Текст книги "Марк Твен"

Автор книги: Морис Менлельсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Закончив «Бродягу», Твэн облегченно вздохнул. В письменном столе лежала рукопись о Геке. Там же были первые наброски и для новой повести о принце и нищем. Простенький сюжет одной детской книжки подал Твэну мысль написать книгу, в которой принц и нищий меняются ролями, – принц живет жизнью народа, нищий получает возможность управлять государством.

Твэн еще раз отложил «Гека» в сторону и с увлечением принялся за работу над книгой «Принц и нищий».

Родным понравилась эта тема; каждый вечер дочери с нетерпением ждали продолжения повести – Твэн все еще придерживался привычки читать вечером семье то, что написал за день.

Средние века давно интересовали Твэна. Феодализм для Твэна был символом отсталости, деспотизма, произвола, угнетения и бесправия.

«Принц и нищий» – прекрасная, захватывающая сказка. Это сказка о том, как маленький эгоистичный и самолюбивый принц, ничего не знавший о страданиях народа, окунулся в гущу народной жизни. В мире бездомных бродяг и нищих, среди крестьян и ремесленников Лондона он встретил сердечное участие и внимание: Он почувствовал суровость и несправедливость государственных законов. Перед избалованным ребенком прошли страшные картины народных бедствий, безысходной нужды. На себе самом он испытал всю тяжесть жизни народа, и это не прошло для него бесследно. «То, что я видел здесь, никогда не изгладится из моей памяти, я буду помнить это все дни моей жизни, а по ночам я буду видеть это во сне до самой смерти, лучше бы я ослеп!», – думал принц, сталкиваясь с вопиющими несправедливостями, которые переносили бедняки.

Глубоко демократическая идея заложена в этой сказке. Мягко и справедливо решал все государственные вопросы нищий Том, сделавшись королем. Человек из народа, знающий жизнь и нужду народа, понимающий его страдания, смело идет наперекор традициям, против лицемерных обычаев и побеждает своей прямотой, правдивостью и трезвым умом.

В «Принце и нищем» Твэн раскрыл большую тему о величии народа, о силе, заключенной в его страданиях и бедствиях.

«Гек Финн» покрывался пылью. Только летом 1880 года Твэн снова начал просматривать рукопись. В это время Твэн написал рассказ «Эдвард Миллз и Джордж Бентон» – о торжестве злодеяния и поражении добродетели. Эдвард в детстве посещал воскресную школу, помогал миссионерам и был честным и исполнительным работником. Но, когда он был убит бандитом Джорджем и того приговорили к смертной казни, все жалели Джорджа, хвалили его и приносили ему цветы. Это был рассказ о несправедливости.

Жизнь на широкую ногу, открытым домом требовала все больших средств. Сумма годовых расходов семьи Клеменсов уже превысила ту цифру, которой непрочь был похвастать шахтовладелец Лэнгдон. Литературных доходов не хватало. Твэн пришел к убеждению, что издатели платят ему слишком мало. Когда умер Блис, Твэн стал искать более щедрого издателя. А почему бы ему самому не издавать свои книги? Твэн решил стать акционером одного издательства.

В Америке появлялись все новые миллионеры, люди, одним удачным делом обеспечивавшие себя и своих детей на многие годы. Это были владельцы земель, на которых находили нефть, уголь или серебро, строители железных дорог, банкиры, скотопромышленники, изобретатели или их компаньоны.

Твэн любил чудесные творения «механического века». Он одним из первых приобрел пишущую машинку, вечное перо. Твэн неоднократно говорил, что любит не искусство, а науку. Американская деловитость была ему вполне по душе. Твэну не чужд был и спекулятивный азарт. Он начал все чаще вкладывать средства во всякого рода деловые предприятия, он финансировал постройку парогенератора нового типа, изобретение в области морского телеграфа, купил акции часовой фабрики, стал совладельцем страховой компании, ассигновал средства на новый метод воспроизведения иллюстраций. Пока, однако, дела шли плохо. Однажды Твэн не принял предложения купить за бесценок большой пай в изобретении некоего Грэхэма Белла, а Белл оказался изобретателем телефона. В деловом мире Твэну явно не везло.

