Текст книги "Шахразада. Рассказы"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Из сборника «Сказки нашего квартала» (1975)

Любовные истории нашего квартала
Пер. К. Юнусов

Патрик аль-Хамави, не успев выйти из детского возраста, уже оказался женатым. Его отец, строительный подрядчик, человек малограмотный, почувствовав приближение своего конца, решил еще повеселиться на свадьбе сына и сам выбрал ему невесту, хотя тому было только четырнадцать лет и он ходил в школу.

Патрику очень понравились ночные игры с молодой женой. Своими впечатлениями он делился с товарищами, и его рассказы разжигали в сердцах одноклассников страстные мечты, воспламеняли воображение.

Семейная жизнь не помешала способному ученику успешно окончить школу и институт. Потом его отправили в Англию на два года. По возвращении домой ему было трудно вновь привыкать к своему прошлому и особенно к жене. Они ссорились по любому поводу, ни в чем не находя согласия. Ее невежество, ее глупая болтовня, предрассудки и суеверия были для него невыносимы. С тоской вспоминая время, проведенное на чужбине, он повторял своим друзьям:

«Так жить невозможно!»

После долгих переживаний и сомнений он принял жестокое решение – дать жене развод.

В нашем квартале все языки принялись поносить его и упрекать в безнравственности. Но он с безразличием встретил эту волну осуждения. Более того, опять бросил вызов кварталу, появившись в один прекрасный день с новой женой – иностранкой. Патрик утверждал, что она француженка, но соседи, которые всегда все знают, настаивали, что она родом всего-то из сирийских греков. Молодые везде ходили вместе, и женщина бесстыдно демонстрировала свое непокрытое лицо. И глаза жителей квартала смотрели на них с презрением и осуждением, призывая милосердие Аллаха на покойного старика аль-Хамави. Во всех углах и закоулках только и говорили о нахальных повадках новой жены и ее раскованности в общении с мужчинами. Говорили еще о ее пристрастии к вину, сомневались, можно ли считать ее настоящей мусульманкой. Как она будет воспитывать своих детей? Неужели христианами?

Патрик аль-Хамави терпел все это, прячась за маской пренебрежения и высокомерия. Но его подстерегали и другие трудности, которые вскоре безжалостно обрушились ему на голову в собственном доме. Дело в том, что жене скоро надоел наш квартал и его обитатели с их нравами и привычками и она принялась поносить их днем и ночью, не скупясь на едкие замечания и насмешки. Бедняга Патрик увяз по уши в этой обоюдной вражде, не находя от нее покоя. Ему говорили:

– Дай ты ей развод и положись на Аллаха!

Но он упрямо возражал:

– Нет, это бы значило, что я смирился с поражением.

Жена, со своей стороны, тоже предлагала развестись, но он гордо отказывал ей в этом. Так продолжалось какое-то время, пока, однажды проснувшись, Патрик не обнаружил, что она сбежала из дома, из квартала и даже из страны.

Когда волнения и пересуды в квартале улеглись, друзья стали советовать ему вернуть первую жену, но он с негодованием отвергал такое предложение:

– Что может быть глупее!

– Ты что же, намереваешься вернуть вторую?

– А уж это было бы настоящим безумием!..

…Прошли годы. Патрик облысел и состарился, но так и остался одиноким. Когда при нем говорят о женщинах, он кряхтит, тяжело вздыхает и глубокомысленно произносит:

– Да, мне бы следовало жениться. Это необходимо. И надо поторопиться… Но мой опыт не пропал даром. Теперь я по крайней мере знаю, чего хочу…

***

Али, мой друг, – торговец кофе. У него в нашем квартале лавочка и маленькая кофейня, доставшиеся ему в наследство от отца. Однажды, когда я зашел в кофейню, он подсел ко мне и спросил:

– Ты знаешь девицу, дочь Амины из пекарни?

– Конечно, знаю, – отвечал я, с наслаждением вдыхая крепкий и острый запах кофе. – Весь наш квартал ее знает.

– Что ты о ней думаешь?

– Девочка редкой красоты, помогает матери в работе…

– А еще что ты о ней знаешь?

Я улыбнулся.

