Текст книги "Доктрина шока"

Автор книги: Наоми Кляйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Сухарто показал, что если применить упреждающие массовые репрессии, страну охватит шок, так что сопротивление можно нейтрализовать в зародыше. Террор в Индонезии был таким беспощадным и в такой степени превосходил любые ожидания, что люди, которые еще неделю назад пытались вместе отстаивать независимость своей страны, теперь были настолько напуганы, что легко передали всю власть Сухарто и его приверженцам. Ральф Макгихи, руководивший оперативной деятельностью ЦРУ в годы переворота, говорил, что Индонезия – это «образцовая операция... Можно проследить, как все главные кровавые события направлялись из Вашингтона, чтобы привести Сухарто к власти. Их успех означает, что подобное можно повторять снова и снова»⁵⁸.

Другой важнейший урок Индонезии относится к сотрудничеству между Сухарто и «берклийской мафией», начавшемуся еще до переворота. Поскольку экономисты были готовы занять ключевые «технократические» посты в новом правительстве и уже обратили Сухарто в свою веру, переворот не только устранил угрозу национальной независимости, но и превратил Индонезию в одну из немногих максимально гостеприимных для иностранных монополий стран мира.

Когда начал складываться удобный момент для свержения Альенде, на стенах Сантьяго появились грозные предупреждения, нарисованные красной краской: «Джакарта приближается».

Вскоре после избрания Альенде его оппоненты в Чили начали в точности воспроизводить индонезийский сценарий. Католический университет, приют «чикагских мальчиков», стал основой формирования того, что в ЦРУ называли «атмосферой переворота»⁵⁹. Многие студенты вступили в фашистскую организацию Patria у Libertad^* и маршировали по улицам, открыто подражая гитлеровской молодежи.

В сентябре 1971 года, когда исполнился год правления Альенде, ведущие бизнесмены Чили созвали экстренное совещание в прибрежном городе Винья-дель-Мар, чтобы разработать всестороннюю стратегию смены режима. По словам Орландо Саенса, президента Национальной ассоциации производителей (щедро финансируемой ЦРУ и многочисленными иностранными монополиями, которые разрабатывали собственный заговор в Вашингтоне), собравшиеся решили, что «правительство Альенде несовместимо со свободой в Чили и существованием частных предприятий, поэтому единственный способ избежать катастрофы – это свержение правительства». Бизнесмены сформировали свою «боевую организацию», одна часть которой должна была наладить контакты с армией, а другая, по словам Саенса, заняться «подготовкой конкретных программ, альтернативных государственным, которые будут систематически направляться вооруженным силам»⁶⁰.

Саенс привлек нескольких ведущих «чикагских мальчиков» к разработке этих альтернативных программ и предоставил им новый офис неподалеку от дворца президента в Сантьяго⁶¹. Группу возглавляли молодой выпускник Чикагского университета Серхио де Кастро и его коллега по Католическому университету Серхио Ундуррага; еженедельно они устраивали секретные встречи, на которых подробно обсуждался вопрос о радикальном изменении развития страны в соответствии с доктринами неолиберализма⁶². Как показало расследование Сената США, «свыше 75 процентов» финансирования «исследовательская организация оппозиции» получала непосредственно от ЦРУ⁶³.

К тому времени планирование переворота шло по двум отдельным направлениям: военные составляли заговор с целью устранения Альенде и его сторонников, а экономисты тайно разрабатывали программу устранения их идей. Подготавливая энергию для нанесения удара, эти два лагеря вели между собой диалог при посредстве Роберто Келли, бизнесмена, связанного с финансируемой ЦРУ газетой El Mercurio. Через Келли «чикагские мальчики» послали пятистраничное резюме своей экономической программы адмиралу флота. Адмирал дал свое одобрение, и с этого момента «чикагские мальчики» старательно готовили свою программу к началу переворота.

Созданная ими «библия» объемом в 500 страниц – детальная экономическая программа, которой хунта должна будет руководствоваться с первых дней, – известна в Чили под названием «Кирпич». Согласно последующим данным комитета Сената США, «сотрудничавшие с ЦРУ экономисты готовили всестороннюю экономическую программу, которая послужила основой для принятия хунтой наиболее важных экономических решений»⁶⁴. Восемь из десяти основных авторов «Кирпича» изучали экономику в Чикагском университете⁶⁵.

