Текст книги "Шахразада. Рассказы"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

– Хочешь знать правду? Ты ведь тогда мог жениться!

Я недовольно взглянул на него, а он продолжал:

– На твоем месте я бы обставил комнату – хотя бы в рассрочку – и привел невесту в семью, а потом уж пусть Аллах делает, что пожелает… Не сердись, но, по-моему, ты просто смирился с поражением без борьбы.

– Со злой судьбой не поспоришь.

А нашей семье было мало злой судьбы – к ней прибавились тайная неприязнь и недоброжелательность между Фикрией, Зейнаб и матерью.

– Выучись мы и начни работать, все было бы совсем по-другому. Да простит вас Аллах!.. – упрекала Фикрия.

– Время вашего отца было совсем другим, не то что сейчас. Не тревожьте его покой! – кричала на нее мать.

А Зейнаб вздыхала:

– Будь я посмелее, пошла бы работать служанкой…

– Господь наш принесет мне облегчение, послав смерть, – бормотала в ответ мать.

Что за дом несчастий и тоски! Когда же кончатся эти взаимные обвинения? Однако для меня эти женщины сохраняли свои лучшие чувства, нежность и любовь. Я – глава семьи и ее жертва. Насколько я питал злобу к ним всем, настолько же сочувствовал и печалился. Какой хорошей хозяйкой была моя мать! Как она была счастлива, живя с отцом! Но она никогда не могла представить такого печального конца их благополучной семьи.

Как-то раз в сердцах я спросил ее:

– Ну почему в нашем доме вечные ссоры?!

– Разве сделаешь мед из уксуса? – возразила она. – Да и ты сам…

– Я-то что?!

– Я ведь хочу, чтобы они вышли замуж, только ради тебя, правда…

– Интересно, если каким-нибудь чудом явится этот жених, где я найду им приданое? – съязвил я.

Она грустно вздохнула и замолчала, уходя от ответа, а я сердито переспросил:

– А в чем моя-то вина?

– Иди женись и брось нас на произвол судьбы! – сорвалась мать.

– Даже этого я не могу! – закричал я с отчаянием.

Злосчастный тот дом, что становится со временем все отвратительнее – те же лица, то же горе, те же лишения… Неужели у этой жизни нет конца! Ожесточенная Фикрия и эгоистичная Зейнаб – обе, против своей воли, не покидают дома из-за того, что в шкафу нет ни одного хоть сколько-нибудь приличного платья. Война продолжалась, цены росли, тревога копилась. Как-то я сказал матери:

– То, что нам прежде казалось нищетой, ныне стало роскошью, мы теперь должны стать крайне экономны в расходах.

– Но я ведь и так делаю все возможное!

– Да, не думал отец о будущем – да будет милостив к нему Аллах!

Она, как обычно, бросилась защищать его:

– Он не мог сделать больше того, что сделал.

– Ну да, много тратил, избаловал меня и, в результате, погубил мою жизнь!

– Неужели ты можешь упрекать его за то, что он любил тебя больше всего на свете?

– Лучше бы скопил денег, чтобы выдать замуж своих дочерей!

– Он собирался взять ссуду под часть пенсии, как только надо будет готовить приданое для одной из них…

Однажды начальник позвал меня к телефону. До меня долетел голос, заставивший сильно забиться мое сердце – Малика, любимая моя! Она назначила мне вечером свидание на улице ас-Сараййат… Я увидел ее, но в моем сердце не было ни искры надежды. Встреча после горького года жестокой и долгой разлуки! Вот снова передо мной прекрасное лицо и безумно влекущее к себе тело. Растерянно и смущенно она проговорила:

– Ты меня, конечно, забыл!

Мы шли рядом, и я говорил:

– Такой конец даже не приходил мне в голову…

– Я, когда ко мне сватаются, все время отказываю… Но как же мне сохранять стойкость перед шквальными порывами ветра?

