Текст книги "Карьера доктора Фануса"

Автор книги: Нагиб Махфуз

Соавторы: Махмуд Теймур,Лютфи аль-Холи,Магид Тубия,Ихсан Абдель Куддус,Ридван Ибрахим,Абд аль-Фаттах Ризк,Сухейр аль-Каламави,Юсуф Идрис,Абуль Муаты Абу-н-Нага,Мустафа Махмуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Сухейр аль-Каламави

Сахаб

Перевод И. Соколовой

Поэт Хасан Абд ан-Наби, сочинитель лирических песенок, от радости был готов обнять весь мир. Еще бы! Ведь сама Сахаб, известнейшая певица, исполнит его последнюю песню. Хасану сообщил об этом по телефону его приятель Махмуд. Наконец-то его, Хасана, узнает народ, наконец-то люди поймут, какая честь им оказана: они – современники гения!

Он отчетливо представил себе, как будет петь Сахаб и как весь зал будет повторять за ней слова его песни:

 
Как плакала я из-за долгой разлуки с любимым!
Как звала я его и искала в толпе!..
 

О Аллах! Как прекрасны эти слова, что произносит Сахаб, а за ней и вся публика!.. Хасан размечтался и вдруг вспомнил Ихсан. Неблагодарная! Как только Хасан задумается о чем-то своем, она тут же упрекает его в невнимании, но стоит ему лишь заговорить о своей любви – она холодно отталкивает его. Подумаешь – учительница! Да кто она такая, эта учительница? Зарабатывает чуть больше него… Чем ей гордиться?.. А он, Хасан? Сам-то он кто такой? Всего лишь секретарь отдела регистрации в министерстве здравоохранения! Ну нет, с этого дня к нему больше не обратятся «Хасан эфенди» или «господин Хасан». Отныне он – великий поэт Хасан Абд ан-Наби. И как знать, быть может, Аллах надоумит певцов и певиц, и они еще бросятся к его ногам, умоляя о новых песнях…

Вдруг Хасан вспомнил о письменном столе, что стоит у него дома. Это был всего-навсего деревянный ящик из-под каких-то товаров. Хасан упросил столяра Абдо – всего за пятьдесят пиастров – немного преобразить этот ящик, чтобы он мог служить письменным столом, за которым Хасан сочинял бы свои песни. Тут он чуть не задохнулся от смеха, вообразив, как этот забавный ящик будет храниться в мемориальном музее Хасана Абд ан-Наби после его смерти… Нет, нет!.. Во что бы то ни стало надо спасти репутацию гения и на первый же гонорар приобрести приличный письменный стол…

Впрочем, какой толк от него сейчас? Не истратить ли эти деньги на небольшой подарок этой противной Ихсан? Нет-нет, она еще возомнит что-нибудь и поставит его в глупое положение. А он, Хасан, не хочет поспешного брака. Женитьба – враг искусства, а искусство требует жертв… Но все же, может, купить ей что-нибудь простенькое? Большой беды не будет. Боже! Как обрадуется эта глупышка, когда вместе с подарком Хасан вручит ей пригласительный билет!.. Но где его взять? Ничего! Пусть это будет обыкновенный лист бумаги, где в изысканных выражениях сообщается о премьере новой песни… Нет, уж лучше он пригласит ее на этот концерт. Интересно, найдет ли он в себе силы подняться на эстраду, чтобы приветствовать публику?.. Нет… Он уйдет сразу же, как только песня будет исполнена. Автора будут искать и не найдут. Хасану претит всякий шум!.. Господи, ведь это же лучше всякой рекламы! А как разъярится госпожа Сахаб и бедняга композитор! Кстати, кто он такой, этот композитор? Наверняка никому не известная личность, если приятель даже не упомянул его в телефонном разговоре…

– Хасан эфенди, Хасан! Ответь мне хоть слово!

Хасан обернулся. А, это его жалкий коллега. Сколько ничтожных и глупых людишек копошится и шумит здесь вокруг него! Хасан усмехнулся:

– Что вам?

– Что? Что? Наконец-то!.. После этого звонка по телефону никто не знает, как к тебе подступиться. Молчишь и грезишь об искусстве. Песня, голос, мелодия… Великолепно! А господин начальник требует доложить ему о всех исходящих бумагах за истекшую неделю. Серьезная проверка. О Аллах! Так что поторопись, господин поэт. А то не миновать беды.

