Текст книги "Таймыр - край мой северный"
Автор книги: Н. Урванцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
Сила медвежьего удара велика. Даже двух-трехмесячный медвежонок лапой отшвыривал навзничь любую взрослую собаку. Удивительно вели себя эти маленькие, как игрушечные, зверьки. Сам-то меньше собаки, а поведение как у взрослого: так же сердито шипит, смешно вытянув мордочку, так же норовит ударить лапой, но зубами никогда не хватал. Нравы у медвежат были самые различные. Одни быстро привыкали и брали корм прямо из рук, ласково урча при этом, другие так и оставались дикими. Ушаков с Журавлевым привозили их из маршрутов ранней весной.
Другой объект охоты медведей – морские зайцы. Держались они только в битых, с разводьями льдах. На отдых ложились вдоль края льдины, у воды, чтобы в минуту опасности сразу соскользнуть вниз. К морским зайцам медведь старался подплыть, прячась за льдины, и потом, когда оставалось недалеко, нырял, появляясь из воды у того края, где лежал морской заяц. Тому и деваться некуда. Однако не всегда медведю удавалось удержать в лапах этого крупного, килограммов на 100, тюленя. Однажды мы добыли морского зайца, у которого по обоим бокам вдоль туловища шли по три глубокие борозды. Они уже заросли белой шерстью, по цвету отличающейся от темно-коричневой окраски всего туловища. Очевидно, медведь схватил свою жертву не у головы, а ближе к хвосту, где тело сужается, и животному все же удалось выскользнуть из цепких лап медведя.
Плавает и ныряет медведь отлично. Это мы могли наблюдать осенью во второй год зимовки, когда вокруг нашего острова стояли ломаные и битые льды. Однажды с моря на запах сала разделанных тюленей направился к нам медведь. Его издалека заметил Ходов. Мы взяли винтовки, захватили бинокли и вышли. Собак заперли в сенях. Уселись наблюдать, что будет дальше. Это был крупный зверь. Он шел медленно, останавливался и принюхивался, вытягивая шею и нос. От нас дул легкий ветерок, запах сала манил, но было и еще что-то внушавшее зверю подозрение (в топке горел уголь). Однако желание превозмогло опасение, и медведь решительно двинулся в нашу сторону.
Лед был непрочный, состоял из отдельных пластин и мятой между ними ледяной каши. Местами, где битый лед образовал довольно широкие полосы месива, и где нельзя было ни идти, ни плыть, медведь нырял в эту кашу головой вниз, как заправский пловец. Когда попадалась крепкая льдина, он взбирался на нее. Идти все же, видно, было легче, чем плыть. В одном месте, осторожно перебираясь с льдины на льдину, медведь неловко ступил на ее край, льдина перевернулась, и он упал в воду, мелькнув в воздухе всеми четырьмя черными пятками так, что мы дружно расхохотались. Ближе к берегу, до припая, шла уже сплошная ледяная каша, и зверю пришлось все время плыть, то ныряя, то выныривая для того, чтобы оглядеться и перевести дух. В бинокль было отчетливо видно, как при нырянии в воздухе мелькал медвежий зад с куцым хвостиком и взбрыкивали задние лапы. На расстоянии метров 30 от дома начинался прочный припай. Медведь взобрался на него, отряхнулся, и смело направился к нам, но тут же упал от пули нетерпеливого Журавлева.
Неоднократно во время ночевок в маршрутах к палатке, завидев черные силуэты спящих на снегу собак, вплотную подходили медведи, в недоумении останавливались, так как запахи были необычные, совершенно отличающиеся от запаха тюленя. Разбуженные собаки, пытаясь сорваться с привязей, поднимали дикий лай и вой, и мы, вылетая пулей из спальных мешков, заставали одну и ту же картину: спутанных в клубок собак и стоящего около них медведя.
