Текст книги "Доктрина шока"

Автор книги: Наоми Кляйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Это стремление к богоподобной власти над всем творением прекрасно объясняет, почему идеологов свободного рынка так сильно привлекают кризисы и катастрофы. Реальность без апокалиптических событий просто неприемлема для их амбиций. На протяжении 35 лет контрреволюцию Фридмана вдохновляли свобода и возможности, доступные только в периоды катастрофических перемен – когда люди с их неизменными привычками и устойчивыми требованиями отбрасываются в сторону, – в те моменты, когда демократия кажется практически неосуществимой.

Адепты доктрины шока убеждены, что только великие катаклизмы – потоп, война, террористический акт – могут создать широкое и чистое полотно, которое им так необходимо. Именно в такие моменты, когда нам психологически и физически не за что держаться, мы становимся особенно податливыми. И эти художники берут подготовленный материал в свои руки и начинают работу по переделке мира.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ДВА ДОКТОР-ШОКА:

ИССЛЕДОВАНИЕ И РАЗВИТИЕ

Мы должны выжать тебя целиком» и тогда мы наполним тебя собою. Джордж Орузлл «1984»

Индустриальная революция была началом революции настолько экстремальной и радикальной, насколько такими были самые отчаянные замыслы, воспламенявшие умы фанатиков» но эти проблемы можно было разрешить только при наличии неограниченных материальных благ. Карл Полаиьи «Великая трансформация»

ГЛАВА 1

ЛАБОРАТОРИЯ ПЫТОК:

ЭВЕН КЭМЕРОН, ЦРУ И МАНИАКАЛЬНАЯ ПОПЫТКА НАЧИСТО СТЕРЕТЬ И ПЕРЕКРОИТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ ПСИХИКУ

Их психика подобна чистому листу, на котором мы можем писать. Доктор Сирил Дж. Кеннеди и доктор Дэвид Энчил о выгодах электросудорожной терапии, 1948 г.¹

Я пришел на скотобойню, чтобы понаблюдать за так называемым электрическим забоем, и увидел, что к вискам свиней прикрепляли металлические зажимы, на которые подавался электроток (125 вольт). Как только зажимы оказывались на их головах, свиньи теряли сознание, цепенели, а через несколько секунд судорожно тряслись так же, как собаки в наших экспериментах. В период потери сознания (эпилептическая кома) мясник наносил удар ножом и выпускал кровь из животных без затруднений. Уго Черлетти, психиатр, описание «изобретенной» им электросудорожной терапии, 1954 г.²

Я больше не разговариваю с журналистами», – ответил напряженный голос на другом конце телефонной линии. А затем как бы приоткрылось крохотное окошко: «И чего вы хотите?»

Я понимала, что в моем распоряжении примерно 20 секунд на объяснения, и задача представлялась непростой. Как я объясню, что мне нужно от Гейл Кестнер, как расскажу о том, что привело меня к ней?

Правда показалась бы слишком странной: «Я пишу книгу о шоке. О том, как переживают шок страны – во время войны, террористических актов, переворотов и природных бедствий. И о том, как после этого их заставляют пережить еще один шок – это делают корпорации и политики, использующие страх и замешательство, чтобы осуществить шоковую терапию. А затем людей, которые сопротивляются этой шоковой политике, подвергают в случае необходимости еще одному шоку в третий раз – с помощью полиции, солдат или допросов в тюрьме. И я хочу побеседовать с вами, потому что вы одна из немногих людей, переживших тайные эксперименты ЦРУ с электрошоком и другими "специальными техниками допроса". Кроме того, у меня есть основания предполагать, что методы исследований 1950-х годов в Университете Макгилла, в которых вы были испытуемой, сейчас применяют к узникам Гуантанамо и Абу-Грейб».

