Текст книги "Дропкат реальности, или пособие для начинающего шулера (СИ)"

Автор книги: Надежда Мамаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Глава 2
Каттинг обстоятельств

Узнать, насколько профессионален шулер, можно по тому, как чисто он делает ложный каттинг[6]6
  Каттинг (Cutting) – Специальная техника, позволяющая крупье быстро и точно считать необходимое в данной ситуации количество фишек.


[Закрыть]. Имея семнадцать фишек, дилер срезает три стопки по четыре и одну по пять фишек (которую и раскидывает) – это дает иллюзию, что в стеке двадцать чипов[7]7
  Чип – фишка


[Закрыть]. Если в первые пару мигов этого обмана тебе не удается заметить – не садись с таким играть. Он тебя обует. Если же сразу видно, что он нарезал стек ложно, виду не подавай – такого ты разденешь на раз. А в картах жертве заранее не стоит знать, что она – жертва.

Из мемуаров старика Хайроллера

Воспользовавшись советом Эрдена, Васса, не мешкая, накинула на плечи слегка просохший плащ и покинула негостеприимный трактир в то время, которое в народе зовется воровским. Предрассветная темень гуще чернил, а дрема, с которой в полночь еще удается легко бороться, сейчас валит с ног. Клин волка. Недобрый клин.

Пехота, недовольно кося на нее своим карим глазом, обречённо разрешила взнуздать себя. Спину эта поганка подставлять не торопилась, и девушка сделала три круга почета перед врединой, прежде чем та соизволила остановиться.

Потник и вальтрап кобыла приняла как неизбежное, а вот от седла и подпруги отказалась наотрез, ненавязчиво отходя от Вассы каждый раз, когда та пыталась закинуть их ей на спину. Прижав‑таки четвероногую мракобеску к одной из стен конюшни и недобрым словом помянув стременного (в чьи обязанности и входило седлать лошадей постояльцев), девушка начала затягивать подпругу. Сначала несильно, но Пехота сразу же надулась, словно приснопамятная мышь на крупу и стала похожа на бочонок забродившего вина – вот – вот рванёт так, что щепа и железные ободы полетят в разные стороны. Закрепив ремень, девушка выпрямилась и огляделась.

В углу денника стояло ведро с паданкой. Яблоки, побитые, а некоторые и слегка подгнившие – то, что нужно. Выбрав парочку, вернулась к саботажнице и, пока Пехота уминала угощение, коварно завершила начатое, потянув что есть сил за ремень. Не ожидавшая такого коварства и отвлекшаяся на яблоки кобыла ослабила бдительность и расслабила брюхо. Чем Васса и не преминула воспользоваться. После того, как подпруга на кобыле была затянута на совесть, а чересседельные сумки перекинуты, Пехота смирилась с тем, что ее дурная хозяйка все же решила отправиться в путь в столь непроглядную темень.

Выведя лошадь из денника и вскочив в седло, Вассария направилась в сторону Урмиса. Оставшиеся полсотни лин пути ее занимали мысли как о грядущем, так и недавно случившемся. Получалась этакая затейливая мешанина, впрочем, не предвещавшая ничего хорошего.

Унылый сереющий пейзаж, когда осеннее солнце еще не встало, а лишь собирается взобраться на горизонт, как нельзя лучше гармонировал с ее настроением. Не хватало лишь вересковой пустоши, оную, впрочем, успешно заменяло поле, оставленное под пар. На нем с упоением золотоискателей скакало воронье, временами оглашая утреннюю тишину карканьем, по сладкозвучию сравнимым с серенадой несмазанных дверных петель. Грязь, хлюпающая под копытами Пехоты, составляла пернатым аккомпанемент.

Пехота уверенно шла вперед, а вешки столбов, отмечающих очередной пройденный лин, начали украшать похабные и карикатурные картинки, намалеванные углем. Некоторые даже сопровождались срамными надписями с пояснениями. Чувствовалось – впереди путника ожидает культурная столица империи – Урмис.