Мне кажется, что все рассказы о нападении белых медведей на человека основаны на привычке медведя подкрадываться к любому темному, особенно движущемуся, предмету. Подойдя вплотную, он останавливался, если предмет по запаху был ему совершенно не знаком. Конечно, при этом можно получить от него удар лапой, но это будет недоразумением. Во всяком случае, Журавлев не знал и ни от кого не слышал о случае активного нападения белого медведя на человека, а он провел на Новой Земле не один десяток лет.
К середине июня снег кругом стаял, а талая вода со льда сбежала в трещины и полыньи. Надо было пробираться к дому. Вертикально стоящие ледяные кристаллы при вытаивании образовали на поверхности морского льда терку, о которую собаки обдирали свои лапы до крови. Шли очень медленно, 10 – 15 километров за переход. Местами, где к морю подходили ледниковые языки, бегущая с них пресная вода разъедала лед насквозь. Однажды, проезжая мимо такого языка, мы этого не заметили и приняли сквозные отверстия во льду за обыкновенные лужи. Остановились на узком перешейке, выбирая путь, и ужаснулись – кругом не лед, а решето, сохранились только перемычки. С большими предосторожностями, пятясь задом, выбрались в более безопасное место. Там, где лед торосистый, бугристый, вероятно многолетний, во впадинах скопилось много воды. В некоторых местах вода занимала три четверти площади, и обойти ее было невозможно. Приходилось идти вброд. Собаки то и дело оказывались на плаву, и их приходилось вытаскивать. Мы брели мокрые до пояса, поддерживая сани и помогая собакам.
Немало трудностей представляли речки, бегущие в море, их вода далеко разливалась по морскому льду, разъедая его. Прежде чем преодолеть такие препятствия, приходилось предварительно отыскивать более доступный переход. В одном месте за мысом, названным мысом Кржижановского, перед нами открылось обширное пространство морского льда, сплошь залитое водой. Обойти его было невозможно. Оставалось одно – пересечь трудный участок по сухопутью и перейти три речки. Они-то и дали такую большую воду на льду. Конечно, весь груз пришлось перенести на себе, а потом уже переводить вброд упряжки с пустыми санями.
Две речки одолели беспрепятственно, третья оказалась глубокой, с быстрым течением. Груз перенесли, а потом стали вплавь переправлять порожние сани с собаками. Чтобы их не унесло течением в море, я пошел вперед, привязав к поясу длинную веревку, прикрепленную к передку саней и к цепи, связывавшей собак в упряжке. Первую упряжку переправили благополучно, а вторую подхватило течением и понесло в море. Ушаков, который брел около саней, не смог их удержать. Услышав крик: "Держи!", – я почувствовал, как веревка натянулась струной, и, не оглядываясь, бросился в воду на четвереньки, упираясь ногами и руками в галечное дно. Поднял голову, чтобы не захлебнуться, и со страхом ждал, что вот-вот веревка лопнет. Но буксир оказался надежным, и собак течением прибило к берегу. За этот тяжелый день прошли только пять километров.
Земля на острове просохла, грунт уплотнился, так что летом здесь можно будет работать. Только вместо саней надо сделать легкий экипажик на мотоциклетных колесах, а вместо кузова на раму поставить легкую лодочку типа "стрельной", как у Журавлева, чтобы на ней переправляться через речки. Такой экипаж с грузом 250 – 300 килограммов легко потянут десять собак. Если заблаговременно организовать несколько продовольственных складов, то можно будет до зимы делать геологическую съемку и искать полезные ископаемые, которыми Северная Земля, видимо, богата. На одном из мысов западного берега острова Октябрьской Революций мы обнаружили признаки присутствия оловянных руд, на речке Матусевича – железных руд, на речке Ушакова – признаки нефтеносности. У западного берега фиорда Матусевича нашли кварцевые жилы с медным колчеданом. Последующие работы подтвердили наше предположение, и сейчас на Северной Земле развертываются поисковые и разведочные работы.
