Текст книги "Выкорчеванная (ЛП)"

Автор книги: Наоми Новик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

Глава 30

Мы стояли, сцепив руки и едва дыша, словно надеясь, что, не шевелясь, мы сумеем избежать внимания деревьев. Тихо журча, Веретянница утекала от нас к деревьям и дальше мимо них. Вода была настолько прозрачной, что я отчетливо видела на дне песчинки: черного, серебристо-серого и коричневого цветов, перемежающиеся сверкающими вкраплениями янтаря и кварца. Снова светило солнце.

Здесь очаговые деревья были не такими молчаливыми колоннами, как выше на холме. Они были широкими, но не выше обычных дубов. Вместо этого они разрастались вширь, множась переплетающимися ветками и бледно-белыми цветками. Под ними раскинулся ковер из опавших прошлой осенью золотистых листьев, и из-под них доносился винный запах старых павших плодов. Не такой уж неприятный. Я пыталась расправить плечи.

Тут должны были собираться многочисленные стаи птиц, чтобы петь на этих ветвях, и мелкая живность, чтобы подбирать фрукты. Вместо этого все было погружено в странное молчание. Река тихо напевала, но более ничто не шевелилось, ничего живого. Даже очаговые деревья казались недвижимы. Ветер чуть-чуть шевелил ветви, но листья лишь едва-едва сонно шевелились и тут же стихали. Вода омывала мои ноги, и сквозь листву просвечивало солнце.

Наконец я сделала шаг. Из-за деревьев никто не выпрыгнул. И даже ни одна птица не подняла тревогу. Я сделала еще один, потом другой. Вода была теплой. Солнце светило настолько сильно, что моя одежда на спине начала просыхать. Мы шли в тишине. Веретянница вела нас плавно изгибающейся тропой между деревьев, пока не довела до небольшого тихой заводи, в которой она заканчивалась.

На ее дальнем берегу стояло последнее очаговое дерево: широкое и возвышающееся над всеми соседями. Перед ним находился зеленый холм, засыпанный белыми цветами. На холме лежала королева Чаши. Я узнала белое траурное платье, которое было на ней в Башне и осталось до сих пор, его остатки. Длинный прямой подол был истрепан и порван по бокам, рукава фактически сгнили. На вышитых жемчугом манжетах запеклись старые потеки крови. Ее длинные темно-зеленые волосы разметались по сторонам холма и перепутались с корнями дерева. Те же корни взобрались по склону и нежно оплели своими длинными коричневыми пальцами ее тело, лодыжки и бедра, шею и плечи, запутались в волосах. Закрыв глаза, она спала.

Если бы у нас был Алёшин меч, можно было бы покончить с нею, пронзить ее сердце, приколов к земле. Может быть здесь, в центре ее могущества, где она во плоти, это смогло бы ее убить. Но меча больше не было.

Вместо этого Саркан вытащил свой последний флакон пекла с нетерпеливо подрагивающим голодным красно-золотым огоньком внутри. Я посмотрела на него и промолчала. Мы пришли положить всему конец. Мы пришли сжечь Чащу. Здесь было ее сердце. Она была ее сердцем. Но стоило мне представить, как я выливаю пекло на ее тело, смотрю, как начинают метаться ее конечности…

Саркан заметил мое состояние и, желая избавить меня от этого, сказал:

– Ступай обратно к водопаду.

Но я покачала головой. Я не испытывала острой щепетильности по поводу ее убийства. Королева Чащи заслужила смерть и страх: она сеяла, взращивала и собирала их возами, и никак не желала униматься. Безмолвный Касин крик из-под коры очагового дерева, сияющее лицо Марека, павшего от материнской руки, ужас моей матери, когда ее малютка принесла в дом полный подол черники, потому что Чаща никого не щадит, даже детей. Призрачные стены Поросни, поглотившее деревню очаговое дерево, ужасное кровожадное чудовище, выросшее из тела преподобного Балло. Тонкий Маришин голосок, повторяющий над исколотым материнским трупом: «Мама».