Стражники, что дежурили на северных воротах, обрадовались Вассе, как неродной (ибо у чужих отнять что‑то легче, чем у ушлой родни, знающей тебя вдоль и поперек). Северное направление и так не пользовалось большим спросом, а еще в такую‑то погоду, да на исходе листопадня. Взяток почитай не с кого брать, не то что пошлины. А тут Вассария. Вся такая, подающая материальные надежды кошелькам стражников.

После пяти клинов спора, по итогам которого стражники еще раз убедились, что чем беднее путник, тем он отчаяннее умеет торговаться (а эта и вовсе по ощущениям с рыночными торговками в близкой родне), они посовещались, побряцали броней, плюнули и решили, что с паршивой путницы хоть мелочи звон и сошлись на одном серебре и четырех медяках к обоюдной радости обеих сторон. Вечером же начальству было доложено, что через северные ворота сегодня никто не проезжал.

И вот Вассария оказалась на улицах Урмиса. Не широких, но двум каретам со скрипом разъехаться можно. Несмотря на заунывную погоду, город жил, город бурлил, образуя водовороты людских течений. Проходя мимо рыночной площади, девушка уловила крики продавцов и сварливое ворчание некоторых покупателей, пытающихся сбить цену. Один торгаш так витиевато расхваливал продаваемую карету, что девушка мысленно поневоле начала заканчивать за него фразы:

– Прежний владелец был без ума от этой кареты! – увещевал барыга солидного герра.

'Ага, он и сейчас ее повсюду разыскивает…' – ехидно подумалось девушке. Уж очень жуликоватый вид был у продавца.

– Дверцы захлопываются легким движением руки!

Васса про себя закончила: 'ну да,… и отпираются несильным нажатием лома.'

– Эта карета верой и правдой послужит Вам в хозяйстве!

Наездницу так и подмывало добавить: '… в качестве затычки для дыры в заборе'.

На последней фразе пройдошистого продавца:

– Покупайте у меня – не пожалеете!

Девушка усмехнулась логически продолжая речь торгаша: '… меня, если потом найдете', поскольку продаваемая карета могла стать счастливой покупкой только для полного идиота: разваливающийся скворечник на колесах не иначе.

Продавец, как будто затылком почувствовавший нездоровый интерес девушки к сделке, под локоток развернул потенциального покупателя так, чтобы тот, не дай Хоган, не увидел ехидный взгляд Вассы.

Сам же торгаш недовольно зыркнул в сторону всадницы. Она сочла за лучшее не мешать естественному эволюционному процессу торговли, принцип которого – выживает и богатеет хитрейший – и двинулась дальше.

Ловя на себе безразличные взгляды простых горожан (эка невидаль, еще одна юная феррина из сотен приехала покорять столицу), а порою и смешки тех, кто познатнее (эти уже оценивали редкую масть кобылы и непрезентабельный внешний вид наездницы), девушка медленно, но верно продвигалась к дому отчима. В поисках очень помог разбойного вида пацаненок, коему был кинут медяк, но с оговоркой, что по прибытии к указанному особняку провожатый получит вдвое больше. Вот он и бежал впереди, старательно указывая кратчайший путь. Ботинки были явно великоваты шустрому мальцу, отчего попеременно слетали с его ног, демонстрирую взору наездницы порепанные пятки. Но, несмотря на обувные коллизии провожатого, девушка достаточно быстро добрались до родового гнезда Бертранов.

Получив оговоренную мзду, шустрый проводник растворился в толпе, а Васса осталась один на один с ее новым домом. Хотя каким ее, каким домом и насколько новым.

Громадина, построенная в некогда модном ромулском стиле, взирала на всех страждущих попасть внутрь своими зашторенными окнами. Мрачная, угрюмая. Олицетворение величия и непоколебимой решимости некогда целой династии. Место, где матушка Вассарии провела последние одиннадцать лет в качестве законной супруги Алияс – Гронт' дис Бертрана. Теперь это место стало и временным пристанищем Вассы.