– Много чего говорят!

Али поправил на голове чалму и вздохнул.

– Я и сам все знаю. Знаю, например, что она впервые согрешила с Хамданом, мальчишкой-истопником.

Я утвердительно кивнул головой. А он продолжал скорбным тоном, словно исповедуясь в собственных грехах:

– Потом бегала на свидания с аль-Ханафи, мальчишкой из лавки пряностей…

– Ты слишком близко принимаешь все к сердцу. Стоит ли из-за этого расстраиваться?!

– Еще говорят о ее связи с полицейским!

– Уж не собираешься ли ты писать ее биографию? – спросил я, смеясь.

– А еще с Хасанейном, водоносом.

Я расхохотался:

– Да, поведение непохвальное.

– А может быть то, что мне не известно, еще хуже.

– Кто знает. Но, наверно, она не единственная такая в нашем квартале.

Али опять вздохнул.

– Но она единственная, которую я люблю.

Я удивленно хмыкнул.

– И ты тоже хочешь примкнуть к колонне ее любовников?

Он посмотрел на меня долгим взглядом.

– Нет, я намерен на ней жениться!

– Не верю…

Он еще больше посерьезнел и нахмурился.

– Это решение далось мне нелегко. Но оно бесповоротно. Неважно, что будут говорить в нашем квартале!..

И Али выполнил свое решение.

***

В нашем квартале был период, который можно назвать эпохой Зейнаб. Ее отец торговал с лотка фруктами, а мать – яйцами. Зейнаб оказалась последней в виноградной кисти, все остальные ягоды которой – мальчики. Она была ослепительно красива, и с этой-то ее красотой и связана вся история.

В детстве она была хорошенькой куколкой, к которой наперебой тянулись руки, как к яркой игрушке; в отрочестве привлекала стройностью и грациозностью, а в юности созрела в первую красавицу нашего квартала.

Зейдан, отец ее, сказал жене:

– Девочку нужно закрыть в доме.

Мать была вынуждена согласиться, хотя она предпочла бы, чтобы Зейнаб сама зарабатывала себе на хлеб.

От женихов не было отбоя, и семья от такого их количества приходила в затруднение и замешательство. Мать говорила:

– Справедливо, чтобы судьба Зейнаб оказалась достойной ее красоты.

Поэтому была отвергнута рука племянника, сына ее сестры, возчика двухколесной арбы. Родственные узы распались, и между сестрами вспыхнула вражда, за которой наш квартал следил со злорадством, восторгом или порицанием.

Примерно в одно время к Зейнаб стали свататься Хасан, продавец фесок, и Халиль, помощник мясника. Они вступили в жестокое соперничество, кончившееся дракой, из которой оба вышли с хроническими увечьями.

И вдруг ее руки попросил Фараг ад-Дари – настоящий эфенди, уважаемый учитель, находящийся на государственной службе. Он, безусловно, мог считаться пределом мечтаний в их среде.

– Это тот, кто нам подходит! – решила мать.

Но Али, приказчик из посудной лавки, однажды вечером преградил дорогу учителю и прошептал ему на ухо:

– Если ты любишь жизнь, отступись от Зейнаб!

Учитель обратился за помощью к одному из родственников, славившемуся силой и неустрашимостью. Этот человек стал преследовать приказчика, но тот, затаив в душе мстительную злобу, подкараулил Фарага-эфенди и выбил ему глаз.

Почтенные и порядочные жители нашего квартала испугались за свою безопасность и отшатнулись от семьи Зейдана. На сцене остался только всякий сброд.

– За что нам такое несчастье?! – причитала мать.

– Нас постигло наказание за красоту дочери, – с горечью отвечал отец.

А стычки и драки участились, кончаясь порой тяжелыми ранениями и увечьями. Семья Зейдана была вынуждена соблюдать полный нейтралитет из страха перед местью соперников. Но, несмотря на все горести и страдания, выпавшие на ее долю, она оставалась объектом зависти и злорадных пересудов. Дядюшка Зейдан не знал ни минуты покоя, боясь, что какой-нибудь вероломный молодчик сумеет обманом завладеть дочерью.

