Текст книги "Любовь под дождем"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

XVII

Продолжать работу над неоконченным фильмом было поручено другому режиссеру – Ахмеду Радвану. Его просили, насколько возможно, не отступать от стиля покойного Мухаммеда Рашвана. Марзук с нескрываемым восхищением наблюдал за работой нового режиссера. Отчаяние сменилось надеждой.

Ахмед Радван был очень популярен. Ему наперебой предлагали контракты. Публика хорошо принимала его фильмы, и он напрягал все силы, чтобы не разочаровать ее. До сих пор ему это удавалось. Марзук решил, что перед ним вновь открываются светлые горизонты.

Ахмед Радван часто повторял ему:

– Ты не лишен таланта. Я постараюсь сделать из тебя достойного преемника Анвара Вагди [10]10
  Анвар Вагди – известный египетский киноактер.


[Закрыть].

От таких слов сердце Марзука сладостно замирало. Он уже не сомневался в своей будущей славе. Новый режиссер поучал его:

– Но не следует только подражать хорошим образцам в кино, хотя и это весьма полезно. Надо самому искать и находить новое. Твоя игра должна воплощать добро и зло одновременно. Именно на этом построен весь сценарий, и в этом главное достоинство и трудность твоей роли… Правда, покойный Мухаммед Рашван думал иначе, – со вздохом сожаления заключил Радван. – Какой замечательный был человек и как глупо, напрасно погиб! Ты, кажется, говорил мне, что знаком с сестрой убийцы – Моной?

– Не то чтобы знаком. Просто с ней дружат моя сестра и невеста.

– Ты веришь тому, что она сказала следователю?

– Право, не знаю. Но как иначе объяснить то, что случилось?

Режиссер неуверенно сказал:

– Ходят слухи, что убийца и его жертва… Как бы выразиться помягче… были очень близки.

Марзук смутился.

– Но ведь покойный… Не может быть… Я по крайней мере ничего не замечал…

– А впрочем, какое нам дело? Следствие установит истину, о мертвых же – ничего, кроме хорошего.

Они сидели в столовой студии. Вдруг, не спросив разрешения, к ним подсела какая-то девушка. Режиссер познакомил молодых людей.

– Надер, новая звезда экрана, блистающая в небесах кино уже больше года.

Марзук сразу узнал ее по многочисленным фотографиям. Слышал он и о связи Надер с Ахмедом Радваном. Их свел покойный Мухаммед Рашван. Актрису нельзя было назвать красавицей, но она обладала удивительным обаянием. Марзук уже не раз убеждался, что привлекательность и красота – далеко не одно и то же. Надер была небольшого роста, но стройная, изящная и необычайно женственная. А это покоряет мужчин.

Ахмеду Радвану было пятьдесят пять. Его дети давно стали взрослыми – дочь вышла замуж за дипломата, сын, инженер, был в длительной командировке в Советском Союзе. Но хотя он вот-вот мог стать дедом, это не мешало ему оставаться неутомимым Дон-Жуаном. Надер окончила университет. В мире кино считалось, что она любовница богатого шейха Язида, который снимал ей меблированную квартиру на двадцатом этаже небоскреба «Нил». В Каире шейх бывал редко, главным образом в жаркое летнее время, и лишь проездом.

– Очень талантливая и темпераментная актриса, – сообщил Марзуку режиссер. – В новом фильме она будет твоей партнершей.

Ахмед нежно взял девушку за руку и, обращаясь к Марзуку, добавил:

– Она достойна всяческого уважения еще и потому, что ее брат был офицером и героически пал на поле боя в июньской войне…

Наконец фильм был закончен. Он имел большой успех у публики и критики. Марзука все называли очень талантливым актером и прочили ему блестящее будущее. Ахмед Радван подписал с ним контракт на три фильма. Теперь Марзук мог считать себя обеспеченным человеком и решил как можно скорее отпраздновать свою свадьбу с Алият.

Снимаясь в одном фильме с Надер, Марзук начал замечать, что она проявляет к нему особое внимание. Это было ему неприятно, потому что грозило испортить его отношения с режиссером Радваном.

Как-то раз Надер и Марзук в перерыве между съемками сидели в парке студии.

