившихся в Москве монастырских запасов 200 четвертей ржи, сбив цену с 7 до 2 рублей.

Настоятель архимандрит Дионисий открывал странноприимные дома и больницы в соседних с монастырем слободах, жертвуя пшеницу и ржаной хлеб для раненых (монахи вкушали лишь овсяный хлеб и воду). В окрестных дремучих лесах и на разбойных дорогах монастырские послушники подбирали покалеченных православных христиан. В монастыре им оказывалась помощь, убиенных же отпевали и погребали по-христиански.

В 1610 году в помощь “верным сынам Отечества” в ополчение под начальством Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарскго архимандрит Дионисий благословил 250 монастырских слуг и стрельцов. Архимандрит и келарь Авраамий Палицын рассылали по российским городам патриотические воззвания, вдохновляя русских людей “постоять за благочестие и отечество крепко и мужественно”.

В 1611 году для освобождения Москвы монастырь отправил к столице слуг “со свинцом и порохом, вынув запасы из осадных орудий монастырских”. 16 августа 1612 года архимандрит Дионисий у стен Троицкого монастыря на горе Волкуше благословил русских ратников, уходивших на юго-запад освобождать Москву. Это благословение, напомнившее молитвенное напутствие преподобным Сергием князя Дмитрия Донского перед Куликовской битвой 1380 года, не могло не вдохновить православных.

Много-много лет спустя, осенью 1941 года, возле стен монастыря собиралось с силами новое русское воинство – Первая ударная армия. Именно ей суждено было под Дмитровом остановить врага всего в тридцати двух километрах от священной обители. Тяжелые золотые лаврские купола в то время были плотно затянуты защитным маскировочным тентом, на колокольне находился наблюдательный пункт, в Больничных палатах – госпиталь для раненых бойцов. И несмотря на то, что в намоленных лаврских храмах на алтарных престолах плелась паутина, а законных хозяев разогнали по бескрайним просторам советской империи, Бог не оставил Россию. Мои родители вспоминают, что первый немецкий бомбардировщик, появившийся над городом Загорском (имя городу присвоено в 1930 году в честь Владимира Загорского-Лубоцкого – польского большевика) в сентябре 1941 года, сбросил вместо бомб листовки. “Я Загорск бомбить не буду. Здесь моя мать похоронена!” – такие удивительные слова можно было прочитать на этих листовках. Многие жители, слегка подрастерявшие в тридцатые годы веру, благодарно вздыхая, стали сыпать на лоб и плечи частые щепоти.

В наше время слово “благотворительность” стало почти ругательным. Новые русские обессмыслили дело благотворения. Благое дело совершается в том случае, когда правая рука не знает, что творит левая. Наполеон, въезжая в опустевшую Москву, также сладко мечтал о каком-нибудь благодеянии. Столичные церкви, к примеру, он, если верить Толстому, намеревался превратить в “Дома матери”...

Благотворить способен лишь любящий Бога человек, давая милость (материальную или духовную) Самому Христу через ближнего своего. Павел Флоренский даже добродетельные, казалось, поступки, совершаемые не ради Бога, называл “переодетым эгоизмом”.

Целительная сила русской благотворительности заключается не столько в том, чтобы “утереть слезы страждущему, уделяя ему часть своего имущества, сколько в том, чтобы, смотря на его слезы и страдания, самому пострадать с ним, пережить то чувство, которое называется человеколюбием”, – писал В. О. Ключевский.

“В рай входят святой милостыней”, – говорили в старину. “Возлюби...” – вот и милость окажешь. В Символе веры национальной литературы, как на Моисеевых скрижалях, на века заповедано: “И милость к падшим призывал...”.

А вот миросозерцание всей средневековой Западной Европы наиболее ярко выразилось в великом произведении Данте Алигьери “Божественная комедия”. Итальянский поэт живописно описывает в аду и чистилище муки грешников, в том числе собственных политических и личных врагов. Символично – как раз в тот момент на Руси, что замечено немецким ученым Оскаром фон Шульцем в работе “Русский Христос”, было особенно популярно проникшее в Россию из Византии апокрифическое духовное сочинение “Хождение Богородицы по мукам”, в котором Пресвятая Дева готова сама разделить мучения грешников, лишь бы облегчить их страдания.

Лавра преподобного Сергия – это не только “художественный портрет Руси” (Павел Флоренский), не только место духовного зарождения Московского государства, превратившегося с годами в великую Империю, но и животворный исток русского благотворения и милосердия.

Перезвон на горе. Перезвоны...

Не уходит от нас благодать,

Потому что святые иконы

Все на свете учили прощать.

