Текст книги "Марк Твен"

Автор книги: Морис Менлельсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Они взяли напрокат гармониум, но только расклеившийся; когда все было готово, одна молодая женщина села и стала его обрабатывать, и он скрипел и стонал, точно у него были схватки, и все подхватили и запели, и, по-моему, единственный, кому было хорошо, был Питер. Потом преподобный Хабсон принялся за дело, медленно и торжественно, и начал говорить, но в этот самый миг из погреба донесся страшный лай – там была всего одна собака, но она подняла отчаянную суматоху, я это продолжалось довольно долгое время; священнику оставалось стоять у гроба и ждать, – не слышно было даже собственных мыслей. Получилось ужасно неловко, и все прямо не знали, что делать. Но сейчас же этот длинноногий гробовщик делает священнику знак, как бы говоря: «Не беспокойтесь – положитесь на меня». Потом он нагнулся и стал скользить вдоль стены, и только его плечи торчали над головами.

Так он скользил, а шум и гам становились все более невыносимыми; наконец, пройдя вдоль двух стен комнаты, он скрылся в погребе. Потом через несколько секунд мы услышали удар, и собака закончила свой концерт каким-то необыкновенным воем, а затем наступила мертвая тишина, и священник начал свою торжественную речь с того самого места, где остановился. Через минуту-другую спина и плечи гробовщика снова заскользили вдоль стены; и так он скользил и скользил вдоль трех стен комнаты, а потом выпрямился, приставил руки ко рту, вытянул шею к священнику через головы собравшихся и говорит каким-то хриплым шопо-том: «Она поймала крысу!» Потом он опустился и опять, проскользнул вдоль стены на свое место. Видно было, что все вполне удовлетворены, потому что, конечно, им хотелось знать, в чем дело. Вот такая мелочь ничего не стоит, а между тем как раз за такие мелочи человека уважают и любят. Этот гробовщик был самым популярным человеком в городе».

Президент Линкольн, связанный тесными узами с жизнью западных фермерских поселений, любил американский юмор. Выступая против войны за захват мексиканских земель, Линкольн упомянул об иллинойсском фермере, который любил говорить про себя: «Я не жаден, я хочу только ту землю, которая примыкает к моей». Эта острота вполне в твэновском духе. В период, когда был написан «Гекльберри Финн», все большую роль в юморе Твэна начинает играть психологическая окраска характеров.

И Гек и Джим в «Гекльберри Финне» переживают много тяжелого, подчас положение становится просто трагическим, но Твэн смягчает его, обращая внимание «е только на трагическую, но и на смешную сторону события, подчеркивая наивное сознание героев.

В «Геке Финне» юмор часто появляется в виде вставных анекдотов, побасенок. Таков, например, рассказ Джима о том, как он был богат и как прогорел:

«– А у тебя, Джим, руки и грудь волосатые?

– Чего спрашиваешь? Разве не видишь, что да?

– Ну, а ты богат?

– Нет, но я раз был богат и еще разбогатею. У меня было раз четырнадцать долларов, но я пустился в спекуляцию и прогорел.

– А чем ты спекулировал, Джим?

– Ну, сначала я накупил товару.

– Какого товару?

– Ну, скота, понимаешь. Я вложил десять долларов в корову. Но я больше не буду рисковать деньгами на товаре. Корова околела у меня на руках.

– И ты потерял десять долларов?

– Нет, я потерял не все. Я потерял только около девяти долларов. Я продал шкуру и хвост за доллар и десять центов.

– Значит, у тебя осталось пять долларов и десять центов. Ну, а еще ты спекулировал?

– Да. Знаешь одноногого негра, который принадлежал старому мистеру Брэндишу? Ну, вот он устроил банк и сказал, что кто вложит доллар, получит в конце года еще четыре доллара. Ну, все негры сбежались, но ей у кого не было много денег. Только у меня было много. И я стал требовать больше, чем четыре доллара, и сказал, что если не получу больше, то сам устрою банк. Ну, понятно, что негр не хотел пускать меня в дело, потому что, говорит, для двух банков дела недостаточно; он сказал, чтобы я вложил свои пять долларов, а он отдаст мне в конце года тридцать пять.

