Текст книги "Таймыр - край мой северный"
Автор книги: Н. Урванцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
За последнее время по этому вопросу в журналах появился ряд статей. Оказывается, всем только что родившимся животным свойствен жизненно важный рефлекс "следования" за первые увиденным движущимся предметом. Обычно это бывает мать, но иногда, как в приведенных случаях, кто-нибудь иной. Можно только что родившегося олененка взять из-под матери на руки и отнести в сторону. Тогда он побежит за человеком, а не за оленухой. Такие сцены мне приходилось наблюдать на Таймыре.
Осмотрев обнажения, тронулись дальше, все так же вдоль левого берега. По обоим берегам по-прежнему идут каменные сопки и невысокие гряды широтного простирания. Местами они подходят к воде и выступают скалистыми обрывами. Один такой выступ километрах в 60 ниже устья Пуры образует высокий утес с эффектной столбчатой отдельностью, свойственной базальтовые породам. Мы дали ему название Трапповый утес. Вообще же старались всюду сохранять местные названия, узнавая о них из расспросов у встреченных.
После Траппового утеса долина реки начинает расширяться появляются острова и многочисленные мелководные протоки между ними. Очевидно, мы входим в дельтовое расширение, о котором рассказывал Иван Горнок. Решили по-прежнему держаться левого берега. Он выше и, как кажется, является коренным глубины здесь везде хорошие. 29 июля наконец прибыли к устью. Отсюда на севере видна песчаная коса, вероятно, устьевой бар реки, а за ним открытое море.
Итак, от станка Введенского мы плыли почти полтора месяца, пройдя на веслах более 800 километров.
Лагерь разбили на довольно высоком мысе левого берега. Неподалеку развалины большой старинной избы. Верхние венцы и накат крыши подгнили и развалились, но нижние еще целы. Весьма вероятно, что это изба времен Великой Северной экспедиции, а может быть, и более ранняя, времен Мангазеи. Здесь будем определять астрономический пункт.
Приехали мы сюда при отличной погоде, как обычно в ночное время, когда ветер стихает. Штиль. Ярко светит над морем полуночное солнце. На озерах слышен гомон гусей, гаг, визгливые вопли гагар, хохот чаек, свисты куликов. Все полно жизнью. Пока ставили палатку и грели чай, я взял бинокль и пошел к ближайшей сопке посмотреть, нет ли где чума Ивана Горнока, который, по уговору, должен был ждать нас здесь. Вижу – кучками бродят олени. Думаю: раз есть стадо, где-то должен быть и чум.
Сопка, на которой стою, песчаная, вся изрыта песцовыми норами. Потопаешь ногами – слышишь из-под земли глухой лай. Значит, есть выводки. Дернулся к палатке и с "ветки" поставил под берегом сеть. После ужина и чая пошли проверить. Увы! Какая-то рыбина порвала сеть, да так, что в дыру хоть пролезай. Кое-как починили и сели на берегу караулить. Не прошло и четверти часа, как поплавки завертелись, заныряли. Сел Бегичев в "ветку" и выхватил из воды нельму с полпуда весом.
Вечером, когда мы еще не спали, приехал Горнок и привез тушу только что убитого дикого оленя. Оказывается, он со стадом стоит в глубине тундры, а олени, которых я видел по приезде, дикие. Бегичев был доволен – есть все: и олени, и песцы, и рыба. Хороший может быть здесь промысел. Избу легко поставить из плавника, на побережье его много. В основном это лес, принесенный Енисеем в водополье и потом выброшенный на берег морским прибоем.
Поехал на "ветке" осмотреть дельту. Кругом раскинулось мирное песчаное пространство с массой мелководных проток, по которым и на "ветке" еле пройдешь. На берегу одной такой потоки лег на песок отдохнуть. Слышу топот. Дикий олень! Приподнялся – он кинулся от меня в протоку. Не плывет, а бежит, так здесь мелко. Но судовой фарватер все же есть. Это та левая протока, на берегу которой наш лагерь. Промеры ее показали, что она достаточно глубока – десять метров и более. Вот только какие глубины на баре, при выходе реки в море? Там видна песчаная коса, протянувшаяся далеко на северо-восток в море. От нашего берега она отделена небольшой мелководной протокой. Промеры вдоль восточного края косы, где, по нашему предположению должен находиться фарватер, показали, что глубины здесь невелики – всего два-три метра. Возможно, существует и более глубокий ход, но искать его нет времени.
