Текст книги "Один на один с Севером"

Автор книги: Наоми Уэмура

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Сколько раз нарты переворачивались! Придя в себя, я тут же смотрел, как щенки. Ящик с ними был цел. Щенки еще и не прозрели, а переживают такие тяжкие испытания. Но и мои силы на исходе, поэтому я могу только молить судьбу, чтобы щенки остались живы. Прошел приблизительно километров 10–15.

11 апреля

Ясно. Ветер западно-северо-западный.

Очень устал из-за родов Сиро. Поэтому вчера лег раньше, чем обычно, – в 23.30. Но, несмотря на это, разоспался и утром проснулся в половине восьмого. Вскочил растерянный: число щенков увеличилось вдвое, их стало шесть, правда, один из них был мертв. Такое и во сне не приснится! Ночью родились еще трое щенков.

Итак, Сиро ощенилась девятью щенками: девятого числа – шестью (двух съели самцы, один родился мертвым) и десятого – тремя (один был мертвым). Меня снова поразили могучие жизненные силы эскимосских собак. Ложась вчера спать, я завернул щенят в шкуру оленя, положил их в ящик из гофрированного картона и уложил между нартами и палаткой. Пять щенков, все в черно-белых пятнах, уже тявкают: «Гав, гав». Озабоченная Сиро старается прикрыть малышей в ящике, но, когда заглядываю я, не пугается.

Прибавление собачьего семейства, с одной стороны, затруднило путешествие, а с другой – сделало его более радостным.

И сегодня двигался вперед, устроив мать с малышами на нартах. У меня чувство огромной усталости после вчерашнего перехода через торосы и оттого, что не выспался. Но тем не менее настроение хорошее. Может быть, из-за того, что со мной щенята? Мне удалось заснять их на восьмимиллиметровую пленку. Когда я перебирался через нагромождения льда, в какой-то момент показалось, что сани вот-вот опрокинутся. Я посмотрел на Сиро: она в этот момент свернулась вокруг щенят и совершенно не шевелилась.

Вышел в путь в 9.30, остановился в 16.30. Двигался пять с половиной часов, прошел 20 километров.

Глава V. Спасение

12 апреля

Ясно. Временами облачно. Температура воздуха – минус 18–20 градусов. Ветер северо-восточный. Сила ветра – восемь баллов.

В путь отправился в половине девятого. Через час наткнулся на трещину. Это уже третья трещина за время моего путешествия. На этот раз она достигала не менее пяти метров ширины. Черная гладь воды была примерно на полтора метра ниже поверхности льда. Конца ее не было видно: она убегала куда-то вдаль в северо-северо-восточном направлении. Две первые трещины мне попались еще в самом начале – на десятый день пути. Они не были очень широкими – всего каких-нибудь полтора метра, и собаки без труда переправились через них, только передняя пятерка слегка замочила лапы.

Теперь по ширине трещина была больше длины нарт на целый метр. Ее можно было разве что перелететь по воздуху, но у меня крыльев не было… Среди торосов я чувствовал себя хозяином положения, поскольку в моих силах было прорубить себе дорогу. Столкнувшись же с трещиной, которую, как казалось, невозможно было преодолеть, я пришел в смятение. Меня охватил страх…

Однако рано предаваться отчаянию. Я беру себя в руки, и, по мере того как овладеваю собой, в голову приходят здравые мысли: «Трещина есть трещина, она не может быть все время одинаковой по ширине. Надо поискать более узкое место».

Так я и делаю. Постояв некоторое время в раздумье над этой зловещей гладью, окутанной паром, я отправляюсь на разведку. Иду вдоль трещины. И через некоторое время мое предположение оправдывайся. Трещина зигзагообразно изгибается и становий я уже. Вот уже ее ширина не более двух метров. Вот здесь и можно будет переправиться.

Да, не часто случается такая удача, не всегда так быстро сбываются надежды. Но на будущее решаю при встрече с таким препятствием не падать духом: из любого положения должен быть выход.