Однажды, когда засветилось утро, мы не обнаружили рядом с собой никаких следов семьи Зейдана. Всеми овладели угрюмость, смущение и печаль. Я переживал разочарование, как никто другой, и с грустью спрашивал себя: «Неужели красоте не дано выжить, оставаясь в нашем квартале?!»

***

Хания, дочь свахи Ульваны, – тоже одна из героинь любовных историй нашего квартала. Я часто спрашивал себя о тайне ее привязанности к Хаммаму, подмастерью из портновской мастерской. Он имел дурную внешность и такую же дурную репутацию. Злые глаза смотрели на мир враждебно и вызывающе. Хаммам ходил всегда босиком, в галабее на голом теле. А Хания была девочкой образованной – она три года посещала начальную школу, умела читать по складам, прибавлять и вычитать простые числа и даже заучила несколько сур Корана. Мать ее не знала нужды, и в обеденное время из их кухни распространялись вкусные запахи.

Хания отвергла предложение руки и сердца Хамида аль-Муракиби, торговца обувью, когда тот посватался к ней. Мать ее горько плакала, рассказывая о своих печалях моей матушке:

– Представь себе, ведь Хамид аль-Муракиби – настоящий мужчина и с деньгами!..

Матушка спросила:

– Как же это? Ведь твоя дочка разумная девушка и даже знает священную книгу!

– Мне сказали, что ее заговорили. Я уже ходила к шейху Лябибу, посетила гробницу святого, дала обет…

Но Хания настаивала на своем отказе. Мать в гневе влепила ей пощечину и прокричала:

– Предпочитаешь преступника? Делай как хочешь! Сама потом будешь мучиться и страдать!

Хамид аль-Муракиби отступился, а Хаммам начал серьезно подумывать о женитьбе и о тех тяжелых обязанностях, которые она принесет с собой в новой жизни. Но в это самое время его обвинили в краже со взломом, арестовали и посадили на два года в тюрьму.

Ульвана возликовала, возблагодарив небо за такое разрешение всех проблем, и сказала дочери:

– Убедилась? Слава Аллаху. Божье решение никому не отменить!

Однако Хания продолжала настаивать на отказе Хамиду аль-Муракиби и погрузилась в глубокую печаль, так что даже те, кто сердился на нее, прониклись состраданием к девушке. Многие говорили, что тут уж ничего не поделаешь – Хаммама не вырвать из ее сердца.

Прошло два года, и Хаммам вернулся домой. Хания опять ожила, а ее мать снова стала сходить с ума от отчаяния. Но вышедшему из тюрьмы не так-то легко оказалось найти работу. Прежнее место у портного он потерял, а другое ему никто не предлагал. И вдруг его увидели торгующим мясом с лотка. Все недоуменно спрашивали, откуда он взял деньги, чтобы начать «дело». Узнали только позднее: Хания отдала ему свои золотые браслеты.

Когда Ульвана проведала об этом, в приступе жестокого гнева она принялась призывать на помощь против дочери и близких, и соседей, и прохожих. Но Хания настояла на своем. Она пошла со своим ненаглядным в участок, и там под защитой полиции был совершен обряд бракосочетания.

И я свидетель, что Хания и Хаммам составили хорошую пару. Жена помогает мужу в работе, разумно ведет все расходы, так что он преуспел в торговле – или, точнее, Хания преуспела, – и они открыли свою лавку. А о прошлом Хаммама уже никто и не думает вспоминать.

***

История Сейиды Керим одна из самых волнующих историй любви в нашем квартале.

Любовь, чистая и целомудренная, зародилась втайне между нею и Идрисом аль-Кади, сыном соседей. Как ни старались влюбленные скрыть свои чувства, их выдали красноречивые взгляды и непроизвольные жесты. Между отцом девушки шейхом Керимом, учителем арабского языка, и дядюшкой Хасанейном аль-Кади, торговцем сладостями, вспыхнула ссора.

– Воспитай своего сына! Что он себе позволяет!..

– Мой сын хорошо воспитан!..

Слово за слово, и ссора уже вот-вот перешла бы в горячую схватку, если бы не вмешательство добрых людей. Однако соглядатаи удвоили бдительность и еще шире открыли глаза. Влюбленные страдали молча и покорно.