Погода стояла пасмурная, с туманами и дождями. Наступало полярное лето. Надо было спешить. Скоро лед на море начнет вскрываться и отрежет нас от дома на острове, названном нами Домашний. И все же приходилось делать остановки, чтобы дать отдохнуть измученным псам. Они обессилели не из-за работы, которая не так уж и тяжела, а из-за потери крови, сочившейся из стертых лап. Иглы обдирали даже прочные подошвы наших сапог, которые оказались так разбиты, что пропускали воду. А у собак ноги представляли собой сплошные кровоточащие раны. И все же наши верные друзья тянули нарты. Их выносливости и жизнестойкости приходилось только изумляться. После остановки собаки валились замертво. Приходилось брать их на руки и переносить на сухое место. К корму они не притрагивались, хотя были очень голодны. Каждую приходилось кормить в отдельности, подкладывая к морде кусок, чтобы она его съела. Утром собак подносили к упряжке на руках, при этом животные глядели на нас такими умоляющими, человеческими глазами, что до слез брала жалость. Но приходилось быть жестокими. Надо было идти вперед во что бы то ни стало.
Через день мы, наконец, подошли к вехе-гнилушке, которую поставили во время осеннего, самого первого маршрута. Теперь съемка вокруг острова Октябрьской Революции замкнулась, и ее можно было считать законченной. До дома по прямой, по морскому льду, осталось около 40 километров, а по берегу, через мыс Серпа и Молота, – вдвое дальше. И хотя ехать сейчас по льду рискованно, все же решили следовать этим путем.
Но и этот путь оказался не из легких. Местами приходилось идти чуть ли не вплавь. Измученные собаки падали одна за другой, и поднять их не было возможности. Лежали как мертвые, а некоторые, может быть, и действительно были уже мертвые. Разбираться не было времени, упавших отпрягали и следовали дальше. Кое-как, с трудом прошли все же 14 километров и стали лагерем среди скопления старых полуобтаявших многолетних торосистых льдов, которые при вскрытии ломает не сразу. Продовольствие на исходе, отдали собакам три последние банки пеммикана и не пожалели одну свою. У нас осталось только три четверти банки пеммикана, кружка риса и керосин в примусе. Галеты и сахар кончились еще неделю назад.
Погода ухудшилась. Туман такой, что в двух шагах ничего не видно, приходилось стоять и выжидать. Через два дня северный ветер отогнал воду со льда к югу, туман рассеялся, и мы увидели остров Средний из архипелага Седова, до него было километров 20. Запрягли оставшихся собак и пошли прямо к острову, с трудом перевалили через него и 20 июля к вечеру были дома. Нас встретили с распростертыми объятиями. По радостным восклицаниям и суетливой беготне чувствовалось, что товарищи нас заждались, может быть, считали погибшими, так как все назначенные сроки возвращения давно миновали. Лед за островом с мористой стороны еще стоял, но западнее его уже не было. Вовремя мы вернулись.
Помылись, побрились и сразу приобрели культурный вид. Собаки лежали пластом, не поднимая голов, ничего не ели, хотя мяса было вдоволь. Если бы наш путь затянулся еще на два-три дня, то пришли бы мы без собак. У северного края острова Голомянный на север и северо-запад виднелось открытое море. По сообщению Журавлева, там много морского зверя. В августе море начало вскрываться и у нас. Работы много, надо выполнить инструментальную съемку нашего острова, провести месячные приливо-отливные наблюдения, заложить долговременные нивелирные репера, сделать полную переборку грузов. Ушаков с Журавлевым озабочены заготовкой мяса для собак. Хотя среди старых собак, годных для езды, осталось не более половины, зато появилась смена – 16 щенят, родившихся весной у двух сук. Журавлев в двери амбара, где хранилось мясо, проделал маленький лаз, чтобы щенки в любое время могли туда забираться и кормиться. Росли щенки очень быстро.