Вернувшись домой, Хасан взялся за перо и бумагу. Конечно, сейчас самое благоразумное сочинить новую песенку. Иначе ему не справиться с будущими заказами, которые в один прекрасный день лавиной обрушатся на него, когда певцы и певицы выстроятся в очередь у его дверей…

Хасан мучительно напрягал свой ум, но тщетно! Все те же слова, те же рифмы. А где же свежие, новые мысли?

Странно, почему Махмуд не сказал, когда и где состоится концерт…

Хасан спустился к бакалейщику и позвонил приятелю домой. Ему ответили, что тот спит. Ну, разумеется! Ведь он не служитель муз! Он может спать в такое время. Видно, Махмуд совсем забыл, какую долю вознаграждения он получит. Может быть, какой-то определенный процент? Хасана это не касается… Нет, все-таки надо купить Ихсан какую-нибудь безделицу… Тогда не стоит сейчас менять письменный стол, достаточно внести за него задаток… Или…

На другой день Хасан просмотрел все газеты, но так и не нашел в них сообщения ни о своей песне, ни о Сахаб…

Был уже вечер, когда он наконец дозвонился до Махмуда. Тот сказал, что ему самому ничего не известно, но как только он что-нибудь узнает, сразу же сообщит Хасану… По крайней мере, чтобы договориться о гонораре. Хасан заверил друга, что это пустяки, что о деньгах он и не думает!

Прошла неделя. Хасан страдал от неизвестности. Он забыл Ихсан, забыл свой новый письменный стол… Он написал две превосходные песни, но ни одной не остался доволен. А Махмуд все не звонил. На какое-то мгновение у Хасана возникла нехорошая мысль: а вдруг приятель выдал эту песню за свою? Нет, не может быть, Махмуд не такой. Он хороший друг, правда, немного глуповат.

Наконец однажды утром он прочел в газетах, что в четверг, первого октября, на сцене кинотеатра «Каср ан-Нил» певица Сахаб исполнит песню «Любимый мой» на слова Хасана Абд ан-Наби! Музыка Мустафы Дервиша…

В ночь на первое октября возбуждение Хасана достигло предела. На следующий день он ни с кем не заговорил о концерте. Его ничтожные коллеги даже не читали объявление, хотя среди них и нашелся один, который сказал, что в четверг пойдет слушать Сахаб.

Не пригласить ли Ихсан? Нет… Как-нибудь в другой раз. Но как это сделать? Ведь он еще ни разу никого не приглашал.

В четверг утром Хасан попытался дозвониться до Махмуда, но ему сказали, что тот уехал и вернется только завтра. Связь Махмуда с Сахаб не была для Хасана тайной. Бедняжка Махмуд! Влюбился и ходит за ней как тень. Это бесхарактерный и мягкий человек и к искусству не имеет никакого отношения. Другое дело он, Хасан.

Ну что ж, придется идти за свои деньги!

В четверг, купив с рук билет в последний ряд, Хасан один, пока никому не известный, отправился на концерт. Он нехотя сел на свое место. Но в конце концов ему удалось убедить себя, что именно здесь, среди зрителей, он узнает, какое впечатление произвела на них его песня. Какой след оставила она в сердцах простых людей, в сердцах тех, чье мнение его так интересует… Ведь именно от мнения публики зависит успех любого артиста! Быть может, кто-нибудь из них спросит его:

– Не знаете ли вы Хасана Абд ан-Наби?

И что же он ответит? Разумеется, он скажет:

– Нет, не знаю, но мечтаю познакомиться с ним.

После концерта толпа поклонников направится к его дому, чтобы поздравить поэта. Как он их встретит? Если бы они только знали, что он был в зале среди них!.. Ничего, он найдет выход: улыбка гения и остроумное интервью для газетной хроники!..

Сцена осветилась, и появилась Сахаб. Зал разразился аплодисментами. Сердце Хасана затрепетало. Он кричал и ликовал со всеми вместе. Но вот все стихло. Полилась музыка. Зазвучал голос Сахаб. Бурно выражая свой восторг, слушатели подхватили последнюю фразу, пропетую певицей. Хасан пел тоже. Почти забыв о себе, он ощущал сладостное опьянение. После первого отделения публика долго неистовствовала, вызывая Сахаб и дирижера.