Я ее ненавидела, я хотела ее сжечь так, как сгорали многие, пораженные ее порчей. Но подобное зверское желание ощущалось мною как еще один неверный ответ в бесконечной цепи. Люди Башни заперли ее темнице, она уничтожила их в ответ. Она вырастила Чащу, чтобы поглотить нас, теперь мы принесли к ней пекло и собираемся испортить эту прекрасную чистую воду пеплом. Все это казалось неправильным, но я не знала, как еще поступить.

Мы с Сарканом пересекли пруд вброд. Воде не поднималась выше колен. Под ногами была маленькая кругленькая галька. Вблизи Королева Чащи казалась еще более странной и не совсем живой. Ее губы были приоткрыты, но грудь не поднималась. Можно было подумать, что она вырезана из дерева. На ее коже был слабый рисунок структуры расколотой в длину и отполированной древесины с перемежающимися темными и светлыми волнами. Саркан открыл флакон и одним быстрым движением влил содержимое между ее губ, а потом вытряхнул оставшиеся капли на ее тело.

Она открыла глаза. Саркан оттащил меня в сторону, и ее платье, ее волосы, корни очагового дерева – все огромным ревущим облаком объяло пламя. Она хрипло и яростно закричала. Из ее рта вырвалось пламя и дым. Под ее кожей – сперва с одной стороны, потом с другой – словно вспыхнувшие оранжевые звезды засияли вспышки пламени. Она бросилась по склону к корням. Зеленая трава быстро выгорела. Вокруг королевы и над ней вздымались клубы дыма. Я видела ее внутренности: легкие, сердце, печень казавшиеся тенями в горевшем доме. Длинные корни сжимались, отползали. Она отбежала от холма.

Она повернулась к нам, пылая как долгое время пробывшая в костре головешка: ее кожа обуглилась до черноты, из трещин вырывалось оранжевое пламя, посыпая серым пеплом. Волосы королевы напоминали потоки огня, стекающие с ее головы. Она снова закричала, показав жаркое пламя в глотке, а ее язык напоминал кусок угля. Пламя не стихало. Оно вырывалось из многих мест, но кожа словно нарастающая кора опять смыкалась сверху. Несмотря на то, что жар снова обугливал свежую кожу, она снова и снова исцелялась. Королева, пошатываясь, двинулась к пруду. Глядя на этот кошмар, я вспомнила свое видение во время Призывания и ее отчаяние, ее страх, когда она поняла, что заперта в каменной ловушке. Дело было не в том, что до смертельного удара она была бессмертна. Она вообще не знала, как умереть.

Саркан схватил со дна пригоршню гальки с песком и бросил в нее, пробормотав заклинание увеличения. В полете камешки выросли до размеров булыжников. Они врезались в королеву, взметнув от ее тела в воздух миллион искр, словно разворошенный кочергой костер, но даже от этого она не развалилась кучей углей. Она горела, но не сгорала. И продолжала идти. В пруду она опустилась на четвереньки, окруженная облаком шипящего пара.

Внезапно узкий ручей стал течь быстрее через камни, словно зная, что пруду требуется восполнение. Даже под слоем воды она продолжала мерцать – где-то внутри нее, отказываясь затухать, пылало пекло. Королева обеими руками вливала в себя воду, но большая ее часть вскипала от раскаленной кожи. Потом она подняла один из камней, что бросил в нее Дракон, и каким-то странным волшебным приемом вынула из него сердцевину, сделав для себя подобие чаши для питья.

– Давай вместе, – крикнул мне Саркан. – Насылаем на нее огонь! – Я вздрогнула от неожиданности. Я казалась загипнотизированной ее горением и одновременной живучестью. Взяв волшебника за руку я произнесла: «Polzhyt mollin, polzhyt talo», – и начала напевать про горящий очаг и легкий ветерок, раздувающий пламя. За спиной королевы Чащи снова начали потрескивать горящие корни, а внутри ее тела с новой силой вспыхнуло пламя. Она с гневным криком отстранилась от чаши. Ее глаза были черными провалами с пылающим в них огнем.