– Мне стыдно, Малика.

– Неужели нет проблеска надежды?

– Дела все хуже и хуже…

Мы шли вперед в полном молчании, словно провожали в последний путь покойника, шли, пока не приблизились к площади Французской больницы. Она прошептала:

– Я могу сделать все, что ты мне скажешь.

Но я покачал головой, окончательно покоряясь судьбе:

– Мне нечего предложить. Было бы нечестно обманывать тебя. Я и так виноват, что погубил часть твоей жизни…

Вечер наваливался на нас всей своей тяжестью, и ничто, даже синие фонари светомаскировки, не могло разорвать густую сомкнувшуюся тьму… Мы должны были расстаться прежде, чем придем на улицу Аббасии. Смириться с разлукой, которая унесет с собой все. Мы остановились. Я спросил чужим голосом:

– Я заслуживаю в твоих глазах упрека, Малика?

Она отрицательно покачала головой, не произнеся ни звука. Наши руки встретились. Последнее, что я сказал, было:

– Я всегда буду желать тебе счастья…

И она ушла. А я не отрываясь смотрел вслед… Что дала эта встреча, кроме новых горестей? Лишь разбередила душу… Я стал еще больше ненавидеть все на свете, так что даже начал читать оппозиционные газеты, впрочем, без малейшего интереса к политике.

Как-то я спросил Али Юсуфа:

– Скажи мне, всезнайка: впереди у меня вечная холостая жизнь, так как же мне быть с половой проблемой?

Али громко рассмеялся:

– Тебе ничего не остается, кроме Умм Абдо!

Я опешил:

– Умм Абдо?

– А что? Она воспитывалась у вас, жалкое создание, но в ней есть искра жизни, почему бы и нет?

– Она же старше меня лет на десять…

– Ну я же не предлагаю тебе на ней жениться, устаз!..

…Во всей вселенной нет места, тронутого распадом и населенного снами наяву, подобного ветхому зданию на улице Абу Хода и кофейне «Ан-Наджах» на площади Армии. Что же еще остается одинокому отставнику?!.. Если бы у меня появилось много денег, то я бы отправился путешествовать и исколесил бы всю страну. И если бы на меня нежданно свалилось богатство, оставленное, к примеру, бразильским дядюшкой, то я бы объездил весь мир, чтобы жениться на прекрасной девушке… Как приятны мечты, и как они жестоки, ведь ты, Малика, живешь совсем рядом со мной, а я молчу и не делаю ни одного шага к тебе. Мы – дети одних и тех же воспоминаний и жертвы одной и той же старости, а сердце нашептывает мне, что ты все та же!..

Хамада ат-Тартуши радостно сообщил:

– Мой сын получил повышение – теперь он генеральный директор.

Я поздравил его и заключил:

– Сегодня вечером кофе и сандвичи за твой счет.

– Только кофе! – решительно возразил он.

– Послушай, а ты все еще спишь со своей женой?

Хамада засмеялся:

– Странный вопрос.

– Я, конечно, прошу извинения, но он меня волнует.

– Когда захочу, – лаконично ответил Хамада, а потом добавил, – частенько есть сила, но нет желания…

Потом он продолжил с состраданием в голосе:

– И как это тебя миновал брак? Я не знавал человека со столь нежным отношением к женитьбе!

Я горько пояснил:

– Вплоть до прошлого года мне надо было содержать семью, а каждое повышение жалованья съедала растущая дороговизна.

– Как жаль! Ну и Умм Абдо умерла раньше времени?

– Скорее, позже. Уже после того, как стала ненужной мужчинам.

– Да… Что же тебя удерживает от встречи с Маликой?

…А Али Юсуф бросал на меня испытующие взгляды. Я-то прекрасно знал, чего он хочет, но прикидывался непонимающим. В конце концов он все-таки спросил, когда мы сидели в старой кофейне «Аль-Инширах» – там, где сейчас выставка мебели:

– Что нового от Умм Абдо?

