Текст книги "Любовь под дождем"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

VI

В кафе «Аль-Инширах» царила тишина, нарушавшаяся лишь бульканьем воды в кальяне. Ашмави притулился у двери, ужиная бобовой лепешкой. Абду Бадран сидел слева от Хусни Хигази и бдительно следил, не понадобится ли тому что-нибудь. Он был готов в любую минуту начать разговор. Но Хусни Хигази задумался. Он размышлял о том, как Абду справляется со всеми трудностями жизни и умудряется содержать большую семью при такой дороговизне. Как он сводит концы с концами? Ведь, казалось бы, они должны есть только хлеб и требуху, а жить в лачуге, во всем себе отказывая. Тем не менее дети Абду ходят в школу, двое из них – Ибрагим и Алият – окончили университет! Каким чудом живут правоверные? Вот он за одну ночь тратит столько, сколько иной семье хватило бы на добрых полгода! А ведь стоит на месяц-другой наступить перерыву в съемках, и его уже начинает грызть тревога. Каково же приходится Абду Бадрану, который каждый день работает как вол и все равно почти нищенствует! Алият убедила отца, будто покупает себе новые платья на деньги, которые зарабатывает переводами. И простак ей верит! Ему и в голову не приходит, что деньги девушке дает он, Хусни Хигази. О-хо-хо! Когда он узнал, что Алият – дочь Абду, ему стало не по себе. Прямо-таки совесть заговорила. Но неприятное чувство быстро рассеялось. Разве его совесть не чиста? Он ведь уважает Алият, не бросает ее, ни в чем ей не отказывает.

Хусни Хигази чуть было не спросил Абду, как ему все-таки удается обеспечивать семью, но тут же передумал. К чему портить свой полуночный отдых? Вдруг старик попросит взаймы!

Наконец Абду сам рискнул нарушить затянувшееся молчание.

– Ибрагим теперь жених Сании, сестры Марзука, – сообщил он.

Хусни уже знал об этом. Невеста получила от него кое-какие деньги, как и Алият. Но он сказал, не моргнув и глазом:

– Сохрани бог жениха и пошли счастье невесте!

– Хорошие люди, и живут вроде нас. Она служит в министерстве земельной реформы.

Внезапно в разговор вмешался Ашмави:

– Не нравится мне, когда женщины служат!

– В переулке Хилла все девочки учатся, а которые постарше, так уже работают, – заметил Абду.

– Ну и что? – заспорил старый чистильщик.

– Были бы у тебя дочери, ты бы так не говорил!

– Благодарение богу, он послал мне только четырех сыновей.

Хусни об этом услышал впервые. Он поинтересовался:

– А чем они занимаются, Ашмави?

– Старшие работают на бойне. Одному пятьдесят лет, другому шестьдесят, – и нехотя добавил: – Третий попал под трамвай, а четвертый в тюрьме.

Хусни опять повернулся к Абду и спросил:

– Ибрагим думает жениться теперь же или будет ждать мира?

– Это уж как он захочет. А по мне, лучше сегодня, чем завтра. Кто знает, когда кончится война?

– Пожалуй, никто, Абду.

– То-то и оно.

– И никого это не волнует.

– Нет, тут ты ошибаешься! Конечно, волнует! Просто люди никак не оправятся от горечи поражения.

Разговор о войне заинтересовал Ашмави, он поднялся и вошел в зал.

– Аллах не оставит нас своей милостью! – заявил он еще с порога.

– Лучше скажи: если аллах позволит! – посоветовал Хусни Хигази.

Но старик не заметил насмешки.

– Все в его воле! А только нам надо добиться победы! Иначе не быть миру на земле!

– А если дело кончится мирным урегулированием? – спросил Хусни.

– Не приведи бог! – воскликнул Ашмави, щуря подслеповатые глаза, и добавил, по-видимому желая засвидетельствовать могущество аллаха: – Пророк свидетель, вчера ночью я дважды приласкался с женой! Вот как!

– О чем ты говоришь, Ашмави! Постеснялся бы!

А старик продолжал:

– Веру мы потеряли, правы испортились!

«Да разве в этом дело?» – подумал Хусни Хигази.

VII

На тротуаре перед баром «Америкен» в ярком свете вывески толпилась молодежь. Одни лениво переговаривались, другие молчали, третьи, закрыв глаза, пританцовывали на месте. Прохожие с трудом пробивались между молодыми стройными фигурами. Кто-то возмутился:

– Небось мужчинами себя считаете?! Так шли бы на фронт! И не стыдно вам?

Но молодых людей эти слова не смутили.