Со дна реки выросли лианообразные стебли, опутавшие наши ноги. Я умудрилась освободить из их объятий свои босые ноги, а Саркан не смог, потому что они переплелись со шнурками на его сапогах, и он упал в воду. Мгновенно другие водоросли ухватили его за руки и потянулись к горлу. Я погрузила руки в воду, схватилась за стебли и произнесла: «Arakra». По всей их длине мелькнула ярко-зеленая искра, заставившая их отпрянуть. Мои пальцы тоже оказались обожжены. Саркан произнес короткое заклинание, помогшее ему освободиться, пожертвовав оплетенными сапогами. Мы выбрались на берег.

Вокруг нас зашумели очаговые деревья. Они дрожали и качались в общем возмущении, перешептываясь шелестом своей листвы. Королева Чащи отвернулась от нас. Она не только использовала чашу для питья, но и поливала из нее горящие корни огромного очагового дерева, пытаясь погасить пламя. Вода Веретянницы постепенно, по чуть-чуть, гасила горящее в ней пламя. Так ее погруженные в воду ноги уже не тлели, превратившись в почерневшие головни.

– Дерево, – хрипло сказал Саркан, с трудом поднимаясь с берега. Вокруг его горла подобно ожерелью из шиповника краснели следы от стеблей. – Она пытается его защитить.

Я выпрямилась на берегу и посмотрела вверх. Дело шло к вечеру. Воздух стал насыщеннее и влажнее. «Kalmoz», – сказала я призывно небу. На нем начали собираться облака: – «Kalmoz». Начался моросящий дождь, испещривший каплями поверхность воды, и Саркан недовольно мне сказал:

– Мы вроде бы не хотели помочь…

«Kalmoz!», – выкрикнула я, взметнув руки к небу и призвав молнию.

На этот раз я знала, чего ожидать, но это не значит, что я была готова. Видимо нет способа к этому приготовиться. Молния снова отключила весь окружающий мир, на единственное ужасное мгновение погрузив все вокруг меня в слепящую белую тишину, а потом с ревом скакнула от меня и ударила в огромное очаговое дерево, ударив прямо в сердцевину.

Сила резко отбросила меня назад, закрутив. Оглушенная я упала в ручей щекой на траву и гальку. Надо мной задрожали покрытые золотистой листвой ветви. Я была оглушена, опустошена и потеряла ориентацию. Окружающий мир стал звучать странно приглушенно, но даже через эту ватную прослойку я смогла расслышать поднимающийся ужасающий вопль ужаса и ярости. Мне удалось на дрожащих руках оторвать голову от земли. Очаговое дерево горело, вся его листва была объята огнем. Весь его ствол почернел. Молния угодила в одну из нижних скелетных ветвей и отколола почти четверть ствола.

Кричала королева Чащи. Инстинктивно она наложила руки на ствол, пытаясь прижать отломанную ветвь обратно, но она сама продолжала гореть. Там, где она бралась за дерево, кора снова загоралась. Ей пришлось отнять руки. Из земли появились тонкие гибкие прутья, взобравшиеся по стволу очагового дерева, оплетая его, пытаясь свести вместе отломанные части. Королева повернулась и с искаженным от ярости лицом через пруд пошла ко мне. Я, пошатываясь, попыталась на четвереньках отползти, но знала, что не удастся. Она не была ранена смертельно, несмотря на то, что дерево серьезно пострадало. Это очаговое дерево не было ключом к ее жизни.

Удар молнии отбросил Саркана в гущу деревьев. Он как раз выбирался оттуда, пошатываясь, в обугленной, дымящейся одежде. Наставив палец на поток воды, едва слышно для меня жужжащим словно оса голосом он произнес: «Kerdul foringan», и поток изогнулся. «Tual, kerdul…» – речное дно провалилось. Река неуверенно, медленно отвернула, и потекла другим руслом прочь от пруда и горящего дерева. Оставшаяся в пруду вода начала испаряться столбами горячего пара.

Королева повернула к нему. Она вытянула руки и из воды взметнулось еще больше стеблей. Она ухватилась за их верхушки и потянула их вверх, а затем метнула их в волшебника. Стебли росли и распухали в полете, едва коснувшись его тела, они начали опутывать его, утолщаясь, по рукам и ногам, и повалили на землю. Я пыталась подняться. Руки щипало, нос не мог дышать от дыма, но королева словно оживший уголь, оставляя за собой след из пара и дыма, приближалась ко мне слишком быстро. Она схватила меня, и я завопила. Я почувствовала, как обгорает, обугливаясь под ее хваткой, моя собственная плоть.