Она остановилась у железных ворот ажурной ковки в нерешительности, ощущая себя приснопамятным бараном, решившим проверить бранбирские ворота на ударопрочность рогов. Уже доподлинно не известно, кто остался в той легендарной схватке победителем. Вроде и ворота не уцелели и рога, хотя последние все же, по слухам, пострадали меньше, чем двухсотлетний памятник зодчества. Это еще раз подтверждает, что таран из дурости и упорства – практически несокрушим.

Надвинув капюшон поглубже, – противная крупа, падающая с неба, не вдохновляла любоваться оным – девушка пошла на приступ цитадели. Привратник, словно последний защитник барбакана, по – индюшачьи раздувшись от важности, смерил ее презрительным взглядом. Это был слуга из породы тех, что считают себя в доме наиглавнейшими, но ровно до тех пор, пока не появится хозяин.

Вот и сейчас, облив путника (благо плащ и надвинутый капюшон скрывали все, даже пол всадника) с ног до головы презрением, процедил сквозь зубы:

– Чё надо?

'Ну да, я не в соболях и горностаях и бриллиантов на перстах не сверкает, но зачем сразу брать верхние ноты хамства? И самое обидное – пошли такого далеко и надолго по… лесной тропинке, оставишь гордость в целости, а вот нервы лечить у доктурусов основательно придется', – размышляла Вассария. Итогом ее дум стало решение засунуть эту спесивую привилегию дураков (потому как любой здравомыслящий богач, он или бедняк, рано или поздно поступается гордостью под гнетом ли обстоятельств, в угоду ли выгоде) в… и сыграть. Сыграем на обстоятельствах, характерах и нервах.

– Мне необходимо увидеть господина….

– Пускать не велено, хозяин с утра не в духе – важно изрек привратник, не дав ей даже договорить.

'Не пустит' – отчетливое скорее ощущение, нежели мысль. Решив зайти с другой стороны, девушка расправила плечи и как можно более грозным тоном, добавляя баска, произнесла:

– С депешей, от службы инквизиторов! Срочно. Лично в руки.

Судя по тому, как маска надменности потекла по лицу вешним снегом, ее короткая речь произвела эффект. Но бастион в лице привратника не был готов к окончательной капитуляции.

– Его светлость не велел никого пускать… – вновь повторил он, но уже без спеси, и словно оправдываясь, присовокупил: – Они ожидают сегодня прибытия падчерицы и сына своего. Только их господин велел жаловать. Однако же – с, гонцов с инквизиторской службы всегда пускали и в неурочные часы…

Последнее было скорее размышлением вслух, а вот то, что помимо Вассы сегодня должен прибыть еще и отпрыск, весьма заинтриговало девушку.

Маменька ее после замужества так и не смогла еще раз выполнить изначальное женское предназначение, кое заключается в продлении рода и подарить нового наследника…., но, похоже, это не привело к прерыванию мужской линии рода Бертран. Вот так нечаянно Вассария и узнала, что у нее есть брат. Приедь она, как и положено приличной фьеррине в карете, да с компаньонкой, представься чин по чину – так до замужества могла бы и не узнать о наличии некоторых родственничков. Домина‑то вон какой. При желании разминуться легко, да и без желания – тоже раз плюнуть.

Тем временем, приняв ее молчание, вызванное задумчивостью, на свой счет, привратник еще пуще начал нервничать. И наконец‑то 'созрел':

– Сюда – с.

Приоткрыв ворота так, чтобы Пехота могла беспрепятственно пройти, позволил всаднице проникнуть в столь тщательно охраняемую им крепость. Спешившись, она передала поводья привратнику, коий вызвался отвезти кобылу на господскую конюшню, предварительно махнув в направлении парадного входа и выдав:

– Дворецкий доложит о Вас – с.