Когда Идрис окончил школу, он убедил отца сосватать ему Сейиду. Старик пошел скрепя сердце к шейху Кериму просить для сына руку его дочери. Но шейх сухо ответил:

– Твой сын студент, и моя дочь не может его ждать…

Потом он говорил своим преданным друзьям:

– Вступить со мной в родственные отношения? Да как он посмел мечтать, этот нищий торговец!

Тут на горизонте появился один подходящий человек, по всем статьям достойный руки Сейиды. Но та решительно отказала ему. Такой отказ был тогда делом необычным и неожиданным. Он, по сути, выглядел как настоящее восстание, которое привело в замешательство и шейха, и соседей. Семья содрогнулась от гнева, излив на голову бунтовщицы потоки строгих внушений и суровых воспитательных мер. Но Сейида настаивала на отказе и заявила отцу, что использует свое право, данное ей Кораном!

По скверному обыкновению нашего квартала, злые языки принялись распускать разные слухи, грязные подозрения и догадки. Все это доходило до ушей шейха Керима. В душе старика поселилась тяжелая печаль, под бременем которой согнулись плечи, силы оставили его, и смерть настигла учителя в момент, когда он давал урок в классе.

Ответственность за гибель отца в глазах семьи и соседей легла на Сейиду. Ее осыпали бранью и проклятиями, сторонились как от заразной. Никто больше не приходил к ней свататься.

Через несколько лет Идрис успешно закончил институт и снова стал просить руки своей любимой. Но опять встретил в ее семье хмурое неодобрение и холодный отказ. Даже ее мать была не согласна.

Шли годы. Их легко было считать, но тяжело переносить. Сейида жила в своем доме как заключенная, никому ненужная и одинокая. А Идрис стал чиновником, завидным женихом. Но он упорно отказывался жениться, возбуждая любопытство окружающих. Те из его близких, кто знал о чувстве Идриса к Сейиде, не сомневались, что упорство и настойчивость молодого человека преодолеют все препятствия. Но внезапно он был командирован работать за границу, и сведения о нем прервались на несколько лет.

А Сейида перешагнула весну своей юности, угас молодой блеск ее глаз, и в них не исчезало выражение тоски и отчаяния.

Идрис вернулся из-за границы сорокалетним мужчиной. Уже почти никто не помнил его историю. Всех только удивляло, что он еще не женат, до сих пор не вкусил радости отцовства. Еще большее удивление вызвало известие, что Идрис обратился к матери Сейиды, настойчиво требуя руки ее дочери! Ведь Сейиду давно уже никто не считал невестой, которая может еще кому-то нравиться.

И состоялась свадьба, увенчавшая любовь, сплавившуюся из мучений, настойчивости и верности.

***

Старый дядюшка Ясин ас-Сармати пользовался всеобщим уважением. Его сын Рамадан умер после непродолжительной болезни. Старик, как и следовало ожидать, очень горевал и печалился, но потом вдруг, когда в глазах еще не высохли слезы, он совершил странный поступок, сделавший его предметом пересудов всего квартала. Мы знали только то, что дядюшка Ясин женился на Далиле, невесте своего скончавшегося сына. Он женился на ней, хотя со дня смерти не прошло и месяца. Что он, сошел с ума? Даже если и так, то неужели не мог подождать год или два? И как Далиля согласилась, ведь разница в возрасте между ними более сорока лет?

Но как бы там ни было, а слух подтвердился. И вот уже и Далиля переехала в дом Ясина, чтобы жить там с его первой женой и остальной семьей. Предположениям не было конца. Все терялись в догадках и судачили не переставая, пока не остановились на правдоподобной версии, которую передавали шепотом соседи:

Между покойным Рамаданом и Далилей что-то было, но все должна была скрыть скорая свадьба. А тут неожиданно вмешалась смерть и спутала все планы. Далиля оказалась в безвыходном положении, некому было ее защитить и не на кого надеяться. Ее мать, знавшая тайну, сообщила все матери Рамадана, а та передала своему горюющему мужу. На бедного старика свалилось новое несчастье. Но надо было что-то делать, нельзя же оставлять девочку в беде, которую навлек на нее его покойный сын, да будет милостив к нему Аллах. Старый Ясин думал-думал, а потом принял решение, которое так удивило наш квартал. Далиля стала ему второй женой и родила в его доме мальчика.