Охотники приехали с Голомянного, чтобы немного передохнуть. Убили семь медведей, восемь морских зайцев, три нерпы. Около берегов появились большие стаи мелкой рыбешки – сайки (полярной тресочки). Мы наловили ее целое ведро и сварили отличную уху. В начале сентября сильным северным ветром и волнением поломало льды вокруг нашего острова, теперь везде открытая вода. В погоне за сайкой появились стада дельфинов-белух, для которых сайка здесь – основной вид корма. Следуя за ней, белухи шли вдоль берега, огибая мысы и заходя в бухты. Этим и воспользовался Журавлев. В то время, когда белухи высовывались из воды, чтобы перевести дыхание, он азартно палил в них, стоя на верху мыса нашего острова. Мы с Ходовым сидели с гарпунами в шлюпке наготове, чтобы сразу же подхватить убитого зверя и прибуксировать к берегу, не дав ему затонуть.
В общей сложности добыли 14 белух, что составило около 5 тонн мяса; вместе с медведями, зайцами и нерпами это количество обеспечивало собак кормом на всю зиму. Пробовали и мы мясо белух, но нам оно не понравилось – слишком водянисто. Зато из плавников и хвостов выходил превосходный студень. Основа нашего питания – жареное во всех видах медвежье мясо и тюленья печенка. Супов мы не ели, зато компот из сухофруктов пользовался большим успехом.
Не откладывая, приступили к разделке мяса белух. Около магнитного домика, который стоял на берегу лагуны, в месте, удобном для выгрузки туш, мясо разрубали и относили в амбар. Шкуры с салом пока складывали в штабеля. На разделку, полакомиться обрезками, слетелось множество чаек, преимущественно белых. Шум и гам стоял несмолкаемый. На запах сала иногда подходили медведи, но, услышав лай собак, бросались наутек. Сейчас они нас не интересовали, мяса было достаточно.
С середины сентября по временам стало крепко морозить, иногда до 20 – 25 градусов. В проливе между островами лед настолько окреп, что по нему можно было свободно ходить и ездить. Дни сокращались, наступала темная пора, но мы встречали ее без забот, совершенно готовые к зимовке. Я решил утеплить свой магнитный домик, чтобы в нем можно было спокойно заниматься. Работы накопилось много; надо было вычислить астропункты, подготовить планшет для карты Северной Земли, нанести на него географическую сеть координат и вычертить заснятые участки. В нашем доме все это делать невозможно. Шумливый и беспокойный Журавлев не давал сосредоточиться, да и места в доме не было. Для магнитного домика я сделал стол, табуретку и небольшую железную печку с дроссельной заслонкой в трубе, позволяющей регулировать тягу.
Размер домика внутри, после обшивки его вагонкой, стал 1,9x1,9 метра. Когда стояли стол и табуретка, то места хватало только, чтобы встать и расправить уставшие конечности, для разминки я выходил на улицу и делал несколько пробежек по отмели. Эти прогулки очень нравились нашим щенкам, которые сопровождали меня всей оравой, норовя схватить за пятки или за голенища. Медведи не оставляли нас в покое, хотя наступила уже темная пора и море кругом замерзло. Их привлекал запах белушьего и тюленьего сала, обрезки которого после разделки туш были разбросаны вокруг. Однажды, когда я вышел из домика, меня окликнул Журавлев и спросил, не вижу ли я медведя. Оглянулся назад и только тогда заметил его, стоящего у домика. Как я его не увидел раньше, когда выходил оттуда, непонятно. Пока мы с Журавлевым взяли винтовки, медведь подошел к дому вплотную. Сытые собаки спали в загоне, и ни одна его не почуяла. Хорошо, что медведь – зверь мирный, будь у него нрав тигра, мы бы не ходили "по улице" столь беспечно. Все же теперь, идя работать в домик, я стал брать с собой карабин.