– Правду говорят, что ты женишься? – неожиданно спросила кинозвезда.

– Да, и очень скоро.

– Поздравляю! Ты будешь первым женатым дебютантом нашего кино!

– Возможно.

– Послушай, артисту необходима свобода, тем более начинающему. Ты об этом подумал?

– Я не могу больше откладывать свадьбу. И так уже все сроки прошли.

Поежившись от вечерней прохлады, Надер спросила:

– Твоя невеста тоже актриса?

– Мы вместе учились в университете. Сейчас она служит в министерстве социального обеспечения.

– Ну, чтобы быть счастливой с тобой, ей понадобится мудрость Сократа.

– К чему преувеличивать?

Надер встала и прошлась по дорожке. Она скрылась в тени, затем вернулась к скамейке и предложила:

– А не создать ли нам собственную фирму?

– Как фирму?

– Не в коммерческом смысле, разумеется. Но мы могли бы стать постоянными партнерами, создать дуэт, которому гарантирован успех.

– Устаз Ахмед уже намекал на что-то подобное. Я был бы счастлив…

– Тем более нам следует подумать о творческом союзе.

– Я со своей стороны готов сделать все!

– Я вполне доверяю своему учителю Ахмеду. Он нам поможет.

Надер бросила Марзуку гвоздику, которую вертела в руках, и ушла. Ее предложение заронило в душу Марзука радужные надежды. Счастье само шло ему в руки. Но тут он вспомнил про Алият, и его охватил стыд. А как же она?

XVIII

Хусни Хигази был настроен решительно. Стоя посреди комнаты, он похотливо рассматривал Мону Захран. Она закрыла глаза, делая вид, что ничего не замечает. Сейчас даже это было для нее неважно. Мона свернулась в кресле и как будто задремала.

А Хусни вспомнил, как эта девушка категорически отвергла его ухаживания. Она признавала лишь любовь, искреннюю, неподдельную. Она впервые пришла к нему вместе с Алият и Санией, когда была еще студенткой. Просто из любопытства. Он вспомнил, какое впечатление произвели на нее его порнографические фильмы. Но и они ему не помогли. Она соглашалась только на дружбу – ему было нужно совсем другое.

– Я пригласил тебя потому, что, по-моему, сейчас ты переживаешь трудное время и нуждаешься в дружеской поддержке, – говорил Хусни.

Мона постаралась изобразить благодарную улыбку.

– Я уже приглашал тебя, но ты не захотела…

– У меня было слишком тяжело на душе.

Он наклонился над девушкой и начал вкрадчиво ее успокаивать:

– Уповай на волю божью! Да и Хасан Хамуда – прекрасный адвокат, он спасет твоего брата от петли.

– Но десять лет тюрьмы! На что ему тогда рассчитывать? – горестно возразила Мона.

– Судьи милостивее судьбы!

– По-настоящему судить надо меня! – нервно бросила девушка.

– Но что ты могла сделать?

– Все равно я считаю себя виноватой в том, что произошло.

Хусни поднес бокал к губам и кивнул на тот, который стоял на подлокотнике кресла Моны, приглашая ее выпить с ним. Он отошел к бару и снова заговорил:

– Вспомни, сколько вокруг нас бед, страданий и несчастий, и тебе станет легче переносить свое горе.

– Не думаю…

– Ты что же, собираешься сокрушаться всю жизнь?

– Я не сокрушаюсь. Просто у меня пропал вкус к жизни.

– На меня тоже иногда нападает тоска! И знаешь, о чем я в таких случаях думаю? О тысячах убитых людей, о неприятных неожиданностях, которыми чреват завтрашний день. И моя печаль рассеивается. Что она по сравнению с горестями миллионов людей во всем мире?

Мона неопределенно пожала плечами.

– Студенческие волнения, дорогая, потрясли меня до глубины души. Но о чем я думаю, вспоминая эти события? О том, что в любое мгновение мы можем оказаться похороненными под обломками.

– А по-моему, намного страшнее другое: мы ведь практически живем, как попрошайки!

Хусни громко рассмеялся.

– Сильно сказано! Но, пожалуй, верно.

– Что тебя так развеселило?