Хотя свержение Альенде обычно описывается как военный переворот, Орландо Летельер, посол Альенде в Вашингтоне, считал, что в нем на равных участвовали как армия, так и экономисты. «"Чикагские мальчики", как их называют в Чили, – писал Летельер, – убедили генералов, что они добавят к жестокости военных интеллектуальные качества, которых первым не хватает»⁶⁶.

Переворот в Чили сопровождался тремя формами шока, рецептура которых потом повторялась в соседних странах и даже в Ираке три десятилетия спустя. За непосредственным шоком от переворота последовали два других. Первой была капиталистическая «шоковая терапия» Милтона Фридмана, техника, которую на тот момент уже изучили сотни латиноамериканских экономистов, прошедших подготовку в Чикагском университете или его филиалах. Другой формой шока было применение электрошока, лекарств и сенсорной депривации Эвена Кэмерона, ставших основой методики пыток в руководстве Kubark и с помощью многочисленных учебных программ ЦРУ распространенных среди полицейских и военных Южной Америки.

Эти три формы шока обрушились на тела латиноамериканцев и политический организм региона как неукротимый ураган взаимозависимых процессов разрушения и восстановления, опустошения и созидания. Шок переворота подготовил почву для экономической шоковой терапии; шок пыток грозил любому человеку, который мог бы препятствовать экономическим потрясениям. И в этой лаборатории возникло первое государство, созданное чикагской школой, это была их первая победа в глобальной контрреволюции.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПЕРВОЕ ИСПЫТАНИЕ:

МУКИ РОЖДЕНИЯ

Теории Милтона Фридмана принесли ему Нобелевскую премию, Чили они принесли генерала Пиночета. Эдуардо Галеано «Дни и ночи любви и войны», 1983

Не думаю, чтобы меня когда-либо считали «злым». Милтон Фридман, цит. по: Wall Street Journal, 2006, July 22

ГЛАВА 3

ГОСУДАРСТВА В СОСТОЯНИИ ШОКА:

КРОВАВОЕ РОЖДЕНИЕ КОНТРРЕВОЛЮЦИИ

Обиды нужно наносить разом: чем меньше их распробуют, тем меньше от них вреда. Никколо Макиавелли «Государь», 1513 г.¹

Если мы примем такой шоковый подход, я полагаю, о нем надо заявить публично со всеми подробностями, чтобы он начал свое воздействие как можно быстрее. Чем лучше о нем осведомлена публика, тем сильнее ее реакции будут облегчать процесс урегулирования. Милтон Фридман, из письма к генералу Аугусто Пиночету, 21 апреля 1975 г.²

Генерал Аугусто Пиночет и его приверженцы постоянно называли события 11 сентября 1973 года не переворотом, но «войной». Действительно, Сантьяго выглядел как зона военных действий: бульвары заняли стреляющие танки, государственные здания атаковали с воздуха реактивные истребители. Но в этой войне было нечто странное: она была односторонней.

С самого начала Пиночет полностью контролировал армию, флот и полицию. В то же время президент Сальвадор Альенде отказался создавать вооруженные объединения из своих сторонников, поэтому у него не было собственной армии. Единственным источником сопротивления оставались дворец президента «Ла Монеда» и окружающие его крыши – Альенде со своим ближайшим окружением предприняли смелую попытку защитить демократию. Силы противников были неравны: внутри здания находилось всего 36 сторонников президента, в то время как военные нанесли по дворцу 24 ракетных удара³.

Пиночет, тщеславный деятель и капризный командир (по характеру похожий на те танки, на которые он взбирался), очевидно, желал сделать это событие как можно более драматичным и травмирующим. Хотя переворот не был войной, он был призван дать ощущение войны – как своего рода предвкушение шока и трепета в чилийском варианте. И шок был самым сильным. В отличие от соседней Аргентины, которая за последние три десятилетия шесть раз меняла военные правительства, Чили не знала такого рода насилия: страна в целом уже 160 лет наслаждалась мирным демократическим управлением, причем в течение последних 41 года ничто не прерывало мира.