Она потащила меня за собой. Из-за боли я ничего не соображала и не видела. Мое платье начало тлеть, рукава под ее обжигающими пальцами загорелись и свалились с моих рук. Воздух вблизи от нее дрожал и был раскален как в духовке. Пытаясь вздохнуть, я отвернула от нее лицо. Она протащила меня за собой через пруд, через обугленное пепелище ее холма, где она устроила себе логово, к расколотому дереву.

Я догадывалась, что она собирается делать, и даже несмотря на боль я кричала и сопротивлялась. Но хватка королевы была безжалостной. Я лягалась, обжигаясь, босыми ногами. Слепо тянулась к силе и даже почти выкрикнула заклинание, но она тряхнула меня так сильно, что я прикусила язык. Королева Чащи казалась окружившим меня тлеющим углём, повсюду распространяющим пламя. Я пыталась обхватить ее, прижаться к ней, предпочитая обгореть до смерти. Мне вовсе не хотелось узнать, что со мной сделает скверна, и что она сделает с помощью моей силы, влившейся в это огромное очаговое дерево, растущее прямо посредине Чащи.

Но ее хватка не ослабевала. Королева впихнула меня сквозь обугленную древесину и пепел в расщелину, пробитую моей молнией в стволе очагового дерева. Хватка оплетающей меня лозы усилилась, и очаговое дерево сомкнулось вокруг меня словно закрывшийся гроб.

Глава 31

На мою кожу и волосы хлынул холодный мокрый, зеленый и липкий древесный сок. Произнеся прерывающимся голосом увеличивающее силу заклинание, я отчаянно надавила на древесину, и дерево, треснув, открылось. Я яростно разодрала края коры, просунула голую ногу в нижний край щели, и, исколов пальцы на руках и ногах об острые щепки, сумела выбраться на поляну. Ослепленная страхом, я отползала, бежала, неслась от дерева прочь, пока не рухнула в холодную, бодрящую воду, и когда поднялась… то обнаружила, что буквально все изменилось.

Не было ни следа пожара и борьбы. Я нигде не нашла ни Саркана, ни королевы Чащи. Пропало даже огромное очаговое дерево. Кстати, как и все остальные. Поляна казалась полупустой. Я в одиночестве стояла на берегу тихого пруда в совершенно другом мире. Вместо вечера здесь было раннее утро. Между веток свистели, переговаривались птицы, а у водной ряби пели свои квакучие песни лягушки.

Я тотчас поняла, что угодила в ловушку, но это место не было похоже на Чащу. Оно не походило на увиденное мною ужасное извращенное и мрачное место, по которому блуждала Кася или где, понурившись, сидел у корней дерева Иржи. Даже поляна не казалась настоящей, полной присущей ей необыкновенной тишины. Пруд ласково омывал мои лодыжки. Я повернулась и помчалась, разбрызгивая воду, по дну к Веретяннице. Саркан не сможет в одиночку произнести Призывание, чтобы указать мне путь к бегству, но раз Веретянница послужила нам тропой для входа сюда, то может быть она сможет стать и выходом.

Но даже Веретянница здесь оказалась иной. Поток становился шире, спокойнее и глубже, но впереди не оказалось облака тумана. Рева водопада тоже не было слышно. Наконец я остановилась у изгиба русла, которое показалось смутно знакомым и уставилась на растущий на берегу саженец. Это был стройный саженец очагового дерева не более десяти лет, растущий у того самого огромного серого похожего на старика валуна, замеченного нами у подножия обрыва. Это оказалось первое очаговое дерево и то самое, полускрытое туманом брызг водопада, у корней которого мы очутились после нашего безумного спуска по склону.

Но никакого водопада здесь не было, не было и обрыва. А древнее дерево было всего лишь молодым и невысоким саженцем. На противоположном берегу Веретянницы росло другое очаговое дерево, и под взглядами этих двух стражей русло реки постепенно расширялось, уходя темной и глубокой полосой в даль. Нигде более я не видела ни одного очагового дерева – лишь обычные дубы и высокие сосны.