Нет, разумеется, я не могла это сказать. Вместо этого я сообщила: «Недавно мне пришлось путешествовать по Ираку, и я пытаюсь понять, какую роль там играют пытки. Мне сказали, что они нужны для получения информации, но я думаю, это не все. Может быть, это связано с попыткой создать образцовую страну, а для этого они хотят опустошить человека, а затем переделать его с нуля?»

Наступила долгая пауза, а затем мне ответил несколько изменившийся голос (все еще напряженный, но... возможно, в нем было облегчение): «Вы точно выразили именно то, что ЦРУ и Эвен Кэмерон делали со мной. Они пытались меня стереть и переделать. Но у них ничего не вышло».

Не прошло и суток, как я стучалась в дверь квартиры Гейл Кестнер в мрачном доме для престарелых в Монреале. «Открыто», – произнес еле слышный голос. Гейл сказала, что оставит дверь открытой, потому что ей трудно вставать. Это травмы позвоночника, которые все сильнее дают о себе знать, потому что к ним добавился артрит. Боли в спине – одно из многих напоминаний о том, как 63 раза она получала разряды тока от 150 до 200 вольт, направленные на фронтальные доли мозга, при этом ее сотрясали страшные судороги, ставшие причиной переломов, растяжений, искусанных губ, сломанных зубов.

Гейл здоровается со мной, сидя в голубом плюшевом кресле с откидывающейся спинкой. Как я узнала позднее, креслу можно придать 20 разных позиций, и Гейл постоянно их меняет, как фотограф в поисках фокуса. В этом кресле она проводит все свои дни и ночи, пытаясь найти удобное положение и избежать сна, о котором она говорит: «мои электрические сновидения». Во сне она видит «его»: доктора Кэмерона, давно уже скончавшегося психиатра, который назначал шоковую терапию, а также другие пытки, применявшиеся к ней много лет назад. «Прошлой ночью ко мне дважды являлось это ужасное чудовище, – заявила она, как только я вошла в комнату. – Не хочу вас ни в чем обвинять, но это из-за вашего совершенно неожиданного звонка и ваших вопросов».

Я начала думать, что, возможно, мой приход сюда – это несправедливость. И это ощущение усугубилось, когда, оглядев квартиру, я обнаружила, что тут нет для меня места. На всех свободных местах лежали огромные стопки статей и книг, как будто случайными грудами, но сложенные в согласии с какой-то внутренней логикой. Все книжки были помечены желтыми наклейками. Гейл указала мне на свободное место в комнате, где стоял незамеченный мною деревянный стул, но она на миг испугалась, когда я попыталась найти 10-сантиметровое пространство для моего диктофона. На приставном столике перед ней свободного места не было: там было не меньше 20 пустых пачек из-под сигарет Matinee Regular, выложенных в виде пирамиды. (Гейл предупредила меня по телефону,, что она непрерывно курит: «Простите, но я курю. И плохо ем. Я толстая, и я курю. Надеюсь, вам это не помешает?») Сначала мне показалось, что Гейл покрыла обратную сторону сигаретных пачек черной краской, но, приглядевшись, я обнаружила, что там крохотными буквами написаны имена, числа, тысячи слов.

В течение дня, проведенного за беседой, Гейл часто, наклонившись, писала что-то на клочке бумаги или на пачке из-под сигарет: «Заметка для себя, – объясняла она, – или я никогда этого не запомню». Груды бумаг и сигаретные пачки для Гейл не просто странная картотека. Это ее память.

На протяжении всей взрослой жизни Гейл ум ее подводил: факты мгновенно исчезали, воспоминания, если они там хранятся (многие – нет), были подобны моментальным снимкам, разбросанным по земле. Иногда она могла вспомнить какой-то случай совершенно отчетливо – это она называла «осколком воспоминаний», – но на вопрос о времени могла ошибиться на два десятка лет: «Это было в 1968 году. О нет, в 1983!» Поэтому она хранит этот каталог. Он доказывает, что она жила на самом деле. Сначала она извинялась за беспорядок. Но позднее сказала: «Он сделал это со мной. Эта комната – часть пытки!»