В это время Твэн писал матери: «Жизнь стала для меня весьма серьезным делом. Добрую часть времени у меня чувство тревоги, затравленности. Это вызвано, главным образом, деловыми обязанностями и раздражениями».

Против ожиданий, книга «Принц и нищий» не разошлась достаточно большим тиражом. Нужно было немедленно же писать новую книгу. Твэн вспомнил об очерках жизни лоцманов на Миссисипи, напечатанных в «Атлантике» несколько лет тому назад. Он решил продолжать работу, чтобы получилась целая книга. Для этого надо было посетить старые, знакомые места. Твэн отправился в путешествие по Миссисипи.

В первый же день, когда Твэн поднялся в лоцманскую рубку, его узнали. Так как Твэн не хотел назвать себя, то лоцман, по старому обычаю, наговорил ему всяких небылиц о Миссисипи, а в завершение оставил Твэна за рулем. Бывший лоцман Клеменс пережил несколько довольно тревожных минут. Потом были тихие дни в рубке, восходы солнца, которые Твэн встречал вместе с лоцманами, величественная река. Лоцманы рассказывали старые чудесные истории о хвастунах, вралях, неукротимых выдумщиках с Миссисипи. Одну такую историю Твэн записал для «Гека», но решил перенести ее в специальную книгу о Миссисипи.

Твэн, конечно, повидался с Биксби. Он даже перешел на пароход, капитаном которого был его старый учитель. Где-то в устье реки повстречался маленький пароходик, который назывался «Марк Твэн».

Путешествие навеяло тяжелую грусть. Былое ушло безвозвратно. Даже река уже не та, что прежде. В Ганнибале Твэн встретился с пожилыми друзьями детства. Каждое утро он просыпался мальчиком («во сне я видел все лица опять молодыми»), а «отправлялся спать Столетним стариком, ибо за день… успевал насмотреться на их лица, какими они стали теперь».

К своему удивлению, Твэн убедился, что те места, которые он знал с детства, захирели. Правда, пещеры, где он бродил мальчиком, теперь были превращены в прибыльные известковые разработки, но жизнь в Ганнибале не стала от этого счастливей. И люди в нем оказались скучные, они как-то опустились, поглупели. Эти люди были глубоко разочарованы. То, чего они ждали от реки, от жизни, не пришло. Казалось, что жители крохотной столицы сельскохозяйственной округи потеряли веру в грядущее счастье, сжались, осели, стали менее весомы в этой огромной шумной стране. Процветание прошло мимо маленьких городков и ферм. Удовлетворенности, обеспеченности, уверенности в завтрашнем дне, которые должны были, казалось, притти со зрелым возрастом, не было. Сила не у людей, близких к земле, а у железнодорожных компаний, владельцев зернохранилищ, спекулянтов. На смену патриархальным обычаям пришли иные, не очень радостные порядки.

И у Твэна, баловня судьбы, с его огромной славой, неслыханно высокими гонорарами, чувство неудовлетворенности окружающей жизнью стало расти, сделалось, как никогда раньше, осознанным.

Дома Твэна ждали новые литературные муки. Первую часть «Жизни на Миссисипи» он писал с восторгом, но теперь надо было нагонять строки, чтобы сделать книгу максимально пухлой, в соответствии с требованиями издательского дела. «Подстегивание и обуза договора стали невыносимы», написал Твэн Хоуэлсу. Все же он продолжал выжимать из себя скучные страницы, цитировал, сколько мог, чтобы увеличить объем книги.