– Поверь, после пятого июня я ни разу не смеялся от души! А сейчас… Разве я смеюсь? Просто нервы пошаливают.

– И как только люди могут оставаться спокойными в такое время?

– А они надевают очки истории, и им кажется, что настоящее ничем не отличается от прошлого.

– Но разве в такие очки не видны тысячи и тысячи жертв?

– Нет, зато в эти очки видны куда более страшные вещи!

– Ты говоришь серьезно?

– Какие сейчас могут быть шутки?

– Ну и как ты поступаешь?

– Я не принадлежу к творцам истории, не обладаю острым зрением. Глаза мои полны скорби, их туманит пелена обреченности.

Хусни вновь наполнил бокалы. Мона взяла свой и отпила половину.

– Помочь тебе могут три бокала, не меньше, – заметил Хусни. – Пей, это ведь лекарство.

Впервые за все время их разговора Мона улыбнулась.

– А как обстоит дело с патриотизмом моего любезного хозяина? Он свой патриотический долг выполнил?

– В моем возрасте уже хорошо, если хватает сил держать в руках кинокамеру и ездить на фронт снимать. Так я исполняю свой долг перед родиной! – возразил Хусни и выпил свой бокал.

– А с фронта ты возвращаешься в эту сказочную обитель?

– Здесь я могу стряхнуть с себя тоску, насладиться отдыхом.

– Поистине пожилой возраст – самый приятный!

– Нет страны несчастней той, где завидуют людям преклонных лет!

Они пристально посмотрели в глаза друг другу.

– Я позвал тебя, чтобы показать…

– Устаз Хасан Хамуда сделал мне предложение, – перебила Мона.

Ее слова поразили Хусни Хигази как гром. Он совсем опешил, но потом воскликнул:

– Но ведь он мой ровесник!

– Ему всего сорок, – возразила Мона.

– Готов держать пари, что ты согласишься!

– Ты так думаешь?

– Или все это в пику мне? А ведь я тебя так люблю! Но помни, такое замужество не принесет тебе ничего, кроме разочарования.

– Вот и Салем Али женится, – с горечью сказала Мона.

– Это ничего не значит!

– Не смешно ли, что двое любящих друг друга людей поступают, как я и Салем? – задумчиво произнесла Мона.

– Допей свой коктейль и выходи замуж за Хасана Хамуда. Это все-таки лучше, чем всю жизнь быть одинокой. Ты изведешься от тоски.

И Хусни Хигази принялся рассказывать Моне про адвоката, про его семью, еще совсем недавно владевшую большим поместьем в Верхнем Египте, – земли они лишились, когда проводилась аграрная реформа. Хусни не забыл похвалить адвоката и за профессиональное искусство, а затем спросил Мону:

– Ты ведь не видела моего последнего фильма?

Она засмеялась, и хозяин дома направился в темную комнату, служившую кинозалом.

XIX

На этот раз Хусни Хигази не обрел в кафе «Аль-Инширах» привычного покоя. Он курил кальян в тишине, полной тяжкой печали. Абду Бадран, погруженный в тягостные мысли, смотрел в пустоту невидящими глазами. Ашмави сидел у входа на тротуаре и чертил на асфальте пальцем замысловатые узоры. Хусни подумал о том, что за этой тоскливой ночью последует много других таких же. Наконец Абду Бадран очнулся от мрачных раздумий и сказал Хигази:

– Теперь уже свадьбы не будет…

– Но она ведь только отложена!

– Услышал бы тебя аллах, благороднейший!

– Бог милостив!

– Он не приехал, как обычно, и у меня сразу сердце защемило от недоброго предчувствия. А матери его как раз приснился страшный сон.

– Бог даст, рана не опасная.

– Кто же знает! Видел-то я его одну минуту – больше не позволили. Лицо все забинтовано, и шея тоже…

– Ну, в госпиталях бинтов не жалеют…

– А мы-то готовились к свадьбам – его и дочки.

– Ничего, все уладится, и через педелю, самое большее через месяц, сыграете вы свои свадьбы!