Теперь же президентский дворец был объят пламенем, прикрытое тело президента вынесли на носилках, а его ближайшие соратники лежали на улице лицом вниз под прицелом винтовок⁴. В нескольких минутах езды от президентского дворца Орландо Летельер, только что прибывший из Вашингтона, чтобы занять пост министра обороны Чили, утром шел в свой кабинет в министерстве. Как только он оказался за парадной дверью, его поджидала засада: 12 солдат в боевой униформе направили на него свои автоматы⁵.

В годы, предшествовавшие перевороту, американские преподаватели, многие из которых были связаны с ЦРУ, прививали чилийским военным антикоммунистическое бешенство, внушая им, что социалисты – это фактически русские шпионы, силы, чуждые чилийскому обществу, «внутренние враги». На самом же деле сами военные стали врагами собственного народа, готовыми направить оружие на людей, которых они должны были защищать.

После смерти Альенде, ареста членов его правительства и при отсутствии видимого массового сопротивления великая битва хунты завершилась еще до наступления вечера.

Летельер и прочие VIP-узники были в итоге доставлены на холодный остров Доусон в южной части пролива Магеллана – для Пиночета это была своеобразная Сибирь с ее лагерями. Однако хунта не могла остановиться на этом убийстве и арестах членов правительства. Генералы понимали, что смогут удержать власть, только если им удастся достаточно запугать людей, как это было сделано в Индонезии. По данным рассекреченных документов ЦРУ, в последовавшие дни примерно 13 500 граждан схватили, посадили в грузовики и развезли по тюрьмам⁶. Тысячи из них были доставлены на два крупнейших стадиона Сантьяго: Стадион Чили и Национальный стадион. На последнем вместо футбола зрелищем стала смерть. Солдаты рыскали по толпе в сопровождении осведомителей с прикрытыми лицами, те выявляли среди людей «подрывные элементы». Намеченную жертву тащили в раздевалки и кабинки, ставшие импровизированными камерами пыток. Людей убивали сотнями. Мертвые тела стали появляться по сторонам больших автострад или плавающими в темных колодцах городской канализации.

Чтобы быть уверенным, что террор распространился за пределы столицы, Пиночет послал одного из самых жестоких командиров, генерала Серхио Арельяно Старка, на вертолете в северные провинции, чтобы посетить ряд тюрем, где сидели «подрывные элементы». В каждом городе или поселке Старк и его передвижной отряд смерти отбирали самых известных узников, однажды 26 человек сразу, и затем их казнили. Кровавый след, оставшийся после четырех дней этого путешествия, назвали «караваном смерти»⁷. Очень быстро вся страна поняла, что ей хотели сказать: сопротивление влечет за собой смерть.

Хотя сражение Пиночета и носило односторонний характер, по' своему эффекту оно воздействовало не меньше, чем гражданская война или иностранное вторжение: в целом около 3200 людей пропали без вести или были казнены, по меньшей мере, 80 тысяч брошены в тюрьмы, а 200 тысяч покинули страну по политическим причинам⁸.

Экономический фронт

Для «чикагских мальчиков» 11 сентября было днем головокружительных надежд и бешеной активности. Серхио де Кастро работал в тесном сотрудничестве с военно-морским флотом, отправляя на одобрение одну за другой последние страницы «Кирпича». В самый же день переворота несколько «чикагских мальчиков» отправились в типографию газеты El Mercurio. Хотя на улицах раздавались выстрелы, они страстно спешили напечатать свой труд к первому дню деятельности хунты. Артуро Фонтейн, один из редакторов газеты, вспоминает, как станки «работали без остановки, чтобы напечатать копии этого большого текста». И они успели это сделать почти в срок. «До полудня в среду 12 сентября 1973 года генералы вооруженных сил, приступившие к выполнению правительственных задач, имели перед собой этот план»⁹.

Предложенные в последней версии «Кирпича» решения разительно напоминали предложения книги Милтона Фридмана «Капитализм и свобода»: приватизация, дерегуляция и снижение расходов в социальной сфере – триединство свободного рынка. Чилийские экономисты, подготовленные в США, уже пытались предложить эти идеи мирным путем, в рамках демократических дискуссий, но они были полностью отвергнуты. Теперь же «чикагские мальчики» снова явились со своей программой в условиях, которые были куда благоприятнее для их радикальных мыслей. В эту новую эпоху не надо было спрашивать чьего-либо согласия, за исключением горстки людей в военной форме. Их самые упорные противники были в тюрьмах, или убиты, или прятались; парад истребителей в небе и караваны смерти заставили всех умолкнуть.