За обедом Журавлев информировал нас, что сегодня Михайлов день и следует ждать гостя. Все посмеялись: ждать так ждать. Возвращаясь в домик, я услышал около него характерное шипение, которое издает медведь, когда он рассержен. Было так темно, что я, сколько ни всматривался, ничего не мог заметить. Я заскочил в домик, схватил карабин, вышел и только тогда заметил зверя. Он стоял метрах в пяти от меня, около того места, где лежало сало, и продолжал сердито шипеть, очевидно недовольный моим присутствием. Мушку не было видно, я прицелился по стволу и выстрелил. При вспышке огня было видно, как зверь сделал гигантский прыжок и исчез. На выстрел примчались собаки, кинулись по следу, но скоро вернулись обратно. Очевидно, я промахнулся. Тогда я решил устроить сигнализацию. Около сала, близ домика, положил тушку нерпы, обвязал ее шнуром и протянул его в домик через крышу так, чтобы шнур свисал под столом, а на конец привязал бубенчик.
Как-то раз, уже в середине декабря, углубившись в вычисления логарифмов астропунктов, я услышал бряканье бубенчика. Быстро потушил лампу, взял винтовку и осторожно выглянул за дверь. Когда глаза привыкли к темноте, я увидел силуэт медведя, склонившегося над нерпой. Я долго прицеливался и, наконец, нажал курок. При вспышке увидел, как медведь, подпрыгнув, мелькнул в воздухе всеми четырьмя лапами и исчез. "Неужели опять промазал?" – подумал я. На выстрел примчались собаки, и было слышно, как они остановились и лают где-то недалеко. Позвал Журавлева, и мы увидели метрах в ста от дома мертвого медведя, а около него кучу собак. Вернулись домой, позвали остальных и, взяв нарты, пошли, чтобы привезти тушу к амбару и разделать ее там при свете огня. Винтовки оставили дома. Идем, разговариваем, спустились уже на лед, и вдруг навстречу нам вынырнуло из мглы нечто белое, громадное. У всех мелькнула мысль: "Еще один медведь", – и мы врассыпную бросились домой за оружием. А оказалось, что это был белый ездовой пес Торос из упряжки Ушакова. Он находился около медведя и, услышав нас, радостно помчался навстречу. Во мраке полярной ночи, когда кругом серо, однотонно и нет предметов для ориентировки, все представляется в масштабе, значительно преувеличенном.
После встречи нового 1932 года стали готовиться к весенним маршрутам. Решили организовать две опорные продовольственные базы: одну на мысе Неупокоева – юго-западной оконечности острова Большевик, а другую на его северном конце. На каждую надо будет отвезти 100 банок пеммикана, бидон керосина, галеты, как обычно, в запаянных ящиках. Кроме того, надо будет заснять и обследовать остров Пионер.
Темная пора в феврале уже кончалась, но все время были сильные пурги. Выезжать из дому, даже на нашу охотничью базу, на остров Голомянный, было почти невозможно. В марте стало тише, и Ушаков с Журавлевым, взяв продовольствие, отправились в первую поездку. Они собирались все оставить на полдороге, где-то около мыса Кржижановского или Гамарника, и вернуться домой, а во второй раз, выехав уже налегке, завершить заброску. Вернулись они только на шестой день. На протяжении всего пути дули встречные ветры и была пурга, поземка так забивала глаза собакам, что они бежали с большим трудом и все время поворачивали назад, по ветру. В конце марта поехали еще раз и, добравшись до мыса Неупокоева, сложили там 116 банок пеммикана и керосин. На обратном пути убили медведя и тушу подвесили на кромке айсберга, чтобы не растащили песцы, а шкуру привезли с собой. Теперь у нас была прочная база для съемки южного острова.
