Текст книги "Дропкат реальности, или пособие для начинающего шулера (СИ)"

Автор книги: Надежда Мамаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Глава 6
У удачи короткий спин

Спином называют период вращение шарика в барабане рулетки. Если глаз игрока наметанный, он может угадать сектор, в котором окажется шарик. Впрочем и опытный крупье без проблем попадет в нужную серию…

Хайроллер. Об основах игры в рулетку

Разило мышами. Этот настойчивый душок, что въедается в сон, оседая в сознании, словно чердачная пыль на непокрытых волосах, Васса ненавидела с детства. Против самих погрызух девушка ничего не имела, но вот специфическое амбре лежалых вещей, облюбованных пискухами, вызывали стойкую неприязнь.

Соломенный лежалый тюфяк, что немилосердно колол спину и был не мягче булыжной мостовой. Треск поленьев, недовольных прожорливостью огня. Запах дыма, какой стоит, если давно нетопленную печь начинают использовать вновь. Звон разбившейся посудины.

Последний‑то и заставил Вассарию открыть глаза. Девушка сощурилась от яркого света и откинула тулуп, которым была заботливо укрыта. На ее груди словно лежал раскаленный уголек из каменки. Окатишь такой водой – закипит, заклубится паром, а не остынет. Еще заспанная, Вассария начала на ощупь исследовать: что же это могло быть? Пальцы наткнулись на цепочку с каплевидной подвеской. Жемчужина буквально пылала, обжигая.

– Проснулась? А я уже было порадовался, что ты отправишься к праотцам.

Нарочито – небрежный тон, поджатые губы. Вот только усталый взгляд человека, проведшего больше суток без сна, выдавал говорившего с головой. Все ж заботился, переживал.

Илас и вправду, почти был уверен, что девчонка не выживет. Слишком хрупкая. Не годна она для таких испытаний. И тащил он ее с собой из одной своей природной упёртости, за кою был не раз бит судьбой. Своих не бросать ни в бою, ни в плену. И не важно, любишь ты того, кого тащишь на плечах или ненавидишь. Он свой. И точка. То, что с кровавыми соплями, с треском костей и рваными ранами было вбито в сознание на приграничье, за один день исчезнуть не может. Впрочем, даже служба не изменила характер Иласа: гордый, язвительный, порою резкий до грубости, надменно – спокойный. Хотя, с появлением этой пигалицы, блондин все чаще ловил себя на том, что сдерживаться стало в разы сложнее.

Еще месяц назад его жизнь, хоть и не размеренная, все‑таки имела какой‑то свой особый, но порядок. Привычная маска холодного циника, уже настолько сросшаяся с лицом, что давно и прочно забыто: а что же там, под ней. Сейчас она слезала змеиным выползком. Илас привык, что его манера общения сама по себе устанавливает зону отчуждения для тех любопытствующих, которые норовят залезть под кожу, в душу.

Язвительным, холодным и надменным он был для большинства из окружения. Лишь те, с кем поневоле приходилось делить и стрелы и руду, текущую в жилах, там, на приграничье, в другой жизни, в другом мире, там знали его иным. И то немногие.

Здесь, в столице он выбрал для себя роль этакой каменной глыбы, с которой мастерски справлялся. Благо высшее общество не видело в этом ничего странного. Прикрывшись веерами и нюхательными табакерками, оно шептало: дескать, породу не раздавишь, и Иласу есть в кого быть таким. Альяс – Гронт как‑никак слыл тем еще презрительно – горделивым мерзавцем. Впрочем, несмотря на данную репутацию среди фьерр и фьеррин, блондин считался 'обворожительным сукиным сыном' и имел немалый успех у дамского полу, чем иногда беззастенчиво пользовался.

Мужчина уже давно подметил, что чем неприступнее с виду крепость, тем старательнее ее пытаются осадить настойчивые фьеррины. И дело здесь даже не в красоте и титуле, хотя они выступают приятным довеском: азарт охоты присущ не только мужчинам. Но Илас относил себя к категории тех холостяков, которые семь раз меряют, но так и не женятся…

Сейчас он смотрел на заспанную, растрепанную девушку, крутившую в пальцах кулон и морщащуюся. Словно это самое украшение было из куска негашёной извести, которая при прикосновении медленно, но верно разъедает кожу.