Много лет Гейл мучил вопрос о провалах в ее памяти, как и о других странностях. Она не могла, например, понять, почему слабый удар тока от устройства, открывающего гараж, вызвал у нее приступ неудержимой паники. Или почему ее руки дрожали, когда она подключала к розетке свой фен. Но прежде всего она не могла понять, почему может вспомнить почти все события своей взрослой жизни и почти ничего – из жизни до 20 лет. Когда ей приходилось встречаться с человеком, который говорил, что знает ее с детства, она отвечала ему фразой: «Я знаю, кто вы, но не могу точно припомнить, где мы встречались». Как она призналась: «Это было лукавство с моей стороны».

Гейл пришла к выводу, что все это – проявления ее нестабильного психического здоровья. Когда ей было 20-30 лет, она страдала депрессией и зависимостью от таблеток, иногда после нервных срывов она оказывалась в больнице в бессознательном состоянии. Из-за этого семья разорвала с ней отношения, так что Гейл осталась совершенно одна и иногда ей приходилось питаться отбросами, которые она находила в мусорных баках около продуктовых магазинов.

Но она смутно догадывалась, что нечто еще более страшное произошло раньше. До разрыва с семьей они с сестрой – однояйцевым близнецом – часто говорили о времени, когда Гейл была в еще более тяжелом состоянии, так что Зелле приходилось за ней ухаживать. «Ты не можешь себе представить, что я пережила, – говорила Зелла. – Ты мочилась в комнатах, сосала палец и разговаривала по-детски. Ты даже попросила бутылочку моего ребенка. Вот с чем мне приходилось справляться!» Гейл не могла понять, как относиться к этим заявлениям своей сестры. Мочилась на пол? Требовала бутылочку своего племянника? Она ничего не помнила об этих странных поступках.

Ближе к 50 годам Гейл подружилась с мужчиной по имени Джекоб, в котором нашла, по ее собственным словам, «родственную душу». Джекоб пережил холокост, и он также мучился из-за проблем с памятью. Джекоба, который умер уже более 10 лет назад, очень беспокоили забытые Гейл годы. «Должна быть причина, – говорил он об этих провалах. – Тут должна быть причина».

В 1992 году Гейл с Джекобом случайно проходили мимо киоска с газетами и увидели большой кричащий заголовок: «Эксперименты по промыванию мозгов: жертвам обязаны выплатить компенсацию».

Гейл стала просматривать статью, и несколько фраз моментально бросились ей в глаза: «детская речь», «потеря памяти», «недержание». «Я сказала: "Джекоб, купи эту статью"». Они присели в ближайшем кафе и прочли невероятную историю о том, как в 1950-х годах Центральное разведывательное управление Соединенных Штатов оплачивало эксперименты над пациентами психиатрической клиники, которые проводил один доктор из Монреаля. Этот доктор неделями держал испытуемых в состоянии сна и в изоляции, а затем назначал им огромные дозы электрошока, а также экспериментальные смеси лекарств, в том числе психоделик ЛСД и галлюциноген РСР^*, известный под названием «ангельская пыль». Эти опыты, в результате которых пациенты возвращались к довербальному младенческому состоянию, проходили в Институте имени Аллана при Университете Макгилла под наблюдением руководителя доктора Эвена Кэмерона. О том, что Кэмерона финансировало ЦРУ, стало известно в конце 70-х в силу Закона о свободе доступа к информации, что вызвало специальные разбирательства в Сенате США. Девять бывших пациентов Кэмерона, объединившись, подали иск против ЦРУ и канадского правительства, которое также оплачивало исследования Кэмерона. В ходе долгого разбирательства юристы пациентов пришли к выводу, что эти эксперименты нарушили все законы медицинской этики. Пациенты обращались к Кэмерону с не самыми серьезными нарушениями психики: по поводу послеродовой депрессии, тревоги, даже с трудностями в браке, – и их использовали, не спрашивая их согласия и не ставя в известность, в качестве лабораторных животных, чтобы удовлетворить интерес ЦРУ, желавшего знать, как можно контролировать психику человека. В 1988 году ЦРУ пришлось выплатить 750 тысяч долларов девяти пострадавшим – на тот момент самая большая сумма, которая когда-либо была выплачена этой организацией. Четыре года спустя канадское правительство согласилось уплатить по 100 тысяч долларов в качестве компенсации каждому пациенту, который был вовлечен в эти эксперименты³.