Исцеляющий, ласковый, синий

Свет небесный в очах не потух,

Оттого что светла Россия.

Свят ее утешающий Дух.

Владимир КАРПЕЦ • От отроков Маковицких (Наш современник N10 2004)

Владимир Карпец

ОТ ОТРОКОВ МАКОВИЦКИХ

Николай (а если именовать точно – Никола) Клюев – не человек или, по крайней мере, не совсем человек. Что это значит? Еcли воспринимать слова поэтического текста буквально – а иначе их не стоит воспринимать вообще, – то подтверждение такого на первый взгляд странного тезиса мы многажды обнаружим собственно в стихах Клюева, хотя бы и в виде обмолвок, оговорок, случайно вырвавшихся строк… Посол от медведя, потомок Китовраса – уже этого достанет, чтобы догадаться о многом.

В средневековых сказаниях Руси Китоврас – странное существо, диво, именуемое сыном царя Давыда и Матери Сырой Земли. В некоторых изводах это первый, погибший, младенец, рожденный Вирсавией, плод “сугубого греха” возлюбленного царя. Зачатие – первая и едва ли не главная (наряду со смертью) экзистенциальная проблема. Алхимик Михаил Сендивогий указывал, что дурное, греховное зачатие – и у людей, и у металлов – порождает диво (monstre). В этом случае, если применять это к Китоврасу, то Мать Земля – первоматерия – принимает зачатый плод и, пропустив чрез свои врата, преобразует в огромное “диво” великой силы и могущества. Да, это диво – своего рода “недосущество”, но недосущество царского рода, наделенное изначальной царственной силой. В “Повести о Соломоне и Китоврасе” он брат царя – рачителя Премудрости. Именно Китоврас строит для Соломона Святая Святых Первого храма. Впраша же Соломон, которых людей еси ты. Человек ли еси ты или бес. Отвеща же человек он. Аз есмь человек живоущих под землею. И праша его царь, есть ли оу вас слнце и лоуна. Он же рече от запада вашего к нам въсходит слнце, а от встока вашего заходит. Егда убо оу вас день, тогда оу нас нощь. А егда оу вас нощь, тогда оу нас днь. (Полууст. Палея 1477 г.). Сказание о Китоврасе символически соответствует современным физическим представлениям об антивеществе, но также и теориям германской науки о “полой земле”. Но этот же Китоврас – Коутур или Кутувр – присутствует и в эдемском раю, что нисколько не противоречит сакральной хронологии, развивающейся по законам вневременной, эонической причинности первообразов: виде Евва зверя велика имянем Коутур, и гоняше сыня ея Сифа да его изъест” (“Повесть о Евве”, изданная в 1863 г. Н. Тихонравовым). На лицевых сводах русских и европейских летописей и хроник Китоврас изображался в виде кентавра – человекоконя, полконя (отсюда Полкан). Кентавр-Китоврас как проявление неукрощенного божественного стихийного начала (стихийного по существу, но божественного по энергиям) таинственно присутствует в легендах о единственном истинно царском роде, появляясь и исчезая в реликвиях Руси-Сурьи, от франко-венедских королей троянского рода, считавших, что их предок – bestia Neptuni quinotauri similis (так, по крайней мере, повествует хроника Фредегара), до черниговских и тверских князей, изображавших Китовраса на гербах. Китовраса изображали в короне с царским жезлом в одной руке и с чашей в другой. Но он же и медведь – рус или urs.

Среди старообрядцев-поморов, из среды которых вышел Никола Клюев, были явные и тайные Рюриковичи – вспомним хотя бы знаменитых авторов “Поморских ответов” братьев Денисовых, князей Мышецких. Но Клюев утверждает, что он еще и потомок лапландского князя, Калевалов волхвующий внук … Впрочем, генеалогия в ея истинном смысле включает в себя не только (и не столько) наследие вещественного семени, но еще и пробуждение внутренних обителей микрокосма, тождественного макрокосму (по преп. Максиму Исповеднику), а следовательно, и истории. “Сказание об антихристе”, датируемое ХV в., прямо говорит об особом роде царей-нагомудрецов, отроков Маковицких . Из них-то в последние дни истории и выйдет на противостояние антихристу тезоименитый первоархангелу царь Михаил. Цари эти – Адамовы внуци, близ рая живущи . Любимый образ Клюева – дед. Потому-то

Золотой пирог новоселий

Испечет багряный Адам.

Или еще:

Кто раз заглянул в ягеля моих глаз,

В полесье ресниц и межбровья,

Тот видел черты, где берестяный Спас

Лобзает шафранного Браму,

Где бабья слезинка, созвездием став,

В Медину ведет караваны

И солнце Таити – суропный калач —

Почило на пудожском блюде.