Некоторые одобрили поступок Ясина, сочли достойным благословения и божьей награды, другие в неведении упрекали старика в глупости и даже безумии, а любители позубоскалить и насмехаться указывали украдкой на него пальцем и шептали:

– Вот он, отец своего внука!..

Из сборника «С добрым утром» (1987)

Да осчастливит Аллах вечер твой
Пер. А. Матвеева

Сегодня я начинаю новую жизнь, жизнь в отставке. Долгое время, проведенное на государственной службе, погубило мою юность и зрелые годы, привело к порогу старости. Я служил при короле и четырех президентах, но не почувствовал между ними никакой разницы. Поднимаясь вверх по ступенькам служебной лестницы, я все ниже опускался в подвалы тоскливого одиночества. Память и мечты терзают меня, но букашке, блуждающей в куче мусора, лучше, пожалуй, ничего не помнить и ни о чем не мечтать. Да чаще всего букашка и довольствуется этим мусором. Если говорить обо мне, то ведь нет большой разницы между моим ветхим жилищем и кучей мусора Право, все это несправедливость – и какая несправедливость! Почему я не живу сегодня в новой квартире, сверкающей чистотой и великолепием? Почему я не стал благоденствующим деревом, покрытым листвой, цветами и плодами? Стоит мне вспомнить свою семью, как мое лицо искажается от горечи и гнева, хотя время сводить счеты давным-давно миновало. Не хочется верить, что я прожил в этой комнате всю жизнь – со школьных лет и до самой отставки. И мало что изменилось здесь за это время! Вот деревянная кровать – такая прочная! Даже годы не убавили здоровья и выносливости у этой кровати-долгожительницы. Да, нет у теперешней мебели такой основательности. Вот небольшой одностворчатый шкаф, давно вышедший из моды, с зеркалом во всю дверцу. А между окон – маленький облезлый письменный стол на крепких ножках, неизменный свидетель моих школьных и университетских занятий. А вот длинный турецкий диван, достойный быть экспонатом в каком-нибудь музее, перед ним – персидский ковер, подарок к окончанию университета, пожалуй, единственная вещь, еще сохранившая былое великолепие. Современная архитектура уже не знает комнат такого размера, не знает потолков такой высоты и таких полов из каменных плит. И самому зданию явно пришла пора уходить в отставку, да и от былой улицы Абу Хода не осталось ничего, кроме названия. Жалкие останки прошлого, отринутые жестоким веком, в ваших потаенных уголках прячутся самые прекрасные воспоминания! И ничего, ничего нового – лишь новые жители, несущие с собой отчужденность, безразличие и недоброжелательность.

Один в большой квартире из четырех комнат и гостиной, ставших добычей пыли. В квартире, где кроме меня только мыши да тараканы. Я пытаюсь чем-нибудь заняться, но все валится у меня из рук от одиночества, тоски и уныния. И от воспоминаний. Будьте вы прокляты, память и воображение!

Обычно, убирая постель, в стремлении навести хотя бы относительный порядок в своей комнате, я говорю себе: ведь когда-то ты был центром и средоточием забот этой уже исчезнувшей семьи, был источником света, вокруг которого кружились прекрасные бабочки. Ей-богу, я обладал и привлекательной внешностью и обаянием. Но мечты мои оставались самыми скромными и осуществимыми для любого юноши: жениться и спокойно зажить в кругу семьи, среди детей. Меня не одолевали честолюбивые помыслы, какие я замечал у многих моих приятелей и сослуживцев. В конце концов иные из них добились своего и блистали в обществе, а то, о чем мечтал я, было для них всего лишь первым шагом на долгом пути. Как же так получилось, что мои надежды не сбылись, а цель оказалась недосягаемой? Почему же теперь я совершенно одинок? Мои друзья – лишь радио и телевизор, да еще мучительные воспоминания. Я веду бесконечный разговор с призраками моей исчезнувшей семьи: «Если бы не вы, то каким бы я был!» А они все возражают: «Если бы не злая судьба, то какими были бы мы!» Упорствовать ли мне в своем гневе? Или лучше отдаться состраданию и милосердию? И тогда я увижу, что мне нечего и некого проклинать, кроме судьбы…