Я засмеялся и стал рассказывать:

– Страшная авантюра, но окончилась успешно…

– И как же? – спросил он с живейшим интересом.

– Ну что тебе сказать? Знаю ее с самого детства, словно она – предмет домашней обстановки, которую я унаследовал от отца. Наши отношения всегда были почтительными, и, думаю, она очень удивилась, когда обнаружила, что мои слова и взгляды вдруг изменились. Но в подобных делах только идиоты ничего не понимают. А Умм Абдо – хорошая женщина и, к счастью, не дура. Конечно, когда я протянул к ней руки, она сначала смутилась, отступила назад, разволновалась, задышала часто… Теперь все идет наилучшим образом, но – надо соблюдать осторожность.

– Боишься скандала?

– Конечно!

– Они тебе запретили жениться, так неужели они еще захотят и казнить тебя?

– Да нет, просто я не так воспитан, да и стыдно как-то.

– Главное, нервы твои пришли в порядок?

– Пожалуй…

– Ну вот, молись за меня…

– Что бы я делал без тебя, благородный сводник!

Да, нервы мои пришли в порядок, но ощущение недовольства, бесплодности и ничтожности происходящего стало вдвое сильнее.

Я часто задавался вопросом: «Следовало ли нам завидовать воюющим странам и самим ввязываться в войну?..» Мы постоянно узнавали о чем-нибудь страшном, слышали сигналы воздушной тревоги, видели солдат-союзников. Нас поражали неожиданные повороты событий и разгром гигантских армий. С Али Юсуфом мы встречались каждый день: то в кафе «Аль-Инширах», то – в бомбоубежище.

Однажды вечером он спросил меня:

– Я хочу знать твое мнение об одном важном деле. Только откровенно!

– О чем?

Али начал в некоторой растерянности:

– Какие у тебя сейчас отношения с Маликой?

Я даже онемел от неожиданности, но потом совершенно искренне ответил:

– Абсолютно никаких.

– Да нет, я не спрашиваю об официальных связях, меня интересует твое сердце.

– Прошлое полностью забыто…

– Что ты скажешь, если я попрошу у тебя позволения посвататься к ней?

– Я буду первый, кто тебя поздравит, – ответил я просто.

Я был искренен. Надо мной проплыло легкое облачко печали, однако ни любви, ни ревности я в тот момент не испытывал. Только потом на меня еще сильнее, чем раньше, навалилось чувство, что окончательно погибли все мои надежды, и я впал в беспросветное отчаяние.

Когда я поведал эту историю Хамаде ат-Тартуши, он спросил меня:

– Помнится, ты мне говорил, что Али жил с нею в одном доме?

– Да.

– И конечно, он давно ее любил, клянусь Аллахом… – продолжил Хамада не без ехидства в голосе.

– Знаешь, это мне тоже приходило в голову, – признался я откровенно.

– Тогда он просто лиса!

– Он ни в чем не был виноват передо мной и остался до конца своих дней моим лучшим другом.

– И они договорились о женитьбе?

– Да, наилучшим образом, – ответил я и уже от себя добавил: – У них родились двое смышленых сыновей, которые, подобно отцу, ударились в политику, однако в отличие от него присоединились к братьям-мусульманам и были вынуждены бежать в Саудовскую Аравию. Потом оба женились и окончательно обосновались там. Похоже, что Малика сейчас обеспеченно живет только благодаря им.

– А когда она овдовела?

– Лет десять назад. Мой друг умер от рака в полном расцвете сил и до последнего дня оставался благородным и уважаемым человеком…

Моя семья встретила известие о замужестве Малики скорбным молчанием, чувство вины матери и сестер усилилось, и дом стал еще печальнее.