– Кажется, нас хотят досрочно отправить на фронт? – небрежно бросил какой-то юноша.

Вмешался еще один прохожий:

– Какое им дело до этого? Ждут, наверное, что вместо них в армию пойдут женщины и малые дети.

Молодые люди предпочли не вступать в пререкания и отправились в бар «Женева». Сгрудившись у стола, уставленного пивными бутылками, они говорили наперебой, почти не слушая друг друга. Марзук наливал пиво в стаканы и раздавал приятелям.

– Проблема отношения полов сводится всего лишь…

– На фронте проблемы куда сложней, – перебил чей-то голос.

– Я имею в виду внутренние проблемы.

– Не мешай, пусть человек говорит.

– Старики рассказывают, что в их время проституция была разрешена законом.

– Ну, сейчас куда лучше! Женщины стали доступны, как воздух и вода.

– Как воздух и вода! Скажешь тоже! Да ведь девчонки ничего не делают просто так! Только и знают, что требовать!

– А ты чего хочешь? Такая уж теперь жизнь.

– Добродетель капитулирует перед автомобилем.

– Надо только поймать свой шанс.

– Или ездить на автобусе!

– Все это ерунда! А вот есть ли бог?

– Что это ты вдруг?

– Нашей главной заботой было арабское единство, африканское единство…

– Но какое это имеет отношение к вопросу, есть ли бог?

– Теперь наша главная забота – как и когда можно преодолеть последствия агрессии.

– Прошу внимания! Все-таки – есть бог?

– А ведь и мы знавали дни славы!

– Химеры все это!

– Иллюзии…

– Вот дьявол, постоять перед баром нельзя!

– Сволочи!

– Если Израилю суждено отступить, то он отступит.

– Кто, кроме нас, будет драться каждый день?

– А кто дрался в пятьдесят шестом году? В Йемене? Кто дрался в шестьдесят седьмом?

– Старик рассчитывает сохранить невинность полуобнаженной девицы. Для него нет ничего важнее.

– Нам надо начинать с нуля…

– Пора избавиться от кошмаров…

– Почему никто мне не хочет ответить – есть бог или нет?

– Послушай, братец, если повсюду мы видим полную анархию, откуда взяться богу?

– Если предположить, что он царствует, но не правит…

– А египтяне считают себя его рабами?

– Ты и вправду решил жениться?

– Да! Возьми стакан…

– Чего ради?

– Я ее люблю!

– А при чем тут это?

– Но должны же мы…

– Чем объясняются ранние браки?

– Бедностью!

– Страхом перед смертью!

– Системой правления!

– Завтра мы задохнемся от перенаселенности.

– А может, лучше не жениться, а эмигрировать?

– Брак – это внутренняя эмиграция.

– Неплохо бы нам позаимствовать у стариков изворотливости и беспринципности!

– При такой скученности без этого и шагу не сделаешь!

– Тогда почему мир так страшится войны?

– Война еще не самое страшное из того, что грозит миру.

– Что может быть страшнее?

– А то, что никто не чувствует себя в безопасности даже дома! Сосед боится соседа, нашей родине угрожают другие страны, планету подстерегают неведомые опасности, на нее обрушивается солнечная радиация, а само Солнце может взорваться в любую секунду…

– Ты с ума сошел!

– Мы должны веселиться! Долой все, что мешает нашей счастливой жизни!

– Да будет так!

– Да будет так!

– Да будет так!

VIII

Ашмави сидел, мрачно насупившись. Он выглядел таким дряхлым, что казалось, вот-вот душа его расстанется с телом. Когда устаз Хусни поздоровался с ним, он даже не ответил. И, садясь за столик, Хусни спросил Абду с некоторой тревогой:

– Что случилось?

Услышав вопрос, Ашмави подошел к ним.

– Я проклинаю все на свете, и первым – себя самого! Меня терзает старость, немощь, близость неминуемой смерти! Кем я стал? Я – Ашмави Хишн, с железными кулаками, с горячей кровью в жилах? При упоминании моего имени дрожали от страха мужчины и трепетали женщины. Меня боялась полиция. Я не знал жалости, был на короткой ноге с самим дьяволом!

Старик захлебнулся словами. Хусни не скрывал удивления. Он никак не ожидал услышать подобные признания от столь давнего своего знакомого.