«Для нас это была революция», – говорил Кристиан Ларрулет, один из экономических советников Пиночета¹⁰. И эти слова справедливы. 11 сентября 1973 года стало не только днем насильственного свержения мирной социалистической революции Альенде, но и днем начала контрреволюции, как об этом позже писал журнал The Economist, – первой реальной победой кампании чикагской школы над девелопментализмом и кейнсианством¹¹. В отличие от частичной революции Альенде, которой в условиях демократии приходилось искать компромиссы с разнообразными иными направлениями, этот мятеж, совершенный с помощью грубой силы, позволял идти до конца. А в последующие годы те же самые меры, что описаны в «Кирпиче», будут внедряться в десятках других стран под прикрытием разнообразных кризисов. Но Чили была страной контрреволюции, осуществленной при помощи террора.

Хосе Пиньера, выпускник экономического отделения Католического университета Сантьяго, сам себя причисляющий к «чикагским мальчикам», во время переворота работал над своей диссертацией в Гарварде. Услышав эту «добрую весть», он вернулся на родину «содействовать созданию новой страны, верной свободе, на пепелище старой». По словам Пиньеры, ставшего позднее министром труда и горного дела у Пиночета, это была «настоящая революция... радикальное, всестороннее и устойчивое продвижение в сторону свободного рынка»¹².

До переворота Аугусто Пиночета ценили за его покладистость, всегдашнее подобострастное отношение к его гражданским начальникам. Став диктатором, Пиночет раскрыл новые грани своего характера. Он принял власть с явным удовольствием, окружив себя царскими почестями, и уверял, что на этот пост его вознесла «судьба». Очень скоро он совершил еще один маленький переворот, чтобы избавиться от трех других военных вождей, с которыми ранее по договоренности делил власть, назвав себя и верховным вождем нации, и президентом страны. Он обожал помпу и церемонии, подтверждавшие его право распоряжаться, и никогда не упускал возможности облачиться в свой мундир прусского фасона с пелериной. Для поездок по Сантьяго он всегда выбирал колонну дорогих пуленепробиваемых автомобилей Mercedes-Benz¹³.

Пиночет был умелым авторитарным правителем, но, подобно Сухарто, почти ничего не понимал в экономике. И это было проблемой, поскольку кампания корпоративного саботажа, возглавляемая ITT, привела экономику страны к катастрофе, так что к правлению Пиночета кризис уже назрел. С самого начала внутри хунты шла борьба двух направлений: одни хотели просто восстановить положение, которое было до Альенде, а затем быстро вернуть демократию; им возражали «чикагские мальчики», стоявшие за перекройку страны и создание свободного рынка, на что должны были уйти годы. Пиночет, купавшийся в своей власти, ненавидел мысль о том, что его предназначение сводится лишь к операции чистки – «восстановить порядок» и затем исчезнуть. «Мы не пылесос, который всосал в себя марксизм, чтобы отдать власть назад в руки господ политиков», – говорил он¹⁴. И мечта «чикагских мальчиков» о полной переделке страны отвечала его растущим амбициям, так что, как раньше это сделал Сухарто с «берклийской мафией», он немедленно назначил нескольких выпускников Чикагского университета своими главными экономическими советниками, в том числе и Серхио де Кастро, фактического их предводителя и основного автора «Кирпича». Он называл их «технос» – техники, – в соответствии с заверениями чикагской школы о том, что наладка экономики – дело науки, а не субъективного человеческого выбора.

Хотя Пиночет плохо разбирался в инфляции и процентных ставках, «технос» говорили на понятном ему языке. Для них экономика была подобна силам природы, которые надо уважать и которым следует подчиняться, потому что «действовать вопреки природе непродуктивно и означает обманывать самого себя», по словам Пиньеры¹⁵. Пиночет соглашался: люди, как он однажды писал, должны подчиняться структуре, потому что «природа показывает, что порядок и иерархия необходимы»¹⁶. И такое обоюдное стремление использовать высшие естественные законы стало основой альянса Пиночета с чикагской школой.