Возвращаюсь к собакам. Прорубаю проход прямо к месту переправы через скопления огромных торосов. При виде некоторых из них у меня захватывает дух. Порой это трехметровые сооружения в форме четырехгранников. Когда проход готов, направляю по нему собак, а сам, выбрав наиболее эффектный ракурс, снимаю всю упряжку на пленку.

И вот мы подходим к намеченному месту перепри вы, но – о ужас! – ее больше не существует. Трещина разошлась на ширину более трех метров. Если бы собаки были без груза, возможно, им и удалось бы перепрыгнуть на другую сторону. Но не могло быть и речи о переправе с нартами: для этого трещина была слишком большой. При ширине в два метра переправа еще возможна. Для этого мне нужно было бы сначала переправить собак, а затем самому подтолкнуть сзади нарты таким образом, чтобы их передняя часть приподнялась и перевалила на другую сторону. После этого достаточно дружного и сильного рывка собак, чтобы нарты, на секунду поднявшись в воздух, оказались целиком на противоположной стороне.

Теперь же, когда разлом увеличился до трех с лишним метров, можно было рассчитывать лишь на то, чтобы перетащить только переднюю часть нарт. Та часть полозьев, которая опирается на обе стороны трещины, слишком мала – не более полуметра, а этого не хватит, чтобы собаки могли взять разгон и перетащить противоположный конец нарт. Он непременно окажется в воде.

Все случилось за какие-нибудь 20 минут, пока я возвращался к упряжке. Меня еще раз поразила скорость перемещения льдов.

С обоих краев трещины поверхность воды буквально на глазах начинает затягиваться тонкой пленкой льда. Самая середина скрыта в клубах пара, чем-то напоминающих испарения искусственного льда.

Бывает же так! Досада охватывает меня. Не займись я фотографированием, давно был бы уже на другой стороне. Стоило только немного зазеваться, как тут же поплатился за это.

Ну да делать нечего. Опять надо начинать все с самого начала. Вновь отправляюсь на разведку. Трещина все расширяется: вот ширина ее уже достигла шести-семи метров. На поверхности появляются отдельные льдины. Может быть, перебраться по ним, как по камням переходят через ручей? Или соединить их между собой и сделать нечто вроде моста до другого берега? Но как именно это сделать, я себе не представлял. Первое, что пришло в голову, – это попытаться чем-нибудь передвигать льдины. Но чем? Даже длинный шест вряд ли помог бы здесь. Но и его у меня не было. Была подпорка от палатки длиной всего два метра, да к тому же она слишком тонкая и непрочная для этой цели. Отправляясь в путь, я прихватил с собой длинный шест из стекловолокна – вот он, пожалуй, подошел бы, но и тут я поступил непредусмотрительно – выбросил его где-то по дороге. Впрочем, не уверен, что, пользуясь таким способом перехода, я очень скоро не оказался бы в воде…

Решения не было. Между тем такая задержка в моем продвижении означала, что я вряд ли успею добраться до 87-й параллели к 14 апреля, когда намечено прибытие самолета с очередной партией снаряжения. Впадаю в уныние.

Трещина между тем как будто назло все увеличивается. Но не ждать же, пока она сама замерзнет! Для того чтобы новый лед смог выдержать вес нарт, надо ждать целые сутки, а если не будет сильного мороза, то и больше. Температура воздуха, до сих пор довольно низкая, начинает повышаться, и теперь, думаю, уже около минус 20 градусов. Так что куда там сутки! Это было бы еще хорошо.

Между тем мое отставание от намеченного плана вот-вот достигнет 50 километров. Итак, ждать, пока замерзнет трещина, я не могу. Отправляюсь в путь, изменив курс немного к востоку и решая до поры до времени двигаться вдоль трещины. Это не совсем нужное направление, но все-таки я иду на север.

Через полчаса пути на поверхности воды появилось скопление довольно крупных – площадью не менее чем полтора квадратных метра – и мощных по толщине льдин. Это был участок трещины, где ее ширина достигала пяти метров. Расстояния между льдинами были небольшие, и, скалывая лед с ближнего края трещины, я заполняю им эти пространства. Понадобился какой-нибудь час такой работы, чтобы я смог благополучно переправить упряжку с нартами на другую сторону.