А единожды Клюев без обиняков опознает себя не более и не менее, как царем из Давыдова красного дома , призванного соединить архангельский говор с халдейским . Но не из тех же ли нагомудрецов и сам царь Давыд – светлоглазый и светловолосый, даже внешне отличный от прочих израильтян возлюбленный Божий?

Давайте вдумаемся в совпадение – разумеется, не случайное – буквального и сокрытого смыслов последней цитированной клюевской строки. Конечно, русский Север, архангельский край. Конечно, древняя Халдея… Но… Что такое архангельский говор? Это таинственный “сирский”, или “сурский”, царский язык ангелов, язык птиц и одновременно воинства, ведомого святым архистратигом Михаилом, воеводой последних времен. А халдейский? Обратим внимание на корень khld, kld, klt. Халдейский, колдовской, кельтийский – некоторые исследователи указывают на единый корень этих слов, кстати, близких и по значению. Что все это значит? Не прочтение ли молитвы святого Симеона Богоприимца – свет во откровение языком и славу людий твоих Израиля ?… На самом деле, о чем бы мы ни говорили, будет все об одном – о Нем, о Царе царей.

Разумеется, ничего не понимают те, кто отрицают глубочайшее Православие, Правоверие поэзии Клюева, кто изображает его “язычником”, “хлыстом” и даже “сатанистом”. Да, даже так, приходилось и такое слышать от одного из весьма известных “православных” моралистов наших, наследников Феофана Прокоповича. Оставим это последнее без ответа; что же до “хлыстов”, то зададим вопрос: а существовали ли вообще хлысты как нечто вполне определенное, структурно оформленное, или же речь может быть скорее о некоей особой настроенности, духовно-душевном складе, вовсе не обязательно воплощенном в сектантстве, но неотъемлемо присутствующем в лоне нормальной ортодоксии? Не случайно “розыски” о хлыстах почти всегда оканчивались ничем. Не случайно и Василий Васильевич Розанов, очень близкий по внутреннему своему “умострою” к Клюеву, с присущей ему “розановщиной”, то есть склонностью к предельному, до абсурда, заострению, оборонил как-то, что разница между хлыстами и монахами в том, что вторые получают от правительства ордена, а первые нет.

Так кто же такой Клюев? Черты царственности очевидно ему присущи. По крайней мере, в своем малом мiре, поэтическом микрокосме, который всегда есть и макрокосм. Вспоминается Сирано де Бержерак, бытописатель “иного мiра”, чье имя Эжен Канселье расшифровал как Cir en O , “царь в нуле”, подразумевая, что ноль тождествен бесконечности. В стихах, особенно после 1917 года, Клюев создал очевидные очертания Царства Конца, последнего преддверия Царства Небесного в истории. Он знал, что

В русском коробе, в эллинской вазе,

Брезжат сполохи, полюсный щит,

И сапфир самоедского князя

На халдейском тюрбане горит.

И еще:

Все племена в едином слиты:

Алжир, оранжевый Бомбей

В кисете дедовском зашиты

До золотых, воскресных дней.

Но самое главное не в этом. Главное в том, что этот преображенный мip вовсе не отделен от нас временной преградой, и, собственно, разговор об истории здесь условен, как условно, а точнее, иллюзорно само время, неотъемлемый спутник и двойник смерти. Ибо

На дне всех мiров, океанов и гор

Цветет, как душа, адамантовый бор, —

Дорога к нему, с Соловков на Тибет,

Чрез сердце избы, где кончается свет,

Где бабкина пряжа – пришельцу веха:

Нырни в веретенце, и нитка-леха

Тебя поведет в Золотую Орду,

Где Ангелы варят из радуг еду.