Неужели такова судьба отцов и матерей во всем мире? – спрашивал себя Хусни Хигази. А может быть, есть такие народы, чей боевой дух и доблесть способны преодолеть любые невзгоды? Или история лжет, рассказывая о подвигах? Неужели отсутствие элементарного мужества характерно лишь для нашего народа, или так было во все времена и эпохи? Но почему же тогда одна война следует за другой? Где граница между самопожертвованием, о котором мы читаем в газетах, исторических книгах и стихах, и тем, что мы наблюдаем в кафе, в домах, на улице? Конечно же, человек рождается не для того, чтобы стать профессиональным убийцей…

– Несчастные мы люди, устаз! – заметил Ашмави.

– Будь я помоложе – обязательно пошел бы в армию, – сказал Хусни.

– Сын соседа потерял ногу, – продолжал Ашмави.

– Что делать – война, наши земли оккупированы…

– Когда я вижу, как люди смеются, меня так и тянет плюнуть им в рожи, – злобно сказал старик.

– Уж очень ты суров! Война все больше захватывает каждого из нас. Если так будет продолжаться дальше, то скоро ее огонь спалит всех – и на фронте, и в тылу.

Хусни попробовал представить себе, что бы сказал этот несчастный старик, если бы узнал, какие дела творятся у него дома, в его роскошной квартире. Он бы проклял его. А за что, собственно? Ведь жизнь уже почти прожита, а манит по-прежнему. Любовь к жизни – как это понятно! А ты, Египет, ты мне тоже очень дорог, но любовь к тебе далеко не так понятна!

Снова заговорил Ашмави:

– Справедливость требует, чтобы тяготы жизни распределялись между всеми поровну.

– Мудрые слова!

– Никак не возьму в толк, о чем это вы? – вдруг сказал Абду Бадран.

– Дни горестей и печали обрушиваются на нас, словно дождь!

– Мы, египтяне, находимся в центре арабского мира, а что нас ждет? – Оккупация, независимость, пятьдесят шестой год, Йемен, шестьдесят седьмой год и снова оккупация…

Хусни охватило раздражение. Едва сдерживаясь, он воскликнул:

– Надо завтра же взяться за обновление родины!

– Тяжело у меня на душе, ох как тяжело! – вздохнул Абду.

– Ты ведь только что вернулся из госпиталя. А думал отпраздновать свадьбу.

– Несчастная наша страна.

– Страна кумовства и своекорыстия! – добавил Ашмави. – О арабы!

Хусни снова овладели невеселые мысли. Чего мы хотим от жизни, в которой смешались слабость и сила, глупость и мудрость, нежность и жестокость, невежество и наука, уродство и красота, угнетение и справедливость, рабство и свобода? А сам-то я что выбираю? У меня все еще нет ясной позиции, да и жить осталось совсем немного. Я люблю тебя, Египет, но, если можешь, – прости! Жизнь я люблю все-таки больше.

XX

У входа в казино «Сахар-сити» остановилась машина. Из нее вышли Хасан Хамуда и Мона Захран. Они направились в дальний уголок сада, где голубоватый свет фонаря еле пробивался сквозь густую листву пальмы. Мона была красива, как всегда, правда, в ее глазах пряталась глубокая печаль. Но Хасан надеялся, что сумеет рассеять ее грусть. Его смуглое лицо излучало жизнерадостность, а движения были преисполнены уверенности. Еще раз внимательно посмотрев на девушку, он улыбнулся, словно бы подавая ей пример, а потом, глубоко вдохнув прохладный, напоенный запахами трав воздух, произнес:

– Как тут тихо и спокойно, словно весь остальной мир отодвинулся куда-то далеко-далеко.

– Да, – негромко уронила Мона и тут же, словно устыдившись своей минутной радости, поспешила добавить: – Но его заботы остаются в наших сердцах.

– Да, у тебя немало тяжких забот, но ты попробуй представить себе состояние человека, когда он в один миг теряет тысячу федданов земли, когда его отец умирает от сердечного приступа… Попробуй представить себе, что переживает человек, доброе имя семьи которого растоптано, хотя патриотическое движение в Египте, начиная с восстания Араби-паши, обязано ей довольно многим.

Мона взвесила его слова и ответила вопросом на вопрос:

– Разве ты не знаешь, что феодалы не внушают мне симпатии?