Хасан ждал, но никто не выкрикнул его имени… Оно упоминалось лишь в самом нижнем углу афиши.

Вот она, среда искусства, зараженная ненавистью, злобой и завистью! Ничего, вокруг него народ – истинный друг и беспристрастный судья. Воспрянув духом, Хасан обратился к соседу:

– Понравилось?

– Еще бы! Чудесно, просто превосходно!

Хасан обрадовался.

– А что вам понравилось больше всего?

– Что?.. Как что?.. Чудесная музыка, волшебный голос… А почему вы спрашиваете меня? Если ничего не смыслите в музыке, то зачем сюда пришли? Странно это, клянусь Аллахом.

– Да нет, что вы… Я ничего не имею в виду. Я хочу только сказать, что мелодия тоже хороша.

– Мелодия?.. Может быть, но главное – Сахаб! Она – все. Сахаб есть Сахаб. Недаром Сахаб значит «облако».

Сдерживая дрожь в голосе, Хасан пролепетал:

– Слова песни ведь тоже прекрасны…

В разговор вмешался третий.

– Слова… Что вы этим хотите сказать, брат мой? Разве вы не понимаете? Песня и есть слова. Да-да. Те самые слова, что мы произносим. Но Сахаб есть Сахаб. Ее голос… Выразительность… Нежность… Да, Сахаб это Сахаб, брат мой!

Ридван Ибрахим

Горькая дорога

Перевод О. Фроловой

Девочка вцепилась в материнский подол, но отец рванул ее, отшвырнул в сторону. Она разразилась горьким, разрывающим сердце плачем.

В последнее время она не раз попадала под горячую руку из-за того, что в семье не прекращались скандалы. Отец снова был без работы, а мать требовала денег – в доме не было ни куска хлеба. Отцу, однако, надоели каждодневные причитания жены: «Дай мне развод! Я не могу больше так жить! Дай мне развод!» И в этот день он наконец уступил.

Женщина выбежала из дома. Слава Аллаху, она свободна!

«Ну вот, теперь пусть сам заботится о ребенке», – говорила она себе. Ей хотелось оборвать все связи с прошлым, чтобы ничто не напоминало ей о жизни, полной нужды и страданий.

Но детский плач заставил ее вернуться. Она схватила девочку, посадила ее на плечо и покинула дом. Она еще долго не могла успокоиться, на сердце было тяжело и дорога расплывалась перед глазами.

Люди удивленно оборачивались ей вслед. Она бежала, босая и встрепанная, покрывало сползло с головы и волочилось по пыльной дороге. А лицо ее поражало той удивительной красотой, которую не могли скрыть ни худоба, ни бледность, ни ссадины от побоев.

Женщина стремительно пересекла оживленную улицу фешенебельного района Каира между мостами Абул-Аля и Замалека, не оборачиваясь на сигналы машин. Казалось, она не замечает опасности… Миновав аллею камфарных деревьев за мостом Замалека, она вдруг остановилась. И как это она не сообразила прежде? Ведь сестры сейчас наверняка нет дома! Она уходит ранним утром и возвращается лишь к ночи. Значит, незачем спешить. К тому же появиться там днем в таком виде, чтобы вызвать досужие толки соседей… Больше идти было некуда, и она, расстелив подстилку, села в тени огромного дерева. Машинально чертя на земле какие-то линии, она словно не обращала внимания на прохожих. Девочка лежала у нее на коленях и тихо всхлипывала…

Был уже полдень, и солнце палило нещадно, обжигая лицо и шею ребенка, но мать даже не пыталась спрятаться в тень. Она сидела, не шелохнувшись, и лишь время от времени то опускала голову на руки, то прислонялась затылком к стволу дерева. Женщина и не заметила, что уже давно привлекает внимание торговца, остановившегося со своей тележкой на противоположной стороне улицы. Пронзительным криком тот зазывал клиентов. Одни из них потягивали кофе, сидя на деревянной скамье, другие затягивались кальяном, расположившись по-турецки прямо на земле. А чайханщик не мог оторваться от созерцания жемчужины, которую ему подарило это свежее утро…