Вразумительного ответа на вопрос: 'На кой мракобес он вмешался в столь милый диалог сестренки и ямщика?' – он для себя не находил, как и на: 'Зачем ее спас и продолжаешь помогать?'. Признаться, что побудило его сделать все, случившееся накануне, воспитание и обычное человеческое чувство, именуемое альтруизмом, Иласу даже самому себе не хотелось. Считал, что стремление помогать кому бы то ни было он в себе изжил. И сейчас с раздражением констатировал, что нет, не до конца. Живое доказательство этому сидело перед ним. От этого мужчина злился еще больше.

– Можно воды? Пить очень хочется.

Васса не играла. Это было излишне. Чувствовала она себя так, словно вчера соревновалась со сказочным Дедом Похмелем. И выиграла. Голова, словно фигляр, балансировала на шее, грозясь от неловкого движения упасть и разбиться вдребезги. Осознание того, что же все‑таки произошло, приходило грозовыми разрядами, ослепляя своей масштабностью. А еще в дополнение недовольный прищуренный взгляд 'братика'.

Илас, не говоря ни слова, взял кружку и взвернул ее вверх дном, вытряхивая мусор (Васса искренне надеялась, что это труха и сенная пыль, а не мышиный помет). Посчитав, что теперь посудина абсолютно чистая, мужчина зачерпнул из надтреснутого чугунка. Посудина томилась в печной загнетке, куда жар угольев хоть и доходил, но вскипеть воде не давал.

– Пей.

Услужливо (ага, с таким же лицом подают мыло, чтоб веревка шею не натерла) Илас протянул глиняную кружку. Когда‑то наспех обожженная, и потому покрытая мелкой паутиной трещин, здоровенная, до краёв наполненная теплой водой посудина весила изрядно.

Сделав пару глотков и закашлявшись с непривычки (горло жутко саднило), Васса почувствовала себя лучше.

– Сколько я тут провалялась?

– Около суток, – соизволил ответить мужчина и словно в издевку добавил: – Смотрю на тебя и думаю: а ты точно графиня? А то воспитание у тебя… вроде уже и не подворотня, но и для приличного общества не дотягиваешь: слишком неправильная.

У Вассы всегда чесался язык ответить какую‑нибудь гадость, когда ей указывали на особенности ее происхождения и воспитания. Ну да, старик Хайроллер имел совершенно иные взгляды на то, каким должно было быть образование его внучки. Он считал достаточным, если фьеррина знает пару танцев, за столом умеет пользоваться ножом и вилкой (при этом не важно, для мяса, рыбы или фруктов оная предназначена). Из исключительно женских умений он полагал, что девушка должна сносно уметь штопать (вышивка признавалась ворчуном женской глупостью и способом убить время, и в число полезных умений на его взгляд не входила) и готовить так, чтобы не умереть с голоду. А вот грассирование и картавость, так ныне модные у знатных фьеррин (многие дома для приобретения этого умения у своих дочерей и жен нанимали специальных учителей), он почитал несусветной глупостью, впрочем, как и духовную семинарию.

История, география, ботаника и языки, хотя и были отнесены стариком к вещам нужным, но поскольку в данных предметах он сам был не силен, то Васса изучала их самостоятельно, по книгам, и в силу своего прилежания. Зато оперировать числами, порою весьма большими и неудобными, Хайроллер мог играючи и в считанные секунды. И как бы Вассария ни пыталась убедить деда, что перемножить в уме два трехзначных числа ей не под силу, старик‑таки добился через пару лет своего.

Хотя не только игре дед уделял особое внимание. Как человек, много повидавший и поживший немало, он полагал, что главная наука, которая поможет Вассе – это знание природы страстей и слабостей человеческих. Поэтому и не скрывал от внучки некоторых особенностей взаимоотношения герров и фьерр.