– Все это в прошлом! Вот послушай, устаз! Я был славой и защитником жителей переулка Хилла. Горе было тому, кто смел обидеть моих соседей! Благодаря мне они жили в мире и безопасности. А если сами били кого-нибудь или грабили, то благодаря мне избегали наказания. Мое имя было законом, карающим мечом, символом процветания и богатства, но также и нищеты. Что я делал, когда жителя моего переулка обижали? Я как злой рок обрушивался на всю округу, не разбирая, где правый, где виноватый, – разбивал кулаками головы прохожих, громил лавки, поджигал тележки, дубинкой крушил окна и ломал двери. Расспроси меня о счастливых днях, но не спрашивай о жертвах моего гнева, о том, сколько их было. Как-то я убил англичанина и напился его крови! Вот каков был Ашмави Хишн!

Хусни Хигази попытался прервать поток старческой похвальбы.

– Все это нам давно известно. Лучше объясни, что тебя так рассердило.

Но старик ничего не ответил и, вернувшись на свое место у двери, погрузился в угрюмое молчание. Хусни Хигази вопросительно посмотрел на Абду Бадрана. Тот дрожащим от волнения голосом сообщил:

– Привезли двух раненых соседей.

– А я-то думал!

– Они на фронте ранены, – объяснил Абду.

Хусни молчал, подыскивая подходящие слова, но тут опять загремел голос Ашмави:

– Бабка одного из них прибежала ко мне, прося защиты, как в былые времена…

– Они герои, Ашмави, – сказал Хусни.

– Ты ведь их не видел! – сдавленным голосом ответил старик.

– А ты побывал в госпитале?

– Да, я видел их, говорил с ними. Я понял, что бессилен, и проклял все на свете!

Обращаясь к Абду Бадрану, Хусни патетически воскликнул:

– Оба они – герои! Война есть война, она всегда и всюду одинакова.

– Будь проклята моя немощь! – крикнул Ашмави.

– Бог даст, они поправятся.

Пытаясь хоть как-то рассеять свой страх и тяжкие предчувствия, Абду повернулся к Ашмави:

– А ты-то все твердил о войне и победе!

Гнев старого чистильщика сменился печалью.

– Война… победа… Что пользы от меня, старика?!

– Но ведь в молодости ты не раз задавал жару англичанам? – сказал Абду и снова обратился к устазу Хусни. – В дни первой революции я был слишком мал, а теперь слишком стар для войны. Так мне и не удалось достойно послужить родине!

– Но ведь у тебя сын на фронте! Зачем ты себя упрекаешь?

– Не так уж часто и упрекаю! За всякими заботами да хлопотами подумать об этом хорошенько – и то времени нет.

Хусни решил, что и сам он в таком же положении: будничные мелочи заслоняют главное и важное…

От этих мыслей его отвлек Абду:

– Как ты думаешь, устаз, чем все это кончится?

– Святой вопрос! – засмеялся Хусни, – Подождем – увидим!

– Но смерть-то не ждет!

– Тут уж кто кого опередит! Не одни мы умираем.

– Разве дети богатых тоже гибнут? – вмешался Ашмави.

– Смерть не выбирает! Ей все равно – что бедный, что богатый.

– А я вот сердцем чую, что богатых на фронт не посылают!

– Не верь сердцу, Ашмави!

Хусни глубоко вдохнул в себя дым. Он был расстроен: вместо желанного отдыха эта ночь принесла только разговоры о горьком поражении и его последствиях. И вот теперь его гнетет печаль. И избавиться от нее невозможно. Гора спокойствия рассыпалась, рассеялся мираж убаюкивающих иллюзий. Одно только утешение: не ему, а стоящим у власти принимать решения и ломать голову над тем, как добиться их выполнения. А ему бы только отыскать место, где бы не говорили о войне!

IX

В небольшой комнате с окном, выходящим на Нил, сидели три подружки – Алият Абду, Сания Анвар и Мона Захран. В воздухе веяло осенней свежестью, в небе плыли белые облака. Мона пригласила Алият с Санией к себе, в квартал Маньял, и они с удовольствием пришли, надеясь узнать приятные новости. Все трое крепко подружились еще в школе. Мона была очень красива – почти белая кожа, лучистые черные глаза, стройная высокая фигура. Семья ее ни в чем не нуждалась. Отец был директором нотариальной конторы. Мать, в прошлом учительница, выйдя на пенсию, устроилась работать в управление по туризму. У Моны было два брата. Один, инженер, стажировался в Советском Союзе, другой, врач, работал в провинции Мануфия. Он надеялся поехать за границу для усовершенствования знаний. Мона всегда о чем-то мечтала, из-за чего-то бурно волновалась.

Комната Моны напомнила Алият и Сании квартиру Хусни Хигази, хотя, конечно, обставлена она была совсем по-другому. Но они искренне любили подругу и не завидовали ей. Им не терпелось услышать ее новости. Но Мона ошеломила их.