Внезапно я поняла, что больше не одна. На противоположном берегу под старым очаговым деревом стояла женщина.

На мгновение я решила, что это королева Чащи. Она была так на нее похожа, что они должны были быть родственницами. У нее был такой же ольховый и напоминающий кору оттенок кожи, такие же вьющиеся волосы, но лицо было длиннее и глаза зеленого цвета. Если королева Чащи была золотисто-красноватой, то она просто коричневой и серебристо-серой. Она, как и я, смотрела на реку, и прежде чем я что-то успела сказать, по реке пронесся отдаленный скрип. Появилась медленно плывущая лодка: это была длинная, изящная и красивая резная ладья. В ней стояла королева Чащи.

Кажется, она меня не видела. С вплетенными в прическу цветами она стояла на носу ладьи, улыбаясь, рядом с мужчиной. Мне понадобилось некоторое время, чтобы узнать его лицо. Прежде я видела его лишь мертвым. Это был король из Башни. Он казался гораздо моложе и выше, а на его лице еще не было морщин. Но королева Чащи выглядела точно так же, как в тот день, когда ее замуровали в гробнице. Позади сидел молодой человек с напряженным взглядом, совсем мальчишка, но я увидела в нем того, в кого он превратится годы спустя: того самого человека из Башни с жестким лицом. С ними в ладье на веслах плыли и другие люди Башни. Люди в серебристых доспехах, погружая весла в воду, опасливо озирались по сторонам на огромные деревья.

За первой ладьей плыли десятки лодок, но эти казались поделками – не лодки, а скорее огромные листья. Все они были наполнены народом, которого я прежде никогда не видела. Все они чем-то, как и королева Чащи, напоминали деревья: темные каштаны, светлую вишню, бледный ясень и теплую иву. Среди них было несколько детей, но ни одного старика.

Резная ладья тихо ударилась о берег, и король помог королеве Чащи выбраться из лодки. Она подошла, улыбаясь и раскрыв объятья, к стоящей женщине леса: «Линайя», – сказала она, и каким-то образом я знала – это слово одновременно и было, и не было волшебным, и означало и не означало имя. Оно означало сестру и подругу, и побратима-путешественника. Это имя странным образом разнеслось эхом среди деревьев. Казалось шепот их листвы донес его обратно, рябь реки подхватила его и мне почудилось, что оно вписано во все-все окружающее меня.

Но, казалось, королева Чащи ничего этого не заметила. Она поцеловала сестру в обе щеки. Потом она взяла короля за руку и провела его мимо очаговых деревьев в лес. Люди Башни привязали ладью и последовали за ними.

Линайя безмолвно ждала на берегу и смотрела, как одна за другой пустеют последние лодки. Когда очередная из них пустела, женщина касалась ее рукой, и та превращалась в листок на поверхности реки. Поток аккуратно уносил его в небольшой кармашек у берега. Вскоре река опустела. Последние люди леса уже шли к поляне. Тогда Линайя повернулась ко мне и тихим вибрирующим голосом словно ударила по пустому бревну сказала: «Идем».

Я удивленно уставилась на нее, но она лишь повернулась и пошла через ручей. Через мгновение я пошла за ней. Хоть я и была напугана, инстинктивно я ее не боялась. Мои ноги расплескивали воду, а ее нет. Там, где влага касалась ее кожи, она моментально впитывалась внутрь.

Кажется, время вокруг нас текло странно. К тому времени, как мы добрались до леса, свадьба уже кончилась. Королева Чащи и ее король стояли на зеленом холме, взявшись за руки, которые были обернуты цепочкой из сплетенных цветов. Вокруг них, рассыпавшись между деревьев, собрались люди леса и молча наблюдали. В них во всех ощущалась тишина и нечеловеческая неподвижность. Десяток людей Башни с опаской поглядывал на них, вздрагивая от шелестящего бормотания очаговых деревьев. Тот молодой человек с жестким выражением лица стоял рядом с парой и с легким отвращением смотрел на странные, длинные и чуть узловатые пальцы королевы Чащи, сжимавшие руки короля.