Узнай, о чем старик Хайроллер порою разговаривал со своей внучкой, статс – дамы пансионов для благородных девиц пришли бы в ужас. Кокетство, флирт, мужские слабости и пороки. Аллар Хайроллер учил умело использовать весь немалый женский арсенал, играя на особенностях мужской натуры. Сам, будучи мужчиной, он прекрасно знал, какие именно дамские ухищрения лучше всего действуют на сильный пол и непрестанно повторял: 'Тебе даются знания и умения, а как ими воспользоваться – решай сама. Только знай, что если хочешь выиграть в ситуации, то действуй так, как никто от тебя не ожидает. Опережай, обескураживай, и тогда ты будешь контролировать ситуацию'.

И сейчас, когда ее в очередной раз упрекнули в отсутствии благородных манер, это разозлило девушку.

– А я всегда считала, что лучше хороший матерящийся человек, чем тихая воспитанная сволочь – произнесла она с невинной улыбкой. И присовокупила: – Хотя, я вижу, что вы из когорты тех герров, чьи благородные манеры не позволят сидеть в присутствии дамы, которая лежит в постели голой.

Илас сразу не нашелся, что ответить и лишь хмыкнул: все ж его сестренка хоть и не по крови, но по духу Бертран – такая же язва, как и он сам.

Вассария зябко поежилась и, накинув на плечи злополучный тулуп, начала вставать. Не сказать, чтобы процесс этот был ей безумно приятен, но проверить, что осталось от украденных бумаг после переправы, все же следовало. Помощи блондина в этом деле можно было не ждать. Вон как гордо филейной частью к ней развернулся.

Доковыляв до лавки, где грудой были сброшены вещи, девушка принялась разбирать завал. Искомая стопка оказалась в самом низу, к счастью для девушки, большинство листов практически не пострадало, хотя края некоторых бумах были в чернильных разводах. Васса в нерешительности взяла первый документ: стоит ли читать и лезть еще глубже в интриги и тайны всерадетеля? Страх тянул назад, советовал оставить все как есть и не читать ни строчки, любопытство подталкивало вперед, гордость останавливала. И только здравый смысл нервно топтался на месте и ругался матом на свою безголовую хозяйку.

'…. И в довершение письма сообщаю: присланный Вами, Ваше преподобие, на перевоспитание отрок, что баловался мракобесьей наукой, магией именуемой, не внял гласу Хоганову, за что был в очередной раз порот розгами. По воле Великого Триединого, раны, что остались на спине у подлетка, загноились и он, спустя седьмицу скон…' окончание письма было размыто, но и так можно было догадаться, что произошло.

Васса непроизвольно закусила губу: это как же надо было сечь, чтобы малец летучую лихоманку подцепил? Не иначе до кости грязной розгой? Ведь пороть пороли всех, ибо розги считались лучшей мотивацией к учению, но вот до смерти…

Илас, заинтересованный тишиной за его спиной обернулся, и, увидев мелко подрагивающий листок в руках сестрички, без слов выхватил и вчитался.

– Ну и куда ты влезла?

– Когда только собиралась лезть – знала, куда точно, а сейчас – уже ничего не понимаю.

Илас повертел письмо, всматриваясь в вязь рун и размытый чернильный край.

– Выбраться сухими из всего этого не получится… – задумчиво протянул он

– А самого‑то какой Кереметь заставил в бега податься?

Блондин, который ждал этого вопроса или подобного и уже прикинувший, что как не игнорируй 'сестричку', а кое – какие пояснения дать все же придется (особенно по поводу своей живучести), соизволил ответить:

– Помнится, кто‑то предпочел быть беременной и оскандалившейся, лишь бы в сказке под названием 'замужество' не оказаться?

– В моем случае сказочный принц был таков, что логичнее было выйти замуж за белого коня. В твоем, я смотрю, тоже….

– Да, Мариция – наглядный пример того, что практически невозможно убедить женщину, что ты ее недостоин, если она собирается за тебя замуж.

На это заявление Вассария лишь хмыкнула, вспоминая блеск глаз несостоявшейся невесты Иласа.

– А тебя‑то как отец заставил на это пойти? Не наследством явно пригрозил, иначе в бега бы таким голодранцем не подался.