Вновь забрезжила надежда успеть дойти до 87-й параллели к 14 апреля. Но радость моя была преждевременной. Не пройдя и километра, вновь натыкаюсь на трещину на этот раз шириной около 10 метров.

Новый удар. На этот раз я встретил его во всеоружии и, не колеблясь, свернул к востоку. Злость поднималась у меня в груди, когда я изредка бросал взгляды в сторону трещины.

Тут я попал в зону торосов и, петляя среди них, стал то приближаться к ней, то вновь отходить в сторону. Взобравшись на ближайшую ледяную пятиметровую глыбу, я решил посмотреть, что ждет меня впереди. На противоположной стороне трещины простиралось ровное ледяное поле. А сама трещина начала быстро покрываться льдом, пар больше не поднимался из ее недр. Видно было, как с обоих краев на середину постепенно наступает лед, от этого середина топорщится и вздыбливается. Природа Арктики, лишенная всего живого, между тем не мертва. Она то вздыхает украдкой, то вдруг начинает бурную деятельность. Эта деятельность грандиозна. Гляжу на проплывающие мимо льдины, и меня охватывает необъяснимое волнение.

Похоже, что за оставшиеся полдня трещина замерзнет и закроется совсем; казалось, что она сама, прилагая все усилия, стремится к этому. Но мне жаль и этих полдня, и я иду дальше вдоль трещины. Вдруг снова попадается такое же место, как и раньше, – скопление на воде ледяных блоков. Ширина трещины здесь восемь метров, что почти в два раза больше, чем тогда. Но я хочу еще раз попробовать построить понтон изо льда. Крошу лед у края и заполняю им пространства между льдинами. Попадая в воду, куски льда быстро группируются, смерзаются друг с другом и с плавающими льдинами. Через два часа «понтон» готов. Делаю пошире въезд на него с моего края и вот уже скалываю лед с противоположной стены трещины. Ширина моста – один метр, как раз столько, сколько нужно, чтобы могли пройти нарты.

Осматриваю свое сооружение и решаю подровнять его сверху. И все же на поверхности остается множество неровностей: лед есть лед. Нарты могут соскользнуть вниз, если дать собакам тянуть их самим, без моего руководства. Но если встать впереди и направлять собак, тогда нельзя будет придерживать нарты сзади. Как жаль, что я не могу раздвоиться! В конце концов я все-таки решаю встать сзади, чтобы придерживать нарты за рукоятку.

Еще было важно перескочить через трещину единым духом, не останавливаясь. Если нарты хоть немного задержатся при переправе, то собаки могут отказаться идти дальше. Всякое насилие над ними перед лицом опасности может лишь усугубить положение: толку от них не добьешься, а лишь вызовешь беспокойство. Нарты под весом собственной тяжести могут соскользнуть с покатости моего импровизированного моста и поехать вниз. Тогда все пропало: они окажутся в воде. Я вдруг представил себе все это настолько живо, что дрожь прошла по всему телу.

Я убрал лом, которым крошил лед, поднял собак, расставил их, придал нужное направление нартам и взялся за рукоятку. Глубоко вздохнув несколько раз, решительно ударяю хлыстом по поводкам: – Яя! Пошли!

Перед самым въездом на понтон я понял, что собаки занервничали. Руководимые инстинктом самосохранения, животные всегда осторожнее человека и остро чувствуют опасность. Однако под мои резкие крики они быстро побежали вперед, словно спасаясь от невидимого врага. В едином порыве они перетащили нарты через наведенную мною переправу. Но в самом конце, когда все практически было позади и полозья уже наехали на противоположную твердь трещины, задняя часть нарт вдруг неожиданно соскользнула с понтона и они, накренившись, нависли над водой. Собаки остановились, отчаянно сопротивляясь обратному движению нарт. Лапы их напряглись. Не помню, как я оказался на противоположной стороне. До сих пор у меня в ушах мой истошный крик: – Яя! Давай!