Во время последней остановки перед мысом Неупокоева путники увидели трех оленей, один из них молодой, прошлогодний. Значит, на южном острове олени есть и, может быть, даже размножаются. Попадают они туда скорее всего со льдами прибрежных припаев, оторванных ветром от берегов Таймыра, где олени любят стоять, спасаясь от оводов. Дувшие все время пурги мешали очередному выезду для заброски второй продовольственной базы. Пришлось от нее отказаться. Съемку решили начать с пролива Шокальского, и дальше на юг вдоль западного берега острова. В этом случае без северной базы можно было обойтись. Вдвоем с Ушаковым 14 апреля выехали в наш четвертый маршрут. С нами все сколько-нибудь годные собаки, Журавлеву оставили одних калек и щенков. С собой взяли месячный запас питания, который пополнили еще на мысе Неупокоева. Едем вдоль западного берега острова Октябрьской Революции, где с трудом пробирались прошлой весной, поэтому съемку здесь приходится повторить вновь. Дорога неплохая, но встречный ветер гонит поземку, против которой собакам бежать трудно. Ночью разыгрался настоящий шторм. Утром стихло, но, пока запрягали собак, опять задуло. Решили переждать непогоду, покормили собак, крепко подтянули палатку и забрались в спальные мешки. Четыре дня бушевала вьюга, а когда наконец стихла и мы вышли из палатки, то ни саней, ни собак не оказалось. Все было занесено. Пока откапывали сани, из-под снега стали выбираться собаки. Вокруг каждой образовалось нечто вроде пещерки, где они спали спокойно, защищенные от ветра.
Прошли до астрономического пункта, определенного в прошлом году, и оставили здесь 20 банок пеммикана собакам и 10 банок мясных консервов. Затем повернули к берегу южного острова и пошли поперек пролива Шокальского. Ширина пролива здесь 25 километров, лед молодой, одногодичный, торосов не видно. Несомненно, пролив летом был вскрыт и доступен для судоходства. Берега острова Большевик, обращенные к проливу, высокие и скалистые, отделялись от моря неширокой террасой 50-метровой высоты. В нее врезались глубокие долины ледникового происхождения. Некоторые представляли собой фиорды, заполненные ледниковыми языками от купола, лежавшего внутри острова. Однако все языки были уже мертвы и неподвижны. Местами языки до моря не доходили, а лежали на глинисто-галечных отложениях с включениями морских раковин, схожих с теми, что я встречал на Горбите во время Таймырского путешествия. Значит, Северная Земля, как и Таймыр, испытала значительное поднятие (в сотни метров) недавнего происхождения, продолжающееся до сих пор. Фиорды здесь небольшой протяженности, всего пять – десять километров, в то время как на острове Октябрьской Революции фиорд Матусевича имел длину не менее 50 километров.
Дойдя до фиорда в средней части пролива, который мы назвали фиордом Тельмана, определили астрономический пункт и решили пойти на юг к мысу Неупокоева. По направлению на юг терраса постепенно расширялась, а склоны коренного берега, отступая внутрь, снижались и сглаживались. В том месте, где была оставлена туша медведя, сделали остановку, основательно подкормили собак и, оставив все запасы, налегке решили сделать поездку внутрь острова, в сторону горы Герасимова, которая виднелась на юго-востоке, километрах в 25 от берега. Высота ее оказалась 240 метров, склоны сглажены, но ледника на ее поверхности не было. Только на севере и северо-востоке острова блестели два ледниковых купола. Западный, более крупный, давал языки на западную сторону острова, в пролив Шокальского, а восточный, поменьше, вероятно, на восточную сторону. Спустившись с горы, вышли на южный берег к проливу Вилькицкого около мыса Неупокоева. По дороге видели следы оленей. В низинах находили довольно много карликовой ивы и березки.
Проехали по берегу назад, на запад, к мысу Неупокоева. Пока я определял астрономический пункт, Ушаков съездил налегке за оставленными продуктами и медвежьей тушей. Берег у мыса был очень низкий. Везде косы и лагуны прихотливого очертания, видно, что сформировались они совсем недавно. На юге, в проливе Вилькицкого, сплошное нагромождение свежих торосов, совершенно непреодолимых. Это мы испытали на себе, когда погнались за подошедшим к нам медведем. Даже собаки и те не могли его преследовать, так как проваливались с головой в рыхлый снег между поставленными на ребро громадными двух-трехметровыми льдинами.