Кэмерон не только сыграл решающую роль в разработке современной американской техники пыток, его опыты также проливают свет на сокровенную логику капитализма катастроф. Подобно экономистам – адептам свободного рынка, которые убеждены, что лишь масштабные катастрофы, приносящие великое опустошение, могут подготовить почву для их «реформ», Кэмерон верил, что серия шоков, направленных на мозг человека, может опустошить сознание и стереть сложившиеся структуры психики, после чего можно выстроить новую личность на труднодостижимом иначе состоянии «чистого листа».

Гейл многие годы хранила на задворках памяти эту историю о ЦРУ и Университете Макгилла, не уделяя ей слишком много внимания, – она никогда не имела дела с Институтом Аллана. Но теперь, сидя рядом с Джекобом, она обратила внимание на рассказы пациентов о своей жизни – о провалах в памяти и возвращении в детское состояние. «Тогда я поняла, что эти люди должны были пройти через что-то, что прошла и я. И я сказала: "Джекоб, вот она – причина"».

Мастерская шока

Гейл обратилась в Институт Аллана с требованием предоставить ее медицинскую карту. Сначала ей ответили, что бумаги не сохранились, но в конце концов она их все-таки получила – все 138 страниц. Доктором, который имел право допустить ее к этим документам, был Эвен Кэмерон.

Письма, заметки и официальные медицинские документы содержали душераздирающую историю – о лишенной в 50-е годы свободы 18-летней девушке Гейл и о правительстве и врачах, злоупотреблявших своей властью. Записи начинаются с осмотра Гейл доктором Кэмероном при ее поступлении: блестящая по своим знаниям учащаяся школы медсестер в Макгилле, «до настоящего времени вполне уравновешенная личность», как описывает ее Кэмерон. Однако она страдает от тревоги, связанной, отмечает доктор, с плохим отношением к ней отца – «человека с глубокими нарушениями», который «регулярно совершает психологические нападения» на свою дочь.

Начальные записи отражают симпатию медсестер к Гейл, которая посвятила себя той же профессии, что и они, ее называют «веселой», «общительной» и «изящной». Но после нескольких месяцев, проведенных под их надзором и вне его, Гейл претерпевает радикальное изменение личности, что скрупулезно отражено в медицинской карте: через несколько недель она «демонстрирует детское поведение, выражает странные мысли и явно галлюцинирована и неадекватна». В записях указывается, что эта интеллигентная молодая женщина не способна досчитать до шести; она то «пытается манипулировать персоналом, враждебна и крайне агрессивна», то становится пассивной и апатичной и даже неспособна узнать своих родственников. Ее заключительный диагноз – «шизофрения... с яркими истерическими проявлениями» – куда серьезнее, чем «тревога», на которую она жаловалась при поступлении.

Эти изменения, без сомнения, имели прямое отношение к лечению, которое также описано в истории болезни Гейл: огромные дозы инсулина, которые вызывали коматозное состояние, странное сочетание возбуждающих и тормозящих средств, долгий сон под действием лекарств и сеансы электрошока, которые в восемь раз превышали обычные дозы, применявшиеся в терапии того времени.