Поставили на мысе, назвав его Входным, высокий столб – мачту из плавника как опознавательный знак входа в реку. Распростились с Горноком и 2 августа, обогнув косу, вышли в море. Плывем поблизости от берега, чтобы были видны выходы коренных пород, которые надо осматривать. Берег прямой, бухт пока не попадается, поэтому на стоянках лодку приходилось разгружать и по каткам вытаскивать подальше на берег: сильный ветер и прибой могут прийти неожиданно. Плывем на веслах медленно, западные ветры тормозят движение. Временами приходится останавливаться и пережидать непогоду.
Четвертого августа на стоянке ветер и прибой повредили лодку; виноваты были мы сами. Пока грели чай, Пушкарев взял винтовку и пошел по берегу посмотреть, нет ли оленей. Вскоре; прибежал назад с сенсационным сообщением: вместо оленя он натолкнулся на белого медведя и, не решившись стрелять, побежал звать нас. Взяв винтовки, Бегичев и я пошли по прибойной полосе, скрываясь за уступом береговой террасы.
Вскоре действительно увидели медведя. Он спал. Мы смело пошли к нему, впереди Бегичев. Метров за 50 медведь услышал шаги и поднялся. Каким же громадным он показался мне тогда! Но Бегичев спокойно сел и, сидя, начал стрелять. Тут и у нас смелости прибавилось. Конечно, медведь сразу же был убит. Я удивлялся спокойствию Бегичева, однако уже позднее, в 30-х годах, во время зимовки на Северной Земле убедился, что белый медведь – весьма мирный зверь и первым никогда не нападает. Даже будучи раненным, он старается убежать.
Довольные охотой, мы принялись снимать шкуру, как вдруг прибежал Базанов и сказал, что неожиданно начался прибой, лодку залило и стало бить о гальку. С трудом, стоя по пояс в воде в полосе прибоя, вытащили уже частично замытую галькой лодку. Пострадала она сильно. Лопнули два шпангоута, отошел транец, появилась трещина в днище. Вот цена нашей оплошности и, прямо сказать, непростительной небрежности. Но делать нечего, надо приниматься за ремонт. Среди плавника нашли дерево, вырубил из него новые шпангоуты, усилили ими старые, укрепили корму. Щель проконопатили, залили варом и обили железом. Шкуру с медведя сняли и взяли с собой, прихватив мяса на пробу.
Дальше поплыли, как и прежде, на веслах. Пользоваться парусом нельзя, так как все время упорно дуют то встречные западные ветры, то боковые с юга, а киля у лодки нет. Нужен только попутный ветер. Однажды попробовали поставить парус при ветре с юга, так нас сразу угнало в море километров на десять. Назад против ветра еле выгребли. Теперь предпочитаем жаться как можно ближе к берегу. Рядом с устьем небольшой речки видели развалины двух изб, конечно нежилых. Кое-где из-под наносов выступают коренные породы – черные глинистые сланцы. В них местами есть кварцевые жилы, пока только пустые, безрудные.
Девятого августа, следуя вдоль берега, заметили на нем среди гальки белые пятна. Я принял их за обломки кварцевых жил и велел причалить к берегу для осмотра, тем более что уже следовало отдохнуть. К нашему удивлению, белыми пятнами оказались не куски кварца, а бумага. Это были листки каких-то разорванных записных книжек, тетрадок и документов на английском языке. Все это валялось вдоль береговой полосы на протяжении около десятка метров. Здесь лежали: 1) полуразвалившаяся, размокшая записная книжка-календарь на 1903 год с фотографической карточкой, заполненная лишь вначале. Хотя все отсырело, но написанное прочесть еще можно; 2) такая же книжка на 1904 год, частью разорванная. Некоторые листки выпали и лежали рядом, иные, может быть, вовсе утрачены. Книжка сильно намокла, буквы местами слились, и написанное прочесть невозможно; 3) обрывки листков писем, печатных документов и прочее, в беспорядке разбросанное по берегу; 4) три исписанные тетради, частью разорванные на отдельные листки, которые лежали рядом. Все эти бумаги были нами собраны, просушены и упакованы в пакет.