Во второй части «Жизни на Миссисипи» Твэн переходит к описанию своего только что завершившегося путешествия. Здесь он применяет ту же привычную манеру, в которой написаны «Простаки» и «Закаленные». Очерки о новых лоцманах на Миссисипи, о посещении Ганнибала чередуются с анекдотами, фактическими справками, рассказами, например о кровавой мести, существующей еще на юге среди аристократов-помещиков. В некоторых главах, например в тех, где он вспоминает прошлое Ганнибала, Твэн поднимается до уровня высокого художественного мастерства. Порою он явно пишет о вещах, мало его интересующих.

Твэну исполнилось сорок восемь лет. Он записал в своей тетради: «Человек, который делается пессимистом до сорока восьми лет, знает слишком много; тот, кто оптимист после сорока восьми лет, знает слишком мало».

«Жизнь на Миссисипи» вышла в свет. Твэн съездил в Канаду, чтобы обеспечить там свои авторские права. Изобрел и решил запатентовать игру для запоминания хронологических таблиц, придумал несколько тем для рассказов, все о крупных деньгах – о банкноте в миллион фунтов, попавшем в руки нищего, о том, как бедняк собирался продать бисквит за сто миллионов долларов голодающему богачу, вместе с которым носился по морю на плоте.

В это же время была основана издательская фирма Чарльз Л. Вебстер и компания. Фирма целиком принадлежала Твэну. Первой книгой, которую фирма собиралась выпустить, должна была быть повесть о приключениях Гекльберри Финна.

ДОЛИНА ДЕМОКРАТИИ

Повесть «Приключения Гекльберри Финна» тесно связана со всем, что написал Твэн за десятилетие с 1874 по 1884 год. Она представляет собой высшую точку творчества писателя за эти годы и является кульминационным пунктом всей деятельности Твэна как художника.

Прошло много лет с тех пор, как Твэн начал писать о путешествии на плоту вниз по великой реке Миссисипи Гека и его друга, беглого негра Джима. Твэн уже был не молод, его детство и юность остались далеко позади. От них отделяла его, точно непроходимым рубежом, гражданская война. Твэн много работал в это десятилетие. Кроме «Тома Сойера», «Жизни на Миссисипи» и «Гека Финна», он написал несколько пьес, «Принца и нищего», книгу о путешествии в Европу и целый ряд рассказов; он читал лекции на самые различные темы. Но в основном весь этот период был связан с Долиной демократии, с жизнью царственной Миссисипи, Миссисипи его детства и юности, оставившей неизгладимое воспоминание.

Этот период начался работой над «Томом» и пришел к концу вместе с окончанием «Гека». Попутно Твэн написал «Жизнь на Миссисипи». Эта книга явно распадается на две части. Первая – идиллическое описание работы лоцмана на Миссисипи до гражданской войны и вторая – записки о путешествии Твэна по реке через двадцать лет после гражданской войны. Вторая часть полна горечи разочарования. Сияющий, светлый поэтический мир первой части независимо от желания писателя разрушался во второй, которая, несмотря на отдельные поэтические места, показывала скучную и лицемерную современную действительность. Но обе части книги о Миссисипи были необходимым этапом в творчестве Твэна, без которого не могли быть созданы «Том» и «Гек», Твэн начал работать над «Томом» до того, как у него появилась мысль описать привольную жизнь лоцманов на Миссисипи, но завершена была повесть «Приключения Тома Сойера» лишь после окончания «Старых времен на Миссисипи». К «Геку» Твэн приступил задолго перед тем, как решил продолжать книгу о Миссисипи, но потребовались новое путешествие по родной реке и работа над второй частью очерков о Миссисипи для того, чтобы появилась книга «Приключения Гекльберри Финна».

«Том Сойер», как говорил сам Твэн, – «просто гимн, написанный прозой, чтобы придать ему светский вид», Это идиллия, рисующая девственную природу, прекрасных, радостных, простодушных людей. В «Томе Сойере» отражено как бы утро Америки, такое же чудесное, как то, которое описано в начале второй главы этой книги. «…Утро пришло, и весенняя природа засияла, свежая, кипящая жизнью. В каждом сердце была молодость, из уст изливалась музыка. Радость была на каждом лице, в каждом шаге была эластичность». Страна Тома Сойера, страна прошлого, детства, долины Миссисипи до гражданской войны – это обетованная страна.