Мужчина выглядел вполне респектабельно… для бандита с не очень большой дороги, даже скорее тропочки: штаны, все в трухе, а местами и в саже. Узковатая, с обмохрившимися обшлагами и рукавами по локоть, явно с чужого плеча, чуга. Из‑под последней выглядывала рубашка, пестревшая щедрой россыпью штопки.

Вассария даже догадывалась, кто был столь щедр на такие одеяния – никак почтовый служака за лишнюю монету постарался.

– И в кого ты такая ….. – Илас замялся, подбирая точный эпитет

– Умная, – подсказала девушка

– Скорее неудобная…. Слишком неудобные вопросы задаешь – и, вздохнув, мужчина продолжил: – наверняка, когда вытаскивала болты из спины кое‑что заметила?

Васса активно закивала головой, отчего та разболелась еще сильнее, но девушка лишь поморщилась.

– У меня с рождения есть особенность …

Блондин постарался как можно более лаконично пояснить, чем отец сумел припереть его к свадебному алтарю, потому как смысла скрывать особо не было, 'сестренка' и так видела больше, чем следовало.

– Поэтому и решил, что лучше сдохнуть свободным, чем отец будет по капле высасывать из меня желание жить.

– А я вот в бегах по собственной дурости, – подытожила лицедейка.

– Ну, с этим я полностью согласен, – и, пропустив возмущенное сопение девушки, (хотя бы ради приличия мог промолчать), задумчиво протянул: – Раз уж ты притащила эту мракобесью кипу бумаг, давай разберем, ради чего так страдали?

Как показали эпистолярные раскопки, всерадетель отличался исключительной скупостью, считая каждую медьку и распекая нерадивых хогановых служителей за растраты. При этом не жалел на поучения ни бумаги, ни чернил. Дотошность некоторых его посланий, черновики которых в изобилии наличествовали, поражала невольных читателей. Зато и отчеты о делах монастырских и не только оных были подробны. Особенно заинтересовал Вассу один, написанный дерганным, летящим почерком. В нем буквально по вздохам была расписана кампания, имевшая место две седьмицы назад. Подробно был описан и заряд, и то, как он попал под карету, и число пассажиров в оной. Указывались даже масти лошадей в запряжке. Серьезно подошел всерадетель к устранению конкурента на ниве борьбы с мракобесьем, серьезно.

Вассария подняла взгляд на спутника. Ну да, нашла она доказательство того, что за покушением на великого инквизитора стоит Хоганов помазанник. И что дальше? Попытаться вернуться в город, принеся на блюдечке черное досье на всерадетеля? Скорее ее еще у ворот прирежут доброхоты в рясах.

Кулон, который до этого висел поверх одежды, соскользнул в пройму ворота.

– Ай, мракобесий кикай!

Девушка непроизвольно засунула обожженный палец в рот. Достать‑то кулон она достала, а вот удержать….

– Даже не буду спрашивать, откуда тебе известны столь высоко литературные конструкции – глумливо прокомментировал Илас, не сдерживая похабной улыбочки.

– А ты называешь кошку кошкой, даже если наступаешь на нее в темноте и в ответ получаешь располосованную когтями ногу?

– Конечно, – уверенностью Иласа можно было забивать гвозди, но Васса сделала себе пометку: 'при возможности – проверить'. – И что это у тебя за интересное украшение с эффектом подогрева?

Девушка нехотя полезла за пазуху. Цепочка порвалась, и она завязала обычный узелок. Звенья, радостно обнявшись, не захотели просто так расставаться, поэтому Вассария аккуратно постаралась снять украшение через голову. Не сразу, но ей это удалось.

Каплевидная подвеска, едва только девушка рассталась с ней, охладела, а вот лицедейка начала терять сознание.

* * *

Спину ломило, зверски хотелось спать, и еще кружку чего‑нибудь погорячее, но Эрден упрямо запахнул полы плаща и приказал подчиненному:

– Подробно расспросить. Кто был сегодня ночью, когда и куда уехал.