В белой галабийе с красной салфеткой на плече, побрякивая мелкой монетой в кармане, он прохаживался по тротуару, звонко прихлопывая в ладоши и старательно подмигивая. Но та, кому это предназначалось, казалось, не замечала его. Ей было неприятно его паясничанье, сейчас она нуждалась в жалости и сострадании. Но откуда ему было знать об этом? Сдвинув на ухо тюбетейку, он лихо разносил стаканы с чаем и кальяны с подслащенным табаком. Среди его покупателей, расположившихся здесь, на набережной, были и подметальщики улиц, и дрессировщики обезьян, и феллахи, приехавшие из далекой деревни. С неизменной галантностью, перенятой у официантов больших городских кафе, он подлетал к каждому:

– Чай с молоком? Извольте! – И добавлял в сторону женщины: – Молочко свежее… Сметанка деревенская… Глазки черные… Да взгляни же, красавица! Сжалься Аллах над бедняками!

Постепенно оживление на улице спало. Чайханщик убавил огонь и начал сгребать угли, постукивая кочергой о край тележки. Он не спускал с незнакомки глаз. Близился вечер. Женщина задремала, прислонившись к дереву. Ее красивое лицо было бледным и печальным. Он подошел ближе. Длинная нежная шея, высокая грудь, едва прикрытая рваным платьем. Он перевел взгляд на ее впалый живот и подумал, что она, видимо, голодна и очень устала.

И тут он увидел широко раскрытые глаза девочки, которые смотрели на него с мольбой… Он растерялся и замер посреди улицы. Резкий гудок автомобиля заставил его вздрогнуть. Он бросился на тротуар. Женщина тотчас проснулась и гневно взглянула на него. Чайханщик растерялся и неожиданно протянул девочке кусок сахара. Мать не успела ничего сказать, как детская ручонка проворно схватила подарок.

Чайханщик молча вернулся к своей тележке. Он вскипятил чай, взял два куска сахара и протянул женщине большую белую чашку. Она понимала, что не следовало бы принимать это подношение, но ее так мучил голод, что она не в силах была отказаться.

Чайханщик не успокоился на этом.

– Позвольте предложить вам немного еды для вашей девочки! Ведь все мы братья.

Он принес две лепешки и немного бобового масла, благоухавшего таамией. Потом он откатил тележку в сторонку, подальше от любопытных глаз, расстелил кусок чистой мешковины и пригласил ее поесть вместе с ним…

С Нила подул свежий ветер, он зашелестел листочками на ивовых ветвях. Женщина рассказывала чайханщику о своем несчастье… Когда наступил вечер и в кофейню снова нахлынули любители посидеть за кофе или затянуться кальяном, она простилась и отправилась к сестре, решив начать новую самостоятельную жизнь. Правда, она сама еще не знала каким образом.

Поздно вечером в дом сестры кто-то постучался, и на пороге появился чайханщик со свертком, от которого шел запах жареной рыбы и свежего хлеба. Они поужинали втроем при тусклом свете лампы…

Теперь каждый день она проводила время у его тележки: сидела в тени на чистой мешковине или разносила стаканы с чаем. Его постоянные клиенты заметили ее и говорили:

– Поздравляем с приобретением, хозяин!

– Ну и счастливчик! Тебе крупно повезло!

Но он не отвечал на глупые шутки, раздраженно постукивая кочергой…

Шли дни, и вот уже никого не удивляло присутствие в кофейне женщины с ребенком.

Однажды в его комнате зажегся яркий свет, и соседи услышали женский голос и детский лепет…

Он женился и обещал заботиться о девочке – ведь у него нет своих детей. Его первая жена умерла десять лет назад, и он все еще не мог найти ей достойную замену. Он человек скромный и будет жить для нее и ее дочери. Ему много не надо – было бы чистое белье да вкусный обед.

Девочка подрастала и, конечно, нуждалась в воспитании. И он не забывал об этом, никто не мог его упрекнуть в невнимании к приемной дочери! Как он ее воспитывал?

С утра нужно было вымыть посуду, разнести чай посетителям, пока отчим совершает утреннюю молитву, съездить к Нилу за водой, подмести, разжечь огонь, приготовить угли и кальяны. В полдень она бежала домой – сварить обед и отнести его отчиму. Вечером она стирала, готовила, месила тесто и не смела даже присесть до его возвращения. И за все это ей платили затрещинами, ибо отчим считал, что девочек надо держать в страхе.