Я присутствовал на свадьбе и принес поздравления Малике. Как будто между нами ничего не было. И я не переставал удивляться чувствам и их коварному обману, иллюзиям отрочества и мечтам юности, гнусности действительности и ее неприкрытой откровенности и горечи… Во всяком случае Али Юсуф был замечательным человеком, да и его доходы от адвокатской практики раз в десять превосходили мое жалованье. Он устроил Малике прекрасную жизнь, дал детям наилучшее образование и очень гордился их успехами. Конечно, его беспокоила их политическая деятельность, но не столько из-за противоречия с собственными вафдистскими симпатиями, сколько из-за опасности, угрожавшей им со стороны правительства. Вероятно, он даже обрадовался, что они эмигрировали в Саудовскую Аравию, однако вскоре его стала мучить неотвязная тоска по ним – ведь он был таким любящим отцом! Едва ли я когда-нибудь забуду его короткую схватку с болезнью и мучения его последних дней, как никогда не забуду и его кончину, оставившую после себя пустоту в моем сердце, которая никогда и ничем не заполнится…

Единственным утешением в те дни было продвижение по служебной лестнице в министерстве да тайная связь с Умм Абдо. Я покорился судьбе, воплотившейся в трех женщинах со взвинченными нервами, вечно недовольных всем на свете. Они были как бы символом того времени, времени постоянно растущей дороговизны, противоречий и бед. После революции здоровье моей матери стало совсем плохим, душевное состояние Зейнаб тоже ухудшилось. В результате на меня обрушились новые расходы – на лечение и лекарства. Я уже привык к холостяцкой жизни, но прежнее стремление к браку и созданию своей семьи не покидало меня, словно бесконечный печальный сон, которому никогда не суждено сбыться. Когда же я наконец вырвусь из этой пещеры, заваленной отбросами?!

Меня печалило и одновременно радовало стремление этих женщин поскорее услужить мне и дать отдохнуть. Однако совсем не о таком отдыхе я мечтал! Они заковывали меня в железные кандалы, а жизнь, насмехаясь надо мной, проходила… Первой из тех, кто ушел, стала Умм Абдо, а вот мать, Фикрия и Зейнаб покинули этот мир только в последний год моей службы. Первой была мать, достигшая вершины старости, через несколько месяцев за ней последовала Фикрия, которой было семьдесят, а потом и Зейнаб – в шестьдесят восемь. Каждые похороны обходились мне в кругленькую сумму, так что я был вынужден даже занимать деньги. После всего этого я оказался совсем один в мире, охваченном безумием и потерявшим равновесие, в мире, где лимон стал стоить десять кыршей…

…Хамада ат-Тартуши пытался успокоить меня:

– Я никогда не позволю тебе сложить оружие перед лицом отчаяния. Если тебе и ненавистно твое жилище, то вспомни: есть тысячи обитателей кладбищ, которые завидуют тебе. Ты к тому же можешь устроиться на работу в какую-нибудь компанию и увеличить свои доходы. И ведь есть женщина, одинокая, как и ты, так почему же не пойти к ней?

И, смеясь, добавил:

– Ты, слава богу, в добром здравии, а твои любовные чувства предвещают только хорошее.

И вот однажды вечером я объявил:

– Я решил рискнуть и предпринять одну авантюру…

Хамада поздравил меня, похвалив мою смелость.

БОльшую часть следующего дня я убил на подготовку к предстоящему вечеру. Я постригся и побрился, долго стоял под душем, надел свои лучшие брюки и рубашку и дождался вечера, чтобы он скрыл меня от любопытных взоров. Потом перешел улицу аль-Умуми на восточном берегу. Мне пришел на память Али Юсуф. Подумалось: «Да, ведь он не предал меня, и я не предаю его». И еще подумал, что человеку моего возраста стыдно так смущаться…

Я остановился на третьем этаже перед дверью квартиры, потонувшей в непроглядной темноте. Нажал кнопку звонка. Услышал приближающиеся шаги. Дверное окошечко открылось, и давний голос спросил:

– Кто?