Отдохнув немного, тронулись дальше на восток. Береговая линия здесь была заснята гидрографической экспедицией довольно точно. Нам оставалось только прокорректировать и уточнить контуры береговой полосы, которая с судна, конечно, снималась гидрографами в общих чертах. Дорога тяжелая, торосистые льды местами прижаты к берегу вплотную. Нам пришлось выбираться на террасу высотой метров 50 с гружеными санями. Торошение проходило совсем недавно, так как лед в изломе совершенно свеж, а промежутки между льдинами еще не забиты снегом. Видно, что льды и зимой в проливе все время находятся в движении, скопляясь то у восточного, то у западного входа, в зависимости от господствующих ветров.
Несмотря на трудности, за день прошли 37 километров и стали лагерем на льду, в непосредственной близости от берега, так как подниматься наверх не захотели. К ночи задул свежий северо-восточный ветер, перешедший к утру в пургу. Кое-как выбрались из палатки, тщательно ее укрепили, выложили с наветренной стороны стенку из снежных кирпичей и опять залезли в спальные мешки. Ночью пурга усилилась, палатку отчаянно рвало и трепало, по временам туго натянутая крыша гудела, как бубен. Мы лежали и слушали звуки полярной бури, спать уже не хотелось. Вечером выползли из палатки и увидели на льду тонкие трещины. Правда, они незначительны, но все же это был грозный признак: значит, лед под нами зашевелился. Решили подняться на берег. Кое-как собрали вещи, несмотря на пургу, свернули палатку, ежеминутно рискуя, что ее вырвет из рук и унесет. Откопали собак, наспех подпрягли и ползком навстречу снежному вихрю выбрались на берег, волоча за собой собак. К счастью, нашли место с плотным снежным покровом и под защитой небольшой возвышенности разбили палатку. Распрягли и привязали собак, еще раз все проверили и, довольные, забрались в палатку чаевничать.
На четвертый день пурга наконец стихла, мела лишь легкая поземка. Запрягли собак – и в путь. Пурга вымела весь рыхлый снег, и ехать стало легче. На третий день без задержек прибыли на мыс Евгенова, где определили астрономический пункт. Мыс образовал обширную галечную косу, далеко вдающуюся в море. Торосистые льды видны до самого горизонта и только вдоль берега, где припай, торосов не было. Здесь много свежих медвежьих следов, поэтому мы сразу же привязали собак в низине за бугром, так, чтобы с моря их не было видно, иначе от медведей отбоя не будет. Из-за пасмурной погоды простояли здесь трое суток, и как ни прятались от медведей, пришлось убить двух, которые нас буквально атаковали.
Наконец мы тронулись в путь дальше на север, вдоль восточного края острова. Ехали вдоль берега, довольно пологого, по хорошей дороге, но не долго. Километров через 20 берег стал круче, появились скалистые обрывы метров по 10 – 15. Торосистые льды поджимали к берегу, оставляя лишь узкую полосу гладкого льда, где еще можно было проехать. Однако местами она пропадала и тогда приходилось пробираться по краю снегового забоя под обрывом. Сани кренились, приходилось их поддерживать, собаки скользили и падали.
Затем гряда торосистых льдов подошла вплотную к отвесному уступу 50-метровой террасы. По ней ехать нельзя, потому что снега не было, его содрали недавние пурги, осталась голая земля да щебень разрушенных пород. В бинокль видно, что дальше, километра через три, эта терраса кончается. Там коренной берег высотой метров 300 спускался прямо к морю. Стена сплошного нагромождения льдов шириной метров 200 стоит вплотную у берега. Дальше в море они более разреженны. Лавируя между ними, пожалуй, можно было проехать. Решили во что бы то ни стало перебраться через прибрежную гряду и дальше ехать морем.