Иногда мать умоляла мужа пожалеть дочь, вступалась за нее, спасая от плетки отчима. Она плакала вместе с ней и говорила, что они должны быть благодарны ему – ведь это он приютил их, не дав умереть с голоду.

Мать была между двух огней, но ведь надо же чем-то расплачиваться за милость, оказанную ей этим человеком…

После долгого ожидания у них родился сын. Девушка сначала обрадовалась брату, но радость ее оказалась преждевременной. Мать вообще перестала заниматься хозяйством, и заботы о малыше целиком легли на ее плечи… А в сердце отчима, узнавшего счастье отцовства, не осталось теперь места для чужой девчонки, и он задался целью выгнать ее из дому. Он обвинил ее в распутстве и предложил жене выбирать: его ребенок и дом или порочная дочь. Но разве может выбирать пленник?! Обливаясь слезами, мать проводила ее до порога.

Тогда она решила отправиться к отцу. Но и у него уже была другая семья. Она пыталась угождать всем в его доме, сделалась прислугой. Отец был доволен, а сводные братишки так и льнули к ней. Мачеха не знала, к чему придраться, чтобы выгнать чужого птенца из своего гнезда. Девушка была терпеливой и покорной, вела хозяйство, помогала даже родственникам мачехи и соседкам, ела черствый хлеб и спала на голом полу. Мачеха оговаривала ее, но она терпеливо сносила ругань и побои отца.

И тогда злая мачеха обвинила ее в краже драгоценностей, которые предварительно спрятала. С криками: «Воровка! Это ты украла!» – она связала девушку и отправилась за отцом и полицией. Девушка насмерть перепугалась. Один из сводных братьев развязал ей руки и посоветовал бежать – а что еще он мог сделать?..

Она бежала как сумасшедшая. Боялась обернуться, ей казалось, что за ней гонятся…

Но куда же теперь идти?.. Вдруг она услышала, как кто-то окликнул ее. В замешательстве она остановилась у садовой калитки одного из домов. И тут судьба сжалилась над ней.

Хозяйка дома уже давно искала служанку, которой можно было бы полностью доверить дом, оставшийся ей в наследство после смерти мужа, турка по национальности. Поговорив с девушкой, она поняла, что та ей подойдет.

Вместе с хозяйкой жил взрослый сын, которому та отдавала всю свою любовь и нежность. У этой доброй госпожи девушка нашла покой – то, чего была лишена с детства.

Она не выглядела теперь худышкой, порозовела, налилась и расцвела. Стройная, густые черные волосы до плеч. Хозяйка не могла нарадоваться, глядя на нее. И девушка служила ей, не жалея сил. Старалась она угодить и молодому господину: убирала его комнату, чистила одежду, готовила любимые кушанья.

Между тем юноша был покорен ее красотой и женственностью. Постепенно он отказался от встреч с друзьями и все чаще засиживался дома, заманивая ее под разными предлогами к себе в комнату. Он всячески добивался ее расположения и то и дело отпускал комплименты.

Сначала девушка принимала все это как благодарность за ее преданность дому. Когда же он открыл свои истинные намерения, она чуть не сгорела от стыда. Но он твердо решил добиться своего. Да и что могло помешать ему!

И вот как-то он отослал мать из дома и попытался соблазнить девушку. И впервые в жизни услышал «нет». И от кого? От какой-то жалкой служанки! Он был уязвлен. В нем вдруг заговорила кровь предков. Но девушка твердо решила защищать свою честь.

Она пошла на хитрость: давала ему обещания, а потом ускользала и опять подавала надежду. И вскоре превратила этого надменного парня в безвольного ребенка. Она боялась, что ее снова вышвырнут из дома, если парень добьется своего. А ведь он ни разу не заговорил о женитьбе…

Что же делать? Быть может, обратиться к хозяйке, старой и доброй женщине? Ведь только она может защитить ее от позора.

И как-то утром, беседуя с госпожой наедине, она попросила хозяйку повлиять на своего избалованного сынка.

Но та вдруг разразилась страшным криком. Обвинила девушку в распутстве, в черной неблагодарности и коварстве. Она, мол, хочет соблазнить ее мальчика и женить на себе – безродной нищей, а ведь он сын паши!..