Загорелся фонарь над дверью и вырвал из темноты мое лицо. Она не поверила своим глазам. Воскликнула:

– Ты!

Открыла дверь. Ее замешательство было явным. Указывая на комнату справа, она прошептала:

– Пожалуйста.

Я прошел туда и остался в одиночестве. Было душно, и я распахнул окно, выходящее на улицу. Все та же, прежняя, гостиная, только мебель новая и современная. Не пожалею ли об этом шаге? Наверное, она сейчас переодевается. Я не видел ее вблизи уже много-много лет. Снова послышались шаги. Она вернулась, повязав белым платком голову, в летнем платье молочного цвета, скромном и лишь немного открывающем руки и ноги. Подойдя ко мне она спросила:

– Будешь пить кофе?.. У меня еще есть апельсиновый сок.

– Да не стоит беспокоиться…

Она ушла. Остался ее образ. Лицо более округлое, чем раньше, но на нем нет и следов морщин, спокойствие сменило текучую воду юности, но оно, как и прежде, приятно. Интересно бы знать, поседели ли у нее волосы? Конечно, она располнела, однако тело, скрытое платьем, по-прежнему притягивает. Ей-богу, пленительное тело! Любовные мечты обрушились на меня подобно водопаду. Ах, если бы прижать ее к груди, чтобы раствориться друг в друге, как это не раз бывало в прекрасном прошлом. Но осторожно! Ты же не знаешь, какие чувства сейчас борются в ней. Может быть, она поселилась в долине материнства и чистоты. Овладей собой и попытайся избежать ошибок!

Она вернулась, неся маленький серебряный поднос с какой-то бутылкой, поставила его на деревянный столик, инкрустированный перламутром, и пододвинула ко мне.

– Я тебя совсем замучил – присядь, отдохни.

Она села напротив меня. В этот момент я заметил свадебную фотографию, висевшую на стене прямо над ее головой, а рядом – еще две: Али Юсуфа и детей в арабских костюмах. Меня обдало холодом, и я почувствовал, что моя задача стала еще сложнее.

– С твоей стороны это хороший шаг – наконец-то ты вспомнил своих!

Я объяснил, извиняясь:

– Такая уж жизнь, ты же знаешь. Однако я решил, что нелепо находиться в одном квартале, а жить словно мы чужие!

– Добро пожаловать. А ты по-прежнему работаешь в министерстве?

– Ушел в отставку несколько дней – даже часов! – назад.

– Господь да продлит твою жизнь! А тебе кто-нибудь помогает по хозяйству?

– Живу один в старых стенах, – засмеялся я.

– И я тоже была бы совсем одна, если бы ко мне не заходила раз в неделю одна девушка, дочь приличного человека, верная и умелая.

– Как мне кажется, ты совсем не покидаешь своего дома?

– Да, выхожу лишь изредка или по крайней необходимости.

– Одиночество жестоко; у меня хоть есть кофейня и друг, и то оно все равно невыносимо.

– Ну у меня есть телевизор да пара соседок.

– Но этого ведь недостаточно.

– Лучше что-то, чем ничего!

– А как дела у твоих сыновей?

– Отлично: поселились там навсегда. Да, у меня уже появились и внуки.

– Ты ездила к ним?

– Один раз, и совершила малый хадж.

– Поздравляю, хаджа [29]29
  Xаджа – ж.р. от хаджи, означающего: «мусульманин, совершивший паломничество в Мекку».


[Закрыть], – улыбнулся я, а сердце куда-то падало и падало.

– Здоровья тебе! Если когда-нибудь соберешься совершить паломничество, они оба будут тебя ждать.

– Все в руках Аллаха! А как твое здоровье?

– А твое?

– Лучше, чем когда-нибудь, слава богу.

– Мое тоже, только вот недавно поставила зубной протез.

– Ну, это полезно и с точки зрения здоровья.

– Что ж, испросим у Аллаха хороший конец.