Я так и сделал. А потом я решил, сейчас же вложу эти тридцать пять долларов, и дело пойдет. Там был негр по имени Боб, и он выловил плот, а его хозяин не знал про это: и я купил у него плот и сказал, что он получит эти тридцать пять долларов в конце года; но кто-то украл плот в ту же ночь, а на следующий день одноногий сказал, что банк лопнул. И никто из нас не получил денег».

Теснейшая связь этого рассказа Джима с европейскими народными сказками не требует доказательств.

Противопоставляя американский, по его терминологии, юмористический рассказ европейским «комическим» или «остроумным» рассказам, Твэн писал, что юмористический рассказ можно рассказывать очень долго и уходить от темы сколько угодно, а комические и остроумные рассказы должны быть коротки и метки… «Юмористический рассказ передают со всей серьезностью. Рассказчик всячески скрывает, что ему в какой-либо мере рассказ кажется смешным». Образцом такого рассказа была «Лягушка».

Твэн подлинный рассказчик юморист. Героем его рассказов, как правило, является сам рассказчик, от имени которого ведется повествование. Хоуэлс считал, что Твэн «был великий актер не в меньшей степени, чем великий писатель. Он изучал каждую интонацию и каждое движение». Чтобы оценить по настоящему юмор Твэна, – говорили современники, – надо было слышать его самого: этот медленный говор, эти точно рассчитанные паузы.

Многие из недостатков крупных произведений Твэна объясняются именно особенностями его юмора, в основном создавшегося на базе анекдота, устного рассказа. Произведения Твэна в значительной мере состоят из группы нанизанных один на другой анекдотов, забавных историй. Они распадаются на отдельные части.

По природе своей Твэн был импровизатором. Обычно он начинал писать без плана, одно приводило к другому.

В одном месте «Жизни на Миссисипи» Твэн предваряет вставной рассказ следующим откровенным. примечанием: «Вот рассказ, который я услышал на пароходе в ту ночь. Я помещаю его в этом месте только потому, что это хороший рассказ, а не потому, что ему здесь место, ибо это не так».

Юмористически утрируя, Твэн как-то дал следующее описание своего творческого метода. «Если вы выдумаете двух или трех людей и затем дадите им волю на страницах своей рукописи, то что-нибудь обязательно произойдет. Этому нельзя помешать. И тогда потребуется вся остальная часть книги, чтобы выпутать их из естественных последствий этой случайности. Итак, прежде, чем вы успеете оглянуться, книга готова, и вам не пришлось израсходовать на нее ни одной мысли». В этой шутке есть доля правды, о чем свидетельствует не только композиция многих опубликованных книг Твэна, но и архив незаконченных произведений писателя, незаконченных потому, что автор не нашел выхода из тех трудностей, в которые завел его свободный полет фантазии рассказчика-импровизатора.

Твэн – очень неровный писатель. Он часто переходит от мастерской обрисовки образов к скучнейшей выдумке, от психологического юмора к грубым остротам. Очень большую роль играло и то, что Твэну часто приходилось писать книги торопливо, гнаться за большим объемом, уродовать свой талант в угоду требованиям коммерсантов-издателей.

Овладев юмористическими традициями своей страны, черпая непосредственно из богатейших источников народного юмора, Твэн в лучших своих произведениях сумел придать этому юмору исключительно широкое, яркое выражение. В более поздних своих вещах Твэн все чаще переходил от юмора спокойного и радостного к острой сатире.

УБОГИЙ ПОРЯДОК ВЕЩЕЙ

В год, когда было закончено одно из величайших художественных произведений американской литературы – повесть о Геке, Твэн особенно глубоко погрузился В предпринимательскую деятельность. Грандиозное издательское дело, организованное Твэном и Вебстером, новые проекты, связанные с финансированием изобретений, требовали много времени и денег.

Уж несколько лет, как Твэн отказался от ненавистных «лекций». Но средств не хватало, и Твэну снова пришлось собираться в дорогу. На этот раз он поехал в турне совместно с писателем Кэйблом, автором книг о прошлых днях Нового Орлеана. Кэйбл был религиозен, любил читать библию вслух, и это раздражало Твэна. Сердило также и то, что приходилось выступать на эстраде с грубыми шутками, без конца повторяться. Это утомляло, не оставляло удовлетворения.