Сын попытался было вступиться за девушку, но мать стояла на своем: пусть эта неблагодарная тварь немедленно покинет их дом…

Девушка нашла пристанище в хижине Умм Сейид, прачки. Она и не подозревала, что этот дом был настоящим вертепом. Прачка была гостеприимна и ласкова. Она познакомила несчастную с одним сластолюбцем, выдав его за собственного сына. И лишь утром, встав обесчещенной, девушка все поняла.

Она вышла из этого осиного гнезда разбитая и обессиленная. Что ей оставалось? Она не могла больше жить…

И вот впервые забыта вражда между Булаком и Эмбабой[10]10
  Булак и Эмбаба – кварталы Каира.


[Закрыть] впервые сошлись вместе на похоронах отчим и мачеха, дабы очистить семью от греха и позора.

Ихсан Абд аль-Куддус

Украли автобус

Перевод К. Юнусова

– Господин судья! Все эти разговоры ни к чему. Суд напрасно теряет время. Какой смысл выслушивать свидетелей, если я сам во всем признался. Ведь они не могут сообщить больше, чем рассказал я. Что пользы от таких формальностей? Я все еще в тюрьме, это уже пятое заседание, а дело не продвинулось ни на шаг…

– Господин судья! Я вовсе не намерен критиковать суд, да простит меня Аллах! Мне хочется только сэкономить ваше время. Прошу вас, господин судья, целую ваши руки, ради вашего отца, дайте мне возможность сказать. Ведь это я – обвиняемый, мне идти в тюрьму, моя семья разрушится и мои дети осиротеют. А с господином адвокатом, который меня защищает, ничего не случится. Более того, он еще получит вознаграждение. Моя мать уже продала свое золотое ожерелье, а она им так дорожила! Продала, чтобы уплатить ему первый взнос…

– Нет, нет, я не хочу давать отвод господину адвокату, клянусь памятью покойного отца. Я ценю его советы. Только, ваша милость, мне все же следует выступить раньше адвоката. Ведь это я – обвиняемый, мне идти в тюрьму, моя семья разрушится и мои дети осиротеют!..

– Благодарю вас, господин судья, да продлит Аллах вашу жизнь! Можете быть уверены, я постараюсь быть кратким.

– Господин судья, ну разве это мыслимо – украсть автобус, да еще битком набитый пассажирами?! Неужели я похож на сумасшедшего? Если ваша милость подозревает, что я больной, направьте меня к врачу. Но спросите моих товарищей по работе и друзей в кафе – они вам скажут: во всем районе Баб аш-Шаарея[11]11
  Баб аш-Шаарея – район в Каире.


[Закрыть] нет лучшего игрока в коми[12]12
  Коми – карточная игра.


[Закрыть]. Какой же я сумасшедший?

Нет, я в своем уме. И все-таки господин прокурор обвиняет меня в том, что я украл автобус с пассажирами, причем доказывает это с таким жаром, что, можно подумать, между нами давняя кровная вражда. Господин прокурор! Быть может, я вас чем-нибудь рассердил или, не дай бог, отказал вам в услуге? Напомните мне, господин прокурор, если я забыл…

– Простите, господин судья! Простите меня, да сохранит вас Аллах! Я ничем не хотел обидеть его превосходительство. Но я первый раз в жизни стою перед судом и не знаю, как нужно говорить. Клянусь жизнью ваших детей, господин судья, окажите милость, не гневайтесь!.. Я только хотел сказать, что, когда господин прокурор выдвинул против меня обвинение в краже автобуса, он не спросил ни себя, ни меня, зачем мне красть этот автобус. Что я с ним буду делать после того, как украду?..

– Господин прокурор говорит, что я украл автобус, чтобы разобрать его на части и продать в Викалят аль-Балах[13]13
  Викалят аль-Балах – район в Каире, где расположены лавки, торгующие подержанными товарами.


[Закрыть]. Ладно, пусть это будет так. А пассажиры? Пассажиры, господин судья?! Куда же их девать? Тоже продать в Викалят аль-Балах?! Можно сойти с ума! Я не был сумасшедшим, но я, наверняка, им стану, когда выйду отсюда, если вы не будете справедливы ко мне.

– Господин судья, мне незачем было красть автобус с пассажирами! Такое обвинение бессмысленно. Я же нормальный человек!