Один из летучих отрядов, который Антер решил возглавить лично, прочесывал нижний город. Заря, осенняя и потому поздняя, лениво выползала на небо, не спеша откинуть полог облаков. Мужчина вообще не любил это голое, холодное время, когда земля уже жесткая и ветер норовит укусить. Природа еще не одела белый венчальный наряд, а буйные краски золота и багрянца уже опали. И рассветы…. Их и рассветами то в эту пору назвать было нельзя. Ночная синь неба просто окрашивалась в оттенки серой стали, а светило могло за весь день так и вовсе не показаться из‑за туч. Волчье время.

Ночь у Эрдена выдалась тяжёлой, с привкусом свинца на языке. Искал эту пигалицу по всему нижнему городу, но она словно в воду канула.

– Капитан, подойдите!

Взволнованный вскрик подчиненного вывел мужчину из раздумий.

– Служитель вот тут говорит, что были этой ночью двое. Девка, странная, встрепанная вся, вроде из благородных, хоть по одежде и не скажешь, и вояка один, белобрысый, спесивый жутко. Лавку покромсал. Да вы сами его расспросите подробнее…

Эрден и спросил. Так, как умел спрашивать только он. Вроде бы и тон благожелательный, и манеры вежливые, но отчего‑то его собеседникам в моменты такого общения становилось жутко. У кого желудок норовил узлом завязаться, у кого пальцы на ногах поджимались, а некоторые, особо впечатлительные, пытались в обморок грохнуться. Так, на всякий случай. Впрочем, от последнего лучше всякого нашатыря помогала лениво брошенная фраза:

– На дыбу.

Она чудодейственным образом воскрешала даже тех, кто хватался за сердце с криком' 'докторуса!'.

Почтовый не стал исключением. После того, как Эрден представился по всей форме, упомянув и дознавательский чин и права, предоставляемые оным, служитель с готовностью поведал Антеру даже то, чего свечу назад еще и сам не знал.

Подробно описал и ненормальную в овчинном тулупе, и белявого герра, и то, что разъехались они не вместе и, вроде даже, в разные стороны.

'Не похоже, чтобы договорилась с кем‑то в бега податься…. Хотя, всякое может быть. Подумать надо', – мысли мелькали в голове Эрдена со скоростью карт, попавших в шаффл шулера. Меж тем мужчина уже вскочил на лошадь и развернул ее в направлении восточных ворот, куда так услужливо указал почтовый.

Караульные смотрели хмуро. Тот, что был помоложе, недовольно косил глазом (второй у него почему‑то заплыл и радовал мир всеми оттенками индиго). Более опытный лишь зло сплевывал через дырку, на месте которой некогда был передний зуб.

– Шо надыть? – осведомился он по праву старшого.

– Служба дознавателей его императорского величества.

– Дык были же ваши ужо тут, свечи полторы назад. Девку какую‑то искали. Ну мы им знамо дело показали, куда нонеча двое окаянных проскакали, – в доказательство своих слов мужик неопределенно махнул рукой.

Караульный, поняв, что за птицы перед ним, часть злости своей спрятал, лишь глаза выдавали, насколько не под душе ему эти, в серых плащах… Да только не с руки выказывать им свою неприязнь, не того колеру эти люди.

Меж тем услышанное озадачило Антера еще больше. Не иначе всерадетелю настолько важны бумаги, что его приспешники не побоялись играть в открытую, называясь дознавателями? И опять же…двое?

Мужчине жутко хотелось спать, да и большинство из отряда сидели в седлах лишь на одном упрямстве. Эрден понимал, что даже если они всей толпой и пустятся по следу девушки, то поймают ли… вполне и спугнуть могут, а если ее уже нашли люди всерадетеля…. Так или иначе, от отряда, который валиться с ног, помощи особо ждать смысла нет.

– На сегодня для вас все, – озвучил решение Антер и подумав, добавил: – Корнет, распорядитесь, чтобы через свечу новые люди были на правом берегу Илрети, у брода.