Привратник все же решил снять с себя часть ответственности, переложив ее на плечи коллеги по цеху. Если что – то попадет обоим, и дворецкому, и ему, пустившим гонца в дом. Дворецкий, несмотря на всю свою степенность и вальяжность, оказался гораздо более прозорливым и сметливым, нежели привратник. Окинув пришедшего оценивающим взглядом и узнав, что тот желает видеть графиню Бертран, велел обождать в холле, пока он доложит о посетителе. Через какую‑то четверть клина Вассария была удостоена матушкиной аудиенции.

Годы редко красят, время, проведенное без любви, не красит вдвойне. Но матушка была словно красное вино, что со временем, теряя пурпурную яркость оттенков, приобретает своеобразный чарующий букет. Неповторимый, по – своему приятный, такой, который хочется попробовать, но не выпить при этом бокал до конца.

Вот и она, статная, величественная, не холодная, но словно сотканная из тумана и как будто отстраненная от суеты мирской. Такой Васса ее увидела, как только та вошла в залу.

В следующий миг вся фьерра[5]8
  Дропкат (Drop cut) – способ снятия из стека фишек, применяемый крупье для подсчета их количества. Попросту єнарезкаЋ стека на части одной рукой.


[Закрыть] преобразилась: лицо, тело, взгляд словно ожили. И издав короткое 'Ах!' матушка резко опустилась на тахту.

В голове девушки ехидная вертихвостка – мысль: 'хорошо, что хоть не в обморок! Тащи ее потом, нюхательные соли ищи и доказывай для всполошившейся челяди, что ты не праздный гуляка, а ее родная дочь. Хотя… может еще успеть хлопнуться' – разрушила очарование момента.

– Вассария, ты ли это?

– Да, маменька, это я.

После этого восклицания графиня Бертран подошла и обняла свою дочь. Без слов. Без единого звука, без всхлипов и надрыва. И по щекам ее в этот миг текли слезы. Великосветскости, от которой за лин несет бездушием, ни осталось и в помине. Это была мать, прижимающая к себе дитя. Такая же как и одиннадцать лет назад. По – своему любящая и переживающая.

– Ты так выросла, и копия – отец.

Она взяла лицо Вассы в ладони.

Девушка смотрела на мать и не могла сказать, что встреча оставила ее равнодушной, но и сильного душевного трепета она не испытывала. Родной и родитель хоть и созвучны, но первым и главным становится тот, кто поддерживает тебя в минуты слабости, разделяет пополам радости, и вовсе не обязательно, чтобы при этом в ваших жилах текла одна кровь. За эти годы мама не перестала быть для Вассы подарившей жизнь, но и дочернего пиетета тоже не было.

И именно в этот миг девушка поняла, что, если небо пошлет ей детей, она не пойдет той дорогой, которую выбрала мать. Лучше в бедности, но вместе, чтобы спустя годы не ощутить себя на ее месте. Когда стоишь, вглядываешься в родные черты, а та, что кровь от крови, не может откликнуться на твои чувства. Потому как дочерняя любовь давно похоронена под гнетом прожитых без материнской ласки лет.

Матушка это, кажется, тоже поняла и словно заиндевела.

– Прости. Дважды прости. За то, что оставила и за то, что сейчас ты стала разменной монетой для Алияс – Гронта, впрочем, как и его сын.

Вопрос о наследнике рода интересовал Вассу, но он был не первостепенен, а вот ее 'жених'…

– За кого меня прочат?

Мама улыбнулась.

– Узнаю хватку… характер старого ворчуна, хотя внешне вы как день и ночь. Он тоже не любил разводить политесы, а сразу задавал вопросы по существу, – и, словно решая непосильную для себя задачу, вздохнув, продолжила: – Отчим сговорился о тебе с графом Элроу. Этому почтенному герру далеко за шестьдесят, – при сих словах матушка скривилась, – но он пользуется доверием самого императора и ему благоволит главный инквизитор.