После полудня, в самый зной, меня потянуло в кофейню. Там все же лучше, чем в тюрьме этой ужасной квартиры. У меня не осталось никого из моих прежних знакомых: одни умерли, а те немногие, что еще живы, давно уже рассеялись в большом городе. А дорога от улицы Абу Хода до кофейни «Ан-Наджах» на площади Армии? И она теперь не та: разбитые тротуары, галдящий людской поток, грохот и скрежет машин разных марок и стоящая в воздухе пыль. Да, такой стала дорога, а былые ее изысканность, величие и несуетный покой кажутся далеким сном.

Как обычно, я нахожу Хамаду ат-Тартуши на террасе кофейни – он уже поджидает меня. Хамада ушел в отставку лет пять назад, а сблизили нас возраст и одиночество. Разрушительная старость сделала его морщинистым стариком и так завладела телом и голосом, что он выглядит даже старше своих лет. Голова у него совсем седая, брови наползают на веки, взгляд погас, потускнел. Однако Хамада не прочь поболтать и повеселиться. Время тоже отняло у него друзей, но он все еще остается главой семьи, сыновья его преуспели, удачно устроившись в провинции. И теперь только жена разделяет с ним дом на улице Аш-Шурафа.

Хамада встретил меня радостной улыбкой, обнажившей беззубые десны:

– Здравствуй! Ну как первый день в отставке? Да продлит Аллах твою жизнь!

– Безраздельная тоска, и ничего больше…

– По правде говоря, на меня отставка подействовала еще сильнее.

– Небось, повседневные заботы притупляют все чувства?

Он утвердительно махнул своей сухонькой рукой:

– Что верно, то верно, дядюшка Халим. Конечно, пенсия в любом случае меньше жалованья.

– Да и жалованья-то не хватало. Ну а между получающими пенсию и жертвами голода в Эфиопии всего лишь шаг.

Хамада беззвучно засмеялся и предложил уже другим голосом:

– Может, попросить нарды?

– Впереди у нас много времени, слишком много… – ответил я без особого воодушевления.

– Все дело в твоем одиночестве!

– Конечно! Раньше я хоть полдня проводил в министерстве.

– Да, но тебя же никто не заставляет превращаться в домоседа.

– Одиночество-то не только в доме, оно ведь и здесь тоже, – указал я на свою грудь.

Хамада улыбнулся:

– Ты что, до сих пор еще не забыл своей старой мечты о женитьбе?!

– А разве случай уже упущен?!

– Все в руках Аллаха – хвала ему! Но есть ли еще в тебе нужные силы?

– Подумай сам, – принялся уверять я, – никто не дает мне моих лет, а иногда мне даже кажется, что вернулась молодость! Меня пока что миновали тяжелые болезни, да и вообще мне знаком только насморк. Зубы тоже целы, разве что стоят четыре пломбы, мне не нужны очки ни для дали, ни для чтения. Впрочем, последнее время я почти не заглядываю в книги. Да и седины у меня почти не видно. Впрочем, не люблю много говорить о здоровье, боюсь сглаза.

– Что ж, если тебе представится случай, то ради бога! Ну а если не получится, то будь доволен своим уделом. И не завидуй людям женатым: клянусь Аллахом, ничто так не нарушает наши планы и не сокращает наш век, как семейная жизнь и средняя школа!

Сколько раз я уже это слышал – но не для меня такие речи. Да, я не знаю ни одной из домашних забот, а лишившись семьи, просто перешел на сандвичи и консервы. Однако я не перестал страстно желать, чтобы у меня были жена и дети. И даже сейчас не перестал… Мы начали играть в нарды, и я наконец нашел избавление от своих невеселых мыслей. Но впереди меня ждало возвращение в старый дом на улице Абу Хода – тоскливейший миг!

За время знакомства с Хамадой ат-Тартуши я раскрыл ему многие тайны своей жизни, а когда рассказал историю с Маликой, то он спросил:

– Сколько же ей сейчас лет?