Сам же мужчина, развернув лошадь, поскакал в направлении, указанном караульным. Что‑то ему подсказывало, что Васса не пойдет по очевидному и легкому пути. С каждым пройденным лошадью лином усталость все больше уступала место охотничьему азарту. Эрден знал и любил это свое состояние. Жажда, голод, боль, сон – все это было не важно, когда он чувствовал, что идет по следу, и добыча становится все ближе и ближе. Правда, потом он мог неделю валяться с горячкой, харкать кровью или быть абсолютно обессиленным – это уж как повезет, но пока… Пока его гнала вперед мысль о том, чтобы успеть….

Лошадь загарцевала у кромки. Илреть не прельщала ее. Неспешная, тягучая, тенаровой синью своих вод она затягивала, и каурая стригла ушами, выражая тем самым свое опасение. Хозяин был глух к этой опасности, что лошади не нравилось в двойне.

Эрдена же терзало иное чувство: страх ошибиться. Как приснопамятный витязь на распутье он решал: идти вверх или вниз по течению. Куда могла сунуться эта девчонка?

Глава 7
Вендетту на зеро шпиль

Зеро шпиль есть самый малый из секторов на рулетке. На него редко ставят новички, но часто им страхуют основную ставку заядлые игроманы.

Старик Хайроллер. О премудростях игры на рулетке

Васса быстро и без предварительной подготовки упала в обморок. Обычно у благородных фьеррин она, эта самая подготовка, заключалась в глубоких вздохах, обмахивании платочком (ну, допустим, последнего у сестрички в нынешних обстоятельствах не было), фразы 'мне дурно' и картинно заломленной руки. На худой конец бледности и нервических волнений, предшествовавших падению. А тут безо всякого предварительного сговора с потенциальным ловцом.

Осчастливить половицы, давно не знавшие метлы, не позволила лишь ловкость и реакция Иласа, который практически на рефлексах поймал девушку.

– Эй, не дури.

Шлепки по щекам, как и вода, щедро выплеснутая в лицо, не помогали. Вассарию начало потряхивать и первоначальная бледность сменилась белизной с оттенком сини, что свойственна утопленникам. Вдохи, едва уловимые становились все реже. Мужчина попытался нащупать пульс. Ток руды по телесным жилам практически не прощупывался.

Илас судорожно соображал: что делать? Нюхательные соли, расшнуровка корсета (которого, к слову, на Вассарии и не было) были им отринуты как пресловутые припарки, которые почему‑то народная мудрость советовали применять к трупам. Его лихорадочный взгляд, скользивший по столешнице, наткнулся на кулон.

– Ну, если эта цацка тебе поможет…

Мужчина схватил цепочку. Металл ажурного плетением раскалился чуть ли не до бела, а сама подвеска, словно желая вывернуться из руки непрошенного владельца, начала раскачиваться. Рассудив, что не важно, на какую часть тела надето украшение, главное, чтобы был на хозяйке, Илас сдернул шерстяной носок и обмотал цепочку вокруг щиколотки. Поплывший по избе запах паленого не смутил блондина. Главное, чтобы помогло. Пошли томительные вздохи ожидания. Один, второй, третий, четвертый… на девятом Илас решил, что все было сделано напрасно. Ожег, пересекавший его ладонь, медленно затягивался, а вот у девушки начал проступать красный рисунок звеньев на обожженной коже.

Судорожный вздох пловца, нырнувшего на запредельную глубину и уже не чаявшего выплыть, был ответом мужчине: старался он не зря. Васса приходила в себя рывками, то открывая глаза и часто дыша, то вновь проваливаясь в небытие, а Илас так и сидел рядом. Положил ее голову к себе на колени и пытаясь напоить водой.

Полсвечи спустя (а может и больше, клепсидры, чтобы точно отмерить время, ни у кого не было) лицедейка окончательно пришла в себя и, пощупав украшение, мирно висящее на ее щиколотке, спросила:

– Что это было?

– Это я у тебя хотел спросить.

– Не знаю, – девушка машинально потерла затылок, подозревая, что обнаружит там шишку. Отсутствие оной ее приятно удивило.