Но тут я воодушевленно возразил:

– Перед тобой – по воле Аллаха! – еще долгий путь в жизни! И я вправду рад тебя видеть…

– И я тоже рада. Но мне бы хотелось, чтобы ты не был одинок.

– Но ведь ты тоже одинока…

– Я имею в виду, что хорошо, если бы у тебя были жена и дети, – с любовью пояснила она.

– Такова судьба – это мой удел, – произнес я с сожалением.

Мы замолчали, чтобы перевести дух. Я допил то, что осталось в бутылке, и меня прошиб пот. Какая большая разница между мечтой и реальностью! Мне представлялось, что я без труда направлю разговор в нужное русло, что я брошусь к ней, переполненный чувствами, копившимися целую жизнь, что я, что я…

А сейчас это похоже на какой-то светский прием, подавляющий серьезностью и благовоспитанностью, где хозяйка строгих правил не позволит высечь даже искру искреннего чувства. Да еще эти уставившиеся на нас фотографии, что участвуют в разговоре, повергая нас в тоску и остужая безрассудные порывы.

Интересно, о чем же она думает? Неужели ей не пришла на память хотя бы одна пленительная картина счастливого прошлого?! Неужели она столь же прекрасно владеет своими чувствами, сколь и поведением? Я страстно жду хотя бы одного взгляда, таящего воспоминание, нежность или заметное смущение, хотя бы тень многозначительной улыбки… Но я не вижу ничего, кроме спокойных глаз, какими смотрит родственница на близкого человека, встреченного на закате жизни. Неужели кончилась Малика, и ее источник иссяк?.. Но, во всяком случае, я покину эту квартиру с пустым колчаном только в случае поражения, и никогда не позволю трусости заставить меня раскаиваться всю оставшуюся жизнь. Наконец, собравшись с духом, я бросился в воду:

– Тебя не будет слишком стеснять, если мы скрасим наше одиночество, встречаясь время от времени?

– Заходи, буду рада, – спокойно ответила она, а потом, явно колеблясь, начала: – Но однако…

Я понял, что пришло ей в голову, и остановил:

– Мы же родственники, да и потом наш возраст не позволит дурно говорить о нас.

Она промолчала. Тогда я воскликнул в отчаянии:

– Значит, ты не согласна?!

– Этого я не говорила, – тотчас возразила она.

– Может быть, ты хочешь как-то регламентировать эти встречи?

– Да, об этом нам следовало бы подумать.

– Я прошу тебя говорить откровенно.

– Думай я иначе, так бы и сказала.

Тогда я с жаром заговорил:

– Мне очень нужны эти встречи: одиночество невыносимо, а у меня нет никого, кроме тебя, – ты же знаешь! И я часто думал об этом…

Слегка покраснев, она улыбнулась и прошептала:

– Я ведь тоже кое-что понимаю в жизни.

Я продолжал со все возрастающей смелостью:

– Так значит, нам обоим это нужно!

Она засмеялась, но все-таки промолчала. Я почувствовал, что мы словно бы переместились из одной эпохи в другую, и заключил:

– Одиночество горько, жизнь – тоже, и мне хочется чего-нибудь нового. Ты вот обзавелась новой мебелью…

– Моя квартира полностью обставлена заново. Покойный оставил мне приличную сумму. Вахид подарил мне спальню, Бекр – гостиную, а сама я купила столовую.

– А как ты справляешься с дороговизной?

– От пенсии мало проку, но Вахид и Бекр посылают мне все необходимое. Ну а ты-то сам что делаешь?

– Моя рука вечно лежит на сердце, отставниками никто не интересуется… Но я думаю начать новую жизнь.

– На пенсии?

– Чувствую я себя отлично, хорошо знаю английский и имею опыт в административных делах, так что хочу попытать счастья в какой-нибудь частной компании…

– Там платят большое жалованье.