Позвольте, однако, рассказать вам все, как было. Я плохо разбираюсь в законах, но знаю – на свете есть справедливость, чувствую это сердцем. Она – в ваших устах. Здесь я спокоен за справедливость…

– Хорошо, господин судья, буду краток. Пять лет назад я женился на Ратибе…

– Прошу, господин судья, прошу вас, целую ваши туфли, не лишайте меня слова! Сделайте это для меня! Я не отвлекаюсь: все произошло из-за Ратибы, она причиной всему. Да простит ее Аллах… Ратиба, господин судья, росла сиротой. Она жила со своей теткой в доме напротив нас в квартале Дарвиш у Баб аш-Шаарея. Она намного моложе меня. Между нами пятнадцать лет разницы. Но я полюбил ее, полюбил, когда ей еще не исполнилось и девяти. Какая же она была красивая, господин судья! У нее такие светлые волосы. У нас в Баб аш-Шаарея светловолосые девушки – редкость! Тогда я и решил жениться на ней. Но еще до того, как стать ее мужем, я сделался для нее братом, даже больше – заменил ей отца! Каждый вечер, возвращаясь с работы, я приносил Ратибе и ее тетке то же самое, что и своей матери. Если нам покупал хлеба, столько же брал и им. Если нам покупал окка[14]14
  Окка – мера веса, равная 1, 2 кг.


[Закрыть] фиников, окка фиников покупал и Ратибе. Часто я угощал ее белыми булочками. Моя мать любила Ратибу и с еще большим нетерпением, чем я, ждала того дня, когда женит меня на ней…

– Слушаюсь, господин судья… я буду краток… И вот Ратибе исполнилось шестнадцать. Аллах оказал мне милость, и я стал шофером в транспортной компании, ездил на грузовике из Каира в Саид. Контора эта находится на улице Аль-Азхар. Я женился. Ратиба перешла в наш дом, а с нею и ее тетушка. Мы зажили так счастливо, что об этом до сих пор рассказывают в Баб аш-Шаарея. Меня тогда многие обвиняли в расточительстве. Они ведь не знали, сколько бы я ни тратил, все это было ничто по сравнению с моим счастьем, счастьем любви, господин судья!

Ратиба родила сына Фатхаллу и дочь Захру. Молитвами моей матери Аллах давал мне силы, и я стал самым известным шофером на грузовых линиях. Меня все звали уста[15]15
  Уста – мастер, специалист своего дела. Вежливая форма обращения.


[Закрыть] Фахми. Я, действительно, заслуживал такого обращения: за все время работы не получил ни одного замечания – в этом легко убедиться, заглянув в мое дело, – и ни разу не опоздал к назначенному сроку. Говорили, что я – сама точность, аккуратнее меня нет человека. Срок, который я устанавливал, был как судьба. Начальник конторы приказывает, например, прибыть в аль-Минию[16]16
  Аль-Миния – город в Верхнем Египте.


[Закрыть] к такому-то времени. Но я отвечаю, что это невозможно. Он настаивает: «Уста Фахми, клиент хочет, чтобы груз доставили ему в три часа». И тогда я говорю ему: «Господин Мунир, груз прибудет к клиенту в 3 часа 30 минут». И слово мое, как закон, как судьба. Своей точностью я прославился среди заказчиков, и они обычно требовали, чтобы доставку их грузов поручали мне. Я зарабатывал по два фунта с каждого рейса, а потом даже, слава Аллаху, и по три, в месяц это составляло не меньше восьмидесяти фунтов.

Так мы жили, пока вдруг не заболела Ратиба. Она всегда была здоровой и сильной, а тут вот заболела. На все воля Аллаха. И покатилась моя жизнь под уклон. Господин судья, я ведь был ей не только мужем, но и братом, и отцом. У нее же никого не осталось, кроме меня. Тетка и моя мать слишком стары, чтобы ухаживать за ней. Пришлось мне стать сиделкой. Взял в конторе отпуск, целыми днями ухаживал за ней, потом попросил второй… Приводил самых известных докторов. За визит платил два фунта, а иногда – и четыре. Консилиум обошелся в десять фунтов. Сбережения таяли на глазах. Но разве в деньгах дело, когда речь идет о здоровье любимой…

– Слушаюсь, господин судья, сейчас, сейчас… Поверьте, я плачу не для того, чтобы разжалобить вас. Нет, клянусь Аллахом… Извините, ваша милость, не могу не плакать, когда вспоминаю покойную…

Врачи, господин судья, да простит их Аллах, решили, что необходима операция, мы перевезли ее в больницу благотворительного общества в Аль-Агузе[17]17
  Аль-Агуза – район в Каире.