Сестры не раз отмечают стремление Гейл убежать от врачей: «Пытается выбраться отсюда... заявляет, что с ней плохо обращаются... отказывается от сеанса электрошока после инъекций». Такое поведение всегда было поводом для очередной отправки ее в то место, которое младшие коллеги Кэмерона прозвали «мастерской шока»⁴.

В поисках «чистого листа»

Несколько раз перечитав историю своей болезни, Гейл Кестнер почувствовала себя археологом, который ведет раскопки собственной истории; она собирала и изучала все материалы, которые могли бы объяснить, что происходило с ней в госпитале. Она узнала, что Эвен Кэмерон, американец с шотландскими корнями, достиг вершины успеха в своей профессиональной деятельности: он был президентом Американской психиатрической ассоциации, президентом Канадской психиатрической ассоциации, а также президентом Всемирной психиатрической ассоциации. В 1945 году он был одним из трех американских психиатров, которых пригласили освидетельствовать на предмет психического здоровья Рудольфа Гесса на Нюрнбергском процессе⁵.

Когда Гейл начала в этом разбираться, Кэмерон уже давно умер, но оставил после себя десятки научных статей и лекций. Кроме того, появилось несколько книг, рассказывающих о том, как ЦРУ финансировало эксперименты по контролю над психикой, и эти работы содержали немало подробностей о взаимоотношениях Кэмерона с этой организацией⁶.

Гейл все их прочитала, подчеркнув важные места, и составила хронологию событий, сопоставляя эти данные со своей историей болезни. Она узнала, что в начале 1950-х годов Кэмерон отказался от стандартного фрейдистского подхода «разговорной терапии» в попытке открыть «корневые причины» психических расстройств своих пациентов. Он мечтал не восстанавливать своих пациентов, но воссоздавать их при помощи метода, который он называл «управление психикой», по аналогии с тем, как человек управляет автомобилем⁷.

Как видно из опубликованных им в то время статей, он считал, что можно научить пациентов новому, здоровому образу жизни только одним путем: нужно проникнуть в их психику и «сломать старые, патологические паттерны»⁸. Первый шаг его метода – «избавление от модели поведения», при этом достигается потрясающий результат: возвращение психики к тому состоянию, когда она была, по словам Аристотеля, «дощечкой для письма, на которой еще ничего не написано», tabula rasa⁹. Кэмерон полагал, что может достичь такого состояния, атакуя мозг с помощью всех известных средств, которые нарушают его нормальную работу, внезапно и все сразу. Это была настоящая война «шока и трепета» против психики.

К концу 1940-х электрошок завоевал популярность среди психиатров Европы и Северной Америки. Он вызывал меньше необратимых изменений, чем хирургическая лоботомия, и, как всем казалось, был эффективен: истерические пациенты становились спокойнее, а в некоторых случаях электрические разряды, по-видимому, делали человека разумнее. Но это были лишь отдельные наблюдения, и даже те врачи, которые работали с этой техникой, не могли найти научного объяснения ее действию.

Конечно, они знали и о побочных эффектах этой терапии. Никто не сомневался, что электроконвульсивная терапия может вызвать амнезию; это было основной жалобой подвергнутых такому лечению. Еще одно побочное действие, часто отмечаемое и тесно связанное с потерей памяти, это регрессия. Десятки клинических наблюдений показывали, что сразу после такого лечения пациенты сосали пальцы, лежали в эмбриональной позе, ели с ложечки и звали к себе маму (часто ошибочно принимая врачей и сестер за родителей). Эти явления быстро проходили, но в отдельных случаях, когда применялись сильные дозы шока, наступала полная регрессия, так что пациент терял способность ходить и разговаривать. Мэрилин Райе, экономист, которая в середине 70-х годов стояла во главе движения за права пациентов, отказывающихся от электроконвульсивной терапии, в ярких красках описывала состояние, когда ее воспоминания и жизненный опыт были стерты с помощью электрошока: «Теперь я знаю, как должна была чувствовать себя Ева, которая была создана взрослой из чужого ребра, без какой-либо предыстории. Я чувствую себя столь же пустой, как Ева»¹⁰.