Линайя вышла вперед, присоединяясь к ним. Ее глаза были влажны и блестели словно листва после дождя. Королева Чащи с улыбкой повернулась и протянула к ней руки. «Не плачь, – сказала она, веселым будто ручей голосом: – я буду неподалеку. Башня всего лишь на другом конце долины».

Сестра ничего не ответила. Она поцеловала ее в щеку и отпустила руки.

Король с королевой Чащи ушли вместе, и с ними люди Башни. Народ леса тихонько разбрелся между деревьев. Линайя вздохнула тихо, словно среди ветвей пронесся ветерок. Мы остались одни стоять на зеленом холме. Она повернулась ко мне.

– Наш народ долгое время прожил в одиночестве, – сказала она, и я задумалась, что для дерева значит «долго»? Тысяча лет, две тысячи, десять? Бесконечные поколения, все глубже забирающиеся корни. – Мы уже начали забывать, каково это быть людьми. Мы постепенно отдаляемся.

– Когда сюда со своим народом прибыл король-чародей, моя сестра разрешила ему войти в долину. Она считала, они помогут нам вспомнить. Считала, что мы можем обновиться и в свою очередь научить их. Мы сможем дать друг другу иную жизнь. Но они боялись. Они хотели жить, хотели быть сильнее, но не хотели меняться. Они научились плохим вещам, – пока она говорила, мимо проносились годы, словно размыв все вокруг моросящим серым и тихим дождем. И потом вдруг снова наступило лето, другое – намного позже, и из-за деревьев показались выходящие люди леса.

Многие из них шли медленно, несколько настороженно. Часть из них пострадала: кто-то берег почерневшие руки, другой прихрамывал на ногу, которая была похожа на неловко обрубленное полено. Остальные им помогали. Разглядев конец обрубка, я решила, что нога снова отрастает. Несколько родителей вели за собой детей, женщина несла на руках ребенка. Вдалеке, гораздо дальше к западу над лесом поднимались тонкие черные столбы дыма.

Подходя, люди леса подбирали плоды очаговых деревьев и делали из отпавшей коры и павших листьев кубки, совсем как мы с Касей в детстве, когда устраивали в лесу притворные чаепития. Они набирали в них чистейшую воду из пруда и расходились по лесу по одиночке, парами, иногда по трое. Я стояла, наблюдая за ними, самая не зная почему, полными от слез глазами. Некоторые из них останавливались на открытом месте, где их освещало солнце. Они съели плоды и запили их водой. Мать откусывала часть плода, вкладывала ее в рот своему ребенку, и давала попить из своего кубка.

Они начали меняться. Их ноги начали расти, пальцы на ногах удлиняться, вгрызаясь в землю. Их тела тоже начали удлиняться, и они подняли руки к солнцу. Одежда с их тел опала на землю в опавшую листву и сухую траву. Дети менялись быстрее взрослых: они быстро превращались в красивые серые колонны, широко раскинувшие ветви, усыпанные белыми цветами. Отовсюду росли серебристые листочки, словно вся содержащаяся в них жизнь выплеснулась наружу за один резкий выдох.

Линайя сошла с холма и стала обходить их. Несколько людей были ранены или стары, они страдали, застряв в превращении на середине. Ребенок превратился в красивое сияющее деревце, усыпанное цветами, а его мать присела рядом, сотрясаясь над стволом, обхватив его руками. Ее вода пролилась, и лицо корчилось в слепой агонии. Линайя мягко прикоснулась к ее плечу. Она помогла матери подняться, чуть отстранившись от маленького деревца. Она погладила ее по голове, дала съесть фрукт и выпить из своей чаши. Она спела ей тем же странным глубоким голосом. Мать стояла, опустив голову, обливаясь слезами, но вдруг она подняла лицо к солнцу, начала расти и исчезла.

Линайя помогла немногим другим попавшим в ловушку выпить из своей чаши или съесть плод. Она гладила их кору и пела свою волшебную песню, пока они окончательно не превращались. Из некоторых получались корявые деревца. Самые старые превращались в тонкие саженцы. Лес наполнился очаговыми деревьями. Линайя осталась одна.

Она направилась обратно к пруду.