Турне затянулось. Только на праздники Твэну, тосковавшему по родным, удалось приехать домой. Дети порадовали его инсценировкой «Принца и нищего». А потом снова поезда, гостиницы, читки. Писать, конечно; было невозможно; за целый год Твэн почти ничего не создал. Зато он обдумал план, осуществление которого должно было поставить компанию Вебстера в первые ряды мировых фирм, – Твэн решил выпустить в свет мемуары героя гражданской войны и бывшего президента Гранта. Тут могла итти речь о совершенно фантастических тиражах, издание «Гека» – пустяки по сравнению с этим проектом.

Чтения продолжались. По воскресеньям чистенький, аккуратненький Кэйбл доводил Твэна до бешенства тем, что неизменно отправлялся в церкви и воскресные школы тех городков, где их заставал день отдыха. Кэйбл был счастлив – турне удалось, писателям много аплодировали, чтения приносили немало денег. Но однажды, когда Кэйбл и Твэн возвращались после читки в гостиницу, Твэн сказал своему партнеру:

– О, Кэйбл, я унижаюсь. Я позволяю себе быть просто клоуном. Это ужасно! Я не могу этого больше вынести.

Никогда Америка не была так сильна и так богата, как теперь. Весь континент с его огромными естественными богатствами находился в руках людей, которые не хотели думать ни о прошлом, ни о будущем, которые прогнали индейцев с их земель, а непокорных уничтожили, которые не останавливались ни перед какими – самыми хищническими – методами, лишь бы поскорее извлечь из недр земли ее сокровища. Начавшийся после гражданской войны подъем промышленности был задержан на несколько лет кризисом 1873 года, но затем он получил новый размах. Ни Рокфеллер, ни Морган, Вандербильт, Гарриман, Карнеги, ни другие «денежные бароны» не участвовали в сражениях с войсками рабовладельческого Юга, хотя их сверстники были в армии. Зато они сумели полностью использовать победу над плантаторами для строительства своих железнодорожных, нефтяных, финансовых империй. Ухитряясь получать нелегальные скидки с железнодорожных тарифов, употребляя всю мощь концентрированного капитала, путем сложных комбинаций и простого обмана, рокфеллеровский трест «Стандард Ойл» захватил в свои руки огромную часть нефтяной промышленности. Карнеги создал гигантскую сталелитейную промышленность. Еще в 1870 году американская металлургия резко отставала от английской и французской. Через несколько лет Европа осталась позади. Америка уже оспаривала и вскоре захватила первое месте в мире в области фабричного производства. При этом все возрастающая часть промышленности переходила в руки акционерных обществ, в руки отдельных гигантских концернов.

Карикатура на известных американских лекторов семидесятых годов. (Твэн в костюме шута).

Огромные субсидии от правительства, денежные и земельные, привели к особенно быстрому росту сети железных дорог. Железные дороги получили от правительства США много десятков миллионов акров земли. К концу восьмидесятых годов протяженность железных дорог в Соединенных Штатах составила 250 тысяч километров, или почти столько же, сколько во всем остальном мире. И здесь концентрация капиталов становилась все более явной. Уже к этому времени семьдесят пять компаний (из общего числа в 1600) объединяли более двух третей всего протяжения железных дорог. Всё новые железные дороги попадали в руки Моргана, Гарримана и Хилла. Борьба конкурирующих групп становилась ожесточенней. Руководители корпораций «разводняли» акции, продавая их мелким вкладчикам на много дороже истинной стоимости, присваивали миллионы за «организационную работу» и крупно «зарабатывали» на спекулятивных сделках на бирже, порою направленных против своей же компании. Очередная «паника» – разоряются тысячи мелких предпринимателей и акционеров, сотни тысяч рабочих голодают, фермы продаются с молотка, а короли железных дорог, стали, мяса, нефти, меди становятся еще сильнее и богаче.

Золотой дождь не миновал, конечно, и людей у кормила правления. Обвинениями в подкупе, темных махинациях были запятнаны президенты, министры, губернаторы, члены Конгресса. Недаром газетный юморист в связи с поездкой членов законодательной палаты одного из штатов писал, что, когда на поезд напали бандиты, законодатели, «очистив бандитов от их часов и драгоценностей, продолжали поездку с возросшим энтузиазмом».

В 1827 году американский министр финансов предсказывал, что потребуется пятьсот лет, чтобы заселить общественные земли страны. Но уже в течение одной четверти столетия после издания закона о наделах почти вся лучшая земля за Миссисипи перешла в частные руки. В 1889 году территория индейцев, последнее огромное «белое пятно», была открыта для заселения. В назначенный час толпа белых ринулась на эти земли. Через год там уже существовали города с банками и церквами, газетами и грабителями.