Немного выше прибрежной зоны среди выброшенного на берег плавника мы обнаружили нечто вроде склада из сложенного в клетку леса, который теперь был развален, а содержимое разбросано кругом. Здесь мы нашли два зашитых в непромокаемую материю пакета размером примерно 20x18x10 сантиметров каждый. На одном было написано по-английски: "Директору А.А.Бауер. Отдел земного магнетизма Института Карнеги в Вашингтоне". На другом: "Господину Леону Амундсену, Христиания. Почта, рукописи, фотографии, карты, зарисовки".
Теперь нам стало ясно, что это почта, которую отправил Руал Амундсен из бухты Мод с членами своей экспедиции Тессемом и Кнутсеном в Норвегию осенью 1919 года.
Кроме пакетов среди плавника оказалось: 1) карманное заплесневевшее портмоне с 53 рублями русских царских денег, 20 рублями – ассигнациями архангельского белогвардейского "правительства", семью серебряными и тремя медными норвежским монетами; билетом на имя Тессема; пятью визитными карточкам Руала Амундсена с надписями (три на английском и две на русское языке): "М.Г. не откажите в возможном содействии г-ну П.Л.Тессему при отправлении телеграммы и в дальнейшем продолжении пути с почтой в Норвегию"; листом с адресом и карточкой американской фирмы; 2) испорченный шлюпочный компас в полуразвалившемся деревянном футляре; 3) походный одноминутный теодолит в развалившемся футляре; 4) полусгнившая кожаная походная сумочка с бинтами, марлей и двумя катушками пленок, 5) жестяной бидон емкостью около литра с остатками керосина, 6) пустой поломанный бак; 7) испорченный заржавевший театрального формата бинокль; 8) алюминиевая и две железные немного измятые кастрюли; 9) изгрызенная мышами и почти сгнившая папка с чистой бумагой, фотографиями, вырезками из газет и двумя флагами – норвежским и американским. Сюда же вложены лекала и транспортир; 10) ртутный термометр в медном футляре 11) рассыпанные пуговицы, нитки, мелкие пряжки и другое, а также заржавевший бритвенный безопасный прибор; 12) обрывке егерского белья, полусгнившая и изорванная, на бараньем меху финского фасона шапка с кожаным верхом; 13) обрывки непромокаемой ткани с кольцами, вшитыми по краям. Вероятно, этой тканью был прикрыт склад для защиты от дождя; 14) изломанный круг от лыжной палки; 15) заржавевшая в сгнившем футляре готовальня; 16) драные шерстяные носки и изорванные самодельные туфли из тюленьей кожи.
Западнее по берегу, метрах в 400, найдена рваная пустая оболочка из непромокаемой ткани, аналогичной материи упомянутых двух пакетов. На оболочке еще можно разобрать: "Г-ну Леон Амундсену, Христиания", Немного дальше валялись самодельные подошвы из тюленьей кожи. Следов костра, который бы свидетельствовал, что здесь останавливались на более или менее продолжительное время, не было. Не обнаружили и записки, где было бы сказано, кто, когда и почему оставил здесь все это имущество. Пустая оболочка не оставляла сомнения в том, что это остатки третьего пакета, который когда-то был разорван. Его содержимое в беспорядке разлетелось по берегу и теперь привлекло наше внимание.
Найденный склад был расположен примерно в 120 километрах от мыса Входного, в устье Пясины, и в километре к востоку от устья реки Заледеевой, где находится астрономический пункт № 3 Коломейцева – участника экспедиции Э.В.Толля в 1900 – 1902 годах. Все бумаги, пакеты, предметы снаряжения были собраны и упакованы для пересылки через Наркоминдел СССР в Норвегию.