– Она младше меня на год, максимум на два.

– А как женщина?

– Я ее видел несколько раз издали, на балконе дома, когда шел в кофейню. По-моему, она по-прежнему еще привлекательная женщина.

– Вдова, ее дети навсегда остались в Саудовской Аравии, одинока, как и ты, – задумчиво проговорил Хамада. – Сходи к ней и попробуй пощупать пульс…

Я посмеялся над этой нелепой идеей, но она тем не менее сразу же запала мне в душу, а воображение стало услужливо рисовать картину будущего визита. Да и нельзя сказать, что прежде я мысленно не встречался с ней, особенно в моменты приступов любовной тоски. Малика являлась ко мне, когда я готовился ко сну, и начинался разговор и обмен новостями… Но это была девушка из прошлого, девушка моего сердца и мечты, жена, которую природа предназначила для меня, а меня предназначила для нее. Увы!.. Не говорю, что это исключительная любовь, пронесенная сквозь все эти годы. Нет, чувство умерло в свое время, я смотрел на ее свадьбу, как чужой… А сейчас во мне говорят одиночество и жажда тепла. И остается только проклинать превратности судьбы, которые опустошили мою Родину и весь мир, настигнув меня в моем собственном доме.

По дороге между улицей Абу Хода и площадью Армии я изливал проклятия на свое жилище: «Кто еще, кроме меня, умудрился дожить до отставки в одном и том же квартале, на одной и той же улице и в одной и той же квартире? И даже более того – в одной и той же комнате?! И всякий раз, когда я пытался сдвинуться с места, меня хватала за горло злая судьба. Моя ненависть к ветхому дому все возрастала по мере приближения к нему. Что меня ждет там? Огромный подъезд, вечно тонущий во мраке, колодец изъеденной временем лестницы неопределенного цвета, заваленной отбросами. Дом без привратника, квартиры без слуг – и это несмотря на мою нелюбовь к уборке и наведению порядка! Запах пыли, врывающийся в ноздри входящего. За всем этим тоят инфляция, либерализация, войны, мировая экономическая система… Господи, но ведь я хотел всего лишь жениться на Малике, дочери моего родственника Баха-эфенди Османа! Разве я желал чего-то большего?!»

Хамада ат-Тартуши сказал мне однажды:

– Совершенно не представляю, как наша страна выйдет мирным путем из этого кризиса!

– Хватит с нас наших собственных проблем! – недовольно проворчал я. – Наша-то жизнь исчисляется днями, а жизнь Родины – веками…

Да, он любитель новостей и политики, тогда как все мои помыслы заняты личными проблемами. Я смотрел на то, что сталось с квартирой, и думал: «Неужели эти руины действительно были колыбелью тепла, нежности и благородства?»

…У моей матери после Фикрии и Зейнаб родилось шесть мальчиков, которые все умерли в детстве. А потом появился я, вернув родителям чувство отцовства и материнства и став игрушкой двух сердец. Нет – даже четырех! Разве можно забыть любовь Фикрии и Зейнаб?..

Вот они все вместе снаряжают меня на прогулку: я буду сопровождать отца в кофейню. Мать меня причесывает, Фикрия надевает матросский костюмчик, а Зейнаб чистит мои ботинки. Наконец из своей комнаты появляется отец – верх изысканности, в костюме по последней моде, распространяющий свежий аромат цирюльни, в руках у него палка с рукоятью из слоновой кости. Он бросает на меня одобрительный взгляд из-под очков в золотой оправе и улыбается:

– Пожалуйста, Халим-бек.

Имя отца – Абд аль-Кавий аль-Бек, но Бек – это, по правде говоря, имя, а не титул. Однако он добавляет его к моему имени, хотя наш дедушка аль-Бек был пирожником на улице шейха Камара. В кофейне отец заказывает мне мороженое, рассказывает своим друзьям о моей смышлености и замечает:

– Он мне напоминает Саада Заглюля [21]21
  Саад Заглюль (1860–1927) – известный египетский национальный лидер, основатель партии Вафд (буржуазная либеральная партия).


[Закрыть]в детстве!