Заметим, что в этих стихах вообще нет ничего “своего” (в человеческом смысле), ничего “оригинального”. Это просто восточно-православное исповедание, или, если угодно, исихазм. На самом деле, даже прямая отсылка к одному из отцов-исихастов, святому Григорию Синаиту: Рай соугуб есть чювствены и мысленный, сиречь, иже в Едеме и благодатный. Есть оубо иже в Едеме, место высоко зело. Яко быти третие и части до небесе, яко же споведавшеи глаголют. Всяческыми сады благовоннешими насажден от Бога. Ни съврьшене оубо ес нетленьн, ниже пакы всяческы тленьн, но посред тле и нетленна сътвореъ, яко быти приисплънену плоды и цвьтящу, цветы и зеленаа и зрелая овощия имущоу выноу съчиновающаа бо древеса и съвершенные плоды на землю падающе, персть благовонна бывают, а не тлею смръдят яко же мирстии садове, се же бывает от многаго изрядьства и освященна иже присно находящое тамо благодати. Тем же проходя посред иже того повеленныи напаати выноу Океан река, исходащиа от него, и на четыре начала разделяющися, персть же и садовы падшая, индианом и ефиопляном них текыи приносит и дает. Прегражден сыи при нивах их изливается, Фисон купно и Гион дондеже пакы разделятся, ов ливанскую, ов же египетьскую страноу напаающе (из “Акростихических глав”). Впрочем, это умозрение некими нитями связано с древнейшим раннехристианским памятником, признанным впоследствии апокрифическим, – Евангелием от Фомы: Но Царствие Отца распространяется по земле, и люди не видят его . В другом апокрифе – “Вопросы Иоанна Богослова Господу на Горе Фаворстей” это звучит так: Открыется рай, и будет все земле раимь . И если в апокрифах “райское” видение заострено до предела, до чрезмерной материализации, то в абсолютно ортодоксальных творениях исихастов подчеркивается эоническая природа рая – ни съвершене оубо ес нетленьн, ниже пакы всячьскы тленьн . На ней же настаивает и автор “Послания о рае” ХV в. тверскому епископу Феодору Доброму – архиепископ новгородский Василий Калика; основной мотив Послания – повсюду присутствие рая, отверзаемого духовным, умным взором.

Западное же христианство уже с блаженного Августина (у которого самого, правда, еще нет явного разрыва с Востоком) настаивает на противоположности земного мipa райскому, града земного граду небесному, соотнося последний лишь со свершением истории в линейном, однонаправленном времени, имеющем единственное и абсолютное измерение. Причем свершение истории и снисхождение (а не отворение) рая в этом линейном времени для западного христианства связано с одной исключительной точкой пространства – земным Ие рус алимом. Крайнее вырождение западного профетизма – лжепророчества Нострадамуса, завязанные исключительно “ближневосточным узлом”. В то же время для восточного Православия Ие рос алимом является всякий алтарь храма и даже шире – любая пространственная точка в ея глубинном измерении. Изменение в Символе веры слов Егоже Царствию несть конца на не будет конца в ходе церковной реформы ХVII века на самом деле означало отворение времени вместо отворения рая. И хотя сам лично Патриарх Никон был все еще привержен идее Рая мысленного (так называется написанная им самим книга житий и поучений), хотя и строил свой Новый Иерусалим как образ этого рая, произведенные при нем перемены богослужения имели катастрофические последствия – на самом деле именно через них Россия перестала быть “градом ограждения” и фактически уже тогда стала частью “мирового сообщества”, конвенционально объединенного идеей линейной, прогрессивно развивающейся истории. Все остальное было только следствием – вплоть до распада русского пространства в 1991 году. “Мiр держится на закрепках литургических” , – писал о. Павел Флоренский. Невозможно так просто отвязаться от мысли о том, что отъятие Удерживающего, о котором святой апостол Павел говорит во Втором Послании к Солунянам, на самом деле произошло именно тогда – в семнадцатом веке, и именно в связи с этим изменением, по сравнению с которым все остальные “новины” были не так уж и страшны. На волю было выпущено время, а власть российских императоров, которую чаще всего отождествляют с “удерживающим”, на самом деле закономерно “отвалилась” два с половиной века спустя, хотя и просияла в мученическом венце последнего ея носителя. А через 74 года рассыпалось и пространство. Время победило.

Не удивительно, что события 1917 года – причем, конечно, не февральские, а именно октябрьские, были встречены Клюевым (а может быть, и “наволхвованы” им) как отворение рая и сбрасывание времени вместе с его князем в “езеро огненное”. Конец петербургской России он видел как конец “России” вообще и начало “Руси”, Руси дораскольной, но только уже не в качестве “града ограждения”, а раскрывающейся всему мipy, прежде всего народам Востока. Об этом много и хорошо сказано в статье о Клюеве Александра Дугина “Параллельная Родина” (см. его книгу “Тамплиеры пролетариата”, М., 1997), и мы не будем здесь повторять положений этой статьи, которые в целом разделяем. Отметим лишь некоторые дополнительные обстоятельства.

В знаменитом стихотворении 1918 года о Ленине со строкой о “Поморских ответах” есть финальные строфы, которые всегда нарочито игнорировало как советское, что понятно, литературоведение, так и антисоветское, что, впрочем, также понятно:

Спросить бы у тучки, у звезд,

У зорь, что румянят ракиты…

Зловещ и пустынен погост,

Где царские бармы зарыты.

Их ворон-судьба стережет

В глухих преисподних могилах…

О чем же толкует народ