Разорванный пакет, поваленный сруб, рваное белье, шапка и прочее со всей очевидностью доказывали, что здесь побывал медведь, который, не найдя ничего съестного, все развалил, разодрал и раскидал. Обращает на себя внимание свежесть бумаг, разбросанных по берегу в полосе прибоя. Первый же шторм наверняка должен был их смыть, а дожди размочили бы так, что прочесть написанное было бы невозможно. Между тем это не так. Значит, разграбление произошло совсем недавно, нынешним летом. И сразу же вспомнился тот медведь, что был убит нами на стоянке несколько дней тому назад. Он шел, конечно, от склада, с запада, а не с востока. В последнем случае, проезжая на лодке, мы непременно заметили бы его раньше. Это он учинил разгром и пошел дальше на восток, нам навстречу.
Белые медведи, приплывая со льдами, иногда остаются на берегу и после того, как плавучие льды отойдут. Потеряв связь со своей стихией, такие случайные гости бродят по тундре, питаясь леммингами, гнездящимися гусями, выкапывая из нор песцовых щенков. Всегда голодные, они представляют большую опасность для продовольственных экспедиционных складов. Устраивая свои склады на Северной Земле, мы запаивали все продукты в железные ящики, штабеля ящиков усердно поливали керосином, мазали тавотом, и все же иногда находили склад разоренным. На Таймыре один такой бродяга, потеряв, вероятно, в тумане ориентировку, прошел 500 километров вглубь до села Волочанка, где и был убит. Он оказался совершенно истощенным, со стертыми до крови лапами.
На другой день мы тронулись дальше и 12 августа ночевали в Устье реки Убойной. Здесь, на высоком правом берегу реки, стоят развалины двух изб с амбарушками при них, а несколько ниже – еще одна избушка, тоже нежилая. В ней мы нашли две пары вполне исправных лыж с норвежскими клеймами фирмы "Хаген и К". Вообще развалины изб на нашем пути вдоль побережья встречались довольно часто. Видно, в прежние времена здесь жило немало народа, который вел промысел морского зверя и песца.
На следующий день на восточном мысе бухты Двух Медведей, – мы ночевали, Бегичев нашел развалины знака, а около него доску. Одна сторона доски замшела и подгнила, на другой, еще свежей, славянской вязью было написано: "1738 году августа 23 мимо сего мыса именуемаго Енисея северо-восточного на боту оби почтолионе о флота штурманъ Федоръ Мининъ прошелъ к осту оной в ширине 73 14 N".
14 августа мы прибыли на полярную радиостанцию острова Диксон, чтобы ждать парохода, который должен привезти смену персонала станции. Построена она летом 1915 года, а работать начала с 1916 года. Расположена на северном берегу бухты и состоит из жилого дома, радиостанции, бани и склада. Кроме того, есть сарай, построенный еще в 1902 году под склад угля для экспедиции Э.В.Толля. Радиостанция искровая, довольно мощная, имеет связь с Дудинкой и Маре-Сале.
Вскоре из Дудинки пришло сообщение, что смены нынче не будет и пароход на Диксон не пойдет. Нет людей на смену – нет и продовольствия. Весть эта мало смутила работников станции, так как запасов продовольствия было достаточно, а охота на оленей могла обеспечить свежим мясом не только людей, но и здешнюю упряжку ездовых собак. Нам же оставаться здесь на зимовку не было никакого смысла, и мы решили немедленно плыть дальше, чтобы успеть догнать пароходы, которые в Енисейском заливе сейчас собирают рыбаков с тоней ниже Гольчихи. Поплывем вчетвером, так как Борисов по разрешению, полученному из Дудинки, останется на Диксоне.