Для Райе и других пациентов такая опустошенность представляла собой незаменимую потерю. Однако Кэмерон видел в этом состоянии пустоты нечто иное: чистый лист, на котором можно написать новые поведенческие паттерны. Для него «масштабная потеря всех воспоминаний» в результате интенсивного применения электрошока была не дурным побочным эффектом, но важнейшим этапом лечения, который может вернуть пациента к ранним стадиям развития «задолго до того, как шизофреническое мышление и поведение начали проявляться»¹¹. Как военные ястребы, призывавшие «вбомбить» некоторые страны «обратно в каменный век», Кэмерон видел в шоковой терапии средство вернуть своих пациентов назад, к их младенчеству, вызвать у них полную регрессию. В 1962 году он написал статью, где описано то состояние, к которому он хотел бы привести пациентов вроде Гейл Кестнер: «Это не только потеря восприятия пространства и времени, но также утрата того ощущения, что они должны быть. На этой стадии у пациента наблюдаются также и многие другие явления, такие как утрата второго языка или представлений о своем браке. В более глубоких случаях они не в состоянии ходить без поддержки, самостоятельно принимать пищу, а также у них появляется недержание мочи и кала... Все аспекты функции памяти сильно нарушены»¹².

Чтобы «очистить от паттернов» своих пациентов, Кэмерон использовал новое устройство конструкции Пейджа-Расселла, которое позволяло подавать шесть последовательных разрядов тока вместо одного. Досадуя, что его пациенты все еще цепляются за остатки своей личности, доктор использовал для углубления дезориентации различные стимуляторы, депрессанты и галлюциногены: аминазин, барбитураты, амитал, закись азота, амфетамины, секонал, нембутал, веронал, меликон, хлорпромазин, ларгактил и инсулин. В 1956 году Кэмерон писал, что эти средства позволяют «растормозить его [пациента], так что его защита может быть ослаблена»¹³.

Когда «полная очистка от паттернов» достигнута и прежняя личность успешно устранена, можно начинать управление психикой. Оно заключалось в том, что Кэмерон проигрывал своим пациентам магнитофонные записи такого рода: «Ты прекрасная мать и жена, и люди рады тебя видеть». Психиатр-бихевиорист, он верил, что если заставит своих пациентов принять эти мысли, записанные на пленку, те начнут вести себя иначе¹⁴.

Пациенты, пережившие шок и накачанные лекарствами, становились настоящими «овощами», так что им приходилось выслушивать эти внушения от 16 до 20 часов в сутки; однажды Кэмерон проигрывал эти записи в течение 101 дня непрерывно¹⁵.

В середине 50-х годов некоторые исследователи из ЦРУ заинтересовались методиками Кэмерона. В то время уже начиналась истерия холодной войны, и Центральное разведывательное управление изучало «специальные техники допроса». Рассекреченная служебная записка ЦРУ объясняет, что программа была посвящена «исследованию разнообразных необычных техник допроса, включая действия, вызывающие психологический дискомфорт, а также применение таких методов, как "полная изоляция" и "использование лекарственных и других химических средств"»¹⁶. Сначала проект получил кодовое название Project Bluebird, а затем Project Artichoke, а в 1953 году был переименован в MKUltra. В течение последующего десятилетия на проект MKUltra было потрачено 25 миллионов долларов. Он ставил перед собой цель найти новые способы «расколоть» заключенных, которые могли оказаться коммунистами или двойными агентами. В реализации программы участвовало 80 организаций, в том числе 44 университета и 12 больниц¹⁷.