При этом большая часть американской земли оказалась в руках крупных владельцев. Даже иностранцы, главным образом английские аристократы, в 1884 году владели в Америке двадцатью миллионами акров земли. В тихоокеанских и горных штатах половина земли находилась в руках крупных землевладельцев, сдававших участки в аренду или применявших труд мексиканских и других батраков..

Рабочий уже не мог рассчитывать на то, что в случае недовольства условиями работы он без особых затруднений станет независимым фермером. Количество рабочих увеличивалось. Во время кризисов оказывалось, что рабочих непомерно много, что для них нет работы, им некуда податься и никто не обязан заботиться об их существовании.

Предприниматели воспользовались безработицей, чтобы снизить заработную плату, ухудшить условия труда: В годы кризиса некоторые профсоюзы были начисто сметены с лица земли, другие потеряли большую часть своих членов. Уничтожено было и созданное шахтерами общество «Молли Мэгуайрс». Но в борьбе против жесточайшей эксплоатации, против голода создавались новые организации рабочих, поднималось стачечное движение.

Знаменитая забастовка железнодорожников в 1877 году, вызванная очередным снижением заработной платы и попыткой окончательно уничтожить профсоюзы, началась, когда в стране было три миллиона безработных. Забастовку подавили при помощи воинских частей в одном месте, но она перебросилась на другие железные дороги. Много рабочих было убито, мастерские в Филадельфии пылали. Почти полностью приостановилось движение на большинстве железнодорожных линий к западу от Миссисипи.

Вместо того, чтобы пойти по какому-то особому, исключительному пути, о котором мечтали мелкобуржуазные утописты, проповедники разрешения всех противоречий при помощи раздачи земельных участков, Америка оказалась страной острейшей классовой борьбы между рабочими и капиталистами. При этом правительство открыто поддерживало капиталистов. Крупная буржуазия была перепугана. Хотя забастовку разгромили, она оставила глубокий след в умах американских рабочих. Подготовлена была почва для подъема профсоюзного движения, роста социалистических идей среди пролетариата Америки.

Характеризуя положение в Америке, Энгельс писал в середине восьмидесятых годов (в письме к Ф. Келли-Вишневецкой): «…Америка была, в конце концов, идеалом всех буржуа: богатая, обширная, развивающаяся страна с чисто буржуазными учреждениями без феодальной закваски или монархических традиций и не имеющая постоянного наследственного пролетариата. Здесь каждый мог сделаться если не капиталистом, то во всяком случае независимым человеком, который занимается производством или торговлей на свои собственные средства, за собственный риск и страх. И так как здесь пока еще не было классов с противоречивыми интересами, то наши (и ваши) буржуа вообразили, что Америка стоит выше антагонизма и борьбы классов. Эта иллюзия теперь рассеялась, последний буржуазный рай на земле быстро превращается в чистилище, и от превращения в ад, подобный Европе, его сможет удержать лишь бурный темп развития едва оперившегося американского пролетариата»[4]4
  К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, том XXVII, стр. 564.


[Закрыть]

Расстрел забастовщиков в Балтиморе в 1877 г. Современный рисунок.

Секретная профсоюзная и кооперативная организация «Рыцарей труда» была создана в 1869 году, но только двенадцать лет спустя о существовании ее стали говорить открыто. «Рыцари труда» организовали ряд забастовок, и число членов союза выросло во много раз. Создавались и другие чисто профсоюзные объединения, В 1885 году поднялась новая забастовочная волна.

Грубость, вульгарность и жестокость плутократии, наступление монополий на привычные порядки вызвали возгласы возмущения и среди так называемых средних классов. Даже один из реакционнейших руководителей республиканской партии, Лодж, выразил неудовольствие опрощением нравов – в обществе теперь свободно говорили о деньгах, а ведь это считалось вульгарным, когда Лодж был молодым.

В бостонских литературных кругах тоже почувствовалось движение воды. Лоуэлл, который несколько лет тому назад только возмущался коррупцией, в 1884 году заявил, что социализм является претворением христианства на практике. Американская демократия оказалась недостаточной. Хоуэлс уже прямо называл себя социалистом и пристально следил за развертыванием борьбы между трудом и капиталом. Над радостным американским горизонтом, как выразился Хоуэлс, уже собирались тучи. Вопросы социальной справедливости назрели, уйти от них было невозможно. Беллами уже обдумывал свою книгу о социальной утопии.