Собаки не выдержали веса сползающих парт и начали сдавать. Нарты медленно тянули назад, и вскоре полозья коснулись воды. Если бы хоть одна из «опорных» льдин не выдержала и разрушилась, мы бы все оказались в воде. Я продолжал бить рукояткой хлыста по поводкам. Уже совершенно изнемогшие и выбившиеся из сил собаки с огромным трудом преодолели тяжесть сползавших нарт и медленно вывезли их на лед.

Перешли! Спаслись!

Раньше со мной уже был случай, когда нарты оказались в воде и сам я чуть не погиб. Это произошло у западного берега Гренландии, близ бухты Мелвилл во время моего путешествия по Арктике в 1974–1976 годах. Была вторая декада февраля.

Тогда я поступил весьма легкомысленно, перейдя из зоны старого льда на неокрепший молодой. Со странным звуком этот лед треснул, и передняя четверка собак оказалась в воде. Не успел я соскочить с нарт, как и под ними побежала трещина. Под тяжестью нарт лед стал прогибаться, и передняя их часть начала погружаться в воду. На четвереньках я еле-еле добрался до старого льда, а через некоторое время на него выбрались и собаки.

Я сообразил, что коли вылезли из воды собаки, то мне тем более под силу это сделать. Это придало мне уверенности. Нарты, частично погрузившиеся в воду, стали понемногу всплывать. Снова на четвереньках я подобрался к ним и отвязал намотанную на задке веревку. Совместными усилиями мы вытащили нарты с грузом из воды. Был опять очень опасный момент, когда мне вновь пришлось ползти на четвереньках по молодому льду. Я мог бы погибнуть тогда, если бы лед треснул подо мной и я оказался в воде: здешний холод чрезвычайно опасен. Упавшая в воду собака выбирается из воды уже с обледеневшей шерстью. Вытащенные из воды нарты мгновенно покрываются льдом и становятся похожими на гигантскую сосульку. Поэтому попавший в воду человек вряд ли спасется, даже если и выберется из нее. Мне едва удалось тогда избежать гибели, отойти от той черты, за которой стояло небытие. И я сразу же почувствовал себя на равных в схватке со смертью, и в моей душе поднялся протест против нее. Чтобы я умер? Да ни за что!

В тех случаях, когда человек находится на волосок от смерти, разнообразие его ощущений мгновенно исчезает, чтобы дать место единственно важной в данный момент мысли, сконцентрированной в коротких словах: «Жизнь или смерть?»

…И вот сегодня, в тот момент, когда нарты соскользнули и я, пытаясь вытащить их, понукал собак, достаточно было одного неверного шага, чтобы меня не было в живых. Обернувшись, я посмотрел туда, где мы только что были. И вот, когда опасность уже миновала, ужас вдруг охватил меня и сжал сердце. Волосы зашевелились на голове.

Не познавший страха человек может совершать чудеса героизма, но стоит ему хоть раз напугаться, как он тут же начинает осторожничать. Такое со мной было еще в горах. Помню, однажды мне пришлось взойти на вершину Крэбас, считавшуюся не такой уж опасной для восхождения. Но, испытав страх при первом восхождении, я никак не мог заставить себя подняться на нее во второй раз.

Такое же чувство владело мною и после путешествия по Амазонке, по которой я спустился на плоту вниз по течению, преодолев 6 тысяч километров. Это было после того, как я поднялся на самую высокую вершину Южной Америки – гору Аконкагуа (высота 6960 м). Тогда мне казалось, что, раз я совершил такое сложное восхождение, то и спуск по Амазонке мне будет вполне по плечу. Я сравнивал несравнимое и не знал, что делаю, но был уверен в себе и не ведал страха. Очевидно, именно поэтому все закончилось благополучно. Но если бы мне предложили повторить это, я, наверное, отказался бы.

А вот теперь я решил во что бы то ни стало дойти до Северного полюса, вооружившись прежде всего осторожностью и предусмотрительностью.