– Хорошо, – взгляд Иласа мог надолго продлить жизнь даже задумавшемуся молоку, выморозив его напрочь. Лицедейка оказалась более устойчивой. – ОТКУДА у тебя эта побрякушка?

– Стащила у всерадетеля.

Говорить правду оказалось легко и даже приятно. Или эйфория, приподнятое настроение и головокружение – это последствия обморока. Вассария пока не разобралась.

– Послал же Хоган сестру: актерка, жулик и воровка в одном лице.

– Ты забыл упомянуть, что я еще и катала, – скромно присовокупила девушка. – А в целом, польщена комплементом.

– Не уходи от темы. Ты знаешь что‑нибудь про этот кулон?

– Лишь то, что хоганова десница после расставания с ним сильно постарел.

Вассария постаралась выдать откорректированную версию событий прошедшей ночи. После рассказа Илас мрачно резюмировал:

– Ясно одно: снимать тебе его пока нельзя ни при каких обстоятельствах.

Диагноз, что поставил мужчина, Вассарии не шибко понравился: следы ожога явственно виднелись на коже, хотя сейчас цепочка имела вид самый обыкновенный, а подвеска, хоть и была горячей, но уже не обжигала.

От всего пережитого голова лицедейки шла кругом. Но тут живот, который хозяйка долгое время обделяла должным вниманием, выдал такую сольную партию, что девушка смутилась.

– И все‑таки манер в тебе ни на медьку.

Илас был сама галантность, впрочем, шпильку мужчины лицедейка оставила без внимания, уделив оное полностью дорожной сумке блондина. Из нее хозяин споро доставал и ставил на стол нехитрую снедь: ковригу хлеба, вяленое мясо, которое хорошо вываривать в воде, а лучше в молоке, впрочем, и в таком виде весьма вкусное, кусок сыра и две луковицы.

При бегстве сама Васса о провизии не озаботилась – опыта быстро уносить ноги было пока маловато. Поэтому сейчас девушка взирала на блондина, используя весь свой актерский талант и пытаясь разжалобить. То ли настроение у 'ледяной язвы', как мысленно Вассария окрестила родственничка, улучшилось, то ли еще по непонятно – какой причине, но Илас, отрезав изрядный ломоть хлеба и кусок сыра, протянул девушке.

– На, поешь.

Лицедейка с радостью взяла протянутое и впилась зубами, нимало не заботясь о манерах. Мужчина лишь покачал головой и, подкинув в воздухе, а затем ловко поймав за рукоять, глянул на кинжал, чей клинок имел двустороннюю заточку. Старинный, неброский, но своей нарочитой простотой говоривший об истинной стоимости оружия, он служил верой и правдой не одному поколению Бертран. В боях, на дуэлях чести… а теперь вот последний потомок режет им ситный хлеб в скособоченной от времени сторожке. Достойная участь для верного соратника. Обтерев лезвие, Илас аккуратно убрал его в ножны, а затем и вовсе – в голенище сапога.

Дотрапезничать им не дал крик, донесшийся снаружи:

– Выходи, погань, я знаю, что ты здесь!

* * *

Ломающийся голос звенел перетянутой струной, которая того и гляди лопнет, оставив после себя лишь эхо. Стоять было зябко, но желание отмстить – превыше. Отомстить за отца, погибшего по вине лицемерного ублюдка, которому кланяется толпа, а дуры подносят еще и истошно орущих младенцев, чтобы Хоганов всерадетель осенил их благословением. Вендетта (хотя такого слова паренек и не знал) заставила его сейчас стоять на улице перед обветшалым домишкой и упрямо сжимать побелевшие на морозе пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в рукоять клинка.

Леш ненавидел предзимье и зиму, в основном за то, что одеваться приходилось как капуста, выглядеть при этом как корова на льду и все равно мерзнуть. Впрочем, этот стужень был иным. Хотя бы потому, что вместо привычного полушубка, который пришлось заложить барахольщику в обмен на сорок медек (вот жмот, пользуется тем, что единственный в округе, и дает сущие гроши за хорошие вещи), кутаться приходилось в старый сюртук, доставшийся от отца, изрядно поношенный и легкий не по погоде. Шаль, концы которой, продетые под мышками, завязывались узлом на спине, согревала, не давая озябнуть окончательно. Не ахти, зато так теплее.