Много лет спустя Хоуэлс писал о Твэне: «Он не пошел так далеко в признании социализма, как я, если вообще он пошел по этому пути… но с самого начала он видел перед собой светлое зрелище организованного труда, как единственного спасения для рабочих».

Твэн жил не на необитаемом острове. Он следил за жизнью страны не только из своего гартфордского дома. И он видел, что справедливость на стороне простых людей, на стороне эксплоатируемых, ограбляемых, расстреливаемых. Профсоюзы? Конечно, он за профсоюзы. «Рабочий – член профсоюза – величайший факт величайшего века, который когда-либо знали нации мира… Да, он явился, и вопрос уже не в том, как это было до сих пор в течение тысяч веков, – что нам делать с ним? Впервые в истории он не нуждается в нашей заботе». Профсоюзный рабочий стал вершителем своей судьбы. Твэн называет организацию «Рыцарей труда» спасителем человечества в письме к Хоуэлсу, он почувствовал, что все время левеет. В 1871 году Твэн считал себя жирондистом, «каждый раз после этого я читал Карлейля иначе, меняясь мало-помалу под влиянием жизни и окружения (и Тэна и Сен-Симона); и теперь я снова кладу книгу и чувствую, что я санкюлот! И не бледный, бесхарактерный санкюлот, но Марат. Карлейль этому не учит, следовательно, перемена произошла во мне, в моем понимании фактов».

Это было уже после событий 1886 года. Борьба за восьмичасовой рабочий день к этому времени, приняла самый широкий характер. Предприниматели всеми силами стремились подавить движение рабочих. На заводе Мак-Кормика объявили локаут, несколько рабочих было убито. Чикагские рабочие созвали митинг протеста. Во время митинга провокаторы бросили бомбу. За это четверо рабочих, виновность которых во взрыве бомбы никто и не пытался доказать, были осуждены судом и повешены.

Среди тех, кто протестовал против казни невинных людей, был Хоуэлс. Этот мягкий, робкий человек, прятавший подальше некоторые из особенно резких писем Твэна, боясь, как бы родные их не прочли, зачастую не осмеливавшийся и сам их перечитывать, знал, что его действия не придутся по вкусу большей части его читателей. Но он не мог промолчать перед лицом «чудовищною извращения закона».

Твэн предпочел не выступать в печати. Его записка о профсоюзах, посланная Хоуэлсу, также не предназначалась для общего пользования. Действительные взгляды Твэна на столь острые темы остались известны только некоторым его близким друзьям. Между подлинными взглядами и публичными действиями и высказываниями знаменитого американского писателя наметилось значительное расхождение. Твэн отдавал себе в этом достаточно полный отчет. Он также превосходно сознавал, перед какой дилеммой стал незадолго перед тем его друг Твичель во время предвыборной кампании, закончившейся избранием президента Кливленда.

В течение многих лет Твэн и его друг пастор Твичель были честными «республиканцами» и голосовали за Гранта и других кандидатов республиканской партии. В 1884 году съезд партии выдвинул кандидатом Блэйна. Многим видным республиканским деятелям фигура эта показалась одиозной, ходили слухи о финансовой нечистоплотности Блэйна. Все же большинство, в том числе и Хоуэлс, пришло к выводу о необходимости голосовать за избранника своей партии. Твэн решил переменить фронт и голосовать за Кливленда. Твичель и некоторые другие жители Гартфорда поддержали его. Твэн считал, что Твичель поступил неправильно. Сам Твэн мог позволить себе голосовать за Кливленда – его материальное положение не зависело от доброго к нему расположения республикански настроенных гартфордцев. Но Твичель был пастором церкви, где почти все прихожане «республиканцы». «Измена» пастора привела к тому, что Твичеля хотели уволить с работы.

Главная ответственность семейного человека, отметил Твэн, перед семьей, а не перед обществом. И все же этот вывод ему самому не мог не показаться ироническим. Твэну стало неспокойно. Мир, в котором возможна измена своим взглядам, – нехороший мир. Человек – самое злобное, презренное из живых существ, заявил Твэн в статье «Характер человека». Люди трусливы, жестоки, боятся следовать велениям своей совести. В мире нет независимости мысли и действий.