– Почему? – беспомощно спросила я. Мне нужно было знать, но я чувствовала, что не захочу слышать ответ. Что не захочу узнать, что сподвигло их так поступить.

Она указала на реку:

– Они приближаются, – сказала она глубоким голосом. – Смотри, – и я перевела взгляд на реку. Вместо отражения неба я увидела приближающиеся резные ладьи. На них везли фонари, горящие факелы и большие топоры. На передней ладье развевался флаг, а на ее носу стоял молодой человек со свадьбы. Он стал старше и мрачен лицом. Это он замуровал королеву Чащи. Теперь корона была на его голове.

– Они приближаются, – повторила Линайя. – Они предали мою сестру и заточили ее там, где она не может расти. Теперь они явились за нами.

– Но разве вы не можете с ними сражаться? – спросила я, чувствуя в ней глубокую и спокойную волшебную силу, не поток, а глубокий-преглубокий колодец. – Неужели вы не можете убежать…

– Нет, – ответила она.

Я застыла. В ее глазах отразились бесконечные зеленые лесные просторы. И чем дольше я смотрела на нее, тем меньше она была похожа на человека. То, что я видела было лишь половиной: ствол, венчающийся широко раскинувшимися ветвями, усыпанными листьями, цветами и плодами. Внизу была плотная сеть корней, длинных и разветвленных, глубоко уходящих в почву долины. У меня тоже были корни, но не такие. Меня можно было осторожно выкопать и, отряхнув, пересадить в королевский замок или в мраморную башню… где я выживу, хоть и останусь несчастливой. Пересадить ее было невозможно.

– Они научились плохим вещам, – повторила Линайя. – Но, если бы мы остались, если бы сражались, мы бы запомнили плохое. И тогда мы бы превратились… – Она замолчала. – Мы предпочли не запоминать, – наконец сказала она.

Она присела и наполнила свою чашу.

– Погоди! – произнесла я и перехватила ее руку, прежде, чем она выпила и покинула меня. – Ты можешь мне помочь?

– Я могу помочь тебе измениться, – сказала она. – Ты вросла достаточно, чтобы отправиться со мной. Ты можешь расти рядом и обрести покой.

– Я не могу, – ответила я.

– Если ты не пойдешь, то останешься одна, – сказала она. – Твоя печаль и слезы отравят мои корни.

Испугавшись, я умолкла. Я начала понимать: так вот откуда пошла порча Чащи. Люди леса превратились по своей воле. Они до сих пор живы, и им снится долгий сон, но он ближе к жизни деревьев, а не людей. Они не были живыми, пойманными в ловушку людьми, запертыми в дереве бесконечно желая выбраться наружу.

Но если я не изменюсь, если останусь человеком, одиноким и несчастным, то моё горе заразит ее очаговое дерево, совсем как те страшилища, что растут за пределами рощи, даже если моя сила поможет ему выжить.

– Можешь тогда помочь мне уйти? – в отчаянии спросила я. – Она поместила меня в твое дерево…

Ее лицо опечалилось. Я поняла, был только один способ мне помочь. Она уходила. То, что осталось от нее жить в дереве было глубоким, странным и медлительным. Дерево нашло эти воспоминания, эти мгновения, она могла показать мне путь… ее собственный путь… но это все, чем она могла мне помочь. И это единственный выход, который она нашла для себя и своего народа.

Я проглотила ком в горле и отступила назад. Наши руки расцепились. Она еще мгновение смотрела на меня, а потом выпила воду. Она начала пускать корни прямо на краю пруда. Расправились темные корни, раскинулись серебристые ветви, возвышаясь, взмывая все выше и выше – настолько, насколько позволяло бездонное озеро внутри нее. Она росла, росла и росла. Белыми веревками вспыхнули цветы, ствол под серебристой корой слегка покрылся морщинами.

Снова я оказалась в лесу одна. Но теперь голоса птиц смолкли. Среди деревьев я разглядела несколько испуганно убегающих оленей, мелькнувших белыми хвостиками и пропавших. С деревьев начали осыпаться сухие и побуревшие листья, они хрустели под ногами своими обмороженными краями. Солнце садилось за горизонт. Я обняла себя руками, замерзшая и напуганная, выдыхая белые облачка пара и поджимая босые ноги от промерзшей земли. Чаща смыкалась вокруг меня, и из нее не было выхода.