Участники проекта с легкостью генерировали многочисленные идеи относительно того, как извлечь информацию из людей, которые не хотят ею делиться; проблема заключалась лишь в том, где опробовать эти идеи на практике. Деятельность участников проектов Bluebird и Artichoke в первые годы напоминала трагикомические шпионские фильмы: агенты ЦРУ гипнотизировали друг друга или незаметно подливали ЛСД в чашку коллеги, чтобы понаблюдать за эффектом (в одном случае таким эффектом стало самоубийство) – если не упоминать пытки людей, подозреваемых в шпионаже в пользу России¹⁸.

Подобные тесты больше походили на глупые проказы в кругу своих, чем на серьезное исследование, и их результаты не представляли никакой научной ценности для ЦРУ. Для этого нужно было огромное количество испытуемых. Несколько подобных исследований были проведены, но это было очень рискованно: если бы мир узнал, что ЦРУ испытывает опасные средства на американской территории, это могло бы привести к закрытию программы¹⁹. Именно в этот момент ЦРУ обратило внимание на канадских исследователей. Отношения с последними были установлены уже 1 июня 1951 года на встрече представителей трех стран (США, Канада, Великобритания) с участием служб разведки и ученых в монреальском отеле «Риц-Карлтон», Мотивом этой встречи была растущая озабоченность западных разведок относительно коммунистического мира, где, как полагали, были разработаны техники «промывания мозгов», которые применяются к военнопленным. Об этом свидетельствовал тот факт, что американские солдаты, попавшие в плен в Корее, выступали перед камерами – по-видимому, добровольно, – проклиная капитализм и империализм. Согласно рассекреченным протоколам этой встречи присутствующие – Омонд Солендт, глава канадского Научного совета по обороне, сэр Генри Тизард, возглавляющий Британский комитет по оборонной политике, а также двое представителей ЦРУ – были уверены, что Запад должен срочно узнать, каким образом коммунисты добиваются того, что пленные выступают с публичными исповедями. И первым шагом программы должны были стать «клинические исследования реальных случаев», чтобы понять, как может действовать «промывание мозгов»²⁰. Согласно официальной цели этих исследований власти Запада не собирались применять техники контроля над психикой к заключенным в своих тюрьмах, но хотели подготовить западных солдат к сопротивлению любым техникам принуждения, с которыми они могли столкнуться, оказавшись в плену.

Разумеется, у ЦРУ были и другие интересы. Но даже на закрытых встречах, подобных этой, было невозможно – вскоре после того, как весть о пытках, применяемых нацистами, глубоко возмутила весь мир, – открыто признать, что ЦРУ стремится разработать собственные альтернативные методики допроса.

Среди присутствующих на встрече в отеле «Риц» был и доктор Дональд Хебб, возглавлявший психологическое направление в Университете Макгилла. Согласно рассекреченным документам Хебб, пытаясь объяснить тайну публичных исповедей военнопленных, высказал гипотезу, что коммунисты для обретения контроля над психикой узников, возможно, помещают их в условия полной изоляции и блокируют доступ сигналов к их органам чувств. Эти слова произвели впечатление на руководителей разведывательных органов, и три месяца спустя Хебб получил грант на проведение ряда секретных исследований состояния сенсорной депривации от Министерства обороны Канады. Хебб работал с группой из 63 студентов Университета Макгилла: каждый испытуемый, получавший по 20 долларов в день, был помещен в закрытую комнату и носил черную повязку на глазах, наушники, в которых звучал белый шум, и картонные трубки, прикрывавшие руки, чтобы ограничить тактильные ощущения. В течение суток студенты плавали в океане пустоты, где глаза, уши и руки не могли помочь им сориентироваться, и они погружались в мир грез, который становился все ярче. Чтобы проверить, насколько сенсорная депривация увеличивает податливость испытуемых «промыванию мозгов», Хебб стал проигрывать им записи с разговорами о существовании привидений или о том, что наука представляет собой сплошной обман, и им внушали идеи, которые вызывали возражения студентов до начала эксперимента²¹.