– Но мои надежды еще больше…

– Что ж, отличная мысль.

– Хорошо, что ты ее поддерживаешь.

Мы снова замолчали, и я решил, что пора уходить:

– Мне пора возвращаться…

Она из вежливости попросила остаться еще, однако я встал и протянул ей руку, прощаясь…

Я шел тихим вечером, желая, чтобы хоть одно дуновение освежило неподвижный воздух. Если моя мечта и не осуществилась, то ведь она и не погибла.

В кафе «Ан-Наджах» я пришел с обновленной душой. Когда Хамада ат-Тартуши увидел меня, его лицо расплылось в улыбке:

– К тебе вернулась юность – никогда не видел тебя таким, как сегодня.

Я рассказал ему о сегодняшней встрече, находя в этом новый источник счастья. Выслушав меня, он заключил:

– Я настроен оптимистично, а ты?

Немного подумав, я сказал:

– Пятьдесят на пятьдесят…

– Да нет, побольше.

– Пожалуй.

– Она ведь могла сделать так, чтобы этот визит оказался первым и последним…

– Конечно!

– Не думаю, чтобы она не поняла твоих намерений.

– Хотелось бы верить…

– Послушай меня, я лучше знаю женщин. Но подумай, действительно ли она еще годится в жены?

– Могу поручиться, что Малика по-прежнему очень привлекательна… – бросился я уверять его.

Он, смеясь, стал давать советы:

– Послушай, осторожности ради, не слишком-то обольщайся. Внешность в ее возрасте ни о чем не говорит: тело, закрытое платьем, еще может казаться соблазнительным, но если его обнажить, то обнаружатся такие же выбоины и рытвины, как на наших улицах… Поэтому советую тебе, если все получится, занимайся любовью в темноте!

Я не мог удержаться от смеха. Отсмеявшись, я наконец ответил:

– Все-таки прежде всего мне надо добиться успеха!

…Когда я вернулся в свою квартиру, тоска снова сдавила мне горло, ненависть к собственному дому удвоилась, и я желал, чтобы он провалился в преисподнюю. Жажда перемен стала той высшей силой, сопротивляться которой было уже бесполезно, и чем дальше, тем слабее становилось удовольствие от кофейни и телевизора. Будущий визит – вот моя последняя и единственная надежда. Пойти через неделю? – Маловатый срок. Через месяц – просто невыносимо! Значит, пусть будет через две недели.

За это время я узнал, что фирме «Дженерал электрик» требуется служащий для отдела, проектирующего водораспределительную станцию. Проект временный, на три года, однако жалованье – четыреста египетских фунтов! На экзамене выбор пал на какую-то девушку, однако директор предложил мне другую должность – в отделе внешних сношений с жалованьем в триста фунтов. Я принял его условия, чувствуя себя на вершине счастья. Размеры жалованья не позволяли мне перебраться в новый район, но на еду и одежду этого было более чем достаточно.

После двухнедельного ожидания я с наступлением вечера направился к дому любимой. Терпение иссякло, любовь вспыхнула и ярко запылала, а решимость стала непоколебимой. Я окончательно убедил себя, что пожилому человеку не следует теряться, как отроку, или смущаться, как юноше. Когда она открыла передо мной дверь гостиной, я попросил, чтобы мы сели в жилой комнате, сославшись на нашу близость – к чему условности между родственниками? – а на самом деле – спасаясь от фотографий.

Я откровенно объявил:

– Моя жизнь благодаря тебе стала прекрасной!

– Не преувеличивай, – улыбнулась она.

– Я получил место в фирме «Дженерал электрик», – сообщил я с удовлетворением.

– Поздравляю!

Потом рассказал ей о жалованье, о будущей работе и закончил:

– Теперь я наконец могу добиться своей цели. По-видимому, она не поняла, что я имел в виду, и заметила:

– Если ты хочешь новую квартиру, то сомневаюсь, что это удастся.