– Вполне понятно, – рассмеялся Хасан. – Ты же принадлежишь к послереволюционному поколению. Но ведь и ты осуждаешь студенческие выступления?

– Это совсем другое дело!

– Пусть так. Но вернемся к твоим заботам и огорчениям. Ты совершенно ни в чем не виновата!

– И все-таки… Ведь он…

– Еще раз повторяю – ты ни в чем не виновата, – перебил девушку Хасан. – Он наклонился к Моне. На его лицо упал свет фонаря. – И после нас останутся кладбища, больницы. Но разве это мешает немного поесть и выпить? Стать мужем и женой!

– А ведь мы чуть не уехали, – прошептала Мона.

– Ну вот, опять! – засмеялся Хасан. – Послушай, а не поговорить ли нам о чем-нибудь другом?

Мона не слушала.

– Нас упрекали, что мы хотим бежать с родного корабля, когда на него обрушилась такая буря.

– Меня тоже воспитывали в патриотическом духе. А что это мне дало? Но прошу тебя, найдем для разговора другую тему.

– Разве тебя не интересует, победит наша родина или нет?

– Меня интересует лишь мирная и счастливая жизнь. Если дорога к ней через победу – тем лучше. А если через поражение, то опять-таки тем лучше.

– Я что-то не поняла, – с недоумением сказала Мона.

– Это простительно. Но я ведь приехал с тобой сюда потому, что люблю тебя…

Он мог бы сказать ей гораздо больше о своих чувствах, но знал, что от разговора о политике все равно не уйти.

– Если они победили в июньской войне, то что могут сделать люди, подобные нам? Да, несмотря на всю его горечь, поражение имеет свою положительную сторону для побежденных…

Мона промолчала. Он подумал, что не убедил ее, и более мягким тоном добавил:

– Родина – это тот клочок земли, где человек чувствует себя счастливым и уважаемым.

Он не знал, что еще сказать, и тут Мона, глубоко вздохнув, произнесла голосом, полным горечи:

– Во всяком случае, я не бросила бы в тебя камень, если бы ты решил эмигрировать.

Тут подошел официант, и Хасан, посоветовавшись с Моной, заказал бутылку пива и жареных голубей. Когда официант скрылся в темноте, Хасан сказал назидательно:

– В меня бросали тысячи камней… Чем тяжелее испытания, выпадающие на долю человека, тем упорнее он ищет счастья!

– Странная логика!

– Но на поверку всегда выходит, что счастье, которого он так жаждал, всего лишь химера.

– У меня есть две близкие подруги. У обеих надежды на счастье разрушила война.

Хасану этот разговор был скучен и неприятен. Несчастья Алият и Сании его нисколько не интересовали. Но он делал вид, будто внимательно слушает Мону. Хасан успел узнать твердость ее характера. Но женой она будет отличной! Он поднял стакан:

– За нашу скорую свадьбу!

XXI

Во время поездки на фронт Надер не отпускала от себя Марзука Анвара ни на шаг. Из Каира артисты выехали рано утром. Они направлялись в Порт-Саид, который выбрали потому, что там в сравнении с остальной зоной Суэцкого канала было относительно тихо. Ехали они кружным путем на Рас аль-Барр, чтобы не попасть под артобстрел противника. Поездка обещала быть спокойной и интересной. Надер про себя посмеивалась над режиссером Ахмедом Радваном – он отказался поехать с ними, сославшись на болезнь, но она-то знала, что причиной была просто трусость.

В Порт-Саид группа добралась около полудня. Сначала артисты отправились к губернатору и обменялись с ним приличествующими случаю речами, исполненными боевого энтузиазма и веры в победу. После этого они в течение нескольких часов объезжали воинские части и в городе, и на передовых позициях. Их руки разболелись от бесчисленных пожатий. Офицеры и солдаты радостно встречали любимых киноартистов. Надер вспоминала погибшего брата, на ее глаза навертывались слезы. Марзук думал о своем друге Ибрагиме Абду, который лежал сейчас в госпитале, пребывая между жизнью и смертью.