Перед отъездом необходимо было запастись мясом в дорогу. Бегичев, Пушкарев и Базанов отправились на охоту за оленями на восточный берег материка напротив острова. Я остался переписывать дневник и укладывать образцы горных пород, собранных в пути. Не прошло и часа, как уехавшие вернулись с удивительным сообщением о находке останков человека, вероятно, одного из исчезнувших норвежцев. Вместе с начальником радиостанции Николаем Васильевичем Ломакиным мы осмотрели находку и составили ее подробное описание.
Человек лежал на высоком берегу метрах в четырех от воды Берег крутой, базальтовый, отполированный льдом. Останки представляли уже скелет без кистей рук и ступней ног, вероятно отгрызенных песцами. Только на голове, на макушке, еще сохранилась кожа. На нижней челюсти справа последний коренной зуб запломбирован цементом. Скелет был одет в две егерские фуфайки, синюю фланелевую рубашку с карманами. Все заправлено в меховые штаны, стянутые кожаным корсажем, пришитым к штанам. Шапки на голове нет. На правой ноге – остатки меховой обуви из нерпы. Ниже пояса от одежды остались отдельные обрывки. Фуфайки почти целы, но фланелевая рубашка на груди истлела. Сверху скелет одет в брезентовый балахон, сохранившийся только на рукавах, на туловище от него остались одни лохмотья. Недалеко от погибшего, ниже по склону, валялась шерстяная рукавичка. В стороне слева лежал разорванный пополам шарф, а справа – лыжная палка, изломанная в нескольких местах и связанная шпагатом. Выше на два метра по склону лежал нож промыслового образца. Тонкий конец лезвия у такого ножа изогнут. В карманах фланелевой рубашки были найдены патроны к винтовке, коробка спичек, перочинный нож и маленькие ножницы. Документов не было. Около пояса лежали металлические часы карманного размера. На задней крышке гравировка по-английски: "Полярная экспедиция Циглера. Петеру Л.Тессему, корабельному плотнику судна "Америка". В благодарность за его добровольное желание остаться в лагере Арбуцкого 1901 – 1905 г. От Антони Фиала и основателя В.М.Циглера". На ремешке у пояса висели свисток и обручальное кольцо с гравировкой на внутренней стороне: "Паулина". Ни лыж, ни винтовки поблизости не оказалось. Погибший лежал навзничь, на земле, но сразу под его ногами уже шел гладкий каменный склон. Руки были вытянуты вдоль тела, левая нога прямая, правая немного подогнута.
Такова документальная картина виденного нами на мысе, напротив Диксона. Положение погибшего – навзничь, да еще с подогнутой ногой – свидетельствует о его внезапной гибели на ходу, а не на отдыхе. В последнем случае усталый человек стремится присесть или прилечь за укрытие и так в спокойной позе замерзает. Здесь этого нет. Поза погибшего, положение его тела в начале крутого гладкого каменного склона явно свидетельствуют о том, что, спускаясь по нему, человек поскользнулся, упал, потерял сознание, может быть, даже получил сотрясение мозга и замерз. Истощен и ослаблен он был очень сильно, в этом нет сомнения, и замерзнуть мог быстро, не приходя в сознание. Винтовка и лыжи, если они были, скатились, наверное, при падении на лед и были унесены ледоходом.
При анализе обстановки гибели норвежца необходимо обратить внимание еще на тот факт, что обувь у него была сделана из нерпы. У речки Заледеевой среди прочего имущества мы нашли туфли и запасные подошвы из шкур этих тюленей. Должно быть, норвежцы иногда добывали нерп, мясо шло в пищу, а шкуры – на обувь. Впрочем, вполне возможно, что обувь и шкуры были взяты про запас еще с судна.
Нерпичьи сапоги – незаменимая обувь для полярных походов, совершенно непромокаемая и очень прочная. Но подошвы из нее необычайно скользкие. На Северной Земле мы были вынуждены сбривать шерсть с подошв, сделанных из морского зайца, иначе ходить было невозможно. Я пробовал выкраивать подошвы так, чтобы ворс на одной шел вперед, а на другой – назад. Падаешь при этом меньше, но зато ноги разъезжаются и шагаешь неравномерно.