Первые полтора года Пиночет верно следовал инструкциям «технос»: он приватизировал некоторые, хотя не все, государственные компании (в том числе несколько банков); допустил существование некоторых крайних форм финансовых спекуляций; широко распахнул границы для иностранного импорта, устранив барьеры, которые столь долго защищали чилийских производителей; сократил правительственные расходы на 10 процентов, за исключением военных, которые значительно увеличились¹⁷. Он также упразднил контроль над ценами, что было радикальным преобразованием в стране, где цена предметов первой необходимости, таких как хлеб и постное масло, регулировалась десятилетиями.

«Чикагским мальчикам» удалось убедить Пиночета, что если он резко устранит вмешательство правительства в эти сферы, «естественные» законы экономики сами восстановят равновесие, а инфляция – в которой они видели своего рода лихорадку экономики, вызванную присутствием нездоровых организмов на рынке, – волшебным образом приостановится. Но они ошибались. В 1974 году инфляция достигла 375 процентов – величайший показатель во всем мире, почти вдвое превысивший ее высший уровень при Альенде¹⁸. Цена продуктов первой необходимости, например хлеба, подскочила невероятно. В то же самое время чилийцев увольняли с работы, поскольку эксперименты Пиночета со «свободной торговлей» привели к тому, что страну заполнили дешевые импортные товары. Местные предприятия закрывались, не выдерживая конкуренции, безработица достигла рекордного уровня, а голод стал носить угрожающий арактер. Первый эксперимент чикагской школы обернулся бедствием.

Серхио де Кастро и прочие «чикагские мальчики» утверждали (в лучших традициях своей школы), что в этом виновата не теория, а тот факт, что ее не реализовали на практике с достаточной жесткостью. Экономика не лечит сама себя и не возвращается к гармоничному равновесию, потому что все еще есть «помехи» – наследие почти полувекового вмешательства государства. Для успеха эксперимента Пиночет должен устранить эти помехи – еще сильнее сократить расходы, активнее проводить приватизацию и увеличить скорость преобразований.

За полтора года многие представители национальной деловой элиты устали от экстремального капитализма, отчаянно внедряемого в жизнь «чикагскими мальчиками». Почувствовали себя лучше лишь иностранные компании и узкий кружок финансистов, названных «пираньями», которые зарабатывали большие деньги с помощью спекуляций. Промышленные производители, от всей души поддержавшие переворот, оказались не у дел. Орландо Саенс, президент Национальной ассоциации производителей, который сам подключил «чикагских мальчиков» к участию в перевороте, назвал результаты этого эксперимента «одним из крупнейших провалов в истории нашей экономики»¹⁹. Промышленникам не нравился социализм Альенде, но управляемая экономика их в целом устраивала. «Невозможно продолжать работу в условиях финансового хаоса, воцарившегося в Чили, – говорил Саенс. – Необходимо вкладывать в производство миллионы и миллионы финансовых ресурсов, которые теперь используются в диких спекуляциях на глазах людей, у которых просто нет никакой работы»²⁰.

Увидев, что реализация их планов наталкивается на серьезные препятствия, «чикагские мальчики» вместе с «пираньями» (а эти две группы во многом пересекались) решили призвать на помощь тяжелую артиллерию. И в марте 1975 года по приглашению крупного банка в Сантьяго прилетели Милтон Фридман и Арнольд Харбергер, чтобы спасти эксперимент.

Пресса, подконтрольная хунте, встречала Фридмана как рок-звезду и гуру нового порядка. Каждое его заявление попадало в газетные заголовки, его лекции транслировали по национальному телевидению, и он удостоился самой важной аудиенции из всех возможных: приватной встречи с Пиночетом.

На протяжении своего визита Фридман твердил одно и то же: хунта сделала правильные первые шаги, но ей нужно внедрять свободный рынок с большей энергией. В речах и интервью он употреблял термин, который ранее никогда не использовался в ситуации реального экономического кризиса: он призывал к «шоковой терапии». По его словам, это было «единственным лекарством. Без вариантов. Никакого другого. Иного долговременного решения не существует»²¹. Когда чилийский журналист напомнил, что даже Ричард Никсон, тогдашний президент США, применяет контроль, чтобы смягчить отдельные проявления свободного рынка, Фридман огрызнулся: «Я не одобряю эти меры. Я думаю, мы не должны их применять. Я противник вмешательства правительства в экономику как в моей стране, так и в Чили»²².