[Закрыть] и поместили в палату первого класса. Клянусь вашей жизнью, господин судья, у меня даже в мыслях не было положить Ратибу во второй, а тем более в третий класс, хотя она и просила меня: «Положи меня в палату второго класса, не бросай зря деньги, Фахми: ты и так уже достаточно истратил…» Но я занял еще денег – только пусть лежит в первом. Разве она хуже, чем жена господина Мунира, начальника конторы, хотя та, конечно, добрая госпожа и хорошая женщина… Я все еще должен компании пятьдесят фунтов.

Каждое утро я шел в больницу, был рядом с Ратибой и видел, как жизнь постепенно уходит от нее. Время от времени она открывала глаза и говорила мне: «Уходи, Фахми, тебе надо на работу». Но я каждый раз отвечал ей: «Сейчас главное – твое здоровье. Скорее поправляйся, и тогда все встанет на свое место».

Однако я был вынужден вернуться на работу. Конечно, из-за денег, господин судья. Из-за денег, на которые я пытался купить здоровье Ратибы. Надо было все время платить за лечение, за содержание в больнице, и я швырял деньги, как азартный игрок, который делает все новые и новые ставки. Только моей ставкой были не деньги, а жизнь жены.

…С утра я отправлялся в контору компании, садился в грузовик и мчался в Бени Сувейф[18]18
  Бени Сувейф – город неподалеку от Каира.


[Закрыть]. Нигде не задерживаясь, поскорее возвращался обратно и бежал в больницу. Удалось договориться с господином Махмудом, фельдшером, и он позволил мне ночевать на скамейке возле Ратибы. От дальних поездок я отказался и дальше Бени Сувейфа не ездил. Но несмотря на то что я не находил себе места от беспокойства и нервы мои были напряжены до предела, я не совершил за это время ни одного нарушения правил движения и ни разу ни на минуту не опоздал к назначенному сроку. Для всех я по-прежнему был уста Фахми.

Так продолжалось до того черного дня, господин судья, когда я был обвинен в краже автобуса. Я украл автобус!! Да разве это возможно!..

Вот как было дело. Рано утром я вышел из больницы и направился в контору компании. Едва я там появился, как мне позвонил по телефону фельдшер Махмуд и сказал, чтобы я немедленно вернулся в больницу: состояние Ратибы ухудшилось, она хочет меня видеть.

Не спрашивая ни у кого разрешения, я выскочил из конторы и понесся по улице Аль-Азхар. Я бежал не переводя дыхания, бежал как безумный. У меня все было рассчитано, я ведь всегда умел это делать: дорога до площади Аль-Атаба аль-Хадра у меня займет не больше десяти минут, а там сяду на автобус номер шесть – на площади он делает круг и отправляется каждые десять минут. Но на площади автобуса не было.

Прошу вас, господин судья, представьте, что я почувствовал в эту минуту.

Известно, что на кольце всегда стоит автобус. Один приходит, другой отходит с интервалом в десять минут. Так по крайней мере пишут в газетах. Но конечная остановка была гола, как плешь. Ни одной машины. «Терпение, Фахми!» – сказал я себе и присоединился к большой толпе, ожидавшей автобуса…

– Почему не взял такси? Я уже говорил вам, господин судья, что стал похож на азартного игрока, который бережет каждый миллим, чтобы поставить его на кон. Ведь я играл на жизнь жены. Правда, была и другая причина: накануне я отдал в уплату больничных счетов все, что заработал да еще смог взять в долг.

Прошло десять минут. Я стоял, переминаясь с ноги на ногу и тяжело вздыхая, готовый броситься бежать в больницу, не дожидаясь автобуса. Может быть, мне удастся добежать туда скорее, чем он придет… Но я говорил себе: «Терпи, уста Фахми». И я терпел.

Минуло еще десять минут, и наконец автобус прибыл. Из него вышли приехавшие пассажиры, и в одно мгновение он снова наполнился. Мне не удалось войти внутрь, я уцепился за поручни, примостившись одной ногой на ступеньке первой площадки. Шофер тем временем, оставив мотор заведенным, куда-то скрылся. Прошло минут пять, а его все не было.