Но тут за моей спиной вспыхнул свет, яркий, чистый и такой знакомый: это был свет Призывания. С внезапной надеждой я обернулась: в лесу пошел снег. Время снова сдвинулось. Голые деревья молчаливо застыли. Свет Призывания горел подобно единственному лунному лучу. Пруд сиял расплавленным серебром и из него кто-то появился.

Это была королева Чащи. Она выползла на берег, оставляя за собой черную полосу обнаженной от снега земли и рухнула неподвижно в том же потрепанном белом траурном платье. Она полежала, свернувшись на боку, ловя дыхание, а затем открыла глаза. Медленно она приподнялась на дрожащих руках и оглядела лес, новые очаговые деревья, и ее лицо вытянулось от ужаса. Покачиваясь, она поднялась на ноги. Покрывшееся грязью платье примерзло к телу. Она поднялась на холм и оттуда оглядела лес, потом медленно она обернулась и проводила взглядом уходящее вверх огромное очаговое дерево.

Она сделала несколько запинающихся шагов в снегу по холму, и положила руки на широкий серебристый ствол очагового дерева. Мгновение она стояла, вздрагивая. Потом склонилась и прижалась щекой к коре. Она не плакала. Ее взгляд был пустым и невидящим.

Я не знала, как Саркану удалось в одиночку произнести заклинание Призывания, или то, что я видела, но я стояла в напряженном ожидании, надеясь, что видение покажет мне выход. Вокруг нас, сверкая в чистом свете, падал снег. Он не касался моей кожи, но быстро заметал следы королевы, снова посыпая землю белым. Королева не двигалась.

Очаговое дерево тихо пошевелила ветвями и одна из нижних ветвей мягко наклонилась к ней. На ветви, не смотря на зиму, распускался цветок. Он распустился, с него опали лепестки, обнажив небольшой зеленый плод, который стал наливаться золотом. Он свисал перед ней с ветки, ласково приглашая.

Королева Чащи взяла плод. Она держала его на ладонях и в лесной тишине по реке разнесся знакомый стук: топор, врезающийся в дерево.

Королева застыла с поднесенным к губам плодом. Мы застыли обе, прислушиваясь. Стук раздался снова. Ее руки дрогнули. Плод упал на землю, исчезнув под снегом. Она откинула спутанные юбки с ног и бросилась со склона холма в реку.

Я побежала следом. Мое сердце билось в такт со стуками топора. Они привели нас к краю рощи. Саженец превратился в крепкое высокое дерево с широкой кроной. Одна из резных ладей была привязана к берегу, и двое людей рубили другое очаговое дерево. Они весело работали вместе, поочередно ударяя тяжелым топором, глубоко врезавшимся в древесину. Серебристые щепки летели в разные стороны.

Королева Чащи закричала от ужаса, и ее крик разнесся среди деревьев. Потрясенные лесорубы застыли, вцепившись в топоры и принялись оглядываться. Тут королева на них напала. Она схватила их за горло длинными пальцами и отбросила в реку. Они начали барахтаться, откашливаясь. Королева опустилась на колени перед поврежденным деревом, накрыв разрубленное и сочащееся соком место всеми пальцами, словно стараясь зажать рану. Однако дерево было слишком повреждено, чтобы его спасти. Оно уже сильно накренилось над водой. Через час или через день оно рухнет.

Она поднялась. Ее трясло, но уже не от холода, а от холодного гнева, и вместе с ней сотрясалась земля. Перед ее ногами земля внезапно разверзлась, и по всей границе рощи пробежался разлом. Она перешагнула через расширяющуюся пропасть, и я вовремя прыгнула следом за ней. Ладья рухнула в открывшуюся пропасть, мгновенно исчезнув. Роща опустилась вниз в облако тумана под прикрытием появившегося обрыва, а река превратилась в дико ревущий водопад. Один из лесорубов поскользнулся в воде и его с криком унесло к краю обрыва. Второй закричал, но слишком поздно бросился ловить протянутую руку товарища.