Эта статья не была закончена.

Однажды Твэн гулял со своей дочерью Сузи, умной, наблюдательной девочкой, начавшей писать детскую биографию отца. Сузи была обеспокоена тем, что отец забросил литературную работу. Но Твэн сказал, что все равно «собирается написать еще только одну книгу… он уже написал больше, чем когда-либо думал написать, а единственная книга, которую он особенно стремился написать, заперта в сейфе внизу и еще не напечатана».

Речь шла о том же, лежавшем под спудом почти двадцать лет, путешествии капитана на небо.

Со всей энергией Твэн погрузился в работу по изданию автобиографии Гранта[5]5
  Грант был восемь лет президентом США.


[Закрыть]. Он убедил генерала передать готовящуюся книгу его фирме, пообещав добиться тиража в четверть миллиона экземпляров.

Надежды Твэна оправдались. Книга Гранта, героя гражданской войны, выходца из народа, вызвала огромный интерес. Грант командовал северными армиями в момент самого большого демократического подъема в стране, он возглавил военную победу «системы свободного труда». Грант снова был для читателей генералом, о демократичности которого рассказывали бесконечное число анекдотов, а не президентом США, виднейшим лицом в насквозь пропитанном коррупцией Вашингтоне. Тираж книги достиг неслыханной цифры – трехсот тысяч. Книга принесла семье Гранта почти полмиллиона долларов. Вот кто умеет издавать книги! Вебстер и Твэн – известнейшие издатели в мире. Теперь авторы засыпали их предложениями своих работ. Фирма отбирала только такие книги, которые могли пойти огромным тиражом. С особенным энтузиазмом издатели взялись за выпуск «Жизни папы Льва XIII». Можно было рассчитывать, что такую книгу купит каждый католик. Изящно и обильно иллюстрированная, как гласил проспект фирмы Твэна и Вебстера, изданная с благословения самого папы, эта «шестидолларовая книга» пущена была в продажу всего за 3 доллара 75 центов. Вебстер с женой, племянницей Твэна, до выпуска книги специально посетили папу в Риме. Честные протестанты, они смиренно целовали святую печаль на кольце лапы и рассказывали ему, какими методами работают крупные американские дельцы-издатели.

Твэн был доволен успехами своего издательского предприятия. Через семью Грантов он вошел в компанию по строительству железной дороги в Малой Азии и одновременно стал финансировать «величайшее изобретение века» – наборную машину Пэйджа.

В 1886 году Твэн начал писать новую книгу. Это должен был быть роман о том, как современный смелый, ловкий и вооруженный знанием техники американец попадает в средневековое государство и наводит там американские порядки. Но предпринимательская деятельность занимала Почти все время, и роман вскоре был заброшен. Записные книжки Твэна полны подсчетов возможных прибылей. Машину Пэйджа приобретут типографии всего мира, за нее можно будет установить любую цену, машина принесет миллионы, десятки миллионов. Но изобретение никак не удавалось закончить; между тем расходы на него составляли несколько тысяч долларов в месяц; Твэн выглядел озабоченным.

Только летом 1888 года Твэн снова взялся за новое произведение. В его записной книжке имелся уже целый ряд заметок о ненавистной монархии, которую решил преобразовать ловкий янки из Коннектикута. «Королевский трон нельзя уважать. Он был в самом начале захвачен методами грабителя с большой дороги; он всегда остается преступным, не может быть ничем иным и является лишь символом преступления. Его следует уважать не больше, нежели пиратский флаг… Если скрестить короля с проституткой, то в результате получится то, что полностью соответствует английскому представлению о знати». В печать эти слова все же не попали – миссис Клеменс решительно запротестовала.

В книге «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» Твэн совершил вторую после «Принца и нищего» вылазку в лагерь врага, в лагерь феодализма, и монархии. «Миссурийский демократ» пылает ненавистью к монархии и государственной церкви, он не понимает, как люди терпят над собой власть самодержца. «Первым евангелием всех монархий должно быть восстание; вторым – восстание; третьим, всеми евангелиями, единственным евангелием должно быть восстание – против церкви и государства».