Радость жизни выражается ярче всего в сцене пребывания Тома и его сверстников на «необитаемом» острове, вдали от людей, от людского жилья. Юные «пираты» целиком сливаются с природой.

«После обеда вся разбойничья шайка двинулась на песчаную отмель за черепашьими яйцами. Мальчики тыкали палки в песок и, где находили мягкое местечко, там опускались на колени и рыли руками.

Из иной ямки добывали сразу по пяти-шести десятков яиц. Яйца были совершенно круглые, белые, чуть поменьше грецкого ореха. В этот вечер у них был роскошный ужин из печеных яиц, и так же великолепно пировали они на следующее утро, в пятницу. После завтрака они играли в чехарду и прыгали по отмели, гонялись друг за другом голые, шалили в воде, борясь с сильным течением, которое порою сбивало их с ног, что еще больше увеличивало их веселье. Иногда они собирались все вместе, ладонями плескали друг другу в лицо, причем каждый подкрадывался к врагу, осторожно отвернув лицо, чтобы самому не быть забрызганным. Затем они вступали в рукопашную, победитель хватал побежденного за голову и заставлял его глубоко нырять, а потом ныряли все трое, превратившись в сплошную гирлянду белеющих рук и ног, и когда снова появлялись над речной поверхностью, то и пыхтели, и фыркали, и смеялись, и отплевывались, и жадно хватали воздух».

«Том Сойер» – это апофеоз мальчишеской вольницы, рассказ о прекрасном в жизни каждого человека, о полной нестареющего очарования наивности детства.

В этой идеализированной картине жизни маленьких аграрных поселений на «широком вольном Западе», говорится и о страшном – об убийствах, о злодеях. Вот сцена на кладбище. Мальчики видят, как появляются люди с лопатами и выкапывают гроб из свежей могилы. Они являются свидетелями предательского убийства врача. В пещере, куда забрались дети, появляется рука страшного индейца Джо. В конце книги Джо погибает в пещере от голода.

Многое во всех этих ужасах – от реальной жизни, от действительного прошлого колонизируемых окраин Америки с их беззаконием, кровавой борьбой за существование. Но в гораздо большей степени эти случаи, нагроможденные во второй части «Тома», навеяны «захватывающей» детской литературой, обычной для того периода. Благополучный конец книги – дети находят клад – воспринимается как прямое развитие условностей надуманного увлекательного сюжета, рассчитанного на. очень юного читателя.

«Том Сойер» – детская книга. Дурные люди, изображенные в этой повести, нарисованы так черно, что их сразу отличишь от всех прочих.

Повесть о Геке начинается точно простое продолжение «Тома Сойера». Геку не нравится добродетельная строгость, царящая в доме сердобольной вдовы Дуглас, куда он передан на воспитание, ему не сидится на месте. Неутомимый Том берет на себя инициативу в организации новых приключений. Но Том и Гек сразу же выступают здесь совсем в новом свете. Озорство Тома все еще носит характер забав, милых и наивных, ограниченных детским миром. Не случайно Твэн все время подчеркивает источник фантазии Тома – книги. Все эти бесстрашные кровожадные разбойники ничего общего с жизнью не имеют. Том живет в мире фантазии, ему ничего не стоит вообразить, например, что школьники воскресной школы на прогулке в лесу – это караван богатых арабов. Он заимствует свои волшебства из «Дон-Кихота» и «Волшебной лампы Аладдина» и упрекает Гека в невежестве за незнание книжных правил поведения разбойников. Но в этой книге Том бледен, он не играет почти никакой роли. Центральная фигура здесь Гек.

С первых же страниц Гек выглядит живым, полнокровным, убедительным. Его чувства сложны и глубоки, его фантазия реалистична. Да и можно ли назвать фантазией стремление человека жить свободно, так, чтобы его не стесняли, не мучили?