У погибшего подошвы на сапогах были из нерпы с шерстью. На каменном гладком склоне они, вероятно, его и подвели: поскользнулся сразу обеими ногами, упал с размаху навзничь, сильно; ударился головой, что и привело к трагическому концу.
Найденные при погибшем обручальное кольцо и часы как будто устанавливали его личность. То был Петер Тессем. Паулиной звали его жену. Однако то, что кольцо находилось на ремешке у пояса, а не на пальце, кое у кого вызвало сомнение в достоверности этой версии. Полагают, что кольцо было снято с умершего в пути Тессема и Крутсен взял его с собой, чтобы доставить родственникам в Норвегию. У норвежцев, да и у других народностей есть, обычай – надев обручальное кольцо, никогда не снимать его до самой смерти. Но ведь могут быть и исключения. Металл на морозе сильно холодит пальцы, и при длительном пути есть риск отморозить не только палец, но и всю кисть. Отправляясь в дальний путь, жители Дудинки – я знаю – снимали кольца. То же возможно вопреки своему обычаю, вынужден был сделать и норвежец.
Наиболее вероятно, что часы также принадлежали погибшему. Едва ли его спутник стал бы брать чужие, пусть даже именные часы. У него, конечно, были свои, а если и взял бы, то у погибшего мы нашли бы двое часов.
За неимением гроба положили останки в ящик и похоронили тут же, немного выше по склону, обложив ящик камнями в виде невысокого холма. Рядом поставили столб из плавника с памятной доской (Прим. В 1958 году останки норвежца были перенесены на верх мыса и над могилой поставлен памятник в виде глыбы гранита на пьедестале). Отдав последний долг погибшему, стали срочно собираться в путь по Енисейскому заливу, догонять речные пароходы.
2 сентября, распростившись с гостеприимными зимовщиками острова Диксон, отплыли дальше. Плывем по-прежнему на веслах. Осенью муссонные ветры с северных румбов переходят на южные опять-таки нам навстречу. Гребем, не щадя сил. Около бухты Широкой встретили лодку с промысловиком Фроловым и с его женой, они зимуют ниже, в бухте Омулевой. Фролов сообщил, что пароход "Ангара" с лихтерами сейчас стоит в Шайтанской Курье, рыбаков уже собрали, и караван собирается идти вверх. Ночуем в бухте Широкой. Утром подул почти штормовой северный ветер – для нас попутный. Надо плыть, хотя лодка ненадежна, битая. Решили рискнуть. До Курьи километров 60, на веслах "Ангару" можем не догнать. Как только вышли из бухты на простор залива и поставили парус, лодка рванулась, как конь, нужны были сила и сноровка Бегичева, который сидел с кормовым веслом, чтобы держать лодку по курсу и не давать ей "рыскать". В 16 часов 7 сентября подчалили к лихтеру. Оказывается, караван становился из-за штормовой погоды и уйдет, как только шторм тихнет. На лихтере находилась промысловая экспедиция Красноярской ихтиологической лаборатории. Ее начальника А.И.Березовского я хорошо знал. С лихтера нас заметили издалека, но были полном недоумении, что за судно идет. Рефракция значительно увеличивала размеры лодки и особенно паруса. Им казалось, что идет какая-то парусная шхуна, спорили только: из Архангельска или из-за границы. Нам они устроили торжественную встречу. Совершить 1000-километровый поход на рыбачьей лодке на веслах – дело нелегкое.
Наши съемки позволили теперь надежно, по сетке определенных нами астрономических пунктов, составить карту реки Пясины, озера Пясино и реки Норилки. Была установлена их судоходность для судов с осадкой до двух метров. В основном выяснено геологическое строение берегов Пясины и гор Бырранга при их пересечении рекой. Здесь обнаружены признаки присутствия каменного угля и других полезных ископаемых.
По возвращении в Томск в Сибирское отделение Геологического комитета собранные материалы были обработаны и составлен атлас судоходности реки Пясины, переданный для пользования Комитету Северного морского пути. Этот атлас стал основой дальнейших более детальных исследований гидрографами Пясинской водной системы.