– Выходи, погань, я знаю, что ты здесь!

Амулет, сделанный отцом несколько лет назад, Леш отчетливо чувствовал. Во владельце же подвески – капельки сомневаться мальцу не приходилось. Он сморгнул, пытаясь хоть так избавиться от воспоминаний.

Перед глазами парня как сейчас была картина: хогановы служители в рясах, заламывающие руки отцу, стоящему в доме на коленях. И он, Леш, успевший спрятаться в подпечнике, затаившись между поленьев. По центру светелки рослый, дородный всерадетель, по отечески вещающий:

– В последний раз, мракобесье отродье, тебя спрашиваю: сделаешь, как велю? Если выполнишь все как надо, так и быть, отпущу тебя с миром, живи, но больше не попадайся. Нет – пеняй на себя, костры у нас в империи горят исправно и хвороста, я распоряжусь, чтобы для тебя не пожалели, как и для твоей семьи.

Мимолетный взгляд отца на подпечник, где в темноте и саже притаился Леш, и обреченное:

– Все сделаю, как Вам угодно будет.

– То‑то же.

Хоганов помазанник развернулся на каблуках и вышел вон, а следом за ним и служители.

И отец, оставшийся в опустевшей избе изломанной куклой.

Леш помнил, как потом его родитель, не смыкая глаз, две седьмицы не вылезал из своей мастерской. В округе его знали как лучшего оружейника и ювелира, достопочтенного обывателя, посещавшего каждый пяток храм и раз в году участвовавшего в пращуровской требне, подобно всякому порядочному прихожанину. А то, что металл слышал мастера, что в камни, которые гранил, укладывал в ободки, кармезиновые окантовки или крепил штифтами, он мог вложить душу и СЛОВО… Леш знал, но не считал это проявлением мракобесьих сил. Что плохого в том, чтобы владелец украшения был чуть удачливее? Что заказавший меч приобрел себе не просто оружие, а верного друга, что согнется, но не сломается, отведет удар, выдержит, скользнет сам в руку в нужный момент?

Как оказалось, всерадетель думал иначе. И обвинил отца Леша в ведовстве, но вместо того, чтобы передать инквизиции, выставил условие: свобода в обмен на амулет, что мгновенно исцеляет.

Отец Леша знал, что просто так исцелить не может даже плащаница самого Хогана, для этого нужны либо чьи‑то силы, либо отнятые годы жизни. И не соглашался. Но всерадетель умел убеждать. И тогда мастер пошел на хитрость: замкнул амулет на хозяина. Пока тот его носит, он здоров и полон сил. Даже если выпьет яду – не умрет, смертельная рана – зарастет, болезни обойдут стороной. Но эти чудодейственные исцеления забирают непрожитые годы у владельца. И чем чаще используется амулет, тем в итоге короче жизнь хозяина.

Мастер выполнил работу и в день, когда слуги пришли забирать заказ, отец едва мог переставлять ноги – изготовление амулета отняло у него все силы, он надорвался. И Леш, чувствовавший пробуждение дара, такого же, как у отца, не умом, сердцем понимал – не доживет родитель до следующей осени.

Но Хогановы служители не оставили мастеру и этого срока – прирезали в его же доме. Тело нашла мать, вернувшаяся с рынка.

Потом говорили, что, дескать, лихие люди ограбили дом, и погребальный костер, который собирали всем миром, хоганов служитель осенил куром. Но Леш знал всю правду и вырывался из рук матери, крепко вцепившихся ему в плечи.

А потом матушка начала слышать голоса, чураться света…. В доме скорби сказали, что она не сумела вынести душевных тягот и там, среди таких же, ей будет лучше. Леш остался – вроде и не один, есть родная душа на белом свете, живая, но не услышит.

Сегодня ночью заговоренный металл позвал его. Пацан поначалу не смог поверить, что это отцовское творение впервые за столь долгое время запело. Хотя нет, не запело, засипело, надорвано, давясь звуками.