Но я смело возразил:

– Моя цель куда важнее!

– Правда?!

– Да. Я серьезно думаю о женитьбе.

Она очень удивилась, но мне показалось, что это только дань приличиям:

– Женитьба?!

– Да, я ведь в полном здравии!..

Она улыбнулась в замешательстве и пожелала:

– Пусть Господь наш прибавит тебе сил и здоровья!

– Мне хотелось бы знать твое мнение.

– Почему бы и нет? Такие, как ты, женятся, да и старше тебя тоже…

– Именно это я и говорил себе.

Тут она предложила почти радостно:

– Позволь мне найти для тебя подходящую жену!

– А кого ты считаешь «подходящей»?

– Наверное, неглупая женщина не моложе сорока.

– В таком случае это будет вдова или разведенная.

– А что же мешает?

– Ну, у нее окажутся дети, и, может быть, даже грудные.

– А чего же ты еще хочешь?

Я устремил свой опьяненный взгляд в ее большие черные глаза и многозначительно произнес:

– Я-то знаю, чего хочу, и не нужно никого искать!

– Что ты имеешь в виду? – спросила она, припертая мной к стенке.

В моем голосе слились мольба и покорность, и я объявил:

– Малика, ты и есть та жена, которую я хочу.

Она закрыла глаза, нахмурилась, не произнося ни звука, а я снова спрашивал, уже настойчиво:

– Так как ты думаешь?

– Неужели это то, ради чего ты вернулся?

– Конечно.

– Какой позор!

– Позор?!

– Не знаю, что и сказать…

– Да это же вполне естественно, здесь нет ничего позорного!

– Мысль о браке даже не могла прийти мне в голову, – сказала она дрожащим голосом.

– Так пусть придет! Ведь это было самое заветное наше желание!

– Это время давным-давно миновало, ушло и забылось, – возразила она сдавленным от смущения голосом.

– Но ведь оно сейчас живет во мне с особой силой! – воскликнул я с жаром.

– Ты даже не понимаешь, что говоришь. Одиночество погубило твое благоразумие, и ты создал мечту из ничего.

– Я-то знаю, чего хочу.

– Нет!.. Никогда не позволю опозорить себя!..

– Зачем ты все повторяешь это дурацкое слово?

– Но это правда! Ты что, забыл – я ведь мать и бабушка?!

– Пойми, изумление живет всего лишь час, а потом человек находит приют в счастье… – молящим голосом пытался возразить я.

Но она закрыла глаза и печально прошептала:

– Не лишай меня сердечного спокойствия…

Мне показалось, что во время нашего спора она превратилась в Женщину, перестав быть только матерью, бабушкой или просто родственницей. Я вскочил, сделал шаг к ней, чтобы сесть рядом, как когда-то, но она вдруг взвилась и отпрянула, сухо бросив:

– Не прикасайся ко мне!

Я будто получил пощечину. В отчаянии замер на несколько мгновений с ощущением полного краха. Потом, обретя дар речи, прошептал:

– Поручаю тебя воле Аллаха…

Я не пошел в кофейню к Хамаде. Не вернулся домой. Долго бродил безо всякой цели. Немного отдохнул в какой-то кофейне на окраине. В свою могилу я возвратился только на заре…

…На следующий день, когда я шел своим привычным путем в кофейню «Ан-Наджах», то бросил мимолетный взгляд в сторону ее дома. И вдруг вижу: она стоит на балконе и словно бы смотрит на меня. Из вежливости и чтобы соблюсти приличия, я склонил голову в знак приветствия. И вдруг она махнула мне рукой. Сердце мое заколотилось, ноги приросли к тротуару. Что же это все-таки значит? Она открыла створки окна, немного отступила назад, снова помахала рукой, а потом скрылась. Я принял этот знак на свой счет и направился прямо к ее дому. Во мне зазвучала возбужденно-веселая музыка… В этот раз я не стал дожидаться вечера.