По прибытии в Дудинку я встретил там Г.Д.Красинского, который знакомился с работами Комсеверпути и должен был вскоре выехать в Москву. Ему я передал почту Амундсена вместе с докладом о находке этой почты и останков погибшего норвежца. Я просил сдать все материалы в Наркоминдел СССР для срочной пересылки в Норвегию.
Наша находка у Диксона останков спутника Амундсена, норвежца Тессема, который прошел более 1000 километров по таймырскому побережью в самую глухую пору полярной ночи и трагически погиб всего в двух с половиной километрах от помещения радиостанции; находка почты и снаряжения, почему-то оставленных вблизи Диксона, в 65 километрах от него; находка Бегичевым у полуострова Михайлова костра с обгорелыми костями – все это вызывает целый ряд недоуменных вопросов: зачем норвежцам было предпринимать столь трудное путешествие и почему оно так трагически закончилось?
Считалось, что Кнутсен и Тессем осенью 1919 года были посланы Амундсеном с почтой в Норвегию. Один из них по какой-то причине погиб в пути, его труп на костре был сожжен товарищем, который позже сам погиб у Диксона.
Найденные за последние годы архивные материалы и обнаруженные на Таймырском побережье следы других экспедиций позволили по-иному осветить историю похода двух норвежцев и установить причины их гибели. Попробуем в этом разобраться.
В 1918 году известный полярный путешественник Руал Амундсен задумал повторить дрейф во льдах к Северному полюсу, совершенный знаменитым полярным исследователем Фритьофом Нансеном.
Нансен на основе находок у берегов Гренландии плавника сибирского леса и остатков судна "Жаннета" экспедиции Де-Лонга, которое было раздавлено льдами к северу от Новосибирских островов, пришел к убеждению, что они могли попасть туда только с дрейфующими льдами, двигавшимися через весь полярный бассейн мимо полюса. Поэтому, полагал Нансен, если построить достаточно прочное, с яйцевидным корпусом судно, способное при сжатии льдов не ломаться, а выдавливаться вверх, и войти на нем в многолетние паковые льды центрального бассейна где-либо у сибирских берегов, то судно вместе со льдами будет двигаться через околополюсные пространства и, в конце концов, окажется вынесенным в Гренландское море.
Такое судно было построено, и на нем Нансен в 1893 году вошел в полярные льды к северу от Новосибирских островов, рассчитывая продрейфовать через полюс. Однако этого не случилось. Судно пронесло мимо, к югу от полюса, под 86 градусами северной широты и через три года вынесло к северу от Шпицбергена.
Учитывая все это, Амундсен решил лечь в дрейф не у Новосибирских островов, а значительно восточнее, к северу от острова Врангеля. Он полагал, что тогда его судно "Мод" как раз и пройдет через Северный полюс. Однако и в этом случае надежды не оправдались. Судно хотя и вошло в полярные льды в районе острова Геральд, но в дрейф глубоководного полярного бассейна не попало.
Все плавание "Мод" из-за тяжелых ледовых условий было трудным. В навигацию 1918 года экспедиции удалось пройти только пролив Вилькицкого и, встретив дальше сплошные льды, оно зазимовало у восточных берегов Таймыра. В 1919 году судно прошло только за устье р. Колымы и зазимовало у острова Айон, а 1920 году – у мыса Сердце-Камень. Лишь в 1922 году удалось попасть в дрейф, но только материковых льдов, с которыми судно дрейфовало в течение двух лет параллельно сибирским берегам, в километрах в 500 от них, и вышло у северного края Новосибирских островов.
Во время зимовки 1918/19 года у берегов Восточного Таймыра в бухте, названной Мод, экспедиция сложила на берегу из камня-плитняка хижину, где велись магнитные и другие геофизические наблюдения. После вскрытия льдов 12 сентября судно Мод вышло из ледового плена и отправилось дальше на восток, а два участника экспедиции – Пауль Кнутсен и Петер Тессем остались на берегу, чтобы вернуться в Норвегию и доставить туда почту и материалы зимних научных наблюдений.