В повести рассказывается, как Гек скрывается от вдовы Дуглас и от своего пьяницы отца и вместе с беглым негром Джимом отправляется в путешествие по великой американской реке. Со своего плота Гек и Джим как бы обозревают Долину демократии. Они знакомятся с жизнью маленьких деревушек и помещичьих усадеб на Юге. Им встречаются на пути бандиты и просто ловкие обманщики, их ожидают всевозможные приключения. Книга явно распадается на ряд самостоятельных эпизодов: история с грабителями, которых в конце концов спас Гек, представление, устроенное жуликами, выдающими; себя за актеров, кровавая месть на Юге, попытка проходимцев обманным образом получить наследство. Заключительный эпизод касается «побега» Джима в штате Арканзас, где его посадили в заточение как беглого.

С безжалостным реализмом нарисована уже первая сцена встречи Гека с отцом. В «Томе Сойере» отец Гека, о котором автор сообщал мимоходом, казался просто занятным бродягой. Теперь роль этого бродяги и пьяницы в судьбе ребенка показана со всей серьезностью.

Отец Гека куда-то пропал. Попав в строгий дом вдовы Дуглас, Гек с трудом приспособился к новой жизни. Его обучили грамоте, он спал на чистой постели, ежедневно мылся, обедал, но Гек не переставал с грустью думать о свободе, которой он пользовался, живя в своей лачуге. Об отце, однако, Гек вспоминал, как о кошмаре. Побои, зуботычины, пьяный бред полубезумного старика не вселяли в Гека нежности к отцу. С ужасом думал мальчик о возможности его возвращения. Он не верил, что навсегда избавлен от встречи с отцом. И Гек не ошибся.

Вот как рассказывает он сам о появлении отца:

«Я притворил за собой дверь. Потом обернулся и вдруг увидел его. Раньше я всегда боялся его – он так часто бил меня. Мне сперва показалось, что я и теперь испугался, но через минуту я увидел, что ошибся. То есть после первой встряски, если можно так выразиться, когда у меня даже дыхание занялось, – он появился так неожиданно, – но тут же я почувствовал, что вовсе не боюсь его».

Читатель вместе с Геком по-настоящему встревожен. У отца «длинные, нечесаные и грязные волосы, глаза, сверкающие, точно из-за густых зарослей», лицо «белое, как травяная жаба, как рыбье брюхо». Самые кровавые сцены в «Томе Сойере» едва ли создают такое жуткое настроение, как картина встречи Гека с отцом.

Последние часы пребывания с отцом для Гека просто мучительны. «Отец с диким видом озирался во все стороны и вопил что-то про змей… Он вскочил и стал метаться по хижине… Мало-помалу он выбился из сил и некоторое время лежал тихо, только стонал, потом совсем затих и не издавая ни звука». Затем отец стая гоняться «за мной по всей хижине со складным ножом, называя меня ангелом смерти, и говорил, что убьет меня… Он скоро заснул… И как медленно и тихо тянулось время!»

Ни одним словом не выражает Гек любви или даже жалости к своему отцу. С решительностью и сосредоточенностью взрослого он задумывает и осуществляет побег.

Наконец, Гек на воле. Он встречает негра Джима. Вдвоем они «вывели плот и поплыли в тени, вдоль острова, в мертвой тишине». На смену романтической выдумке, столь же не страшной, как не страшны кровавые клятвы разбойничьей шайки Тома, приходит жизненная правда.

Нельзя, конечно, поверить, что Гек в книге, названной его именем, лишь немного старше Гека, оруженосца блестящего Тома Сойера. Гек живет жизнью взрослого человека, чувствует, как взрослый, знающий цену страданиям, у него острый, не детский взгляд.

Негр Джим, убежавший от своей хозяйки, узнав, что она собирается продать его на плантации далекого Юга, а вместе с ним и Гек мечтают доплыть на своем плоту до места впадения в Миссисипи притока Огайо, ведущего в свободные штаты, штаты старого американского Востока, где Джим станет свободным. Но ночью плот минует место впадения Огайо. Вверх по течению плыть нельзя, а на берегу беглый негр будет сейчас же пойман, и невольные путешественники вынуждены плыть все дальше, в районы хлопковых плантаций, помещичьих усадеб, в районы самого жестокого рабовладения.