Инквизитор, значит… Инквизиция – карающий акинак …. меч Хогана, искореняющий сорняки инакомыслия. Бич всех магиков. Четвертая власть, с которой приходится считаться. Вассе подумалось: 'И как отчим сумел сговориться с одним из любимчиков инквизиторской братии?' Ибо сомнительные достоинства девушки, как‑то неземная краса (по портретику, где Вассария в пятилетнем возрасте, судить о ланитах и женственном стане тяжеловато, а других изображений юной графини Бертран в природе пока не существовало), редкий ум (в том плане, что редко проявляются даже зачатки интеллекта и логического мышления – мужчины такое любят) и прочие сомнительные добродетели Васса отмела сразу. И 'сват' в лице отчима и 'женишок' ее в глаза не видели, поэтому причиной брака, по разумению Вассарии, могла быть лишь выгода. Вот только какая?'

Меж тем матушка, оглядев дщерь критическим взглядом, вынесла вердикт:

– Тебе нужно срочно привести себя в порядок и переодеться, если отчим увидит в таком виде – будет жутко недоволен.

Девушка тяжело вздохнула. Начинается… Нет, быть марионеткой в руках отчима она не собиралась, но и выражать протест, едва явившись на порог, глупо. В воле Алияс – Гронт 'дис Бертрана объявить ее марой – распутницей и запереть в монастырь, начни падчерица рьяно упрямиться его воле. 'Придется постараться сделать так, чтобы суженый сам расторг намечающуюся помолвку. Вот только как этого добиться?' – рассуждала она про себя.

После того, как Вассу начесали, затянули, зашнуровали и застегнули, она чувствовала себя этаким фарфоровым болванчиком. В куче пышных юбок. А по габаритному сходству – шевелящуюся копну сена – еще не стог, но тоже весьма внушительно – такая же большая, шуршащая и сокрушающая все вокруг. Чтобы не задеть юбкой в очередной раз миниатюрный столик, девушка решила присесть.

Впереди маячила аудиенция с отчимом, не предвещавшая ничего хорошего. В ожидании она и пребывала последние полсвечи, после того как ее всю такую 'приграфиненую' оставили служанки.

Дверь в залу резко распахнулась, принеся с собой сквозняк, от чего батистовые платочки, аккуратной стопочкой лежавшие на столике, стайкой пугливых соек разлетелись по паркету, угнездившись на полу, безо всякого уважения к труду вышивавших их шитниц.

Причиной сквозняка оказался молодой человек. Его льняные взлохмаченные волосы, собранные некогда в хвост, небрежно распахнутый сюртук и взгляд с прищуром свидетельствовали о решительном расположении мужчины, как выразились бы поэты. Вассария же, особа весьма приземленная, отметила и алкогольный душок, а точнее перегар, мел, на лацкане и след от яркой помады, коя так любима фьеррами полусвета.

Все это она разглядела, как только выпрямилась с парочкой злополучных платочков в руках, которые решила‑таки поднять с полу.

Вошедший, пробежавшись по девушке взглядом, как‑то снисходительно, с оттенком отчужденного пренебрежения бросил:

– Я так понимаю, Вы Вассария?

Слегка резкий тон фразы в начале к концу звучал совсем обыденно. Внешнее сходство молодого мужчины с отчимом было налицо: те же тонкие, бледные, слегка поджатые губы, прямой нос, резко очерченные скулы и высокий лоб с изогнутыми дугами бровями. Желтые холодные глаза. Взгляд прямой и гордый, надменный.

'Не иначе мой нечаянный сводный братик' – решила девушка.

– Брат, Вы ли это? Вот уж не думала, что впервые увижу вас в таком виде, после ночи в ресторации в компании вина, горячих женщин и удачной игры в карты.