Вот что по этому поводу писал сам Амундсен ("Моя жизнь", Географгиз, 1959): "Один из молодых матросов, Тессем, страдал хроническими головными болями и очень хотел вернуться на родину. Желание вполне понятное, если принять во внимание, что мы уже целый год находились в пути, а все еще не добрались до места, откуда, собственно, должна была начаться наша экспедиция. Нам оставалось еще покрыть несколько сотен миль к востоку, прежде чем можно было рассчитывать встретить то северное течение, с которым мы должны были дрейфовать к полюсу. Поэтому я, не задумываясь, отпустил его и также не возражал, когда Кнутсен изъявил желание сопровождать Тессема. Я даже весьма обрадовался этой возможности отправить почту на родину. Путешествие, которое они намеревались совершить, казалось им, так же как и нам остальным, сущей детской забавой для таких бывалых на севере молодцов. Требовалось проехать (Прим. У путников была упряжка собак) около 800 километров по льду до острова Диксон, то есть проделать путь гораздо менее значительный, чем мое странствование от острова Гершеля до форта Эгберт". И далее: "Кроме того, молодые люди обладали преимуществом превосходного во всех отношениях снаряжения. Поэтому при нашем уходе с места зимовки они весело махали нам на прощание, и мы махали им в ответ, уверенные, что встретим их в Осло по возвращении".
Однако такая оценка предстоявшего норвежцам пути была слишком оптимистической. Чтобы попасть в Норвегию, нужно было пройти до Диксона не 800, а свыше 1000 километров, да еще более 600 километров до Дудинки, откуда только и начинается тракт в Красноярск к железной дороге. Второй вариант – ждать на Диксоне прихода парохода, что в те времена бывало не каждый год.
Норвежцам предстоял тяжелый путь вдоль таймырского побережья. Впереди была зима, полярная ночь, когда солнце надолго уходит за горизонт, пурги длятся по неделе и больше, а морозы достигают 40 градусов и ниже. Олени к тому времени откочевывают далеко на юг к границе лесов. Только редкие тюлени в разводьях береговой полосы да бродящие в поисках их белые медведи могут пополнить продовольственные запасы путников.
И все же Кнутсен и Тессем решили пойти, несмотря на позднее время, хотя отправиться, судя по всему, они могли бы и много раньше, еще в апреле, когда путь был гораздо легче. Видимо, имелись к тому какие-то серьезные причины, побудившие решиться на столь тяжелое путешествие. Официально Тессему и Кнутсену поручалось доставить в Норвегию почту и результаты научных наблюдений. Едва ли это было целесообразно, ведь на весь путь требовалось не менее полугода, а то и больше. Между тем за навигацию 1919 года "Мод" вполне могла пройти до Чукотки, откуда почту отправить можно было без особого труда. По побережью там разбросаны чукотские становища, а в Анадыре есть радиостанция.
Задумываясь над всем этим, вспоминаешь случай, имевший место во время русской полярной экспедиции геолога Э.В.Толля в 1900 – 1902 годах. Тогда с зимовавшего у Западного Таймыра судна "Заря" ушли на Диксон два человека: командир, лейтенант Н.Н.Коломейцев, и каюр, казак С.Расторгуев. Они отправились в путь в апреле, когда ночей не бывает, пург значительно меньше, а на льду, греясь на солнце, лежат во множестве тюлени и бродят белые медведи. У путешественников была упряжка из восьми собак. Путь от зимовки "Зари" до Гольчихи протяжением около 800 километров они прошли за 40 дней. Норвежцам же предстояло идти по крайней мере на 400 километров дальше.
Официально Коломейцев должен был доставить почту в Петербург и организовать на островах Диксоне и Котельном склады угля для экспедиции. Однако Э.В.Толль в своем рапорте президенту Академии наук писал, что причиной командировки были серьезные разногласия между ним, как начальником экспедиции, и командиром судна Коломейцевым из-за применения последним грубых административных мер, с которыми он, Толль, был совершенно не согласен.