С ужасом и негодованием Твэн говорит о том, как жилось крестьянам в феодальные времена, когда даже так называемые свободные люди находились в подчинении у феодальных князьков и у церкви. Монархия – это еще далеко не прошлое. Монархический режим существует в Англии, в Германии, в России, в Австрии, в Испании, даже в Америке – в Бразилии. Твэн подавляет романтику феодализма, «…его реминисценции, его поэзию, его мечты… саркастическим перечислением низости, грубости, проституции, подлости, анархии, бунтарства, очагами которых были романтические замки»[6]6
  «К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве», стр. 85, изд. 1937 г.


[Закрыть].

Твэн показал законченную книгу друзьям. Они сочли ее слишком смелой и предложили кое-что удалить.

На этот раз Твэн вооружил своего героя – единоборца против феодальных порядков – не только сознанием американского мелкобуржуазного демократа, но и всей техникой современной Америки. Техника XIX столетия дает янки, попавшему во сне ко двору короля Артура, неоспоримые преимущества в борьбе со всеми колдовскими ухищрениями враждебных рыцарей и волшебников тех времен. Твэн увлекается забавной идеей и переносит в эпоху Артура не только телефоны и велосипеды, но также игру в бейсбол, шляпы-цилиндры и ковбойское лассо. «Янки» – одно из самых неровных произведений Твэна, в нем много грубых шуток, сентиментальности, литературных трафаретов, резко снижающих художественные качества книги. Здесь нет и тени намека на то, что не все ладно в буржуазном мире XIX столетия, олицетворяемом предприимчивым янки. И все же Твэн сумел придать голосу коннектикутского фабричного мастера убедительные интонации стихийного демократа с Далекого запада, искреннего гуманиста, борца с мракобесием, против которого сам Твэн восставал всю свою жизнь.

«До того, как церковь заняла ведущее место в мире, люди были истинно людьми и высоко держали голову… церковь научила людей поклоняться и обоготворять аристократию», говорит Твэн. В противоположность Диккенсу и другим виднейшим представителям английской литературы, Твэн славословит «вечно памятную благословенную французскую революцию», которая смыла «тысячу лет злодейства одной быстрой волной крови». «Было два царства террора… При одном людей убивали в пылу страсти, при другом – бессердечно, хладнокровно; одно продолжалось несколько месяцев, другое – тысячу лет; одно принесло смерть десяти тысячам людей, другое – сотням миллионов. Но мы полны содрогания только по поводу всех «ужасов» меньшего террора, террора на мгновение, так сказать, в то время как разве можно сравнить ужас моментальной смерти с медленным умиранием на протяжении всей жизни от голода, холода, оскорблений, жестокости и душевных мучений?»

Твэн оправдывает и приветствует буржуазно-демократическую революцию. Нельзя отрицать следующего факта – что «ни один народ на свете не добился свободы только милыми разговорами и морализированием: безусловным законом является то, что все успешные революции начинаются на крови. Если история чему-либо учит, то именно этому».

Марк Твэн за работой. (Семидесятые годы.)

Марк Твэн в семидесятилетнем возрасте.

Твэн приходит к выводу, что угнетенным жителям страны, в которую попал янки, не избавиться от их мук иначе, как «при помощи царства террора и гильотины». Но характерно, что механик из Коннектикута, представитель американской демократии восьмидесятых годов, не хочет руководить буржуазной революцией против короля Артура. «Я для них не тот человек», говорит он, несмотря на то, что признает справедливость революционного действия.

Твэн рисует картину жалкого, предательского поведения «свободных подданных короля Артура» по отношению к своим собственным интересам. Он проводит параллель между ними и «бедными белыми», которые жили на плантаторском Юге убогой жизнью голодных, презираемых людей, но во время гражданской войны стали на защиту унижавшего их общественного строя.

«Янки» – это славословие в честь страны, где нет аристократии, короля и государственной церкви. Это осуждение феодальных порядков и нравов мертвящего царизма, это также насмешка над теми буржуазными европейскими странами, которые погрязли в феодально-монархических формах государственной власти.

Зачем нужны короли? Ведь они не лучше и не нужнее каких-нибудь кошек. Если уж люди привыкли к наследственной монархии, почему не завести королевский дом кошек? «Они будут столь же полезны, сколько любой другой королевский дом, будут иметь не меньше знаний, обладать теми же добродетелями и теми же предательскими чертами… Они будут очень недороги и могут называться столь же пышно, как и настоящий королевский дом: «Кот VII или Кот XI или Кот XIV, милостью господа бога».