Переход через вторую трещину занял два с половиной часа. Зато я был вознагражден: передо мной предстала абсолютно ровная поверхность. Но это был молодой лед, и я решил остановиться. Завтра, 14 апреля, я хочу принять здесь самолет с очередной партией снаряжения.

В последние дни состояние льда резко ухудшилось, и я не знаю, смогу ли найти более подходящее место для посадки самолета. Впрочем, у меня еще в запасе весь завтрашний день. Сегодня прошел всего 20 километров. Семь часов потрачено на непредвиденные происшествия и всего лишь пять часов – на езду.

Сиро и пять ее щенков целы и невредимы, несмотря на то, что им пришлось пережить такую опасность, при воспоминании о которой я до сих пор покрываюсь липкой испариной. Сиро свернулась вокруг щенят, и те как ни в чем не бывало уткнулись носами в ее теплый живот. Вот кому я позавидовал: никаких забот, лишь бы было рядом тепло матери.

По положению солнца я смог рассчитать свои координаты – 86°44 07" северной широты и 71° западной долготы. Надежда достигнуть 87-й параллели к 14 апреля не сбылась.

14 апреля

Ясно. Температура воздуха – минус 24 градуса. Ветер северо-северо-восточный. В ожидании прибытия очередной партии груза я задерживаюсь на месте со вчерашнего дня. Усиливается северный ветер.

Самолет прибыл сегодня в 13 часов дня. Среди доставленного груза был запас обычного корма для собак на 13 суток и тюленье мясо, а также продукты для меня – мороженое мясо карибу, сахарный песок, кофе, бисквиты и кое-что другое. Были доставлены также несколько новых оленьих шкур и два шеста. С этим же самолетом прибыли девять собак. Вместо них я отправил на базу 12 собак, в числе которых была и Сиро с пятью щенятами. Надеюсь, они все будут живы-здоровы и когда-нибудь я их встречу вновь. Прибывшие собаки были приобретены сотрудниками с Авроры у Каунны из поселка Сиорапалук в обмен на мотосани. Все они были крупными и упитанными, даже более мощные, чем Нуссоа, самая здоровая из моих собак. На первый взгляд они внушали доверие и казались довольно сильным подкреплением.

Самолет после выгрузки снаряжения сразу улетел, унося моих собак. На душе стало почему-то тоскливо и пусто, мне взгрустнулось.

Как следует осмотрев вновь прибывших псов, я убедился в том, что они действительно здоровее отосланных. Те были истощены и весили явно меньше. Это не удивительно: нелегко было пройти за месяц более 300 километров практически без отдыха. Да, пришлось им поработать на меня! Я чувствую, как в груди у меня поднимается волна благодарности и жалости к ним. Чтобы не расчувствоваться, я с преувеличенной строгостью начинаю махать хлыстом… А вот меня пожалеть некому, хотя положение мое тоже не из легких. Взять хотя бы всю эту историю с Сиро. Ну не свинство ли это с ее стороны? Уж к чему я не был готов, так это к тому, что ко мне попадет беременная собака. Но когда я увидел, как она волочила свой большой живот, я, вовсе не относящий себя к феминистам, не смог вынести этого зрелища и освободил ее от работы. А после появления потомства ей была предоставлена привилегия ехать на нартах – все-таки как-никак послеродовой отпуск!

Была еще одна собака – так я и не дал ей имени – с израненной упряжным ремнем шеей. И ее я не мог бросить. Освободив от упряжки, разрешил бежать рядом.

Отправил я с самолетом и одну астматическую собаку, при покупке которой в Туле я был введен в заблуждение ее драчливым характером. «Вот это то, что надо. Будет на кого положиться», – подумал я тогда. Но скоро понял, как в ней ошибся. Из-за кашля она не могла тянуть нарты. Нет, она не была симулянткой: она и по ночам, вытянув морду, тяжело и долго кашляла. Но зато во время кормежки ей не было равных. Драчунья, она отнимала у других собак их долю и ухитрялась наедаться за троих.