– Помолвка не состоялась! – объявила она.

– Не может быть!

Месяц назад все трое случайно встретились в «Чайном домике» и Мона познакомила их с молодым человеком. Салем Али был юристом и служил в государственном совете. Она представила его как своего друга, а возможно, и жениха. Вот почему теперь девушки ждали услышать от Моны совсем другое – ее настойчивое приглашение, казалось им, могло быть продиктовано только желанием поскорее поделиться с ними радостью.

– Уж наверное, порвала с ним ты! – заметила Сания.

– Ты, как всегда, права, – хмуро ответила Мона.

– Но ведь он очень приятный человек. И с положением!

– Нам казалось, что он тебя любит, да и ты к нему неравнодушна! – добавила Алият.

Эти слова вывели Мону из грустной задумчивости. Подруг она позвала, чтобы они ее пожалели, посочувствовали ей. С тяжелым вздохом она сказала:

– Я узнала, что он относится ко мне несерьезно.

Наступило неловкое молчание, которое прервала Сания:

– Только и всего?

– Разве этого мало?

Алият сказала решительно:

– Держу пари, он ухаживал за тобой с самыми честными намерениями!

– Ах, при чем тут это! Просто я убедилась, что мы, девушки, для него существа низшего класса.

Мона помолчала, а потом снова заговорила, горячо и нервно:

– Я, не задумываясь, бросила это ему в лицо. Он смешался, забормотал что-то невнятное, попытался оправдываться, но я с негодованием отвергла его лицемерные объяснения. Я потребовала, чтобы он хотя бы к себе отнесся с уважением. Он извинялся. Не помню, да и не хочу вспоминать этих притворных извинений! Я не приняла их и никогда не приму. Я спросила его: «Может быть, ты решил узнать обо мне больше того, что знаешь? Вот для того-то ты и добиваешься меня? Вот какова подоплека твоей так называемой любви?» Он пытался защищаться, утверждал, что любит меня, верит, что я чиста, как белая роза. Я зло рассмеялась и сказала, что ненавижу ухаживания с оглядкой, что мое прошлое принадлежит только мне и никому больше. Ведь я же не интересуюсь его прошлым – это его личное дело. Я прямо сказала ему, что решительно отвергаю любые формы зависимости и рабства!

Лицо Моны пылало от гнева, губы нервно подергивались, глаза сверкали. Ей было больно, что подруги явно ее не одобряют, что она напрасно ждала от них сочувствия.

– А ты не преувеличиваешь, Мона? – спросила Алият.

– Ведь таковы обычаи и традиции нашей страны! – добавила Сания.

– Для меня они неприемлемы! – отрезала Мона.

– Мужчины – народ не простой. Их приходится долго муштровать, воспитывать, – заметила Сания.

– Я лучше останусь старой девой, чем выйду замуж ценой лицемерия и лжи!

– Ты ведь знаешь наше трудное положение, – возразила Алият.

– Но не могу же я отказаться от своих принципов, от своих представлений, от самой порядочности, наконец! – воскликнула Мона.

Да, Алият знала ее взгляды. Она знала, что Мона осуждает легкомысленное поведение. В отличие от них с Санией у Моны всегда было достаточно собственных денег, чтобы хорошо одеваться, покупать книги. Но Мона, порицая подруг, любила их искренне. Она с большим интересом выслушивала все новости об их помолвках. Однако лицемерие и заведомый обман ей претили. И все это прикрывается высоким именем любви!

Подруги пробовали отговорить Мону от ее решения, но она была непреклонна. Им было ее жалко, но настаивать они не решались. Пусть поступает, как хочет.

– Такая девушка, как ты, Мона – красивая, образованная, хорошо воспитанная – заслуживает самого прочного семейного счастья, – сказала Алият.

– А в своем будущем, которое опирается на обман, вы уверены? – спросила Мона.

– Оно опирается на любовь! – возразила Сания.

Растерявшись, Алият пробормотала, что Хусни Хигази – человек надежный и умеет хранить тайны. Но Мона сказала только:

– Дело ведь не в том, каков Хусни Хигази.

Алият взволновалась еще больше:

– Знаешь, как бывает в кино: любая случайность может все испортить.

Сании это надоело, и она заявила не терпящим возражений тоном:

– У нас не было выбора. И теперь нам остается лишь мужественно встретить свою судьбу.

От разговора с Моной на душе у Алият и Сании остался неприятный осадок. В них пробудилась неясная тревога. Но в конце концов будь что будет – от судьбы ведь не уйдешь!