Долина реки Миссисипи в годы до гражданской войны сохраняла еще особенности «границы», впервые осваиваемой территории, но чем дальше к югу, тем сильнее отражались американские феодальные нравы, нравы, создаваемые взаимоотношениями помещиков-рабовладельцев, негров-рабов и обездоленных «бедных белых».

В долине реки Миссисипи, где жил в свое время Гек из книги «Том Сойер», все дышало довольством и прелестью. В «Гекльберри Финне» мир поворачивается к Геку – и Твэну – своей теневой стороной. Фермерский быт оказывается далеко не столь поэтичным. Вот как описывает Твэн ферму в штате Арканзас, которую посетил Гек.

«У Фелпса была одна из этих маленьких, захудалых хлопковых плантаций, а они все одинаковы. Брусчатая ограда вокруг двора, примерно, в два акра; перелаз из колод, отпиленных от бревен и поставленных стоймя, ступеньками, словно бочонки разной высоты, чтобы перелезать через ограду и чтобы женщинам становиться, когда они садятся на лошадь; несколько чахлых полосок травы на широком дворе, но большей частью все голо и гладко, как старая шляпа со стертым ворсом; большой бревенчатый дом с тремя флигельками, для белых, – тесаные бревна с трещинами, замазанными глиной или известкой; эти полосы глины когда-то давно были побелены; кухня, сложенная из круглых бревен, с большим широким крытым переходом, соединяющим ее с домом; бревенчатая коптильня позади кухни; три маленькие бревенчатые хижины для негров в ряд, по ту сторону коптильни, и одна хижина отдельно, у задней стороны ограды, и несколько построек за ней; возле маленькой хижины ящик для золы и большой котел для варки мыла; у двери кухни скамейка с ведром воды и фляжкой; тут же собака, сидящая на солнце, еще несколько спящих собак там и сям, в углу три развесистых дерева; у ограды в одном месте несколько кустов смородины и крыжовника; по ту сторону ограды – сад и арбузная гряда; дальше начинаются хлопковые поля, а за полями – лес».

Хотя Твэн говорил в своей автобиографии, что ферма Фелпса – это ферма дяди Кворлза, перенесенная на тысячу километров к югу, однако, картина арканзасской фермы не создает впечатления богатства, изобилия, которыми напоена повесть о раннем детстве Сэма – «Том Сойер». Ферма Фелпса не похожа и на ферму Кворлза, этот рай земной, как она описана в автобиографии Твэна. На захудалую ферму Фелпса и на жителей маленьких земледельческих поселений Долины демократии Твэн смотрит теперь глазами человека, который не может отрешиться от своих последних впечатлений, полученных при поездке по Миссисипи. Разочарование людей, близких к земле, в том, что принесла им жизнь, рост капитализма в сельском хозяйстве, приближающееся исчерпание свободных земельных фондов, новые сомнения в значимости американской демократии – все это придало картинам фермерской жизни, нарисованным Твэном через десяток лет после «Тома Сойера», иные, мрачные тона.

Когда Твэн писал «Тома Сойера», ему было почти сорок лет, он успел много повидать в своей жизни и уже начинал ощущать, что не все ладно в его родной стране. Но в «Томе Сойере» он сумел уйти от действительности, в страну детства. Хотя в «Геке Финне» тоже рассказывается о годах до гражданской войны, но в этой книге Твэн смотрит на жизнь глазами человека послевоенного периода.

По сравнению с «Томом Сойером» в «Геке» резко снижается весь тон повествования. Это уже не восторженный гимн.