Вернул я на базу и одного из братьев Нуссоа, красивого пса с рыжей, как у лисицы, шерстью. Он, повредив себе лапу в драке за Куро, всю вторую половину пути передвигался на трех конечностях.

И течка Куро доставила мне массу хлопот. С ней, как и с Сиро, я попался на удочку хитрого и жадного эскимоса. «Бери, что там думать! Не видишь, какая здоровая – как раз для упряжки!» – убеждал он меня, клянясь, что у Куро ни за что не будет течки. А течка началась, как только мы отправились в путь. Это перебесило всех кобелей, их покой был надолго нарушен. До сих пор удивляюсь, как это ни один из них не погиб в этих жестоких драках; все они были искусаны – у кого изодраны уши, у кого – нос, у кого – вся морда. В большинстве своем отосланные кобели были жертвами драк из-за Куро.

Назад была отправлена и самая слабая собака – симпатичное животное в черных и белых пятнах, очень привязавшееся ко мне. Но она была трусливой и в драках не участвовала, так как была слишком слаба. Все ее кусали, отнимали у нее корм, и она совсем захирела. Нарты со всеми вместе не тянула, а бежала как-то боком, цепляясь ремнями за выступы на поверхности льда, и постоянно доставляла мне одни хлопоты.

Да, собирал я собак, собирал, а в результате набрал одних никудышных. Эскимосы говорят: «Какова собака, таков и хозяин, сразу ясно, охотник или лежебока». Если верить этой поговорке, то я как охотник никуда не гожусь.

Эскимосу собака служит и как средство передвижения, и как неизменный спутник на охоте. Если в каких-либо чрезвычайных обстоятельствах, например в лютый мороз, собака откажется работать, это непременно повлечет за собой гибель ее хозяина. Не будет преувеличением сказать, что собака – главная опора эскимоса в его единоборстве с суровой природой Арктики, без нее существование его здесь невозможно. Вот почему он никогда не продаст действительно хорошую собаку.

Лишь Инутосоа, мой приемный отец, подарил мне действительно пригодную для моего путешествия собаку. «На, пользуйся, хорошая собака», – сказал он тогда с чувством. Посвященный в мои планы, он отобрал из своих собак такую, которая могла бы стать вожаком. Это была Микисё. Хотя она и не стала вожаком, но отличалась очень хорошими качествами: ладила с другими собаками, была трудолюбива и сильна, и я ее всегда ставил в середину упряжки. Пятнадцати таких собак, как она, было бы достаточно, чтобы получилась упряжка не хуже, чем у любого эскимоса. Присланные на этот раз собаки были куплены у Каунны и представляли собой нечто особенное.

Отличный охотник, Каунна должен был стать проводником в экспедиции, организованной японскими университетами. Он явился к ученым вместе со своими собаками, которых отбирал самым тщательным образом. Не знаю почему, но принимать участие в этой экспедиции ему не пришлось: он вернулся вместе с собаками с полпути. Из Алерта он добрался до Сиорапалука на самолете.

Сотрудникам с базы повезло: мало того, что у него были собаки, он готов был отдать их нам за мотосани. Обмен состоялся, и в результате у нас появились эти девять отличных собак. Даже не у всякого эскимоса есть такие собаки. И сотрудники с Авроры прекрасно понимали, что им повезло. Чем только они не откармливали их до отправления ко мне, разве что только не птичьим молоком! В поисках тюленины для них они буквально обшарили весь Алерт.

Каунна – типичный представитель эскимосских охотников района Туле. Ему уже за пятьдесят, и он много чему может научить. Я познакомился с ним в 1972 году, когда впервые посетил Сиорапалук. С тех пор я многое перенял у него. Это у Каунны я научился охотничьему делу, это он показал мне различные методы управления упряжкой.