После встречи с Пиночетом Фридман сделал для себя заметки, которые опубликовал несколько десятилетий спустя в мемуарах. По его наблюдениям, генерал «с симпатией относился к идее шоковой терапии, но его явно беспокоило, что это временно повысит уровень безработицы»²³. К тому моменту во всем мире уже знали, что именно по приказу Пиночета были организованы кровавые бойни на футбольных стадионах, так что беспокойство диктатора по поводу человеческой стоимости шоковой терапии должно было заставить Фридмана задуматься. Но экономист продолжал настаивать на своем и послал Пиночету письмо, в котором восхвалял «чрезвычайно мудрые» решения генерала, однако предложил ему в еще большей степени сократить государственные расходы – «на 25 процентов в течение шести месяцев. .. всесторонне» и одновременно принять ряд мер в поддержку бизнеса, которые были бы движением к «полностью свободной торговле». Фридман предсказывал, что сотни тысяч людей, уволенных из общественного сектора, получат новую работу в частном секторе, который быстро разрастется благодаря устранению «любых препятствий, тормозящих сегодня частный рынок»²⁴.

Фридман уверял генер;ала, что если тот последует его советам, ему будет поставлено в заслугу «экономическое чудо»; он «приостановит инфляцию за несколько месяцев», проблема с безработицей разрешится «скоро – за месяцы, – и последующее восстановление будет стремительным». Пиночет должен действовать быстро и решительно; Фридман не раз отмечает значение «шока» – он трижды употребил это слово и подчеркнул, что «постепенность тут не годится»²⁵.

Пиночета удалось убедить. В своем ответном письме верховный руководитель Чили пишет о «моем высочайшем и уважительном благорасположении к вам» и уверяет Фридмана, что «этот план будет полностью реализован в ближайшее время»²⁶. Сразу после встречи с Фридманом Пиночет уволил своего министра экономики и поставил на его место Серхио де Кастро, которого позднее назначил министром финансов. Де Кастро привел в правительство своих многочисленных приятелей из «чикагских мальчиков», предложив одному из них возглавить руководство центральным банком. Орландо Саенс, недовольный масштабными увольнениями и закрытием фабрик, был смещен с поста директора Ассоциации промышленников, и его место занял человек с более позитивным отношением к шоку. «Если некоторые промышленники на это жалуются, – заявил новый директор, – пусть убираются к черту. Я не намерен их защищать»²⁷.

Освободившись от недовольных, Пиночет и де Кастро начали работу по демонтажу социального государства, чтобы достичь состояния чистой капиталистической утопии. В 1975 году они одним ударом сократили общественные расходы на 27 процентов – и продолжали их сокращать, так что к 1980 году они составляли половину от того, что было при Альенде²⁸. Самые сильные удары выпали на долю здравоохранения и образования. Даже журнал The Economist, орган сторонников свободного рынка, назвал это «оргией саморазрушения»²⁹. Де Кастро провел приватизацию почти 500 государственных компаний и банков, он практически их раздал, пытаясь как можно быстрее найти им правильное место в новой структуре экономики³⁰. Он безжалостно относился к местным компаниям и ликвидировал практически все торговые барьеры; в результате в промышленности с 1973 по 1983 год количество рабочих мест сократилось на 177 тысяч³¹. К середине 80-х доля промышленного производства в экономике страны снизилась до уровня, который последний раз наблюдался лишь в годы Второй мировой войны³².

Шоковая терапия – удачное название для мероприятий, предложенных Фридманом. Пиночет вогнал страну в состояние глубокого спада, поскольку диктатор опирался на непроверенную теорию, согласно которой внезапное сокращение деятельности государства дает целительный стимул экономике. Это удивительно напоминает логику психиатров, которые в 1940-1950-х годах в массовом порядке прописывали пациентам электросудорожную терапию в убеждении, что целенаправленно вызванный эпилептический припадок волшебным образом оздоровит мозг пациента.

Теория экономической шоковой терапии отчасти опирается на роль ожиданий в поддержании процесса инфляции. Для обуздания инфляции необходимо не только изменение денежной политики, но и перемена поведения потребителей, работодателей и работников. И внезапное резкое изменение правил игры позволяет быстро изменить массовые ожидания, оно сообщает обществу, что ситуация радикально изменились – цены больше не будут взлетать вверх, как и заработная плата. Согласно этой теории чем быстрее преодолевается ожидание инфляции, тем короче будет болезненный период спада и роста безработицы. Однако в странах, где правящий класс потерял доверие в глазах общества, только мощному и внезапному политическому шоку под силу «преподать» публике этот суровый урок³³.