Вот сцена религиозного митинга, в котором принимает участие население деревушки, куда попали Гек и Джим. Вначале пение гимнов хором, говорит Твэн, «звучало как-то величественно; их было так много, и они пели с таким увлечением». Но то, что произошло дальше, вызывало только отвращение. «Некоторые стали завывать, а другие выкликать… Нельзя было понять, что говорил проповедник… Люди… стали петь и кричать и бросались на солому совершенно как безумные». В образах «короля» и «герцога» – негодяев, завладевших плотом Гека и Джима и заставивших их быть свидетелями и жертвами своих мошеннических проделок, романтика бродяжничества, опоэтизированная в «Томе Сойере», отрицается. «Король» и «герцог» – просто корыстные, гнусные люди, не вызывающие ни малейшей симпатии.

Плот продвигался все дальше на юг, и все разительнее становился контраст между великолепием природы и убогой жизнью людей.

Путешественники пристали у городка в глубине штата Арканзас. Они находятся в «устье маленькой речки, скрытой, словно туннель, под кипарисами». И городок этот, расположенный в таком прекрасном месте, получает у Твэна, пожалуй, самую четкую и убийственную характеристику во всей американской литературе прошлого века. Вот каков этот преемник родного поселения Тома Сойера:

«Почти все лавки и дома были там старые, ветхие лачуги, которые никогда не были крашены; стояли на сваях на три или четыре фута над землей, чтобы их не затопляло во время разлива реки. Около домов были маленькие садики, но в них, казалось, были только сорные травы, белена, подсолнухи, кучи золы, старые, истоптанные сапоги и башмаки, осколки бутылок, тряпье и отслужившая свой век жестяная посуда. Заборы были сделаны из разных сортов досок, приколоченных в разное время; и все они покосились в разные стороны, а калитки в – них висели на одной петле – да еще кожаной. Некоторые заборы были когда-то побелены, но герцог говорил, что, наверно, во времена Колумба. Почти во всех садах гуляли свиньи, а люди гнали их оттуда.

Все лавки помещались на одной улице. Перед ними были устроены белые домотканые навесы, и приезжие привязывали своих лошадей к столбам этих навесов. Под навесами стояли пустые ящики из-под мануфактуры, и бездельники торчали здесь целый день, вырезая на них что-нибудь своими складными ножами; они жевали табак, разевали рты, зевали и потягивались – изрядная компания оборванцев. На них обычно были надеты желтые соломенные шляпы шириной с зонтик, но не было ни пиджаков, ни жилетов; они называли друг друга Билль и Бак, и Хэнк, и Дж», и Энди и говорили лениво и тягуче и употребляли немало бранных слов. И у каждого столба стоял, прислонившись, бездельник и держал руки в карманах штанов, кроме тех случаев, когда приходилось вынимать их, чтобы взять жвачку табаку или почесаться. И весь разговор, который они вели между собой, был:

– Дай мне жвачку табаку, Хэнк.

– Не могу – у самого только одна осталась. Попроси у Билля!»

Улицы этого городка «были сплошной грязью, там не было ничего, кроме грязи – грязи черной, как деготь, глубиной в фут в некоторых местах и глубиной о два-три дюйма во всех местах. Повсюду с хрюкавшем бродили свиньи. Иной раз грязная хрюшка с целым выводком поросят бродит по улицам и ляжет прямо поперек дороги, так что людям приходится обходить ее, а она лежит, развалясь, закроет глаза и шевелит ушами, пока поросята сосут, и вид у нее такой довольный, точно она за это жалованье получает. Но тут какой-нибудь бездельник крикнет: «Ату, Тидж, куси ее» – и свинья с ужасным визгом мчится прочь, и одна, а то и две собаки висят, вцепившись ей в уши, и еще несколько десятков собак мчатся за ней; тогда все бездельники поднимаются со своих мест и любуются этим зрелищем, пока оно не исчезнет из виду, и смеются и очень благодарны за это шумное развлечение. Потом они снова усаживаются и сидят, покуда не случится собачья драка. Ничто не вызывает у них такого оживления и не доставляет такого удовольствия, как собачья драка, разве только облить скипидаром бродячую собаку и поджечь или привязать ей к хвосту жестяную сковородку и смотреть, как она будет мчаться, пока не издохнет».