Был он необычайно проницательным человеком. Один случай особенно врезался мне в память. В то время я жил вместе с эскимосами, тщательно изучая их образ жизни. Ел и спал с ними вместе, и мне казалось, что я ничем не отличаюсь от них, что жизнь моя слилась с их жизнью, я свой среди своих. Но у меня была тайна, пусть одна-единственная, но была: я имел при себе деньги. Но каждый раз, когда меня спрашивали, есть ли у меня деньги, я твердо отвечал: «Нет». В обществе эскимосов нет такого понятия, как деньги, и, если они оказываются в руках этих охотников, их тут же спускают. Все это относилось в равной степени и к Каунне. И вот этот простой эскимосский охотник сумел разглядеть во мне цивилизованного человека, чужака, упорно старавшегося казаться истинным эскимосом.

Однажды, изрядно напившись, он все это высказал. Тыча пальцем мне в грудь, он все время повторял. «Ты лжец, ты неправдашный».

Вспоминаю я все это теперь с улыбкой, испытывая теплоту и нежность к этому человеку.

…До Северного полюса осталось еще около 300 километров. Если на каждые 100 километров положить по три дня, то через девять дней я буду уже там. Последние 50 километров от 89-й параллели до полюса я наметил пройти за один день. Одолев это расстояние, я наконец достигну цели моего путешествия – вершины земного шара, Северного полюса. И впервые в истории его покорения человек дойдет туда в одиночку.

Тогда мне останется только сердечно поблагодарить всех, кто помогал мне. Но если придется вернуться обратно, не дойдя до полюса, я умру от стыда. У меня нет выбора: либо – либо. Только дойти. Дойти во что бы то ни стало! Работая изо всех сил, как вол, как лошадь. Не обращая внимания ни на обмораживания, ни на что! Мой каторжный труд кажется легче, когда я думаю о том, что невидимыми узами связан с теми, кто мне помогал, передавал свои знания и опыт, воодушевлял и поддерживал меня, помогая материально.

И те, кто сейчас находятся на базе в Алерте, – от коменданта базы до врача – ежедневно, ежеминутно думают обо мне, помогают в трудном пути. Они обеспечивают меня всем необходимым, и я постоянно чувствую их незримое присутствие. За все это я испытываю к ним огромное чувство благодарности.

Только что мне передали по радио полное заботы послание из Токио от уважаемого Нисихори: «Торопись, не спеша. Придется возвращаться – не сомневайся и вернись. Но пусть тебе сопутствует удача! У Наоми своя дорога, и да не свернет он с нее!»

Ну, остался последний бросок. Все силы надо положить на то, чтобы завершить мое путешествие успешно.

16 апреля

Поземка. Температура воздуха – минус 22 градуса. Ветер северный.

С тех пор как 14 апреля я получил снаряжение, не имею возможности отправиться в путь из-за пурги. Сила ветра достигает 10 баллов. Это уже четвертый день стоянки: палатку я поставил 12 апреля. И это именно сейчас, когда мне остается сделать последний переход. Задержка стала так удручать меня, что заболело даже сердце. Бездельничать – это непозволительная роскошь для меня. И плохая погода не оправдание. Желая хоть чем-то восполнить свое бездействие, под звуки ветра, рвущего снаружи палатку, я мастерю из тюленьей кожи новый хлыст, потом рукавицы из меха карибу. Закончив что-нибудь одно, тут же нахожу себе новое занятие. Обстрогал рукоятку хлыста. Из-за мороза руки действуют с трудом, лежать на боку неудобно. Но я креплюсь и продолжаю что-то делать. День проходит быстро.

Вечером накормил собак. На стоянке они отдыхают, как всегда, свернувшись калачиком и укладываясь головой в подветренную сторону. Постепенно их заносит снегом, и они так спят, бережно храня тепло собственного тела. При шуршании обертки, в которую упакован их корм, они разом просыпаются, встают и с нетерпением ждут моего приближения. Видно, что в это время их ничто, кроме еды, не волнует.

17 апреля

Пасмурно. Пурга. Температура воздуха – минус 18 градусов. Ветер северный.

Всю ночь дул северный ветер силой восемь баллов и с остервенением трепал палатку. Я проснулся в пять часов утра и, лежа в спальнике, в отчаянии слушал его завывание.