В секретном отчете Научного совета по обороне об этом эксперименте сделаны выводы, что сенсорная депривация порождала замешательство и вызывала галлюцинации у студентов, участвовавших в исследовании, и «во время и вскоре после периода сенсорной депривации возникает выраженное временное снижение интеллекта»²². Более того, голод испытуемых по стимулам делал их неожиданно восприимчивыми к идеям, которые они слышали через наушники, и некоторые из них после эксперимента заинтересовались оккультизмом, причем этот интерес сохранялся и в течение нескольких недель после завершения эксперимента. Похоже, что замешательство, вызванное сенсорной депривацией, частично опустошало их психику, а затем с помощью сенсорных стимулов на чистом листе можно было создать новые паттерны.

Одна копия документа об исследовании Хебба была направлена в ЦРУ, кроме того, 41 копию получил Военно-морской флот США и 42 копии – сухопутные войска США²³. ЦРУ непосредственно наблюдало за экспериментом через одного из испытуемых, студента Мейтленда Болдуина, который обо всем информировал американцев в тайне от своего научного руководителя²⁴. Такое пристальное внимание ЦРУ к эксперименту не удивительно: по меньшей мере, Хебб доказал, что длительная изоляция влияет на умственные способности и делает людей податливыми к внушению, а это – бесценная идея для любого допрашивающего. В итоге Хебб понял, что его исследование содержит огромные возможности не только для разработки защиты попавших в плен солдат от «промывания мозгов», но и для создания практического руководства по психологическим пыткам. В своем последнем интервью Хебб, умерший в 1985 году, говорил: «Когда мы готовили отчет для Научного совета по обороне, нам было ясно, что мы описываем мощные техники допроса»²⁵.

Как зафиксировано в отчете Хебба, четверо подопытных «спонтанно сообщили, что пребывание в изоляции было для них чем-то вроде пытки»; это означало, что принуждать их оставаться в этой комнате дольше, чем они могут вынести, – два или три дня – было бы нарушением медицинской этики. Осознавая неизбежность подобных ограничений для эксперимента, Хебб писал, что более «точные результаты» недостижимы, потому что «невозможно принудить испытуемых провести по 30-60 дней в условиях изоляции»²⁶.

Что было невозможно для Хебба, было вполне возможно для его коллеги по институту и главного соперника на академическом поле – доктора Эвена Кэмерона. (Позднее Хебб, удалившийся от науки, называл Кэмерона «преступным тупицей»²⁷.) Кэмерон уже пришел к убеждению, что решительное разрушение психики пациента – это необходимый первый шаг на пути к психическому здоровью, а потому не является нарушением клятвы Гиппократа. Что же касается юридической стороны дела, то пациенты находились в полном распоряжении Кэмерона: стандартное соглашение наделяло доктора абсолютной властью, вплоть до проведения фронтальной лоботомии.

Хотя Кэмерон поддерживал контакт с ЦРУ уже многие годы, впервые он получил грант от Управления в 1957 году – через подставную организацию под названием Общество по исследованию экологии человека²⁸. И как только доллары ЦРУ стали поступать в Институт Аллана, это заведение все меньше напоминало госпиталь и все больше походило на мрачную темницу.

Прежде всего значительно выросли объемы применяемых электрошоков. Двое психиатров, придумавших весьма спорный прибор Пейджа-Расселла для электрошоковой терапии, рекомендовали проводить по четыре сеанса для каждого пациента, что в сумме составляло 24 отдельных шока²⁹. Кэмерон же назначал своим пациентам по два сеанса в сутки на протяжении месяца, так что один пациент получал ужасающее количество ударов – 360, что намного превосходило объемы лечения, которое пациенты, подобные Гейл, получали ранее³⁰. Если больным ранее назначали оглушительное количество медикаментов, теперь к ним добавились новые психотропные средства, весьма интересовавшие ЦРУ: ЛСД и РСР.