X

Мону совсем не радовала победа ее принципов и порядочности. Ее все чаще одолевали сомнения – а правильно ли она поступила? Значит, и она способна делать глупости, совершать необдуманные поступки? И она не могла не признаться себе, что по-прежнему любит Салема Али. Однако Мона отдавала себе отчет в том, что никто, кроме нее самой, не может вывести ее из тупика, в котором она очутилась.

Неожиданно в отпуск приехал брат, доктор Али Захран. Мона очень обрадовалась. Она рассказала Али о своем неудачном романе. Али огорчился. Но у него были собственные неприятности.

– Знаешь, я решил эмигрировать, – сказал он.

– Как так? – удивилась Мона.

– Честно говоря, я все давно обдумал и твердо решил уехать из Египта.

– Но ведь ты собирался поехать в научную командировку?

– А, это долгая история! Одна волокита! Мне надоело ждать, и я решил уехать.

– Но как? Куда? На что ты будешь жить?

– Я завершаю исследования по паразитологии. Пошлю свою статью приятелю, который уехал в США. Пусть покажет ее в каком-нибудь университете или научном центре. И буду ждать приглашения на работу. Мой приятель именно так и попал туда.

– Я поеду с тобой! – заявила Мона. – Я специализировалась по статистике, да и английский знаю неплохо.

– Вдвоем уезжать веселей, – засмеялся брат.

Мона и Али сообщили родителям о своем намерении. Те начали их отговаривать. Зачем куда-то уезжать, когда обоим легко сделать карьеру у себя дома, в Египте.

– Но положение в нашей стране совсем не такое, как вы думаете, – заявил брат.

– И оно не изменится в лучшую сторону, – добавила сестра.

Отец попытался воззвать к патриотизму сына, но Али грубо перебил его:

– Родина – это ведь не географическое понятие, часть земли, очерченная государственными границами. Родина – это система мышления, духовные ценности!

Отец был страшно расстроен. Сам он принадлежал к поколению 1919 года, для которого патриотизм был живой силой. Решение детей его возмущало и обескураживало. Он не находил ему никакого разумного объяснения. И страдал оттого, что и сын и дочь равно остаются глухи к его увещеваниям. С глубокой горечью он упрекал детей за то, что они хотят бросить его и мать, не желают жить с ними в родной стране.

Мона очень любила отца, но не могла с ним согласиться. Ее удивляло, что поражение воскресило в его сердце горячие патриотические чувства. А вот она умеет подчинять чувства требованиям здравого смысла. Точно так же поступают Алият, Сания да и ее брат Али. А она чем хуже?

И Мона сказала брату:

– Наша жизнь здесь лишена цели.

– А мне кажется, что я и вовсе не живу! – воскликнул Али.

– Вот почему нам надо уехать отсюда.

– Мы и уедем при первой возможности!

Мона чувствовала себя беззаботной туристкой, и разрыв с Салемом Али вдруг отодвинулся в прошлое.

Все подруги и знакомые Моны скоро узнали о ее намерении. Мона предавалась сладким мечтам о чистой любви и достойной жизни, огражденной от бед и несчастий.

Мона возвращалась из библиотеки домой и на площади Талаат-Харб вдруг увидела перед собой Салема Али. Конечно, они встретились не случайно. Впрочем, он и не собирался этого скрывать.

Салем протянул ей руку.

– Мне сказали, что ты собираешься уехать с братом в Америку. Я счел своим долгом попрощаться с тобой.

– Спасибо, – Мона холодно пожала его руку.

Но он, не обращая внимания на ее возмущенный вид, продолжал идти рядом с ней. Мона рассердилась.

– Я уже поблагодарила тебя за внимание!

– А я все равно не уйду, – невозмутимо возразил Салем.

– Это почему же? – с напускным равнодушием спросила Мона, – Теперь я твердо знаю, что люблю тебя. Это чувство на всю жизнь!

Мону захлестнула волна жгучей радости. Она даже глаза закрыла, но тут же постаралась справиться с собой.

– Все уже решено.

– Прошу тебя, пойдем в «Чайный домик».

По дороге Мона поняла, что все ее планы и намерения рассыпались в прах. А Салем торжествующе говорил:

– Любовь важнее всего на свете! Остальное – пустяки, не стоящие внимания. – Он вопросительно взглянул на свою спутницу: – Ты правда уезжаешь?

– Я уже сказала – да!

– А если бы я поехал с тобой?

– А что тебе мешает?

– Профессия! – засмеялся Салем. – Никуда не денешься – придется оставаться в психиатрической клинике.