К вечеру они вернулись в Порт-Саид и снова отправились в резиденцию губернатора. Надер предложила Марзуку немного погулять. Скоро шумная, забитая машинами площадь, где сновали солдаты и служащие губернаторской канцелярии, осталась позади. Длинная улица уводила их все дальше в пустоту и тишину. Дома по обеим сторонам улицы казались вымершими. Они зияли темными глазницами окон. Двери их были наглухо закрыты. Казалось, что они покинуты навечно, что в них никогда никто и не жил. Все было окутано мраком, и звенящую тишину не нарушали ни детские крики, ни мяуканье кошки, ни лай собаки. На мостовой валялись клочья газет. Даже окурков не было. Ничто не указывало, что здесь все-таки живут люди. Надер испуганно прошептала:

– Какой ужас!

– Можно подумать, что наступил конец света.

– Нет слов, чтобы выразить то, что я сейчас чувствую.

– Ничего подобного мы еще не переживали, и трудно сразу разобраться в том, что мы сейчас чувствуем.

– Мне так страшно, что я предпочла бы вовсе не родиться!

– А я ощущаю себя свободным! Совершенно свободным от цивилизации, истории…

– Мне кажется, я сейчас сойду с ума!

– Вот-вот мы увидим призраки!

Они подошли к распахнутым дверям кафе. Оно было пусто. На пороге стоял какой-то человек – по-видимому, хозяин. Он был одет в свитер и щегольские брюки. Рядом стояли два официанта. Это было так неожиданно, что хотелось протереть глаза.

– Вероятно, открыли по приказу губернатора.

– Да, конечно.

Надер посмотрела на хозяина, улыбнулась ему, как старому знакомому, и спросила:

– Можно у вас выпить по чашке кофе?

– И кофе, и все что угодно.

Молодые люди сели в дальнем углу террасы, чтобы не видеть мертвой пустоты улицы. Им подали кофе. Первой молчание прервала Надер:

– Насколько мне было хорошо среди солдат, настолько жутко здесь. Это какое-то безумие.

– Солдаты – это понятно. Они рвутся в бой.

– Я не представляю себе, как люди преодолевают страх смерти.

– Дело привычки. И еще нужна глубокая убежденность в величии цели, готовность пожертвовать ради нее жизнью. В этом вся суть.

– Поражение как будто нисколько их не сломило.

– Их вдохновляет благородная цель, вера в будущее. Как нас с тобой.

Надер вдруг побледнела. Она прошла через террасу и исчезла за дверью туалетной комнаты. Когда она вернулась, ее губы улыбались. Марзук курил, глубоко затягиваясь.

– Как раз сегодня я прочел, что глубокие затяжки ведут к раку легких, – заметил он.

– И ты веришь?

– Честно говоря, я довольно критически отношусь к тому, что пишут в газетах.

– А ты уже оправился от разочарования, опять отложив свадьбу?

– Ты, кажется, иронизируешь?

– Ну что ты! Откровенно говоря, я была искренне рада!

– Пойду ополосну руки! – сказал он хмуро.

Он ушел, но быстро вернулся. Волосы его были тщательно причесаны.

– Наводил красоту? – улыбнулась Надер.

– Нет, проклинал время, в которое мы живем!

– Ты стал настоящей звездой экрана!

– Увлечение искусством сейчас – просто дань моде.

– Терпеть не могу философии!

– Я освобожден от воинской повинности, но кто мне мешает уйти добровольцем к палестинским партизанам? – спросил он с горечью.

– Но артист тоже солдат! – улыбаясь возразила Надер.

– Мне кажется, я растоптал в себе все лучшее. Для меня больше нет ничего святого! – продолжал Марзук.

– Но ведь ты хочешь жениться!

– Ты намекаешь на гору, которая родила мышь?

Надер слегка побледнела и поспешила заговорить о другом.

– Как ты думаешь, когда мы вернемся в Каир?

– Перед рассветом.

– Ну так приглашаю тебя позавтракать! – сказала она шутливо.

– Ведь у тебя уже есть двое мужчин, – зло бросил Марзук.

– О да! Один покровитель и один наставник! Но сердце мое пусто, как этот город.

Они направились к выходу. Он многозначительно сказал:

– Я ведь уже почти женатый человек!

– Не говори глупостей! – резко перебила актриса. – Теперь ты мой! Разве ты этого еще не понял?