Действительно, мои глаза видят куда больше, чем следовало бы. Вот семья в полном составе собралась за обеденным столом: отец, мать, Фикрия и Зейнаб. Я всех их люблю, однако немало к ним и претензий. Лицо отца мне не нравится, особенно когда он снимает свои очки в золотой оправе. У него вытянутое худое лицо со слегка впалыми щеками, маленький нос забавной формы, узенькие, едва намеченные глаза, выдающийся вперед лоб – в общем, вид, скорее, неприятный. У матери изящная фигура и красивое лицо с большими прекрасными глазами, мягкие волосы и тонкий прямой нос, но я не могу не отметить и другое: она всегда говорит в нос и вечно недовольным голосом. А наша злая судьба – это Фикрия и Зейнаб. Они точные копии некрасивого отцовского оригинала. А я – безо всякой пользы! – унаследовал прекрасное лицо моей матери. Эта нелепая случайность отдала нашу семью в руки злой судьбе. Один я был счастлив, но беда уже подкрадывалась и ко мне. Тревога была написана на лице матери, без надежды смотревшей в будущее. И с течением времени это становилось все заметнее. Она говорила отцу:

– Надо было бы дочерям учиться в школе.

– Пусть все течет по воле Аллаха, ну а мне дороже собственное достоинство.

Отношения между отцом и матерью были очень хорошими, Фикрии и Зейнаб с отцом – тоже. А вот между матерью, Фикрией и Зейнаб небо редко бывало чистым. Каждая была погружена в свои опасения, и это приводило к беспричинным ссорам: постоянные стычки, затаенная тревога и сдерживаемые обвинения.

Однажды мой сосед и лучший друг Али Юсуф заявил убежденно:

– Тебе повезло – твой отец богат!

– С чего ты взял? – удивился я.

– Ну это сразу видно! Конечно, он самый знатный отец на нашей улице.

Мне было не трудно поверить этому – хватило даже беглого сопоставления моего отца и Юсуфа-эфенди, отца Али. А тот уже продолжал:

– А сколько тебе дают каждый день, вот это да!

Конечно, целый кырш [22]22
  Кырш – мелкая монета, одна сотая египетского фунта.


[Закрыть]в день – это не какие-то полкырша моих сверстников! Иногда я даже ходил вместе с отцом в кофейню или в кино. Итак, я сын большого человека, как утверждает мой друг Али. Наш дом – в то время в расцвете своей юности – был новее, чем дом Али Юсуфа и Баха Османа, отца Малики. Клянусь Аллахом, я был счастлив! Разве есть что-нибудь на свете лучше богатства и изобилия?!

Я говорил матери:

– Мы богаты.

Она же отвечала мне своим обычным недовольным голосом:

– Хвала Аллаху, нельзя сказать, что нам чего-нибудь не хватает.

– А у нас есть собственность?

– Да нет никакой собственности, – усмехалась она.

– Тогда откуда же достаток моего отца?

– По милости Господа нашего, сынок.

Ясно, что богатые люди ничего не говорят детям об истинной величине своего богатства. С меня было достаточно и того, что мы всегда ели то, что нам хочется, кладовая была полна сладостей в рамадан и печенья в праздник разговенья. А ко дню жертвоприношения нашим гостем становился барашек.

Мой отец, вне всякого сомнения, богат. И у него еще одно достоинство – он единственный грамотный в нашей семье, всегда усердно читает ежедневную газету и иллюстрированный еженедельник. От чего я и заразился любовью к чтению. Насытившись детскими журналами, я стал просить его покупать переводные романы. Так и вошла в мое существование новая привычка – жить двумя жизнями; реальной, повседневной, между школой и ссорами женщин в семье, и воображаемой – с героями и героинями книг.

Как-то отец спросил меня:

– Чтение не отвлекает тебя от занятий?

– Но я же все хорошо сдаю, папа!

– Ты должен получить диплом, – настойчиво продолжал отец.

– А у тебя он есть, папа?

– В наше время начальная школа была высшей, – засмеялся отец, – но, несмотря на это, я получил достаточно знаний сверх того. А в ваше время возможностей куда больше. Кем же ты хочешь стать?