Вассарии уж очень захотелось поставить на место этого высокомерного герра.

Обмен вопросами и взглядами. Так смотрят друг на друга противники перед схваткой.

Илас Бертран, единственный сын Алияс – Гронта (а столь стремительно появившийся мужчина был именно он), полклина назад узнал, что с сегодняшним вечером род Бертран объявляет о сдвоенной помолвке. Он, по наисрочнейшему требованию отца прибывший в родовой дом, – курьер его насилу нашел в одной из рестораций – ожидал услышать что угодно. Что отец или мачеха при смерти, что магики сожгли родовое поместье что… в общем, что угодно, но не то, что он становится нареченным Мариции 'дин Ренару– глупой, как пробка, и невыносимой, похуже похмелья с утра, рябой, словно стиральная доска, девицы княжеского роду. Второй же 'счастливицей' на сегодняшнем вечере должна стать его сводная сестренка – провинциалочка из тихонской глубинки.

Как он заочно подозревал, тоже недалекая и… скучно – правильная. Такими представлялись ему большинство жительниц провинций. Коих он к своим неполным двадцати четырем годам повидал немало. Обычно такие фьеррины всегда были сопровождаемы компаньонками, бдящими за вверенной им девичьей честью не хуже дозорных на крепостных стенах приграничья. Гораздо проще с куртизанками, коих в изобилии было при императорском дворе… (правда, при оном он был последний раз года два назад, на императорском балу, потом служба забросила его на клятую границу с Рираном).

Проскользил бы он еще не один год этаким неуловимым призраком из загребущих брачных уз, не вмешайся отец. И дело тут вовсе не в довольствии, коим не мог попрекнуть его батюшка, поскольку служба в императорской гвардии приносила хоть и не баснословные, но деньги. Так что обеспечить себе относительно безбедное существование Илас мог и сам. Все было гораздо сложнее и проще одновременно.

Помимо исключения из рода (на которое Илас плевать хотел), родитель мог и смерти пожелать своему непослушному дитяти, сдав его инквизиции как мракобесье отродье. И не то, чтобы молодой мужчина был магиком, нет, чернокнижным ведовством он не занимался. Но вот одна особенность его организма могла заинтересовать поборников хогановых заповедей: Илас ничем не болел. Вообще ничем. А однажды в детстве, упав на штырь, пропоровший живот насквозь, выжил. После того, как его, пятилетнего сеголетку, сняли со злополучной кованной ограды, рана затянулась в момент, а рубца и вовсе, спустя пару клинов не осталось.

Двух слуг, бывших свидетелями сего действа мракобесьих сил (а как же иначе: будь это хоганов дар, проявился бы он во всем благолепии, с божественным сиянием и херувимами, что сошли бы с небес и залечили оказию) отец срочно отослал в дальнее имение. Сам же Гронт крепко призадумался, но на всякий случай оставил отпрыска подле себя, под бдительным оком.

Сыну же, как тот подрос, Альяс во всех подробностях объяснил, что бабка Иласа с мракобесами зналась, не иначе, и что будет, узнай кто о его особом даре. Посему молодой человек в некоторых вопросах был крайне осторожен и щепетилен. На инквизиторской дыбе ему оказаться не хотелось, а препятствовать проявлению своего дара он не мог.

На границе в стычках Илас несколько раз вытаскивал арбалетные болты, прошивавшие грудь и живот насквозь. Благо свидетелей таких ранений не было, а когда и были, то они молчали, руководствуясь принципом: пусть и с мракобесьим даром, но лучше однополчанин, прикрывающий спину, чем Хогом благословенный неприятель, желающий отправить тебя к праотцам. Но чем ближе к столице, тем резче было неприятие 'чернокнижных отродий' – тех, кто как‑то отличался от большинства. В Урмисе могли за это если не казнить, то приговорить к каторге уж точно.