Самое страшное то, что ветер будет дуть в лицо, и, кроме того, пурга существенно ухудшает видимость. В таких условиях отправляться в путь совершенно невозможно.

В десятом часу ветер стал ослабевать, и я решил, что примерно через час можно будет двигаться в путь. Надел брюки из шкуры белого медведя и унты из тюленьего меха.

Из палатки вылез в половине одиннадцатого. В течение долгой стоянки на нарты и упряжь намело много снега, и поэтому пришлось долго их откапывать. Потом оказалось, что куда-то делся один из двух привезенных в последний раз шестов. Поискал его наобум там и сям, но вскоре понял, что найти его невозможно.

По прихоти пурги лед местами покрылся сугробами высотой до метра, местами же гладко поблескивал, словно зеркало, нимало не припорошенный снегом.

Подготовка к отправлению затянулась до половины первого. Выправил нарты на север, и тут мне в лицо с неистовой силой ударил колючий, как песок, ветер. Невозможно было открыть глаза. От такого ветра и снега начинает болеть голова.

Взял курс на северо-восток: от пилота я узнал, что в этом направлении тянется ровный, невсторошенный лед. Еще он сказал, что этот лед молодой. И точно, не прошел я и полчаса, как обнаружил именно такой лед. Но – увы! – весь он, словно ранами, был покрыт трещинами.

И тут вдруг бежавшая впереди собака совершенно неожиданно провалилась в воду. Что делать? Бросить собаку? Это невозможно. Но остановиться – утонут и собака и нарты. Интуиция подсказывает мне что останавливаться нельзя. Не своим голосом я закричал: «Яя! Яя!»

Времени нет даже оглянуться: боковым зрением, вижу собаку, которая выкарабкивается из трещины, с сам в это время выбираю места, прикрытые снегом интуитивно чувствуя, что под ними находится лед. Нарты постепенно погружаются в воду. Вне себя от ужаса я заорал на собак. Но они и без того бегут дружно и легко: нарты хорошо скользят по мокрому льду.

Трижды попадая в такие места, где нарты начинали погружаться в воду, мы все-таки каким-то чудом добрались до старого льда. Я обернулся назад, и ужас охватил меня: за нами тянулся след, посередине которого лед был разломан и начинал расходиться в разные стороны. Представить страшно, что бы произошло, если бы я тогда остановился выручить собаку. Нечто еще не совсем осознанное заставило меня тогда крикнуть собакам «яя!». Я назвал бы это «нечто» инстинктом самосохранения, животным страхом за жизнь.

Я был уже готов вновь отправиться в путь, как неподалеку раздался незнакомый и неприятный шум. Прислушался. Это впереди, метрах в пятидесяти от меня, двигается торос, и я застываю на месте. Давно уже мне хотелось увидеть «сцену» движения торосов, и вот теперь я смотрел как завороженный, не сводя глаз.

Торосы двигались довольно быстро: примерно со скоростью 20–30 метров в час. Мне казалось, что льдина, на которой находился я, была неподвижна, но она, конечно, перемещалась, вращаясь, как поворотная сцена, в направлении с северо-востока на юго-восток. Каждый раз, когда она при этом сталкивалась с другими льдинами, раздавались громкие звуки, похожие на выстрелы. При каждом таком столкновении из воды поднимался кусок льдины высотой метра в два. Картина величественная, но вдруг появляется ощущение нереальности происходящего, словно ты перенесся в глубокую древность, когда по земле разгуливали горделивые чудовища. И холодок пробегает по спине.

Вдруг перед упряжкой змейкой пробежала трещина. Сейчас и здесь образуется разлом! В растерянности я бросился на нарты и поспешно повернул на юг. Повсюду были видны гряды торосов, и я знал, что многие из них движутся, но угадать, какие именно, конечно, не мог. Каждая из них могла в любой момент прийти в движение, словно от какого-то толчка извне. При этом возникает такое впечатление, что вся масса льда Северного Ледовитого океана начинает разом перемещаться. Так вагоны передают друг другу толчок локомотива, и весь состав вдруг оживает.