Это не бедность поселений пионеров в новых краях. Это загнивание, распад. Вместо домов – старые лачуги, вместо энергичных предприимчивых людей – бездельники, теряющие человеческий облик. Именно людей из этого городишки издевательски обманули «Давид Гаррик младший» и «Эдмунд Кин старший», то-есть те же «король» и «герцог», объявившие спектакль, на который «женщинам и детям вход воспрещен». О жителях этого городка «король» говорил: «Разве все дураки в городе не на нашей стороне, и разве это не огромное большинство во всяком городе?» В деревушках на Миссисипи нет больше идиллии.

В этом городке аристократ полковник Шерборн хладнокровно убил безвредного пьяницу, простого деревенского жителя Боггса, а затем обратился с презрительной речью к толпе, собравшейся судить его судом Линча: «Средний человек трус… Ваши газеты так часто называют вас смелым народом, что вы воображаете, будто вы действительно смелее других…»

С горькой иронией Твэн говорит не только об этом маленьком арканзасском городке. Голос Шерборна – голос Твэна – слышен далеко за пределами этого городка, за пределами долины Миссисипи. Твэн выступает в роли критика, сурового критика действительности.

По-видимому, тот источник, из которого писатель черпал силы, чтобы создавать идиллические картины американской жизни, – глубокая вера в будущее американской буржуазной демократии, несмотря на все ее недостатки, – теперь если не иссяк, то во всяком случае замутился.

В повести о Геке показаны также помещики с американского Юга. Они бутафорски красивы, эти «благородные аристократы» Гренджерфорды и Шепердсоны, «джентльмены с головы до ног». Но феодально-рабовладельческое прошлое американского Юга осуждено на вымирание, и в «Гекльберри Финне» процесс вымирания находит себе физическое выражение. Роды Гренджерфордов и Шепердсонов враждуют между собой, кровавая месть уносит представителей и того и другого рода. Мальчик Гренджерфорд так рассказывает о гибели своего четырнадцатилетнего кузена от руки старика Шепердсона:

«Кузен ехал верхом через лес, по ту сторону реки, и у него не было с собой никакого оружия, что было чертовски глупо; и вот в пустынном месте он слышит позади себя конский топот и видит, что старик Болди Шепердсон гонится за ним с ружьем в руках, и его седые волосы развеваются по ветру; и вместо того, чтобы соскочить с лошади и кинуться в кусты, Бад решил, что сможет обогнать старика; и вот они играли в пятнашки миль пять или больше, и старик все догонял его; в конце концов, Бад увидал, что это бесполезно, и тогда он остановился и повернулся лицом, чтобы пуля попала спереди, понимаешь, и старик подъехал и пристрелил его. Но он недолго радовался своей удаче, потому что наши прикончили его на той же неделе».

Рассказ звучит почти пародией. Но Гек – свидетель гибели всех Гренджерфордов, кроме одной дочери, которая выходит замуж за Шепердсона. Это кажется неправдоподобным, однако, взаимоуничтожение южных аристократов было такой же явью, как и тошнотворно-сентиментальные стихи, которые писали их благонравные дочки.

В «Геке Финне» Твэн поднялся на уровень реалиста – сатирика, дав художественную картину трудной, далеко не гармоничной, даже жалкой жизни вольных фермеров Долины демократии, вскрыв разложение и гибель рабовладельческого американского Юга.

Книга «Приключения Гекльберри Финна», конечно, повесть «е только для детей. Это произведение писателя, умудренного большим житейским опытом, произведение, отразившее серьезные перемены в Твэне, большие изменения в родной ему стране.

Ряд высказываний Твэна свидетельствует о том, что он высоко ценил задачу реалистического отображения действительности. «Ничто не может меня сделать более гордым, чем признание моей «подлинности», – говорил Твэн еще в первые годы своей литературной деятельности.