Альяс – Гронт же, оценив размер приданого и выгоды, что сулил союз с родом Ренару, решил оженить сына во что бы то ни стало. А если сын воспротивится воле отца, что же, принцип: 'я тебя породил – я тебя и упокою' – еще никто не отменял. Поэтому, в случае отказа, отец предупредил отпрыска о том, что сдаст его инквизиции. Илас знал своего родителя и его вспыльчивый норов, а умирать молодому гвардейцу не хотелось.

Мужчина, на лице которого в эти мгновенья не дрогнул ни один мускул, мысленно стряхнул воспоминания, как мокрый пес воду, только головой не помотал, и еще раз, внимательнее, взглянул на симпатичную (не то чтобы неземная красавица, но отнюдь и не дурнушка) девушку, обдумывая ее ответ.

Незнакомка, которую он никак не ожидал увидеть в зале, была сопоставлена с имеющейся информацией и соотнесена с именем 'Вассария'. На его вопрос эта глупышка должна была представиться, ну как минимум подтвердить, что это она. Ну да, подтвердила, при этом повозив его носом по паркету. 'Как смогла догадаться?' – мысль, раздражающая не хуже зубной боли, вертелась в голове Иласа.

Вассария, желая окончательно добить визави, словно в насмешку, положила один батистовый платочек на стол, произнеся при этом:

– След от слишком яркой помады на шее.

Положила второй платочек и припечатала:

– От Вас пахнет. И не только вином. От вас несет ресторацией. Не очень дорогой, но все же.

Опустив третий платочек, насмешливо добавила:

– Мел.

Илас скосил взгляд на рукава.

– Мел у Вас на лацкане. Так обычно бывает, когда, играя, записываешь суммы ставок на сукне. Ну, и если бы вы проигрались, выглядели бы чуть иначе. Не было бы помады, был бы только перегар. На любительниц белил и румян у вас бы просто денег не осталось, – и незатейливо развела руками.

Эта провинциальная выскочка вызывала у Иласа исключительно матерные чувства.

– Странная у Вас, сестрица, манера – отвечать на вопросы, которые я НЕ задавал, – язвительно бросил блондин, насмешливо глядя на три батистовых платочка, так старательно разложенных Вассарией на столике.

Девушка разозлилась: 'Да что этот сукин сын о себе возомнил!'. У нее возникло желание размозжить о голову красавчика что‑нибудь потяжелее, однако она ограничилась не менее язвительной фразой в тон:

– Вы для реплик специально яд у гадюк собираете?

– Нет, этого добра у меня самого навалом. Могу поделиться с сирыми и убогими, так сказать, по – родственному, задаром.

Илас цинично оглядел девушку, как кобылу на торгу, пока Вассария придумывала достойный и, главное, литературный ответ. Хотя на язык у нее просились такие, у которых из цензурного – одни запятые. Ну да, приличным фьерринам таких слов знать не положено, а произносить – уж тем более.

Воспользовавшись заминкой, Илас прокомментировал увиденное:

– Да, Вас, я вижу, мозг умными мыслями не балует…

'Спокойствие, спокойствие и бутылка валериановой настойки!' – Васса ощущала, что еще немного, и 'игральный фасад' затрещит по швам, обнажая ту бурю эмоций, что бушевала внутри девушки.

В это мгновенье на пороге появился слуга, приближения которого Вассария даже не услышала.

– Вас желает видеть его сиятельство граф Алияс – Гронт 'дис Бертран – провозгласил камердинер. – Следуйте за мной.

Алияс – Гронт с утра был не в духе. Сегодня должны были прибыть его сын, Илас Бертран и падчерица – Вассария, увы, по опрометчивой глупости тоже Бертран. Ее мать и его законная супруга по совместительству сумела уговорить его сделать столь щедрый свадебный подарок – признать падчерицу графиней. И хоть виконтское семя он не видел уже одиннадцать лет, да и желания лицезреть ее и ныне не было, падчерица все же станет достаточно прибыльным прожектом.