Намеренный вызов спада или экономической депрессии – это жестокая идея, поскольку она неизбежно порождает массовую нищету, именно поэтому политические лидеры до сих пор не горели желанием испытать эту теорию на практике. Кто бы взял на себя ответственность за то, что журнал Business Week называл «миром безумного доктора Стренджлава, персонажа фильма С. Кубрика, который сознательно вызывает депрессию»?³⁴

А Пиночет на это решился. В первый год проведения шоковой терапии, прописанной Фридманом, экономика Чили сократилась на 15 процентов, а безработица (составлявшая лишь 3 процента при Альенде) достигла 20 процентов – неслыханная цифра для Чили того времени³⁵. Страна, вне сомнения, билась в судорогах, вызванных «лечением». И вопреки оптимистичным прогнозам Фридмана, кризис безработицы продолжался годы, а не месяцы³⁶. Хунта, твердо усвоив врачебные метафоры Фридмана, не пыталась оправдаться, объясняя, что «этот путь был выбран потому, что только он прямо направлен на лечение болезни»³⁷. Подобным образом вел себя и Фридман. Когда один журналист спросил его, «не будет ли социальная цена его программы слишком высокой», он ответил: «Глупый вопрос»³⁸. Другому журналисту он сказал: «Меня заботит лишь одно: чтобы они двигались в этом направлении достаточно долго и достаточно энергично»³⁹.

Любопытно, что самая острая критика шоковой терапии исходила от одного из бывших студентов Фридмана Андре Гундера Франка. Родившийся в Германии Гундер Франк обучался в Чикагском университете в 50-х годах и так часто слышал разговоры о Чили, что, защитив диссертацию по экономике, решил своими глазами посмотреть на страну, которую его профессора описывали как дурную антиутопию девелопментализма. Ему понравилось увиденное, так что в итоге он стал преподавателем Университета Чили, а затем экономическим советником Сальвадора Альенде, к которому испытывал глубокое уважение. Как один из бывших «чикагских мальчиков», который отказался от доктрины свободного рынка, Гундер Франк находился в уникальном положении, наблюдая за экономическим развитием страны. Через год после того, как Фридман прописал стране максимальную дозу шока, Гундер Франк опубликовал яростное «Открытое письмо Арнольду Харбергеру и Милтону Фридману», в котором, используя свое чикагское образование, стремился «проверить, как чилийский больной реагирует на ваше лечение»⁴⁰.

Он подсчитал, что означает для чилийской семьи жизнь на заявленный Пиночетом «прожиточный минимум». Около 74 процентов дохода при этом пойдут просто на покупку хлеба, что вынудит семью отказаться от такой «роскоши», как молоко или поездки на работу на автобусе. Для сравнения, при Альенде расходы на хлеб, молоко и проезд на автобусе составляли 17 процентов от заработка государственного служащего⁴¹. Многие дети не получали молоко и в школах, поскольку одним из первых шагов хунты была отмена школьной молочной программы. В результате этого сокращения в сочетании с отчаянной ситуацией дома многие школьники падали в обморок в классах, а другие вовсе бросили школу⁴². Гундер Франк увидел прямую взаимосвязь между жестокой экономической политикой, внедряемой его бывшими товарищами по университету, и насилием, которому Пиночет подвергает страну. Рецепты Фридмана настолько мучительны, писал разочарованный чикагский выпускник, что их невозможно «внедрить или выполнить без двух элементов, на которые они опираются: без военной силы и политического террора»⁴³.

Невзирая ни на что, экономическая команда Пиночета продолжала расширять поле экспериментов, используя самые передовые идеи Фридмана: систему государственных школ заменили ваучерами и частными школами, здравоохранение стало платным, детские сады и кладбища передали в частные руки. Самым радикальным шагом была приватизация чилийской системы социальной защиты. Хосе Пиньера, предложивший эту программу, сообщил, что почерпнул ее идею из книги «Капитализм и свобода»⁴⁴. Принято считать, что администрация Джорджа Буша впервые осуществила идею «общества собственников», но на самом деле идею «нации собственников» провозгласило правительство Пиночета на 30 лет раньше.