Выбрали место, где ледовый вал поуже, и стали топорами расчищать дорогу для перехода. К счастью, погода нам благоприятствовала – ясно, тихо, да и мороз небольшой, градусов 20. Работали в одних рубашках. После переноски груза на руках перетащили порожние нарты, а потом на спинах – и собак. Сами они через этот хаос ледяных глыб перебраться не смогли. Вся эта операция заняла целый день, но мы отдыхать не стали, а сразу запрягли собак и тронулись дальше. В море, невдалеке, была видна открытая вода, и стоило только задуть с берега свежему отжимному ветру, как лед могло оторвать. Лавируя между грядами и перебираясь через них, мы двигались вперед. Часа через три появилась терраса, низменный берег, и мы, преодолев еще раз прибрежную торосовую гряду, Добрались до суши и стали лагерем. Привязав и накормив собак, напились чаю с галетами и повалились спать.
Утром, выйдя из палатки, я ахнул. Там, где мы ехали вчера, расстилалась открытое море, льда не было и в помине. Между коренным склоном и морем тянулась достаточно широкая, хотя и мало заснеженная глинисто-песчаная терраса, по которой можно было ехать, но мы предпочли прибрежный ледовый припай. Берег почти прямолинейный, без фиордов, с редкими ледниковыми мертвыми языками, не доходящими до моря. Несомненно, ледниковый покров здесь занимал гораздо меньшую площадь, чем на острове Комсомолец. Дальше коренной берег с обрывами круто повернул на запад, и мы двигались вдоль низменного берега с массой заливов, бухт и лагун, зарисовывать которые было не легко. Только на пятый день достигли северного конца острова, где берег резко повернул на юго-запад, а потом почти на юг. Здесь сделали остановку и определили астрономический пункт. Теперь мы, очевидно, въезжали в пролив Шокальского, в знакомые места, значит, самая трудная часть пути закончена. Предварительные вычисления пункта показали, что северный конец острова Большевик лежит гораздо дальше на целых 30 километров, чем это показано на карте гидрографической экспедиции 1913 года. Очевидно, с кораблей крутые береговые склоны острова гидрографы приняли за его границу, а всю отмелую северную часть – за ледовый припай. Едем проливом на юг. Вскоре высокие обрывы коренной части острова опять подошли к берегу, но нас это не тревожило, так как пролив вскрывался, льды здесь гладкие, торосов не было. Пересекли два фиорда и подошли к третьему – фиорду Тельмана, откуда начали съемку. Здесь мы закончили работу, надо торопиться домой, уже 20 мая, а нам предстояло провести еще обследование четвертого острова – Пионер.
За последний день мы сделали рекордный переход – 70 километров. Собаки утомились, и мы решили их не привязывать, пусть получше отдохнут. Никуда не денутся такие усталые, подумали мы. Однако мы ошиблись. Резвик из упряжки Ушакова вдруг вскочил, повел носом и стрелой помчался вверх на террасу, за ним мой Шайтан, Тускуб и другие. В один миг мы остались без собак. По-видимому, южным ветром принесло запахи оленей, пасшихся где-то на террасе поблизости, и охотничий инстинкт превозмог усталость. Впрочем, большинство собак скоро вернулось обратно, и только Резвик пропадал часа три. Вот тебе и усталость от 70-километрового перехода!
На другой день, повторив астрономические наблюдения, мы повернули домой. По пути надо было еще обследовать и заснять мелкие острова, которые мы пропустили прошлой весной, и продублировать съемку, которая в условиях распутицы была недостаточно полной. Шли быстро, санный путь еще не испортился, и за день проходили 30 – 40 километров, тогда как в прошлый год пять-шесть километров были для нас достижением. Несмотря на морозы, на склонах южной экспозиции снег уже подтаивал. Около мыса Кржижановского на льду скопилось целое озерко талой воды.