Улрон Клест стар, препротивен и дьявольски умен. А еще пережил мракобесью дюжину жен. Это обстоятельство и было причиной того, что последние две его 'нареченные' предпочли стать хогановыми невестами и уйти в монастырь, не прельстившись радостями столь короткой (в среднем пару месяцев) супружеской жизни. Ну подумаешь, две фьерры Клест упали, убившись насмерть – одна с лестницы, другая с замковой стены. Четыре перешли в мир иной от родильной горячки. Одна повесилась, троих заставили пойти по пути, из которого еще ни один не вернулся, странные и скоротечные болезни.

Ныне Улрон Клест был единственным представителем некогда многочисленного и славного рода. И последние несколько лет исступленно мечтал о наследнике. Но вот оказия – почему‑то девицы знатных родов, благонравные и способные одарить его долгожданным чадом, не горели желанием одеть на шею брачную цепочку. Помог почтенному герру в столь щекотливом деле его давний нет, не друг (чем больше власти, тем призрачнее не то что дружба, а даже приятельские отношения), а задолжавший ему услугу великий инквизитор. Он‑то и предложил Алияс – Гронту сделку: руку его падчерицы для Клеста в обмен на свою милость и расположение. Поэтому сейчас граф Бертран был взволнован. Вассария – не его сын. Единственное, чем он может ей угрожать – отречением от рода и монастырем. Но ведь эта скудоумная и стать хогановой невестой может согласиться, кто их, девок – дурех, знает? С Иласом – проще. А этой надо будет доказать, убедить, чтобы этакая полухвея не подалась в монастырь. Сии невеселые думы были у герра Бертрана, когда в его кабинет вошла Васса.

'Изменился, обрюзг, полысел' – первое, что подумалось девушке, когда она увидела своего отчима, от былой стати которого не осталось и следа. Лишь надменности, как всегда, в избытке, о чем свидетельствовали опущенные уголки губ и тяжелый, давящий взгляд.

Ни Васса, ни Альяс – Гронт не спешили начать разговор. Одна оценивала, продумывала линию поведения, второй банально не знал, с чего начать. Пауза затянулась, и Вассария уже решила, что лучшей линией поведения будет 'игра на выдохе', как называл это дедушка. Когда шулер косит под расслабленного и наивного дурачка, свято верящего, что вот сейчас придет нужная карта. Девушка уже открыла было рот, но тут герр наконец‑то разродился приветственной речью.

– Вассария, одиннадцать лет назад я признал тебя графиней Бертран и обеспечил твое воспитание и пансион, – назидательно начал Альяс – Гронт, а девушке подумалось, что под словом 'обеспечил' граф подразумевал 'не взимал налоги', поскольку от отчима за все эти годы она не получила ни медьки. Меж тем Бертран – старший продолжал: – И сейчас ты должна будешь, повинуясь дочернему долгу, выйти замуж за графа Клеста.

Альяс – Гронт все же не выдержал и поморщился, как от ложки свеженатертого хрена, который способен выбить слезу даже у портового грузчика. Перед кем он распинается? Эта никчемная девица, лишь по недоразумению носящая фамилию Бертран, глаза бы ее не видели, а надо… и смиренно так стоит, глаза в пол. Раздражает.

Вассария же тем временем впилась ногтями в ладонь так, что на коже остались полумесяцы ранок, споро начавшие наполняться кровью, и молчала, опустив взгляд долу.

Граф, посчитав свою миссию 'свата' выполненной, не дождался вопросов, стенаний и сцен, к коим внутренне все же готовился, изрек:

– Сегодня будет светский раут, на котором я и объявлю о вашей помолвке. Можешь быть свободна.

Вассария, не проронившая ни слова во время аудиенции, присела в реверансе со словами:

– Да, батюшка, как прикажите.

Отчим смежал веки и девушка, посчитав это ответом, удалилась.